Песня орла

Глава 20

Главный зал Рэдвелла был празднично и великолепно украшен. Помимо факелов, укрепленных на стенах, в полную мощь был разведен огонь в очаге, бросающий на присутствующих непривычно веселое гостеприимное пламя. Все высокие железные подсвечники на помосте были снабжены лучшими восковыми, а не сальными свечами, а уж об обилии серебра на столах, тысячекратно отражающего сияние огней, говорить не приходилось. Словом, в замке было светло как днем, и Линет казалось, что само солнце спустилось с небес, дабы почтить своим присутствием день ее свадьбы.

Главный высокий стол, воздвигнутый на помосте, являл собой весьма смешанный и необычный набор лиц и характеров; на одном конце его помещался священник, на другом – аббатисса, посередине восседал норманнский граф, а по левую и по правую руку от него расположились обе сияющие пары. Напротив видны были смеющиеся лица Марка и обоих мальчиков.

Со своего высокого места Линет с любопытством и удовольствием наблюдала за происходящим ниже. По всему залу было выставлено вдвое больше против обычного столов, по диагонали пересекавших весь зал, и все они до отказа были заполнены смешавшимися между собой вассалами замка, солдатами гарнизона, сервами, рыцарями и свободным народом Кимера.

Девушка постаралась рассадить гостей так, чтобы свести к минимуму языковые барьеры, и теперь это для многих превратилось в забавную игру; Пайвел и Майло переводили уэльские слова сервам на английский, а те в свою очередь передавали их приезжим рыцарям на норманнском французском. Ошибки в переводах вызывали то тут, то там взрывы смеха, и атмосфера сердечности и дружбы все больше окутывала этот некогда холодный чопорный зал.

Роскошный пир, казалось, собрал для своего стола кушанья со всех концов Британии, начиная от зажаренного на вертеле целого кабана до фазанов, сверкавших прокопченной золотистой корочкой и нафаршированных яблоками. А дымящиеся пироги! А паштеты! А меды! Миара, полагавшая кухню замка своей собственной вотчиной, и круглощекая Юнид едва не сбились с ног, готовя такую прорву пищи, но все же не посрамили свою славу замечательных кухарок и крепко подружились, несмотря на разницу языков.

Линет была счастлива – люди, испытывавшие друг к другу вражду на протяжении многих лет, сегодня, пусть даже на один день, стали друзьями! И ее долг теперь – постоянно и бдительно следить, чтобы этот союз, как и их союз с Райсом, становился день ото дня все надежней и крепче.

– Могу я поинтересоваться, что вызвало столь сладостную улыбку на твоих губках? – по-норманнски галантно поинтересовался Райс, наклоняясь к невесте и тихонько кусая ее нежное розовое ушко.

Линет покраснела под обжигающими золотыми искрами черных глаз.

– Я думала о том благословенном мире, который наш брак сможет принести нашим народам. Ведь то, что происходит сейчас в зале, – лучшее тому доказательство. Посмотри, у нас куда больше сходства, чем различий.

Райс улыбнулся своей тоненькой хрупкой невесте, чья страстность и преданность не уступали отваге и мужеству. В словах Линет была та мудрая, по-настоящему философская мысль, которую еще месяц назад он и граф, два умудренных жизнью взрослых мужчины, начисто отвергали, а теперь, благодаря маленькой отважной норманнке, становилась очевидной и необходимой.

И вот, пока обе пары наслаждались внезапно обрушившимся на них счастьем, в течение нескольких дней перевернувшим всю их жизнь, граф Годфри поспешил приступить к самой трудной для него части свадебного пира, и сделать это надо было именно сейчас. Последнее кушанье было подано, и музыканты уже держали наготове смычки.

Граф поднялся во весь свой немалый рост, держа в руке богатый серебряный бокал. Он давно уже заметил, с каким обожанием смотрят на Райса все трое его детей, и не мог обойти этого факта, тем более теперь, когда Уэльский Орел становился членом его семьи.

Граф громогласно потребовал внимания и первым делом поздравил дочь и ее избранника, а затем и сестру своего зятя с женихом. В ответ раздались восторженные крики, поздравлявшие молодых и выражавшие одобрение столь мудрому решению графа все принять и простить.

Десяток лет, проведенных в Нормандии, научили Райса всем тонкостям придворных церемоний, и он тут же поднялся с ответным тостом.

– Я поднимаю свой кубок за графа, одарившего нас своей щедростью и благородством, а также за всех тех, благодаря кому стали возможны вчерашняя победа и сегодняшний мир!

Выпив кубок до дна, Райс ласково поглядел в сторону Таффа, Пайвела и всех тех храбрецов, которые доблестно помогали ему, и кивнул им, а затем с любовью и нежностью улыбнулся сестре. Жаль только, что сэр Вальтер Тайрел не смог остаться на свадьбу, ибо вчера же, сразу по возвращении в Рэдвелл, в замке появился другой королевский гонец с вестью о новой битве на шотландских границах и приказом короля сэру Тайрелу немедленно выехать туда.

Не присаживаясь, Райс снова наполнил кубок и повернулся теперь уже к своей кареглазой невесте.

– И наконец, позвольте мне воздать должное моей сладкоголосой коноплянке, чье мужество и песни пленили меня и чей высокий дух и прекрасное тело приручили не только Уэльского Орла, но и связали навеки два отныне дружественных народа!

С этими словами Райс сел рядом с Линет, красневшей все сильнее от его слов и от ласковых прикосновений. Герой ее грез был рядом с ней, и свет толстых свечей за его головой создавал над золотыми кудрями некое подобие нимба, который, впрочем, не уступал огню безумной страсти, пляшущей в его черных глазах.

Райс почтительно поклонился ей одной.

– Орел скоро унесет свою певчую птичку далеко в свое укромное жилище на высоких холмах! – И Райс поглядел на девушку так вожделенно, что у нее на секунду застыла кровь, чтобы потом с новой жаркой силой заструиться по молодому телу. Не сознавая, где она и кто вокруг, она потянулась к жениху раскрытыми жадными губами…

– Мр-р-р-р… – Нежное предупреждение Грании сделало свое дело – Линет очнулась. Да и что в самом деле расстраиваться, когда у нее с Райсом впереди вся жизнь и столько еще неведомых наслаждений!..

– Мы с Оувейном также хотим поблагодарить тебя, Райс, за ту возможность, что ты подарил Дэвиду. – В глазах Грании блеснуло лукавство. – Этот здоровый дурень, что может одной рукой прошибить стенку, не рискнул пойти на это…

– А я и не собирался! – Бородач свел свои черные брови, под которыми, однако, озорно блестели синие глаза. – Я не настолько дурно воспитан, чтобы вмешиваться в чужие дела и отнимать победу у другого. – Он повернулся к своим новым родственникам. – Но я и вправду очень благодарен тебе, дружище, за то, что ты отправляешь Дэвида вместе с Аланом в Нормандию на воспитание.

– Дэвид будет брату хорошим другом и настоящей опорой, – тоже порадовалась за мальчиков Линет. – Ведь Алан, несмотря на свои годы, еще никогда не уезжал так далеко от родного замка. – И девушка ласково оглядела с ног до головы засмущавшегося брата. После окончания учения у лорда Озрика граф мог наконец послать сына на воспитание к подобающему сеньору, то есть, в данном случае, к самому королю.

Затем Линет с надеждой обратила свой взор к Марку.

– И, пусть нас будут разделять моря, никто и не подумает волноваться о мальчиках, когда с ними будет такой надежный и умный советчик и друг, как Марк. Правда, брат?

Марк благодарно, но молча улыбнулся, любуясь сестрой, а затем негромко добавил:

– Поскольку я все равно возвращаюсь ко двору принца Генри, присмотреть за мальчиками не составит для меня никакого труда. Больше того, следить за их учением и становлением будет задачей куда более приятной и простой, чем оберегать, как я делал все эти дни, жизнь Алана в Рэдвелле. – Последние слова юноша произнес уже без всякой улыбки.

При этом разговоре мальчики, до сей поры мало прислушивавшиеся к болтовне взрослых и более налегающие на праздничные кушанья, навострили уши, боясь упустить хотя бы малейшее слово об ожидающей их перемене.

– Мне, конечно, жаль расставаться с братом и Гранией, но зато впереди нас ждут такие приключения! – Дэвид, услышавший о предстоящей поездке только сегодня утром, все еще никак не мог успокоиться и стремительно ворвался в разговор взрослых. – Алан говорит, что там будет очень много таких мальчиков, как мы, и я запросто выучусь тому, чего не знает еще ни один уэльский житель моего возраста!

Вполуха слушая мальчишескую болтовню, Райс внимательно и с интересом наблюдал за старшим графским сыном. Поначалу он встретил возвращение юноши в Рэдвелл с большим подозрением, опасаясь с его стороны самых неприятных намерений, но когда увидел, с какой самоотверженностью Марк оберегает своего единокровного брата и с какой смелостью внял он просьбам сестры помочь ей в деле освобождения отцовского врага, отношение принца к этому незаконнорожденному Годфри резко изменилось. Вопрос порядочности и чести Марка уже более не беспокоил Райса, наоборот… Губы принца сложились в привычную циничную усмешку, в которой, правда, на этот раз не было ни малейшей издевки. Марк правильно торопит мальчиков с отъездом, давая тем самым Оувейну возможность остаться наедине с молодой женой. А переход Грании в дом мужа подарит и ему самому желанное уединение…

Однако приятные мысли весьма скоро сменились в голове у принца куда менее радостными, ведь, помимо мальчиков, Марк забирает в Нормандию и мать, за которую отвечает. Райс видел, как предупредительно и ласково ведет себя юноша с Морвеной; как даже после вчерашнего происшествия он заботился о ней, донес ее с места битвы до лошадей, приготовленных Майло. Теперь тетка лежала в охраняемой комнате наверху, здесь, в Рэдвелле.

Затем лицо Райса совсем погасло, когда он вспомнил тяжелый разговор, состоявшийся меж ним и Марком сегодняшним утром. Марк, как кровный кузен принца и как его шурин через Линет, счел своим долгом посоветоваться со старшим другом относительно дальнейшей судьбы матери.

– Морвена, – сказал он, – потихоньку слепнет и уже не в состоянии ухаживать за собой сама. Кроме того, ее помраченный разум… Словом, я считаю, что невозможно оставлять ее одну. Знаешь, она за все это время заговорила со мной лишь один раз, когда я на руках нес ее в спальню, – да и то обвинила меня в том, что я обманул ее, так как не убил графского наследника. Тогда я напомнил ей, что мне было велено всего лишь «позаботиться» об Алане, и именно это я и сделал. Я попытался объяснить ей, что люблю и отца и брата не меньше, чем ее самое, но, увы, ее безумная мечта сделать меня графом Рэдвеллским – даже ценой жизни ни в чем не повинного ребенка – закрыла для моих доводов ее бедный разум…

Райс печально покачал головой, сожалея о том, как будет мешать эта непредвиденная и тяжелая ноша молодому рыцарю, лишь своими способностями и порядочностью завоевавшему себе место при дворе принца Генри. Разумеется, Райс согласился с планом кузена поместить мать в одно из норманнских владений, подаренных Марку английским принцем, но в глубине души полагал, что вряд ли полное изменение обстановки и климата излечит несчастную от ее исступленной бредовой мечты.

Но вот зазвучали тимпаны, волынки и лютни, требуя поскорее освободить большой круг в самом центре зала. Опустевшие столы и освободившиеся стулья составили к стенам, объявив тем самым новую часть праздничного вечера.

По обычаю, первый танец открывал жених в паре с новобрачной, но на этот раз в круг вошли целых две пары, и полилась негромкая мелодичная музыка, та самая старая норманнская мелодия, что сыграла свою роль в освобождении принца и Оувейна. Линет почувствовала, что собравшиеся ждут от нее исполнения этой грустной красивой песни. Щеки девушки покраснели, но, вспомнив урок о том, что своими талантами надо делиться, полученный ею на празднике Гвина Наддского, она оставила Райс и вышла на середину круга.

Медовые глаза ее потемнели от волнения, она набрала в грудь побольше воздуха и едва слышно прошептала:

– Я спою эту песню Орла… Но только пусть аккомпанирует мне на арфе одна Грания. – Еще тогда, когда она следила за тем, как рассаживаются люди за нижними столами, девушка приметила принесенную Таффом грациозную арфу.

– Но это не моя… Тафф сам хочет… – заспорила было Грания, однако, увидев инструмент, растаяла и согласилась. Привыкшая к публичной игре, она, нимало не смущаясь, шагнула с высокого помоста в круг.

Линет, обрадованная тем, что ей не одной придется стоять на глазах у всех, поспешила подойти поближе к подруге. Грания тронула струны умелой рукой, и по залу поплыл дивный, звенящий серебром голос норманнки. Песня была так близка ее душе, так отражала недавно перенесенные испытания, что, сама не зная как, девушка успокоилась и голос ее окреп. Пропев печальный первый куплет, Линет решилась спеть и второй, сочиненный Райсом, а затем расхрабрилась так, что спела и третий, придуманный ею самой, – о победе любви и добра над темными силами зла и о бесконечном, сияющем впереди счастье.

Линет умолкла, и потрясенные слушатели долго молчали, завороженные ее божественным пением. Такая тишина стоила больше, чем одобрительные крики и бешеные аплодисменты, последовавшие потом, и обе исполнительницы отправились на свои места, вполне удовлетворенные.

Неожиданно на их пути встала необъятная Миара с не совсем понятными для некоторых словами:

– А ну-ка, моя птичка, – провозгласила старуха, улыбаясь широко и сладко, – уже пора! Да скажи и своей подружке.

Однако, оглянувшись на Гранию, Линет поняла, что ее слова опоздали, ибо сестра Райса уже быстро поднималась вверх по узкой каменной лестнице. Линет поспешила за ней, мало заботясь о том, что подумают об их стремительном бегстве оставшиеся в зале мужчины; мужчины, тем не менее, лишь многозначительно переглядывались, сопровождая свои взгляды улыбками и покашливанием. Правда, поднявшись уже высоко, она с запозданием вспомнила, что трое из четырех новобрачных были уэльсцами, и потому вряд ли стоило устраивать для них эту достаточно откровенную норманнскую брачную церемонию.

Наверху невест развели по их брачным покоям, Линет – Миара, а Гранию – Юнид. Обе комнаты были обильно убраны весенними цветами и благоухали ароматическими травами. В тени широких, богато застеленных брачных лож, распустив по плечам волосы, с глазами, горящими от любви, обе женщины ждали своих возлюбленных, за которых так долго боролись – сначала за их внимание, а затем и за жизнь.

Теплые розовые губы сонно раскрылись в ответ на прикосновение широкой руки к выгнутой, как у котенка, спине. Линет потянулась на мягкой подушке и, казалось, заснула снова.

– Радость моя, по-моему, ты спишь слишком долго! – Низкий бархатный голос мурлыкал ей прямо в ухо.

Густые ресницы медленно приподнялись и тут же опали снова, а широкую курчавую грудь покрыли тысячи мелких быстрых поцелуев, сопровождаемых задыхающимся шепотом:

– О, с тобой я чувствую себя тем самым павлином, которым всегда так мечтала быть.

Медовые глаза распахнулись окончательно и с наслаждением остановились на мужественном прекрасном лице.

– Слава Богу, что ты все-таки не павлин! – Райс припомнил как-то сказанные Линет слова о превосходстве коноплянок над павлинами, и улыбка его засияла еще шире.

Эта фраза и улыбка мужа тотчас же напугали Линет, ей показалось, что он считает невозможным сравнить ее с такой красивой птицей.

– Да что ты, малышка, – сладкие поцелуи мгновенно смыли с души Линет все необоснованные страхи. – Я считаю, что ты самая красивая женщина во всем христианском мире! – Райс медленно провел ладонью по высоким бровям, узким выступающим скулам, погладил тонкое стройное горло и поспешно опустил руку ниже. – Твоя красота тем и удивительна, что сияет изнутри, как свет драгоценных камней. Я знал, к сожалению, слишком много красивых женщин, у которых, подобно Гвендолин, была внешность, которая напоминала глянцевитое красное яблоко, изнутри изглоданное червями, – и слишком много мужчин, которые польстились на эти гнилые плоды и тем самым навеки отравили себе жизнь.

Поцелуи горели все жарче, а вместе с ними загорался и дух Линет, но муж неожиданно снова заставил ее насторожиться:

– Да, вот что пришло мне сейчас в голову: а ты видела когда-нибудь павлинью курочку?

Каштановые брови соединились в ровную атласную полоску – Линет почувствовала в вопросе мужа явный подвох, но сдаваться не хотела.

– Хорошо, я как-нибудь покажу тебе. Эти самочки очень скромны и непривлекательны, однако являются супругами самых царственных птиц.

Темное облачко на секунду пробежало по заспанному личику юной принцессы, но тут же разразилось потоком задорного смеха.

– А, теперь я все поняла! Павлин – это у нас ты, царственная птица, а я всего лишь невзрачная курочка-наседка!

На этот раз нахмурился Райс.

– Я говорил вовсе не об этом! И потом – я не павлин, а все-таки Орел!

– Зато я говорю именно об этом! И кто бы ты ни был, павлин или орел, ты все равно самый красивый, каким только может быть мужчина! Я грезила о тебе долгие дни и ночи, и в тот самый момент, когда ты ворвался в мою спальню впервые, я как раз мечтала именно о тебе! Так что ничего удивительного, что я потеряла голову, а если говорить правду, то и сердце… – Линет ясными глазами посмотрела в бездонные очи мужа, полыхающие золотым огнем, и он, взвешивая каждое слово, вернул ей летучую метафору:

– …и для того, чтобы восстановить справедливость, коноплянка похитила сердце Орла.

И как самый настоящий бесстыдный похититель – эпитет, которым принца Уэльского награждали так часто и так безосновательно, – Райс сжал в своих объятиях трепещущую жертву, и маленькая коноплянка унеслась на его крыльях в заоблачные выси страсти, чтобы вместе гореть в безумном солнечном пожаре.