Перо фламинго (Иероглиф)

Глава тридцатая

Константин Митрофанович Сердюков внимательно, даже с любопытством, рассматривал человека, которого наконец-то, проводили в его кабинет. Невысокий, небрежно одетый, под снятой шляпой оказались взлохмаченные волосы, а из рукавов поношенного сюртука выглядывали не первой свежести манжеты. Одним словом, Северов оказался совершенно таким, каким он себе его представлял. По настоянию петербургской полиции одесские сыщики сняли доктора прямо с трапа готового отплыть парохода и тотчас же отправили в столицу. Арестованный как будто ожидал подобного развития действий. Он не оказал сопротивления, не выказывал возмущения и негодования во время ареста, а в кабинете следователя понуро сел на предложенный стул и приготовился ко всем неприятностям, кои могут последовать из подобного стечения обстоятельств.

– Сударь, вы отдаете себе отчет в том, где и почему находитесь? – строго спросил следователь.

– Да, я вполне понимаю, где я и почему, – понурая голова опустилась еще ниже.

– Что вы можете сказать по существу дела?

– Ровно только то, что мне известно из газет. А позже из телеграммы Соболева. Его сын умер от непонятной болезни.

– Что было в телеграмме?

– Там перечислялись симптомы болезни и просьба приехать или телеграфировать о способе лечения, если такое вообще возможно.

– И что же вы?

– Насколько я понимаю, телеграмма нашла меня слишком поздно.

– Почем вам было знать, насколько поздно, ведь вы не знали тогда, что юноша при смерти.

– Повторяю, в телеграмме указывались симптомы, по которым я мог судить о состоянии больного. Они показывали крайне неблагоприятный прогноз.

– Послушайте, разумеется, в медицине я не понимаю ничего. Но если симптомы вам о чем-то говорили, вы могли построить прогноз, значит, вы могли хотя бы догадываться, что явилось причиной болезни молодого Соболева. – Сердюков вперил в собеседника свой пронизывающий взор.

– Гадания – это не по части медицины. Это колдовство, магия, – пожал плечами его собеседник.

– Вот, вот, вот! Колдовство! Именно это мне и нужно! Вы известны тем, что варили свои снадобья бог знает из чего. Как знать, может неизвестным образом вы и сгубили Петра Викентьевича, с помощью своих непонятных лекарств, которые вероятно можно применить как на пользу, так и во вред, а?

– Зачем, зачем мне изводить безобидного юношу, который даже дурного слова мне не сказал, всегда деликатный, всегда приветливый. Зачем? Зачем мне доставлять горе его отцу, который, приютил меня в своем доме, искреннее пытался помочь мне снова наладить мою беспутную жизнь? И ведь это уже почти случилось, если бы ваши молодцы не ухватили меня на краю трапа!

Северов говорил почти без эмоций, даже чуть отвернувшись от следователя, глядя в окно. Его интонация, обреченная поза, сутулые плечи, все свидетельствовало о том, что он не будет яростно защищаться, но и не будет помогать искать преступника.

– Что было в ответной телеграмме, которую вы послали Соболеву?

– К великому сожалению, я вынужден был написать правду, правду о том, что не в состоянии помочь Петру.

– Так все же, что, по вашему мнению, могло стать причиной болезни?

Северов долго молчал, так долго, что Сердюков решил, он больше не собирается отвечать.

– Послушайте, доктор, я понимаю, что ваша непростая жизнь многое изменила в представлении об окружающем мире, об отношениях людей. Но мне почему-то кажется, что в вас не изменилось главное. Отношение к своему долгу, долгу врача, который должен всегда помнить об интересах пациента, пусть даже и мертвого!

Сердюкову показалось, что тень сомнения промелькнула на лице Северова.

– Послушайте, я не хочу вас пугать, – продолжал следователь, – но вы должны понимать, что можете оказаться подозреваемым в убийстве или соучастником.

– Вы правильно подметили, господин полицейский, что я еще не утратил человеческого облика, хотя в одно время жил и среди зверей и среди людей, которые сродни зверям. Я клянусь вам… А, впрочем, к чему это все… Все клятвы – фарс! – он опять обреченно махнул рукой. – Я не убивал молодого Соболева и не помогал никому убивать его…

– Но кто-то, быть может, воспользовался вашими препаратами? – воскликнул Сердюков, и в глазах его полыхнул огонь.

– Может быть, – с расстановкой произнес Северов.

– Какими? Ведь вы наверняка думали обо этом, ведь думали же? – следователь навис над сидевшим собеседником, словно цапля над лягушкой.

– Я сейчас затрудняюсь сказать вам. Позже. Мне необходимо еще раз свериться со своими записями и каталогами. – Северов с опаской попытался отодвинуться от полицейского.

– Что ж, мы вместе отправимся на дачу к Соболеву, и там вы сверитесь, все обдумаете и расскажете мне о своих выводах. – Сердюков вернулся за стол.

– Могу ли я видеть господина профессора, чтобы выразить ему свое глубочайшее соболезнование? – тихо и по-прежнему безучастно спросил Северов.

– Я извещу Соболева о вашем приезде и желании его навестить. Он болен, и, думаю, не рад будет вас видеть, коли вы ему не помогли.

– Может, и так, – Северов вздохнул и снова уставился в окно, словно весь этот разговор его не трогал.

Через несколько дней нанятый экипаж, в котором поместились Сердюков, Северов и еще двое полицейских, остановился у опустевшей дачи. Пышный сад встретил гостей радостным шумом ветвей. Еще цвели последние цветы, а деревья медленно меняли зеленый наряд на разноцветный. В такую пору многие еще живут по дачам, хотя и ночи уже холодные, и в доме стыло, приходится топить печь. Но уж больно чудная пора! Прекрасное увядание, как дамочка годов эдак в сорок пять!

Сердюков вздохнул свежий воздух, и легкие его тотчас же наполнились ароматом сена, пожухлой листвы, догорающей астры. В угаре городской жизни он иногда не видел, как лето сменяет осень, приходит зима, подступает весна и снова лето. Служба, служба, каждый день, изо дня в день. Жизнь летела мимо без оглядки, как литерный поезд, не притормаживая…

Дворник, он же садовник, открыл дверь и впустил непрошеных гостей.

– Вчерась, вчерась барин прислал телеграмму! Приказывал впустить и все, что господа пожелают увидеть, показать. С чего изволите начать, ваше высокоблагородие?

– А вот мы с комнаты доктора Северова, пожалуй, и начнем!

Приехавшие потоптались в прихожей и двинулись к Северову.

– А тебя-то я батюшка не приметил сразу-то! – удивился дворник, глядя на Северова. – Забыл маленько, да и вижу плоховато. Тут для тебя сверточек, тоже почтальон принес.

Дворник зашаркал куда-то и через несколько минут явился с пакетом, обернутым в плотную почтовую бумагу, на которой значился адрес дачи и адресат – Северов. Доктор с удивлением взял пакет, повертел его в руках и вопросительно посмотрел на следователя.

– Ну уж вы, сударь, меня сатрапом-то не считайте! Это только студенты да нигилисты видят в полиции единственно душителей свободы да прав человеческих! – ухмыльнулся следователь. – Вам пакет, вы его и вскрывайте, а уж потом я попрошу у вас дозволения полюбопытствовать о его содержимом.

Северов быстро вскрыл пакет. Внутри оказался том по древней истории – та часть, которая была посвящена Древней Греции и её великой культуре. Северов в недоумении показал её полицейскому.

– Вот те раз, уж не ошибся ли наш профессор? Не перепутал ли он Египет с Грецией? Впрочем, мы еще полистаем книгу. – Он вернул том Северову. – А теперь извольте показать нам вашу комнату и то помещение, где хранились препараты.

Быстро осмотрев комнату, полицейские занялись кладовочкой рядом, где на полках аккуратными рядами некогда стояли баночки, коробочки, колбочки, содержащие в себе плод научных и метафизических исканий господина Северова.

– А кто имел сюда доступ? – поинтересовался следователь.

– Помилуйте, да кто угодно, ведь я тут на птичьих правах, да и хозяева могли оказаться тут в любой момент. – Северов оглядывал свое прежнее жилище с явным сожалением.

– Вы покуда поглядите свои записи и подумайте, что могло пропасть, или использоваться без вашего ведома. А я посмотрю в кабинете профессора.

Когда через час Сердюков вернулся к Северову, тот листал книгу, присланную ему профессором. Она была открыта как раз на том месте, где лежала розовая ленточка–закладка. Лицо Северова было искажено ужасом и отчаянием. Заметив полицейского, доктор резко захлопнул книгу, почти швырнул её на стол, и устремился в темный угол, словно в поисках чего-то.