Песня орла

Глава 15

Войдя в дом, Линет сделала все, как просил Райс: крепко затворила дубовые ставни и на обитой железом двери задвинула тяжелый засов. Наступившая тьма снова вернула мысли девушки на печальный путь тоски и отчаяния, порой освещаемый лишь слабой надеждой на то, что подосланные убийцы докажут наконец всю ее невиновность и непричастность к интригам.

Тем более что одного из них она даже узнала: это был не кто иной, как один из сопровождавших принца Каудра стражников. Вероятно, принца насторожило присутствие в доме Райса какой-то норманнской девицы и он побоялся, как бы она не стала соперницей его сестре. Беспочвенные опасения! Нехорошо было лишь то, что, благодаря ее присутствию, Райс приобрел еще одного хитрого и опасного врага, помимо графа Годфри. А тут еще и сакский дядюшка! Ведь недаром встречались Озрик и принц Дайфисский в глубокой тайне и под покровом леса!

Однако опасения оставались лишь опасениями, предпринять ничего Линет все равно не могла, и ей оставалось лишь снова взяться за приготовление пищи. Для начала, чтобы разогнать угнетающую темноту, девушка зажгла побольше свечей в медных подсвечниках, часть из них она поставила на стол, а часть водрузила на очаг и полки по стенам. Но, в отличие от Рэдвелла, где пользовались специальными тонкими свечами с насечками, которые позволяли определять уходящее время, здесь ничто не могло помочь Линет определить, сколько времени находится она в этом пустом уединенном доме. Прошло еще немного времени, и, нарушая стылую тишину, в дверь уверенно и сильно постучали. Обрадовавшись тому, что кто-то наконец нарушит ее уединение, и тому, что еда была уже готова, Линет бросилась к двери.

– Кто там? – громко спросила она, и в двух этих коротеньких словах прозвучали надежда и радость.

– Райс.

Не узнать этот низкий бархатный голос было невозможно. Сердечко Линет заколотилось, готовое выскочить из груди, и она ловко отодвинула тяжелый засов. Дверь приоткрылась, позволив девушке на миг увидеть неверный свет солнца, заходящего в голубоватый прозрачный туман, и на пороге высокую фигуру принца. Он вошел и быстро запер за собой двери.

– Ужин ждет тебя. – Медовые глаза осматривали Райса внимательно и настойчиво, словно желая удостовериться, что он действительно жив и невредим. Убедившись, что с возлюбленным все в порядке, Линет уже весело махнула рукой в направлении стола.

Глаза Райса, не отрываясь, последовали за ее жестом и брови немедленно поползли вверх в полном удивлении. Дивные ароматы курились над столом, сервированным слишком роскошно и празднично для обыкновенного ужина. Неужели эта девочка успела устроить такой пир за те несколько коротких часов, что миновали с момента нападения?! Тогда, вероятно, ей пришлось дьявольски потрудиться!

Линет и действительно поработала на славу, стараясь приготовить изысканный и обильный ужин на двоих, а испытанный недавно страх и волнения за Райса только придали ей расторопности и сил. Зато теперь она с наслаждением наблюдала, с каким удовольствием Райс садится за стол.

А разнообразие блюд было действительно велико. Посередине стояла большая тарелка с олениной. Тонко нарезанная и залитая густой подливой, она прежде была дважды прокипячена, с тем чтобы она освободилась от соли, в которой она хранилась. Рядом красовался кролик, прожаренный на вертеле до хрустящей золотистой корочки. Разумеется, именно эти мясные блюда в первую очередь привлекли внимание Райса, но рядом было полно и тарелочек поменьше: гороховый суп с ячменем, сыр, взбитый с маслом и травами и уложенный причудливой соблазнительной горкой, и, кроме того, вчерашний хлеб с серединой вынутой и замененной начинкой из масла с фенхелем. На закуску же предназначались яблоки, испеченные в собственном соку с хмелем. Подбор же кушаний был отнюдь не случаен, ибо все это время Линет постоянно приглядывалась к Райсу и скоро изучила, что именно он любит больше всего.

– Неужели ты поняла мои слова о настоящем гостеприимстве так буквально? – рассмеялся принц. – Но здесь многовато даже для троих мужчин и дамы! – Райс пытался говорить серьезно, но его выдавали озорно блестевшие глаза. – Или мне еще неизвестно о прибытии целой орды незваных гостей?

Линет зарозовела и тихо прошептала:

– Просто я знаю, что ты устал от постоянной тушенки и наверняка порадуешься и небольшому разнообразию. – Наградой за эту фразу была широкая и открытая улыбка.

Принц нетерпеливо поднял крышку горшочка с супом, и его обдало горячим густым паром, который, казалось, смыл с его лица выражение напряженности и вины, не покидавшей Райса с той злополучной ночи. Он облегченно вздохнул и заговорил уже свободней:

– Я, конечно, не карлик, и аппетит у меня отменный, но все же боюсь, что здесь многовато даже для двоих таких, как я. А ты, насколько мне известно, тоже не обжора, и доесть остатки силенок у тебя не хватит!

Линет обеспокоенно поджала нижнюю губу, а затем решилась сделать весьма смелое предложение:

– Я думаю, что после того, как мы поедим, ты позовешь сюда Пайвела и разрешишь ему унести остатки домой.

На самом деле ни о чем подобном она и не думала, но сейчас ей вдруг захотелось сделать счастливым и юношу, который так доблестно помогал им избавиться от врагов.

– Ведь Пайвел и дети непременно обрадуются этому подарку так же, как обрадовались и тем запасам, что мы с Гранией послали им две ночи назад?

– Конечно! Так что поздравляю тебя с такой доброй и благородной мыслью! – Улыбка Райса была насмешливой, но комплимент звучал вполне искренне, несмотря на то что посылались его продукты и без его ведома.

Он уселся за стол и аккуратно расставил по нему тарелки, так что все они выстроились по ранжиру, от большой до маленькой, а затем, когда Линет полила кролика ароматным соусом прямо с огня, Райс поднял кубок и выпил, не говоря ни слова, за девушку, столь удивительно преобразившую его жизнь. Впрочем, пить было совсем необязательно, ибо принц был и так пьян от ее близости, от худого гибкого тела, почти скрытого под грубым домашним платьем, от зарумянившихся смущением щек и от таинственно блестевших в свете очага волнистых волос. Линет под этим взглядом краснела все больше и больше, и только тогда, когда она зацвела, как мак, Райс догадался, что смотрит на нее, подобно глупому мальчишке, уже не минуту, не две, а гораздо дольше. Он нахмурился и тотчас же опустил глаза вниз, принявшись наконец за кролика.

Чувствуя, что сердце ее от близости Райса колотится все сильнее, Линет осторожно присела на дальний край заставленного стола и потихоньку стала наблюдать, как красиво и мужественно ест ее герой, великолепным жестом поднося хлеб к твердо очерченным губам. И воспоминания о том, как эти губы прижимались к ее губам, как жгли они ее обнаженное тело, волей-неволей заполонили ее. Увы, это были уже лишь воспоминания, и, чтобы отогнать их, Линет резко тряхнула головой и попыталась заставить себя поесть. Но волнения пережитых дня и особенно ночи настолько выбили ее из привычной колеи, что она никак не могла заставить себя проглотить хотя бы кусочек из того, что было приготовлено ею с такой любовью. Благо, Райс и не уговаривал ее есть. Вместо этого Линет нашла пустую корзину, несколько горшков и чистых тряпиц и начала тщательно собирать еду для многочисленного семейства Юнид. Это, однако, не мешало ей внимательно следить за принцем и вовремя менять тарелки, подставляя все новые и новые кушания.

Райс закончил трапезу как раз тогда, когда она накрывала тряпочкой собранную корзину, и тут же веселым громким голосом позвал Пайвела. Тот появился на зов почти мгновенно, из чего Линет заключила, что юноша находился где-то совсем неподалеку. Неужели он охранял ее даже тогда, когда Райс был рядом? Но ведь это совершенно бессмысленно, тем более что дом накрепко заперт на все запоры. Тогда, возможно, он просто сторожит в сарае этих двоих?

Юноша попросил разрешения позвать и своего отца, который, как уже знала Линет, большую часть времени проводил в патрулировании восточной границы, а теперь наконец и въяве предстал перед ней. Он оказался точной, но постаревшей копией своего жизнерадостного сына и первым делом сообщил, что Юнид закончила выхаживать раненых и прибудет домой к завтрашнему утру. Затем он поблагодарил Линет за ее хлопоты и Райса за великодушие и щедрость, давшие возможность его семье продержаться эти дни без особых усилий.

Наконец-то с едой было покончено, и Линет почувствовала, что настало время поговорить с Райсом о тех вещах, что так волновали и мучили их обоих.

– Завтра утром я сам отвезу тебя в святую обитель, где ты будешь в полной безопасности от посягательств отца и прочих людей, намеревающихся причинить тебе зло. – Линет мужественно кивнула в ответ, и черные глаза принца страдающе дрогнули, ибо он понимал, какую боль причиняют девушке эти слова. Но о дальнейшем он решил умолчать, не желая еще больше волновать Линет, и так уже претерпевшую за последнее время слишком много бед, – письмо от Каудра, в котором говорилось о похищении обоих братьев девушки, должно остаться ей неизвестным. Он сам, как только надежно укроет ее, встретится с Оувейном, и они вместе начнут отчаянные переговоры по освобождению заложников.

– Прошу тебя, не делай такое скорбное лицо, Райс, – неожиданно долетел до слуха принца голосок Линет. – Ведь я сама сказала тебе еще раньше, что добровольно присоединюсь к святым сестрам.

Райс стиснул зубы, услышав это спокойное согласие на то, чего он сам не хотел, видимо, сильнее, чем кто-нибудь.

Линет же немедленно восприняла эту холодность как обвиняющее ее напоминание о ночном вторжении, которое все равно ни к чему привести не может. Изменить теперь было уже нельзя ничего и оставалось лишь с твердостью принять все дальнейшие испытания, что выпадут ей на долю. Линет осенила себя крестом.

– Больше я уже ничего не жду от тебя, Райс. Сегодня ночью я пришла к тебе в постель для того, чтобы иметь счастливые воспоминания, которые будут согревать долгие дни моего одиночества в обители.

Такого поворота в разговоре Райс просто не ожидал. Он понимал, что требовать повторения она, конечно, не станет, но все же рискнет задать какие-нибудь вопросы, касающиеся его и ее будущего, – вопросы, на которые у него не будет ответа. Да, их будущее связано воедино тайными узами греха, но говорить о нем невозможно, пока на пути еще так много опасностей и препятствий. Что может случиться завтра, через день, через месяц – предугадать невозможно, и единственное, что он может с уверенностью предложить ей сейчас, – это защита и покровительство… Однако Линет заговорила снова.

– Я выбираю монастырь потому, что согласна на все, лишь бы не видеть своим мужем Озрика… либо любого другого мужчину… кроме тебя! – И девушка, словно навеки отстраняя от себя Райса, решительным жестом выставила вперед обе дрожащие руки.

И тогда он, сделав несколько шагов, поймал сильными смуглыми руками эти тонкие пальцы и привлек их к себе, уже полностью отдавая себе отчет, чем и на этот раз кончится трудная, но такая необходимая беседа.

Линет словно потеряла сознание в его объятиях, она молча отдавалась ласке его рук и лишь прислушивалась к напряженному биению сердца в широкой мускулистой груди. Еще один миг краденого счастья – и что в сравнении с ним долгие годы монашеской жизни?!

– Ты хочешь постричься в монахини?! – В планы Райса входило помещение Линет в аббатство лишь на несколько дней, может быть недель, но монашество всерьез… – Нет! Я лучше отдам свою жизнь, чем увижу тебя в холодном монашеском одеянии, которое не сможет сорвать даже пламя моей любви! Да, я люблю тебя, и, чтобы моя жизнь продолжалась, ты должна быть со мной! Только со мной! – Темный и страстный голос бился в уши Линет.

Признавшись себе еще утром, что любит маленькую птичку больше жизни, Райс знал отныне, что не может жить без нее. Да и что могло быть для высокородного принца более бесчестным, чем похитить невинность у девицы, а затем оставить ее на произвол судьбы? Что в сравнении с этим женитьба на дочери врага? Осуждение Норманнского двора? Презрение друзей и родных? Черные глаза насмешливо и зло блеснули, когда Райс представил себе все последствия этого неразумного брака, которые с такой непосредственностью перевесит один ласковый взгляд его коноплянки. А ее обещание принадлежать лишь ему сделает его и вовсе недосягаемым для человеческой ненависти, оно станет священным талисманом, охраняющим от всех бед и напастей, что сейчас с такой силой угрожают ему и ей…

– Нет. – Линет мягко, но настойчиво развела его руки. – Мы с Гранией поклялись, что не позволим любимым заплатить за наши ночные вторжения такой непомерной ценой… – Да, Райс навеки останется единственной ее любовью, но она дала клятву, а, как с недавних пор ей стало известно, нарушение клятвы приводит не к счастливому исполнению желаний, а лишь к смерти и горю. Согласись она сейчас на предложение Райса – и он навеки потеряет то, чего добился таким трудом и такими потерями – свою честь и свое княжество. Мысль об этом удвоила ее силы, и Линет всей душой решилась доказать Райсу, что ее воля ничуть не слабее воли Грании. Стремясь поскорее приблизить конец, она смело взглянула в побледневшее гневное лицо и твердо добавила:

– Я стану монахиней, и честь твоя останется незапятнанной! – Гордость и отчаяние звучали в этих словах.

– Ш-ш-ш! – Райс снова привлек ее поближе и медленно провел губами по душистым шелковым волосам. Сейчас он не станет спорить, но всей жизнью своей докажет свою любовь и невозможность подобной жертвы.

Линет поняла его намерение, но решение ее было непоколебимо. Завтра утром он отвезет ее в аббатство, и до его возвращения ее постриг будет совершен. Но сейчас, сейчас пусть длится это объятие, за которое вечно придется молиться. Она сполна расплатится за него, а ныне… и девушка плотнее прижалась к каменеющему телу, наслаждаясь каждым его изгибом, каждой выпуклостью, его силой и нежностью.

Райс, тяжело дыша, медленно и неотвратимо приближал свой рот к ее лицу и наконец хрипло прошептал в самые губы:

– Ты моя. – Слова вырывались из его горла с трудом, тяжелые и раскаленные. – Моя и ничья больше. Никогда.

Линет беспомощно кивнула, обвисая на его руках бесплотной тенью. Дыхание их смешалось, и золотые кудри закрыли лицо девушки, в то время как жесткие губы впились в полудетский рот с откровенной жадностью и невыносимой медлительностью.

Падая в зыбкую дымку желания, Линет, как в бреду, слышала громовые удары чужого сердца и ощущала напрягшуюся в безумной страсти плоть. Что ж, если этой ночи суждено стать последней, пусть она будет самой фантастической, самой дерзкой, самой необыкновенной в ее короткой настоящей жизни! Пусть она неопытна в делах любви, но недостаток опыта заменит ее настоящее чувство, и, мучимая ненасытным голодом слияния, Линет, извиваясь, впечатала свое тело в его, понуждая его опуститься в тот феерический мир, в котором уже пребывала сама.

Райс оторвался от ее губ, и из его горла вырвался глубокий отчаянный стон. Линет улыбнулась и, быстро распутывая шнурки его кружевной рубашки, мелкими легкими поцелуями стала касаться смуглой кожи. Идя навстречу ее желанию, Райс на мгновение отступил и рывком освободил себя от рубашки. Глаза его подернулись какой-то жаркой пеленой, говоря об испытываемых им чувствах откровенней и сильней, чем могли это сделать даже самые интимные слова.

В молчаливой мольбе ее руки заскользили по мощному торсу, замирая на груди и лаская жесткие завитки черных волос. Дыхание Райса стало похоже на рычание смертельно подстреленного животного, ибо вся кровь в нем кипела, а желание требовало выхода.

Внезапно он резко оттолкнул Линет.

Девушка в отчаянии запротестовала столь скорому окончанию волшебной сказки и, слабо застонав, снова устремилась к его обнаженному телу, но властные руки снова мягко отстранили ее.

Приоткрыв тяжелые веки над переливающимися золотом черными глазами, Райс заметил страх Линет и через силу усмехнулся потрескавшимися от страсти губами. Похоть туманила его рассудок, дикое желание, которое стало теперь неуправляемым, но, опасавшийся его поначалу, Райс теперь находил в нем решительность и силу, чтобы справиться со всеми препятствиями, стоявшими на пути соединения с возлюбленной и с младенцем, который, возможно, будет зачат в эти весенние безумные ночи. Дрожащими руками он опустил с ее плеч платье, и оно, несмятое, упало к ее ногам, а сама она, словно и не замечая своей наготы, завороженно продолжала протягивать к нему тонкие белые пальцы. Ушли стыд и смущение, и лишь обжигающая ласка его воспаленных глаз нежила и согревала ее юное тело.

Райс издал какой-то странный призывный крик, на который она немедленно устремилась навстречу. Возбужденный такой податливостью, Райс позволил своим рукам пройти сладкий путь, только что проделанный жадными глазами, и они заскользили по тонкой коже, сжимая тугие груди и узкие бедра.

– О, как ты хороша! Как прекрасно все в тебе! Все твои тайные прелести отныне только мои, мои…

Линет сладострастно отдавалась магии его слов, склоняя золотую голову все ближе и ближе к его губам и открытым, почти дерзким взором наблюдая за тем, как неземное блаженство разливается по освещенному внутренним огнем искаженному лицу Райса, а в глазах его открываются черные бездны. Он прижимал ее все сильнее, до тех пор пока острые розовые соски не потонули в густых волосах на его груди, и ноги девушки подломились, полностью предавая ее в его власть. Волна наслаждения накрывала их уже с головой. Руки Райса все отчаянней приближали ее бедра к своему восставшему естеству, оглаживая округлые, словно выточенные из мрамора, ягодицы.

Восторженный вопль вырвался при этом движении у Линет, и всю ее пронзила дрожь близкого свершения. Этот нежный зазывный крик и теплое тело Линет заставили изнемогающего Райса решиться на последний шаг – как пушинку, поднял он девушку и торопливо понес наверх в свои мрачные, богато убранные покои. Она лежала, утопая в белоснежных простынях разгоряченным телом, а Райс, пьянея от ее искусанных в страсти губ, поспешно сбрасывал с себя последние одежды, как человек военный и не привыкший упускать драгоценное время. Линет со сладким ужасом глядела на обнажающиеся сокровища и, не успел Райс окончательно раздеться, бросилась целовать эти победные доказательства любви. Райс дико закричал и, запустив руки в ее спутанные кудри, повалил Линет навзничь. Накрыв ее тяжелым потным телом, он дал понять возлюбленной, что их минувшая любовная игра была всего лишь безмятежным полетом в голубых небесах под ласковым солнцем; сейчас же они прошли через само солнце.

Оувейн был весьма обеспокоен. Обеспокоен и рассержен. Грания поступила как дитя, злое избалованное дитя! Он тревожно вглядывался в окружавшую его тьму. Ну уж, как только он найдет ее… если найдет живой и невредимой… о, тогда он просто упадет на колени и возблагодарит Бога за его великодушие и доброту.

Беспокойство и страх без остановки гнали Оувейна все глубже в лес, заставляли обшаривать все кусты, заглядывать под низкие кроны раскидистых елей и со злобой пинать ногами любой камушек, неповинно попадавшийся по дороге. Он с удовольствием попросил бы у Райса людей себе в помощь, но, увы, у принца едва хватало воинов и для охраны обеих границ. А кроме того, Оувейн всеми силами души желал, чтобы этот глупый побег все же не оставил пятен на репутации Грании, и потому не хотел привлекать к поискам посторонних. Но если он не обнаружит ее и к рассвету…

На рассвете им с Райсом предстоит весьма неприятная и опасная задача, участия в которой самого Уэльского принца Оувейн отнюдь не приветствовал и даже не совсем понимал. Зачем Райсу ввязываться в дело о похищении сыновей графа Годфри? Впрочем, один из них кузен принца, но, с другой стороны, он уже вполне взрослый и с успехом сам может постоять за себя. А если нет – то и незачем ему помогать, он заслужил свою бесславную участь, и Райс не несет за него никакой ответственности! У правителя кимеров и без того достаточно забот!

Чертыхнувшись, Оувейн снова пнул попавшийся ему под ноги предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся корявым корнем, полуутонувшим в грязи и накрепко в ней застрявшим. Нога заныла, бородач чуть было не потерял равновесия и, пошатнувшись, оцарапал себе лицо веткой стоявшего рядом дерева.

Тревога его все росла, ибо Грания, даже будучи сестрой царствующего принца, подвергалась ночью в лесу такой же опасности, как любая простая смертная. Ночью? Или прошло уже две ночи? Неужели она двое суток подряд бродит по лесу? Или нашла кого-то, кто приютил ее? От последней мысли Оувейну стало не по себе. Никто не смеет принять у себя сестру принца, не сообщив об этом Райсу немедленно. Нет, если она не в лесу, то, несомненно, похищена или…

Бородач застонал. Пора покончить с этими вопросами без ответов! Он найдет ее. Он обязан найти. И, отчаянно повторяя эти слова как спасительную молитву, Оувейн постарался загнать тревожные сомнения и страхи в самый дальний угол сознания.

– Ты ревешь, как потревоженный медведь! Так можно было меня и до смерти напугать!

Оувейн отшатнулся. Та, которую он так безуспешно и долго искал, стояла на расстоянии двух шагов от него, и ее черные волосы были убраны столь аккуратно, а платье столь белоснежно, что, казалось, она только что вышла из дома.

И в следующее мгновение Грания поняла, что ее возлюбленный напоминает медведя не только голосом, но и силой, поскольку он тут же заключил ее в свои тяжелые объятия. Она не сопротивлялась, наоборот, прижималась все теснее.

– О, не делай так больше! – прорычал Оувейн. – Поклянись, что никогда больше никуда не сбежишь!

Для любящих ушей Грании это требование звучало почти как объяснение в любви, и, не выпуская из кольца своих рук его могучую шею, она легонько отклонилась назад, чтобы посмотреть в суровое нежное лицо.

– Ты услышишь мою клятву немедленно, как только сам поклянешься никогда не требовать впредь моего возвращения к Райсу и вообще куда-либо, за исключением Ньювида. Кроме того, обещай и сам не покидать своего дома.

Оувейн прикусил язык.

– Я просил лишь одной клятвы, ты же взамен требуешь целых три.

– Глупости, все три говорят совершенно об одном и том же! – Грания смело смотрела ему в лицо в то время, пока он пытался понять смысл этой загадочной фразы.

– Я не могу этого сделать.

– В таком случае мне остается провести оставшуюся жизнь в лесу, подобно дикому зверю.

Бородач покачал своей лохматой огромной головой.

– Ты и так зверь, и абсолютно дикий.

– Да, мы оба с тобой свободные дикие животные, и наше счастье – жить вместе, но эту возможность отнял у нас один подлый и жадный человечишко…

– Мой отец… – Глаза Оувейна потемнели при упоминании об отце, который, хотя и был его сеньором и хозяином, все же действительно сломал своему сыну всю жизнь.

– Мой муж. – Постыдная горечь сквозила в словах Грании.

Бородач привлек возлюбленную к себе и опустил подбородок на ее гладкие тяжелые волосы.

– Но мы не можем быть вместе. Никогда.

На этот раз Грания позволила ему повторять эту фразу, в которую он искренне верил, сколько угодно, а сама стала жадно ласкать под плащом его спину, пробираясь все дальше, под колет и под тонкую тунику. Она нежила задубевшую кожу, распаляя его страсть до тех пор, пока он не в силах стал с ней бороться.

Но едва только Оувейн понял это, он зарычал безнадежно и страшно, пытаясь оторвать пальцы Грании, ласкающие его выпуклую грудь. Не добившись успеха, бородач дернулся и, вновь ударившись о проклятый корень, уже окончательно потерял равновесие и упал. К счастью, он рухнул на кипу прошлогодней листвы в зарослях папоротника и на короткое мгновение почувствовал себя оглушенным, замерев в самой неподходящей позиции, которой, конечно же, сразу воспользовалась столь желавшая его женщина. Упав на него сверху черной птицей и рывком задрав его тунику до самых плеч, она стала покрывать дерзкими влажными поцелуями его оголившуюся плоть.

Мужа Грания не любила и в его постели получала мало радости, но, благодаря этому браку, сейчас она была не застенчивой девицей, а властной чувственной женщиной, прекрасно знавшей, чего хочет. Оувейн был жертвой в ее умелых руках, пленником ее жадных губ и вожделеющего тела, которые за считанные секунды превратили все его решительные намерения в прах и пепел, а сдержанность – в чудовищную страсть, требующую полного обладания.

Так, на брошенном смятом плаще посреди весенней ночи, напоенной ароматом диких цветов, Грания наконец одержала победу и вволю насладилась горячим счастьем соединения.