Перемена

XXII ГЛАВА

На следующий день Елизавета Андреевна до вечера оставалась дома; этому способствовало два случая: первое — жара, второе — Михаил Григорьевич после томительного приёма у вице-губернатора решил остаться на квартире, дабы вволю отдохнуть и набраться сил. Вишевскую такое положение дел привело было в замешательство, сменившееся раздражением на мужа, с которым ей приходилось делить завтрак, обед и ужин.

Утром Вишевские пили кофе с гренками, Михаил Григорьевич что-то долго объяснял супруге, жаловался то на усталость, то на итальянский климат, то на несговорчивых итальянцев, тянущих с ответом относительно южных рубежей, связанных с Оттоманской Портой.

— Как же! всей Европе выгодно наше противостояние с любым из врагов, ибо Европа давно уже косо посматривает в сторону Российской Империи. Им не дают покоя наше величие, наши обширные земли, богатые лесами, реками и сокровищами. Преисполненные снедаемой завистью, западные страны не своими, так чужими руками стараются нас раздавить, подавить, уничтожить, но не ведают они главного: можно обратить в руины и пепел русские города и сёла, но сам народ им не уничтожить. И не стоит забывать, что никто, никогда не смог завоевать русский народ и, надеюсь, никогда не сможет.

Михаил Григорьевич встал, заходил по комнате, заложив руки за спиной, только здесь, в домашней обстановке, он мог дать волю чувствам, что каменным грузом давили его грудь. А Елизавета Андреевна безучастно глядела на мужа, пропуская мимо ушей его слова; сердцем она всё ещё пребывала во вчерашнем дне — там, в парке, среди благодатной тени кипарисов, возле старинного фонтана, бросающего ненароком холодные брызги на жаркое лицо. Волна чувств охватила её целиком, в нервном возбуждении она теребила в руках белоснежный батистовый платок, то и дело посматривая в окно, откуда открывался живописный вид на сад.

Тем временем Михаил Григорьевич пошёл вниз распорядиться на счёт позднего ужина и, оставшись одна, Елизавета Андреевна поспешила в спальню, где в это время Петронелла открывала все окна. Оперевшись на подоконник, Вишевская глянула из окна, приятно зажмурилась, когда тёплые лучи осветили её лицо. Вдруг внизу раздались мужские голоса — разговор вёлся на испанском; она быстро спряталась за гардины и в то же время украдкой поглядывала вниз, желая узнать, кто выйдет из дворца. Голоса раздавались громче и громче, затем несколько человеческих силуэтов мелькнули на террасе, последним вышел Иммануил — он какое-то время стоял в задумчивости, окидывая чёрными глазами цветущий буйством красок парк, это сладостная минута покоя души его и в памяти ярким следом остался вчерашний день, ради которого он был готов на всё — лишь бы вновь пережить те сладостные часы рядом с Елизаветой Андреевной. И только Иммануил подумал о ней, как к его ногам упал белый батистовый платочек; он поднял голову — наверху мелькнула тонкая рука, затем всё исчезло. Быстро взял драгоценный дар, Иммануил спрятал платок во внутреннем кармане сюртука — ближе к сердцу.

Вечером Михаил Григорьевич организовал ужин на высокой террасе, пригласив лишь мексиканских сударей — как взаимный подарок и просто ради приятного общения. Беседа за ужином растянулась на многие часы: были поведаны истории из жизни, короткие рассказы о биографии каждого, дабы собеседники получше узнали друг о друге. Иммануил сидел напротив Елизавета Андреевны, их глаза встретились лишь единожды — но даже того кроткого, беглого взгляда было достаточно, чтобы чувства их взаимные вспыхнули с новой силой. Устав от долгого томительного ожидания, Вишевская испросила разрешения пройтись по саду, Михаил Григорьевич безучастно махнул:

— Идите, моя дорогая, я вас неволить не стану.

Вскоре она очутилась в саду — том самом, где деревья молчаливо хранили тайны её сердца. Замирая в душе, она шла по тропе мимо кипарисов и кустов азалии, спустилась по широким ступеням в дикий парк, одной ей известному месту, где деревья, кустарники и травы давно хозяйничали, не ведая рук садовника. Елизавета приблизилась к полуразрушенной беседке: ей стало и страшно, и интересно одновременно — это место, сокрытое тенями, хранило свою, лишь ей одной понятную тайну. Вдруг сзади, за спиной, хрустнула ветка, на миг всё смолкло, но затем раздался тихий шорох, будто кто-то крадучись прокладывает себе путь. Вишевская не была робкой с рождения, но даже ей стало страшно на миг; она резко обернулась и увидела перед собой Иммануила в обычном костюме, без шляпы.

— Как вы тут очутились, синьор? — спросила она, скрывая хлынувшую радость под нарочито серьёзным выражением лица.

— Я отправился за вами и всё то время брёл по пятам, прячась, чтобы вы ненароком не приметили моего присутствия раньше времени.

— Не задумываетесь ли вы, что ваш поступок весьма дерзок? К тому же дома находится мой супруг: о чём он подумает, коль вы покинули ужин сразу после меня?

— Он не догадается, да и никто не догадается, ибо я отправился к себе, а на самом деле, пройдя через длинный коридор, вышел по чёрному ходу в парк, темнота и густые тени сокрыли меня, сделавшись моими союзниками, и вот теперь я перед вами. Что может быть лучше столь долгожданного часа?

Иммануил сделал несколько шагов ей навстречу, взял её руки в свои ладони, поднёс к губам, неистово покрыл их горячими поцелуями. Где-то среди ветвей проухала горлица, лёгкий ветерок заиграл-зашуршал кронами высоких деревьев. Мужчина и женщина продолжали стоять, поглощённые дивной минутой, сокрытые густой вуалью южной ночи. Их сердца забились в груди, готовые вот-вот вырваться наружу. Тихо ступая, они уселись на старую, с облупившейся краской скамью, Иммануил всё ещё продолжал держать руки Елизаветы в своих, любуясь их тонким, благородным изяществом. Вдруг он склонился к её губам и покрыл их поцелуями; он целовал её губы т щёки, коснулся белой шеи, тихо шепча нежные слова.

— Да что вы себе позволяете? Как смеете? — воскликнула Вишевская, придя в себя. Она резко оттолкнула Иммануила и поднялась со скамьи, готовая тут же уйти, но он крепко схватил её за талию, молвил:

— Не уходите, останьтесь со мной.

— Я не могу… не смею… — тихо сказала она, не в силах противиться его порывам.

— О, сердце моё! Я вас люблю, Елизавета. так сильно люблю! — он принялся целовать её руки до самих локтей и, встав перед ней на одно колено, прошептал. — Я полюбил вас с первой минуты, как только увидел. Вы самая красивая, самая прекрасная из женщин, что я встречал когда-либо, вы прекраснейшая, удивительная! Без вас я пропаду, не смогу жить на этом свете. Я хочу быть только лишь с вами, Лиззи.

Он прижался к её груди, заключил всю её в свои крепкие объятия, покрывая её поцелуями, а она более не противилась ему, её пальцы нежно играли его жгучими волосами.

Сколько минуло секунд или минут. Тайные возлюбленные продолжали сидеть на скамье, давая друг другу клятвы и признания в любви. Их безмятежный покой был нарушен: где-то неподалёку раздался голос Петронеллы, вышедшей на поиски Елизаветы Андреевны.

— Сеньорита. где вы? Сеньорита!

Вишевская боязливо вскочила со скамьи, воровато огляделась по сторонам, сердце у неё бешено колотилось в груди, а смешанные чувства боролись в тайниках души. На прощание она подарила Иммануилу свой поцелуй и лёгкой бабочкой скрылась за ветвями деревьев, обранив ненароком косынку, что всегда вечерами покрывала её плечи.

Петронелла поджидала Елизавету Андреевну у фонтана, когда та, чуть приподняв подол шуршащего платья, осторожно поднималась по старым ступеням.

— Господи, сеньорита! Где же вы пропадали столько времени? я вас повсюду искала, — всплеснула полными руками служанка, окидывая её с головы до ног.

— Я решила спуститься в ту часть парка, где ещё ни разу не была, к тому же ночь тёплая и полнолунная, я вряд ли бы заблудилась, — машинально соврала Вишевская, научившись за короткий промежуток времени актёрскому мастерству.

— А ваша косынка, госпожа? Где она? — не унималась подозрительная служанка, примечая каждую, самую малую деталь в туалете Вишевской, взгляд её хитрых карих глаз пристально посматривал на барыню.

На секунду Елизавета Андреевна было опешила — это тот самый неловкий конфуз, который она сильно опасалась, но, взяв себя в руки и предав своему голосу спокойного хладнокровия, ответила:

— Должно быть, я обронила её там, в кустах. Завтра найду её.

— Не стоило бы вам, сеньорита, спускаться в тот проклятый сад. Когда-то в нём столько убийств происходило: назначались дуэли за право любви к красавицам; вся земля в том парке обагрена кровью несчастных влюблённых, чьи неупокоенные души ходят по ночам, причиняя вред живым.

— Прекрати рассказывать различный байки! Я была в том парке и никаких призраков не видела.

Вишевскую стала раздражать повышенная осторожность Петронеллы, что всюду ходила за ней по пятам. Она понимала: служанка явно о чём-то догадывается, иначе не вела бы себя подобным образом. Но, в конце концов, рассудила она, всегда есть возможность найти новую прислугу, отказаться от нынешней, только сделать это будет много труднее, ибо решение остаётся за Михаилом Григорьевичем, а он ни в чём ещё не уличил Петронеллу, следовательно, вряд ли даст согласие на её замену.

Спала Елизавета Андреевна урывками; мыслями она раз за разом возвращалась к прошедшему вечеру, в тень заброшенного парка, где испытала минуты блаженства в объятиях Иммануила, где слышала его тихий голос, так искусно признающегося в любви. А какие слова говорил он ей! Как воспевал её красоту, какие клятвы давал ради их общего счастья, покрывая уста её и руки горячими поцелуями!

Рядом мирно спал Михаил Григорьевич. Елизавета Андреевна искоса взглянула на него и тут же отвернулась, с блаженной улыбкой уставившись в чёрное окно. Мужа она не любила — это поняла ещё в первый день встречи с Иммануилом, но зато заместо Вишевского в её мыслях предстал дивный образ другого, окутавшего её душу неизъяснимой нежностью.