Перо фламинго (Иероглиф)

Глава девятнадцатая

Северов потрогал бледный лоб Серафимы Львовны, посчитал в очередной раз пульс на запястье, невольно покачал головой и вылез из бедуинской палатки. Пошли вторые сутки, с того мгновения как он, сам уже ни на что не надеясь, обнаружил в пустыне почти бездыханные тела Соболевой и Аристова. За жизнь Егора он уже не боялся. Внутренним чутьем Северов понял, что Аристову ничего не угрожает. Он молодой, крепкий, выносливый. И самое главное, силен духом и верой в жизнь, жаждой жить, выкарабкаться во что бы то ни стало. А вот Серна совсем плоха. Тело иссохло, мучимое жаждой, и жизнь из него утекала медленно, но упорно, как бесценная вода в необъятный песок. Аристов уже не только окончательно пришел в себя, но даже и встал на ноги, шатаясь, выполз из палатки и теперь сидел неподалеку, подставив лицо теплому ветру.

Солнце клонилось к закату, в эти предвечерние минуты оно становилось ласковым, кротким и совсем не жгло, а только нежно лелеяло землю в своих лучах. Егор сидел, подвернув под себя ноги, уставившись на линию горизонта, туда, куда стремилось закатиться светило. Пустыня из желтой превратилась в бледно-коричневую, потом добавились серые тона, вокруг протянулись длинные тени. В иной ситуации, Аристов бы только позабавился, какие непомерно длинные, тонкие ноги у теней верблюдов и людей. Но сейчас ему было все равно, прекрасен окружающий мир или полон безобразия. Только одна мысль как раскаленное железо жгла его сознание. Выживет ли Серна? Если она погибнет, как ему жить дальше? И стоит ли вообще тогда жить, если исчезнет то, ради чего дается эта жизнь? То, что любовь к Серафиме теперь стала смыслом его жизни, он даже не сомневался. Он совершенно не задумывался над тем, что его возлюбленная замужем, да еще и мать взрослого молодого человека, который, как знать, быть может, станет мужем его собственной сестры. Вот головоломка! Но какое, какое это имеет значение здесь, в пустыне, на краю могилы?

Мягко ступая по песку, сзади подошел Северов и сел неподалеку, тоже скрестив ноги. Аристов протянул ему руку:

– Я был неправ относительно вас, прошу меня простить. Я был груб и нелеп.

– Стало быть, продукты жизнедеятельности ихневмона вкупе с сушеными мышами и прочей гадостью теперь не подвергаются сомнению как лечебное снадобье? – примирительно улыбнулся Северов и ответил дружеским рукопожатием.

– Я готов уверовать в силу любого лекарства, любого чуда, только бы она встала на ноги! – горестно воскликнул Аристов. – Какое мучение видеть, как она погибает, когда уже спасена!

Егор, не стесняясь Северова, закрыл лицо руками, его плечи заходили ходуном.

– Полно, Егор Федорович, погодите убиваться раньше времени, – Северов старался говорить мягко, но при этом не обещая чуда. – У нас есть шанс, я верю, вы верите, лишь бы она сама захотела жить. Понимаете, лишь бы сама захотела! Но мне кажется, что Серафима Львовна покорилась неизбежному исходу, она не сопротивляется смерти. Может, я ошибаюсь, но мне чудится, будто её организм сам желает худшего исхода! Словно она сама для себя уже решила – не жить на этом свете более!

Северов сказал – и подивился, насколько внимательно выслушал его собеседник. Лицо Аристова исказила боль и отчаяние, которые он даже и не пытался скрыть.

– Стало быть, не хочет жить! – ужаснулся Егор.

И в этот миг из шатра донесся слабый стон. Мужчины подскочили и бросились туда. Аристов резко отбросил полог, и розовый свет заходящего солнца осветил верблюжий тюфяк и полуживое тело, распластанное на нем. Даже мягкие лучи солнца не умалили чудовищной бледности лица Серны. Она с трудом приподняла веки, и, по-видимому, на это ушли все её силы. Она повела взором, огляделась, и взгляд её стал вполне осмысленным. Серафима хотела что-то сказать, но засохшие губы склеились, как старая бумага, кровоточили, не давали вырваться словам. Она застонала, заметалась на своем жалком ложе. Северов поспешил в угол, куда положил свой саквояж, наполненный скляночками, мешочками, коробочками. Немного там пошарил, что-то звякнуло, и вот он уже склоняется к изголовью больной с очередным чудодейственным питьем. Губы пришлось разжимать пальцами, чтобы спасительная влага попала в рот. Глоток, еще глоток. Закашлялась, ничего, это уже хорошо. Еще немножечко, еще чуть-чуть.

Серна начала дышать глубже, ровней. Северов приподнял её голову и устроил поудобней. Егор тихо приблизился и взял за руку. От этого теплого и нежного прикосновения она вздрогнула так, как если бы по её телу пустили ток. Северов бросил на них быстрый и цепкий взгляд. Он понял, что его пациенты его не замечают, и выскользнул вон. Только колыхнулся полог палатки, который тот аккуратно прикрыл за собой.

– Серна! – позвал Егор и придвинулся к ней.

Она замотала головой, и в уголках её некогда прекрасных глаз вскипели слезы.

– Не смей! Слышишь! Не смей умирать! Вспомни, для чего нам явился Альхор. Это великое чудо, он подарил нам нашу любовь! И вот теперь ты просто оставляешь меня наедине с этим пожаром!

– Зря, зря мы ушли, – прохрипела наконец Серафима. – Наша участь – бездна, мы упустили её!

– Наша бездна – наша любовь, и мы действительно упали туда. Пусть там нет дна, пусть она бесконечна!

И он осторожно поцеловал её. Серна вздрогнула, на щеках проступил румянец, дыхание участилось. Она попыталась приподняться. Но Аристов предугадал её движение и подхватил, увлек в свои объятия. Он осыпал её поцелуями, веря, что каждый из них передает ей частицу его воли к жизни. И, о чудо, она и вправду вдруг ощутила, как волны неведомой силы увлекают её из тьмы, куда она уже почти погрузилась. Словно могучая рука в самый последний момент вырвала её из могилы. Серна вскрикнула, рывком села и ответила Аристову потоком исступленной страсти.

Густая тьма объяла бескрайние пески, стоянку бедуинов, сонных верблюдов, которые, подвернув коленки, сбились в бесформенную мохнатую груду. Северов одиноко сидел у огня. Он опять готовил какое-то снадобье, перебирал травинки, пересыпал порошки. Иногда он поднимал голову и прислушивался к звукам, доносившимся из шатра неподалеку. Но там давно все стихло. Северов покончил с отварами, подошел к верблюдам и устроился у теплого бока одного из животных. На рассвете его разбудили осторожные шаги Аристова. Егор покинул шатер, и лекарь снова занял там свое место около больной. То, что за эту ночь произошло невероятное чудесное преображение, было видно невооруженным глазом. Не надо было обладать медицинскими познаниями, чтобы понять: жизнь снова возродилась в этом теле. Правда, Серна еще оставалась слабой, но теперь уже за неё можно не волноваться. Вернулся Егор. Он принес воды, и вдвоем они омыли лицо, руки, шею и плечи Серны. Женщина оживала прямо на глазах. Прохладная влага питала иссушенную кожу, на щеках пробивался робкий румянец, в глазах появился легкий блеск.

– Вы волшебник, доктор! – с волнением произнес Егор.

Северов вздрогнул, он уже позабыл, когда его величали доктором в последний раз.

– Вы должны вернуться к медицинской практике, вы должны заняться наукой! – продолжал Аристов.

– Иногда не только лекарства и доктор являются спасителями. Подчас неведомое возвращает человека из небытия.

– Что вы имеете в виду? – насторожился собеседник.

– Наши чувства. Порой они столь сильны, что совершают чудеса.

Северов деликатно не назвал вслух то чувство, что спасло его пациентку. Да, он узнал их тайну, но он врач, а врач обязан хранить тайну больного!

– Но я имел в виду не просто чувства, которые приходят к нам, а те, которые необычайным, таинственным образом усилились под воздействием неведомых, непонятных сил, – продолжал Северов, намеренно не глядя собеседнику в глаза. Казалось, все его внимание поглощено уходом за больной.

Аристов молчал, не зная, стоит ли посвящать собеседника в еще одну тайну.

– Ну признайтесь, Егор Федорович, ведь вы были там? – Северов опустил склянку с питьем, и мужчины внимательно смотрели друг на друга. – Ведь Альхор явился вам, правда? Я вижу это по вам обоим, вы переменились, сильно переменились и не только жажда и жара тому причиной!

– Да. Вы угадали, мы попали в Альхор, – медленно, с расстановкой ответил Аристов. Ему не хотелось говорить о мистическом городе. Он не знал, как рассказать, как осмыслить увиденное. Весь разум его противился впечатлениям. Теперь, когда мучения остались позади, все больше и больше крепло желание отнести сие событие к известному явлению фата-морганы и собственному полубезумному состоянию.

Северов же от слов Егора пришел в неописуемое волнение.

– И вы видели ее? «Сестру Ужаса»? – прошептал доктор.

Аристов кивнул и тотчас почувствовал, как тот неописуемый страх, который он испытал при виде каменного чудовища с его зловещей улыбкой, вновь заполоняет его сознание.

– И Белую львицу с голубыми глазами?

Аристов с усилием кивнул.

– И ход в преисподнюю тоже открылся вам? – едва прошептал Северов.

И тут Аристов понял, что его собеседника тоже обуревает безотчетный страх. Но страх этот имел странное свойство. Он порождал неистребимое желание вернуться и пережить все вновь. Или ринуться в бездну таинственного колодца среди колонн-гигантов.

– Стало быть, он есть! И это не бред безумных! – Северов заметался по шатру, да так, что больная с беспокойством открыла глаза. – Как он исчез? Вы обернулись, а его уже нет? Ведь так? Так?

– Так, – подтвердил Егор.

О, как ему теперь стала понятна странная жизнь этого несчастного человека, который упустил свой шанс приобщиться к неведомому, нечеловеческому, и теперь отчаянно пытается повторить все вновь. Неужели и он теперь обречен на подобные мучения?

И чувство неведомого братства, тайного единства возникло между ними. Теперь их навеки связало редкое свойство, которым обладали единицы – они превратились в граждан Альхора.

Более не было произнесено ни слова. Северов снова выскользнул из шатра, но вскоре был принужден поспешить обратно с нарочито громким кашлем. Вдалеке на горизонте показались стремительно приближающиеся всадники. Северов приложил ладонь к глазам, прикрывая их от нарастающего слепящего света. В двух всадниках он признал молодого Соболева и его кузена. Прочие, вероятно, были феллахами, нанятыми в деревне.

Едва соскочив с лошади, Петя бросился к Северову. Он не мог говорить связно и только восклицал, перемежая свои вскрики междометьями и всхлипываниями.

– Как только получили вашу записку, так и бросились сюда, – Лавр подъехал, спешился и взял лошадь под уздцы. – Где дорогая тетушка? Как она?

В ответ на его вопрос раздались еще более громкие вопли Пети, который нырнул внутрь материнского прибежища и был потрясен её видом. Юноша рыдал, обнимал мать, как величайшую драгоценность. Теперь, когда позади остался ужас неизвестности, томительный кошмар ожидания известия о смерти любимого человека, он не стеснялся своих слез. Серафима гладила его бледной рукой и улыбалась слабой улыбкой.

– Дозволено ли будет и вашему племяннику порадоваться и поплакать вместе с вами от счастья? – в шатер просунулась лысая голова.

– Ох, Лавруша, Лавруша! Ты опять смеешься над нами! – Серафима Львовна вздохнула и обняла молодого человека.

– Так уж лучше я посмеюсь, чем мы будем оплакивать вас! – Лавр казался совершенно искренним в выражении своих чувств. – Мы уже и не чаяли, что увидим вас живыми! Хотя, разумеется, жили надеждой. Надеялись, гнали прочь от себя дурные мысли. Петя, вот, совершенно был уверен в благополучном исходе, да так, что даже решил жениться на Зое Федоровне!

– Какой ты, право, кузен! Выболтал сразу все! – обиженно запричитал Петя, утирая слезы. Но они все подступали и не давали молодому человеку толком рассказать матери о своей радости.

– Стало быть, вы, Петр Викентьевич, сделали предложение моей сестре? – раздался тихий и взволнованный голос. – И она дала согласие выйти за вас?

Молодые люди обернулись, они как-то в суматохе чуть не забыли об еще одном чудом спасенном.

– Ах, сударь! – смутился Петя. – Я так рад и вашему спасению… Если вы не воспротивитесь… Благословите вашу сестру… Я так рад, так счастлив, так благодарен вам за матушку… – он смешался и не знал, что говорить.

Лавр бросился с объятиями и рукопожатиями к Аристову. Наступила всеобщая сумятица и смущение.

Петя снова обнял мать, но почувствовал, что она как-то вся обмякла, повисла в его руках, ослабла, потухла.

– Вот, что, господа, пока у нас есть надежда на выздоровление нашей драгоценной больной, надо спешить довезти её до нашего бота, – вмешался Северов.

И все принялись обсуждать, как лучше да побыстрей доставить Серну подальше от знойных песков к живительной прохладе Нила.

Обратный путь казался мучительно долгим и томительным. Серна опять впала в забытье от нещадного пекла и всепроницающего ветра с мельчайшими частицами песка и песочной пыли. Северову даже стало казаться, что он рано принялся радоваться её выздоровлению. Наконец вдали забрезжили сначала одинокие пальмы, потом изменился цвет воздуха, и на горизонте задрожала полоска воды, которая росла и ширилась, превращаясь в могучий Нил.

«Уж не фата ли моргана снова шутит с путниками?» – засомневался на миг Аристов. Но нет, вот и бот покачивается на водах. Вот беспечные птицы в прибрежном тростнике. Вот по берегу бежит, размахивая руками, несчастный седой старик. А впереди летит, почти не касаясь земли, невесомая, до боли знакомая фигурка сестры, и тонкое платье развевается по ветру, как хвост неведомой птицы.

Плач, крики, слезы, объятия.

Аристов все слышит и видит, точно со стороны. Как будто это не он, не его глаза и уши. Звуки словно затихают, наползает тишина. Звенящая, пугающая. Только шепот песка. Только тишина Альхора.

На другой день бот уже бодро шлепал в обратном направлении. Улеглась первая суматоха, притупилась и тревога, и радость. Соболев так и не смог заснуть. Он без конца ходил в каюту к жене и смотрел на её спящее лицо, стараясь угадать её состояние. Один раз она проснулась, но глаз не открыла. Викентий Илларионович с дрожью наклонился над женой и едва прикоснулся губами ко лбу. Лицо Серны засветилось, чудная, волшебная улыбка зажглась и засияла. Профессор обомлел от радости и нежности.

– Серафимушка, деточка! – прошептал он.

Серна резко открыла глаза, с изумлением и испугом посмотрела на мужа. Улыбка исчезла, сияние потухло в одно мгновение. Лицо стало бледным и утомленным. Глаза закрылись.

Викентий Илларионович потоптался еще немного у кровати и медленно вышел прочь. Из всех великих загадок, которые его мучили как ученого, теперь самой важной стала только одна. Кому предназначалась эта улыбка?