Play

Из глаз ее текли соленые слезы.

-Мне жаль, - шептала она еле слышно. – Если бы ты знала, как мне жаль…

FORVARD. PLAY.

-Прости, что не позвонила вчера, - сказала Ася в трубку телефона, и прищурила глаз: через окно в кафе проникало яркое питерское солнце, которое будто отыгрывалось за все мрачные деньки и заявляло свое право на существование. – Я была… занята.

Она слегка покраснела, вспомнив, ЧЕМ была занята вчера – благо, собеседнику никак не удалось бы этого увидеть.

-Ксюша тоже здесь, - ответила она на заданный по ту сторону связи вопрос, - они с Кириллом ушли вдвоем на Васильевский остров. Не знаю, зачем – разве она скажет?

Она помолчала, слушая ответ, и вдруг решилась:

-Скажи мне. То есть, я… Ладно, я просто спрошу, а ты просто ответишь, да? Ты… была с ней… тогда? В Краснодаре?

Замерла в ожидании. Послушала.

-Как, черт возьми, тебе это удалось?..

STOP. PLAY.

Он смотрел, как она приближается – строгая такая, навытяжку, как оловянный солдатик, и радовался чему-то неосознаваемому. Когда утром он сказал Окси, что Ксюха хочет с ним встретиться наедине, она почему-то обрадовалась тоже.

-Привет.

Стоит над ним, возвышается, в руках какой-то бумажный сверток, и улыбка на лице – такая, что сдохнуть от нее можно.

-И тебе привет, - Кирилл все-таки поднялся со скамейки и обнял Ксюху за плечи. – Что случилось?

Она больше не улыбалась. Смотрела на него так, что ему на секунду стало очень страшно.

-Пришла отдать тебе долг, - сказала она очень серьезно, и протянула ему сверток.

-Что это?

-Открой.

Легко сказать. Кирилла почему-то затрясло, он долго не мог развернуть упаковку – обычную бумажную упаковку, а Ксюха стояла и ничем ему не помогала.

Наконец, бумага оказалась сорвана, и он увидел, что в ней, и горло сдавило спазмом подступающих слез. Нет, он не заплакал, конечно, но кадык заходил туда-сюда по горлу, и стало почему-то очень горько.

Он молча посмотрел на Ксюху, боясь увидеть насмешку на ее лице, но насмешки не было. Напротив – ее губы сжались в тонкую полоску, она будто вся собралась, ожидая, что он скажет.

-Куприн, - прочитал он вслух с обложки. – Гранатовый браслет и другие рассказы.

И тогда ее губы расслабились, и она оглушительно выдохнула, видимо справившись с собой.

-Мне жаль, - сказала она просто, - это не пустые слова. Мне правда очень жаль.

Кирилл посмотрел на книжку. На Ксюху. И снова на книжку.

-Я бы очень хотела все исправить, но уже не могу. Тот мальчишка никогда не получит от той девчонки эту книжку. И ему придется справляться с этим самому. Но та, в кого выросла эта девочка, вполне может попросить прощения у того, кем стал этот мальчик.

Он кивнул только, и ничего не сказал. Да и что было говорить? Он получил то, что хотел. Фанфар не было, и оркестр тоже не заиграл затейливыми переливами. Она просто дала ему эту книгу. Спустя каких-то пятнадцать лет.

-За тобой еще один долг, - сказал он наконец, когда молчать больше стало невозможно.

Она подняла брови.

-Ты обещала, что мы будем читать это вместе, помнишь?

Он сел и похлопал по скамейке рядом с собой.

-Садись.

И она послушалась, и взяла из его рук книгу, и открыла первую страницу. И долго-долго они сидели на лавочке, читая правдивую историю о правдивой любви. И никто не смог бы обвинить их в том, что иногда, очень редко, в каких-то деталях этой истории каждый из них узнавал себя.

BACK. BACK. PLAY.

Ксюша лежала в кровати, вцепившись зубами в подушку, и уговаривала себя не орать. Хотя орать хотелось, ох, еще как хотелось!

-Что я сделала? Господи, что я сделала?

Она старалась не косить взглядом, чтобы – не дай бог! – не увидеть собственное тело. Тело, которое предало ее так жестоко и цинично.

Ей было бесконечно противно. Так противно, что она с удовольствием отрубила бы сейчас свою несчастную голову, лишь бы отделить ее от этого жуткого, грязного тела.

-Что я наделала…

И самое главное – как теперь с этим жить? Как уже через пару часов слезть с кровати и поздороваться с девчонками? Как пойти в умывалку и смотреть в глаза тем, кого она встретит по дороге? А если она встретит… Иру?

О, господи…

Она не выдержала и все-таки спустилась с кровати вниз. Женька спала, разметавшись по постели, и Аллочка на соседней кровати спала тоже. Она кинула взгляд на часы, стоящие на столе: 5 утра. Переговорный пункт открывался в восемь.

Она тихонько оделась и тенью выскользнула из комнаты. Шла по просыпающейся улице в сторону, и тихонько плакала.

-Это то, чего ты хотела? – Звенело в ее голове. – Давай, открой глаза и увидь, наконец, правду. Это ТО, чего ты хотела.

-Нет! – Ксюша выкрикнула это, и крик разнесся во все стороны пустой улицы. – Я не хотела!

-Хотела, еще как хотела. Давай-давай, скажи это слово слух. Теперь это вполне можно сделать. Теперь оно относится к тебе напрямую.

-Нет!

Она бежала, спотыкаясь и чуть не падая на асфальт. Останавливалась, тяжело дыша, и снова бежала. Правда заключалась в том, что она понятия не имела, как ей теперь жить и что ей теперь делать.

Таганрог как будто сужался вокруг нее, сжимал в тиски, и угрожал разрушить все, что она до сих пор так тщательно строила.

В восемь дверь переговорного пункта, наконец, открылась и Ксюша проскользнула внутрь телефонной кабины.

-Ответь, - умоляла она, набрав номер, - пожалуйста, прошу тебя, ответь.

-А не пошли бы вы в жопу? – После миллиона гудков раздался в трубке сонный голос, и Ксюша разрыдалась от облегчения.

-Джон, это я.

-Что случилось?

Она как будто наяву увидела, как он резко садится на диване – всклокоченный, красный после сна.

-Случилось ужасное, - прорыдала она в трубку, - мне нужно… поговорить.

-Мне приехать? – А теперь он, наверное, потирает ладонью свой затылок, и ищет взглядом сигареты.

-Нет. Просто поговори со мной.

И она рассказала ему все. С самого начала – как встретила Иру, как приняла свое решение, как здорово и прекрасно все вышло, пока они не…

-Погоди, я не понял. Ты с ней переспала, что ли?

От этого циничного «переспала» Ксюшин живот свело спазмом.

-Можешь не отвечать, я понял. Ну и по какому поводу мировая скорбь?

Она удивленно посмотрела на трубку. По какому поводу?

-Ты меня правильно понял? Я сказала, что…

-Что у тебя случился первый секс. Ну. И?

-И это ужас же какой-то! – Крикнула Ксюша и, испуганно оглянувшись, стала говорить тише. – Я не понимаю, как мне теперь жить, и что мне делать, а ты смеешься надо мной.

-Детка, детка, погоди… - Она услышала звук льющейся воды, и поняла, что Женя протянул телефон на длинном шнуре в ванную, и теперь умывается. – Я не смеюсь, нет. Я просто не понимаю, почему ты делаешь из этого трагедию.

-Потому что она – девушка! – Ксюшин голос снова сорвался на крик.

-И что?

Как это «и что?». Что значит «и что?». Это все меняло! Это все сделало совсем другим, не таким как раньше!

-Послушай меня, - Женя прервал поток Ксюшиных слов, - ничего страшного не случилось. Молчи, слушай! – Снова рявкнул он, когда она попыталась что-то сказать. – У тебя просто случился первый секс. Это нормально, что ты дергаешься – многие после этого дергаются. Все-таки важное событие, так? Раз в жизни бывает.

-Да дело не в…

-Молчи, сказал! Слушай. Тут два момента слились в один. Во-первых, сам факт секса. С этим прояснили: просто не делай резких движений, и через пару дней успокоишься. Во-вторых, то, что этот секс случился не с парнем, а с девушкой. Давай-ка спокойно объясни мне, почему тебя это так заволновало?

-Потому что я не…

-Спорный вопрос, но допустим, - перебил он, - но даже если «ты не» - какая разница?

-Как… Какая разница? – Ксюша от удивления булькнула в трубку.

-Да так. Ты взрослый человек, не дите уже, и вправе сама решать, с кем тебе спать. Ну сложилось так, что ты захотела девушку. В чем проблема-то?

-В том, что это грязно!

-Интересно, - Женя засмеялся, - а было ли это грязным в тот момент, когда ты это делала?

-Я… - Ксюша запнулась. – Нет, но… Я была пьяная.

-И что? Ты пьяная не можешь отличить грязь от чистоты? Уверен, что можешь. А раз так – опять же, не вижу повода для паники. Ты ее хотела, ты ее получила. Конец истории.

Ксюша долго молчала, обдумывая услышанное. В такой интерпретации произошедшее не казалось таким уж страшным. Может, Джон прав? Я ее хотела, и я ее получила? И это не делает меня…

-Эй, - Женя подул в трубку и чем-то постучал по ней, - ты там еще?

-Я… Да.

-Осталась одна минута, - сообщил механический голос в трубке, и Ксюша заторопилась.

-Время заканчивается. Спасибо тебе, Джоник. Мне стало легче, правда.

-Нет проблем, детка, - хохотнул в трубке Женя, - и, кстати…

Он сделал паузу, дождался Ксюшиного «что?», и добавил:

-Поздравляю с потерей девственности.

И повесил трубку.

Ксюша вышла из переговорного пункта расстроенная, но, кажется, все-таки сумела прийти в себя. Теперь она думала так:

-В конце концов, Джон действительно прав. Мало ли что произойдет на пьяную голову. Мне было приятно, но это потому что я была пьяна, вот и все. Моя любовь - платоническая. Все это… Все это мне не нужно.

Осталось только объяснить все это Ире, и это, пожалуй, было самым сложным. Несколько дней Ксюше удавалось избегать встречи с ней: она перестала ходить на лекции, целыми днями сидела в комнате с книжкой, а в душ ходила только поздно ночью – когда вся общага давно спала.

Женька первые пару дней доставала вопросами, но, не получая ответов, отстала.

Казалось, все успокоилось – и Ксюша успокоилась тоже. Даже решилась сходить на семинар в среду – правда, шла с оглядкой, хотя даже самой себе не призналась бы, кого боится встретить.

Ира поймала ее в женском туалете во время перерыва между парами. Захлопнула за собой дверь, затолкала Ксюшу к окну и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Стояла и смотрела – ехидно, насмешливо.

-Ты теперь всегда будешь от меня бегать?

Ксюша судорожно зарылась в сумке в поисках чего-то неведомого. В ее ушах шумело: «Лучше бы дома сидела», но время для сожалений, видимо, уже прошло.

-Я не бегаю, - ответила наконец она, и со страхом почувствовала, как начинают теплеть уши. Еще немного – и они станут ярко-малиновыми, и смущение уже будет невозможно скрыть.

-Еще как бегаешь! – Возразила Ира. – Мы же друзья, нет? Чего ты боишься? Что я тебя зажму на подоконнике и выебу?

Все. Краска проступила на ушах, разлилась по лицу и даже спустилась на плечи. Ксюша подняла глаза, увидела на Ирином лице удивление, смешанное с насмешкой, и неожиданно разозлилась.

-Иди ты знаешь куда, - сказала она, будто наливаясь яростью. – Я не лесбиянка, ясно?

Слово выскочило само по себе, и даже не покоробило – настолько Ксюша была зла.

-И что? – Ира продолжала смотреть на нее, только правая бровь неуловимо поднялась выше.

-А то, что не нужно за мной бегать! Это… Этого больше не повторится, ясно?

-Ковальская, у тебя мания величия, - бровь вернулась на свое обычное место, а в голосе появились смешки. – То, что я напилась и захотела ласки – еще ничего не значит. Ты мне нравишься, но это был просто секс. И я бы никогда не стала за тобой бегать. Боишься, что я жду продолжения? Нет, не жду.

-Почему это? – Ксюша очень хотела, чтобы это прозвучало насмешливо, но вышло обиженно.

Ира не успела ответить: хлопнула дверь, в туалет ворвалась незнакомая девочка и скрылась в кабинке. Вместе с ней в помещение проник звонок, возвещающий о продолжении занятий.

-Пошли, Ковальская. У меня сейчас матан, а Цыбуля ненавидит опоздания.

-Подожди! – Вырвалось у Ксюши. – Так почему ты бы никогда не стала за мной бегать?

Бровь снова взлетела вверх, на губах появилась легкая улыбка. Ира издала еле слышный смешок и ответила:

-Я не сплю с истеричками.

И вышла, с силой захлопнув за собой дверь.

FORVARD

В Таганрог пришла настоящая зима. В своей привычной уже тоске-печали Ксюша как-то не заметила этого факта, опомнилась лишь выйдя однажды на улицу и увидев кругом шапки из белого снега.

Ира с ней не разговаривала. Не то что не разговаривала – а скорее полностью игнорировала. Насмешливо кивала «Привет» при встрече, и уходила дальше по своим делам – иногда одна, чаще с кем-то другим.

От тоски Ксюша даже подружилась с Женькой – начала вместе с ней ходить в институт и обратно, поддерживала общение в перерывах между парами, и даже соглашалась попить пива в компании неугомонной Кристины и тихого Толика.

Вот только проходя мимо знакомой комнаты, она то и дело задерживала шаг. Несколько раз даже остановилась, но дальше этого дело не зашло. Она призналась себе в том, что скучает, но не готова была что-то с этим делать.

Однажды она вернулась в общагу и обалдела, зайдя в комнату: Женька и Кристина сидели на полу среди раскиданных книг, обрывков ткани, листов бумаги, и ожесточенно спорили, составляя какой-то список.

-Один Эру знает, как я права! – Патетически воскликнула Женя.

-Это тебе сейчас так кажется, - заявила Кристина, - а начнешь сооружать платье – пожалеешь, что не выбрала роль хоббита.

-Ну какой из мебя хоббит? – Женька вскочила на ноги и призвала Ксюшу в свидетели. – Ксюх, я похожа на маленького пухлого человечка с волосатыми ногами?

Ксюша молча смотрела на нее. Было ощущение, что она попала в дурдом: либо у Жени и Кристины массовый психоз, либо ей что-то еще предстоит узнать о студенческой жизни.

Ее с удовольствием просветили: девочки готовились к ролевой игре по произведениям Толкиена, они уже получили себе роли и обсуждали костюмы. Женя планировала быть Лютиэн – эльфийской принцессой, а Кристина – традиционно орком.

-Орком? – Удивилась Ксюша. – Они же вроде как… плохие?

-Ну не всем же быть хорошими…

Кристина не представляла, как важно было Ксюше это услышать. Впервые в жизни она подумала: «И правда… Не всем же быть хорошими».

-Поедешь? – Спросила Женька. – Если да – иди к мастеру, там уже почти все роли разобрали. Он на первом сидит, в сто пятнадцатой.

И Ксюша пошла в стопятнадцатую. Мастер – усталый лохматый пятикурсник – молча шлепнул перед ней длинный список, в котором большая часть имен уже была вычеркнута, и предложил выбирать.

Не являясь большим знатоком произведений Толкина (и это еще мягко сказано), Ксюша несколько растерялась.

-Кто из них плохой? – Спросила она.

Мастер только плечами пожал.

-Самый плохой – Саурон.

-А следующий?

-Не знаю, - он зевнул, - назгулы, наверное.

-Значит, я буду назгулом, - заявила Ксюша.

-Ладно.

Мастер порылся в стопках бумаги, вынул оттуда лист, и передал ей.

-Вот роль, иди готовься.

Ксюша ушла, недоумевающая. Еще больше ее недоумение усилилось после чтения того, что было на старенькой печатной машинке отпечатано на листе. Знакомые слова попадались через раз, а порой и не попадались вовсе. Было очевидно: предстоит серьезная подготовка, а это значит – минимум свободного времени.

И Ксюшу это полностью устраивало.

FORVARD. PLAY.

-Ангмара, - око Саурона, сделанное из свечи, засунутой в трехлитровую банку, пристально смотрело на Ксюшу, - иди в Шир и принеси мне кольцо.

-Да, мой господин, - Ксюша почтительно склонилась перед банкой, и сделала шаг назад. Она едва сдерживалась чтобы не засмеяться.

Все это было очень забавно: долгая подготовка к игре, пошив костюмов, постоянные тренировки, на которых группы студентов сходились между собой в поединках на мечах и учились стрелять из луков. И вот теперь – сама игра.

Ксюша приехала на игру вместе с Женькой – на электричке. Она посмеивалась над дачниками, открывающими весенний сезон и испуганно поглядывающими на здоровенный меч, торчащий из ее рюкзака. Что ни говори, а только игра помогла ей пережить эти месяцы. Помогла – и вытащила из отчаяния.

В лагере назгулов Ксюша переоделась в костюм – черные латы, сплетенные самостоятельно из проволоки, длинный серый плащ, серая же корона на голове и – венец всему – самодельное кольцо, с которым пришлось повозиться едва ли не дольше всего.

По сценарию ее задачей было возглавлять компанию таких же придурков в плащах, и всеми силами попытаться выполнить приказ Саурона – найти хоббита и отобрать главное кольцо. Предполагалось, что хоббита при этом было бы неплохо убить, но это оставалось на усмотрение назгулов.

-Смешная роль у Саурона, - сказала Ксюша, вернувшись в лагерь после получения приказа, - говорить за банку – занятие не из приятных.

-Не смей порочить имя Владыки! – Возмутился один из сидящих у костра назгулов.

Игра началась.

Весь первый день они добирались до Шира. Поскольку в реальности до него было всего полкилометра, добирались фактически кругами – то бегом, то шагом, а то и ползком. Ксюша включилась в игру и с удовольствием ползала под кустами, собирая на себя весеннюю грязь, общалась с коллегами-назгулами исключительно по роли, и то и дело восклицала: «Шир близко!».

На ночевку вернулись в свой лагерь, делая вид, что разбили его по дороге в Шир. Ксюше до ужаса хотелось снять с себя доспехи и прочую аммуницию – при всех своих достоинствах, она ужасно натирала, но она превозмогла себя и вызвалась сходить за дровами.

Там ее и поймали эльфы.

В первую секунду она даже не поняла, что происходит – просто и так тускловатый свет вдруг пропал совсем, а к лицу прижалась какая-то ткань. В следующую секунду она почувствовала, как ее ноги отрываются от пола, и ее куда-то тащат. О том, чтобы добыть меч нечего было и думать – во-первых, он валялся в лагере возле палатки, а во-вторых, даже если бы он был как обычно на спине, вряд ли можно было бы добыть его, вися вниз головой. Поэтому Ксюша просто покорилась судьбе.

Наконец, ее поставили на ноги, связали руки веревкой, и сняли с лица мешок. Она огляделась. Судя по всему, это была палатка эльфов – белая, вся в цветах и пахнущая духами. Мелькнула мысль о Женьке – выручит, мол, и тут же пропала. Прямо ей в глаза, насмешливо улыбаясь, смотрела Ира.

-Король Ангмара попался эльфам безоружным, - констатировала она, - какая прелесть.

Ксюша судорожно пыталась вспомнить какие-нибудь слова по роли, и, так и не сумев, решила импровизировать. Теперь – по прошествии трех месяцев – Ира пугала ее гораздо меньше, чем раньше.

-Здесь кто-то говорит? – Хмыкнула она. – Судя по белым волосам, ты из рода Финарфина. Галадриэль, видимо?

-Ну нет, это вряд ли, - покачала головой Ира, - никогда не мечтала о власти. Я Элрос, сын Эарендила, первый король Нуменора.

-Раз ты присутствуешь на этой игре, значит в свое время выбрала не жизнь смертного, а жизнь эльфа, так? Иначе твои кости уже сгнили бы триста раз. Или у эльфов кости не гниют, а превращаются в бабочек? А?

Ксюша с удовольствием наблюдала, как самодовольная улыбка сползает с Ириного лица. Кто бы мог подумать, что какая-то дурацкая реплика в стиле игры сможет так ее разозлить.

-Ну ничего, - продолжила она, - если кольцо достанется Саурону, вы, эльфы, будете побеждены и сдохнете. А если хоббит его уничтожит – вы потеряете свои силы и снова сдохнете. Как ни крути, расклад удачный, правда?

-Думаю, ты сдохнешь раньше, - рявкнула Ира и с силой толкнула Ксюшу в грудь. Она потеряла равновесие и приземлилась прямо на спальник, но тут же поднялась на колени и осталась стоять так, глядя на Иру снизу вверх.

-Выбрала себе мужскую роль, да? – Скривила губы Ксюша. – Кто бы сомневался…

-Ну ты вроде тоже не Арвен, так? – Парировала Ира. – Мало того, еще и сражаешься за зло.

Ксюша расхохоталась.

-За зло? Ну да. Смотря с какой колокольни посмотреть.

-А с какой ни смотри. Саурон – средоточение зла, а ты – его пес, а значит, еще хуже, чем зло.

Веревки жутко натирали руки, а плечи затекли, но Ксюша терпела. Ей вдруг почудилось, что она и вправду в стане врага, и разговаривает с настоящим эльфом. Так долго сдерживаемая ярость поднялась к горлу и она с удовольствием дала ей выход.

-А по мне, так зло, добро и прочая чушь – это всего лишь слова. У меня есть цель, у тебя есть цель, и каждый из нас считает ее правильной. И только цель имеет значения.

-Правда? – Ира подняла брови, продолжая возвышаться над Ксюшей. – И сколько живых существ ты готова убить ради достижения своей цели?

-Столько, сколько понадобится. А ты?

-Я буду спасать столько, сколько смогу спасти!

-Чушь!

Ксюша изловчилась и поднялась с колен на ноги. Теперь она могла кричать не снизу, а прямо в лицо – а это было гораздо приятнее.

-Сколько погибло в Войне Гнева? Сколько погибло раньше, и сколько погибнет еще?

-Мы убивали орков! А ты убиваешь эльфов!

-А чем орки хуже? Тем, что они отличаются от вас образом жизни, или манерой поведения, или чем-то еще? Они дышат, они ходят, они говорят. Они не заслуживают того, чтобы жить?

-Вопрос не в этом! – Заорала Ира. – В битве всегда есть жертвы! Вопрос в том – во имя чего сражаться!

-Правильно! Конечно! Во имя чего сражаться. Это возвращает нас к тому, что я говорила раньше: только цель имеет значение, и больше ничего. Ты хочешь уничтожить кольцо, я хочу вернуть его владельцу. И в чем разница между нами?

Ира тяжело дышала, уставившись на Ксюшу.

-Разница в том, что я не вру себе, - сказала она, - а ты врешь.

-Черта с два! Ты провела со мной несколько недель, и решила, что что-то обо мне знаешь?

-Конечно, знаю, - расхохоталась Ира издевательски, - ты – как открытая книга. И знаешь, что?

Она подошла ближе и схватила Ксюшу за подбородок.

-Ты лесбиянка, милая. И можешь не пытаться это отрицать.

Ксюша мотнула головой, а когда это не помогло, дернулась и ударила Иру лбом.

-Не смей меня трогать, - велела она яростно, - и не смей ставить мне диагнозов. Ты выдаешь желаемое за действительное, и я не буду участвовать в твоей игре.

-Да перестань! – Ира потерла щеку пальцами и вдруг схватила Ксюшу, прижимая ее к себе. – Что теперь ты скажешь? Не лесбиянка, да? Не хочешь меня?

Она открыто насмехалась, одной рукой обнимая Ксюшу за спину, а другой стискивая ее грудь через доспехи.

-Нацепила на себя все это – думаешь, это тебя защитит от самой себя? Не надейся! Я знаю, о чем говорю. Я вижу, как ты на меня смотришь.

Смех воплем вырвался из Ксюшиного горла. Она изогнулась и ногой подсекла Ирины ноги, заставив ее упасть на пол. Теперь возвышалась она.

-Девочка, - сказала она насмешливо, и не узнала собственный голос, - ты однажды сказала, что у меня мания величия. Так вот – мания величия у тебя. Если по-твоему секс по пьянке – повод раздавать диагнозы, то тебе просто надо лечиться. А смотрю я на тебя так, потому что этот секс был первым в моей жизни, а это что-то да значит. Для меня. А знаешь, почему?

Ира обалдело смотрела на нее снизу, даже не пытаясь подняться.

-Потому что для меня секс – это продолжение отношений, а если отношений нет – то это всего лишь ошибка. А для тебя, похоже, именно из секса отношения и складываются. Так вот – хочу тебя разочаровать: я уже давно ни верю ни в добро, ни в зло, ни в черта, ни в бога. Я верю только в себя, и больше ни в кого. И я точно знаю, чего я хочу. Не тебя, детка. Поверь мне – отнюдь не тебя.

С этими словами она презрительно усмехнулась, и вышла из палатки. Навстречу кинулся кто-то из эльфов – высокий, на голову выше Ксюши, парень.

-Развяжи меня, - велела она, глядя в его глаза, - и проводи до палатки.

Парень моргнул, но не посмел ослушаться. Он кинжалом разрезал веревку, и вдвоем – эльф и назгул – они углубились в лес.

-Меня зовут Виталик, - сказал парень, когда среди деревьев показался палаточный лагерь назгулов, - и дальше мне нельзя.

-Ксюша, - кивнула она в ответ, и ушла, не прощаясь.

FORVARD. PLAY.

-Слушай, а о чем вы с Иркой так поругались? – Спросила Женька. – Так орали, что на весь лагерь было слышно.

Они медленно шли по лесу в сторону станции, таща на себе огромные рюкзаки с реквизитом. Игра осталась позади, а вместе с ней остались и ночные костры, и песни под гитару, и гречневая каша в походных котелках. Ксюше было грустно – она уже начала скучать по тому, что пережила, и поэтому не сразу поняла Женькин вопрос. А, поняв, вспыхнула.

-Что конкретно было слышно?

-Да конкретно ничего, вы так орали, что не разобрать было, - Женя, не заметив, продолжила шагать рядом, - так по поводу чего поругались-то?

-Она пыталась объяснить мне преимущества добра над злом, - честно ответила Ксюша, - а я пыталась объяснить, что между ними нет никакой разницы.

Вот здесь Женька удивилась и остановилась на месте.

-Как это – нет никакой разницы?

Ксюша засмеялась.

-Жень, ты хочешь второй акт спора назгула с эльфом? Может быть, ну его нафиг?

-Нет, расскажи. Мне интересно.

Они снова двинулись по тропинке.

-Я когда-то тоже верила в то, что разница есть, - сказала Ксюша, - верила, что добро надо защищать, а со злом бороться. А потом поняла, что с тем же успехом можно защищать зло и бороться с добром. Никакой разницы. Так даже веселее.

-Почему?

-Ну представь: ты идешь по улице, и видишь, как мужик бьет ребенка. Зло?

-Зло! – Быстро ответила Женька.

-Ну правильно. Ты достаешь эльфийский лук, или чего там у вас еще есть, и идешь мочить мужика. Замочила – получила удовольствие, почувствовала себя борцом со злом. Проходит двадцать лет, и этот ребенок, который недополучил свою долю воспитания, идет и убивает пятнадцать человек. Зло?

-Ну… да…

-Правильно. Берешь эльфийский лук, и идешь мочить ребенка. Замочила, получила удовольствие, ушла. Проходит еще двадцать лет – и тот, кого этот ребенок не убил, убивает еще двадцать человек. Продолжать?

-Не надо, - засмеялась Женька, - твоя логика понятна. Но ведь могло быть и иначе. Например, ребенок вырос в хорошего человека и спас двадцать жизней. Так же тоже могло быть?

-Могло, - согласилась Ксюша, перевешивая рюкзак на другое плечо, - но правда в том, что ты этого не знаешь. В тот момент, когда ты лезешь защищать ребенка, ты не знаешь, чем это обернется, и чего в итоге ты больше принесешь в мир – добра или зла.

-Так что же теперь, ничего не делать?

Ксюша хмыкнула и посмотрела на подругу. Идет – возмущенная, кудряшками потряхивает. Смешная.

-Почему не делать? Делать. Но не оправдывать свои поступки мифическими определениями. Сказать себе честно: я замочу этого мужика, потому что я так хочу, а не потому что я борюсь со злом.

-А какая разница?

-Огромная. Вешая на себя личину борца со злом, ты как будто снимаешь с себя ответственность: есть правило борца со злом, что детей бить нельзя. Ну вот ты и не даешь их бить, защищаешь. И вроде как за последствия ответственность несет тот, кто это правило придумал. А я предлагаю честный вариант: я САМА решаю, мочить мужика или нет. И ответственность – на мне.

Помолчали. Ксюша прищуривалась на солнце, проникающее через кроны деревьев, а Женька смотрела себе под ноги.

-А зачем она тебе, эта ответственность? – Спросила она, наконец.

Ксюшу как по голове ударили. Дернулся какой-то нерв на щеке. Стукнулось сердце.

-Потому что рано или поздно каждому из нас приходится взрослеть, - сказала она, и до самого Таганрога больше не вступала ни в какие разговоры.

FORVARD

Женька и Аллочка все-таки осуществили свою давешнюю мечту и уехали в Питер. Ксюша проводила их на вокзал, вернулась в опустевшую комнату, и с удовольствием разлеглась на Аллочкиной кровати.

Ей предстояло долгих три дня одиночества.

Первым делом она провела ревизию холодильника и обнаружив, что ревизионировать там особо нечего, собралась и отправилась в магазин. Она планировала провести эти три дня лежа на кровати с новой книжкой и вкусной едой. Но жизнь распорядилась иначе.

На выходе из общаги она столкнулась с Ирой.

Та – вопреки обыкновению – выглядела смущенной и какой-то жалкой. Кивнула, и попыталась пройти мимо.

-Привет, - остановила ее Ксюша, - куда торопишься?

-Бороться со злом, очевидно, - сквозь зубы ответила Ира, - тебе чего надо-то?

Ксюша вздохнула.

-Видимо, хочу помириться, - честно сказала она.

Ира долго смотрела на нее и не двигалась, а потом пожала плечами.

-И как мириться будем?

-Ну… - Ксюша замялась. – Пива попьем?

Это прозвучало так застенчиво и с таким намеком, что обе вдруг рассмеялись.

-Ладно, - кивнула Ира, - зайду к тебе через час.

От радости Ксюша даже не стала спрашивать, почему именно к ней, и почему именно через час. Она понеслась в магазин, улыбаясь весеннему солнцу и синему таганрогскому небу.

FORVARD. FORVARD. PLAY.

На третий день Ася все-таки решилась спросить. Они с Ксюшей сидели на открытой палубе прогулочного катера и любовались строгими линиями Фонтанки. Голос экскурсовода что-то вещал через громкую связь, но, похоже, никто его не слушал.

-Ксюш, а мы тут надолго? – Спросила, как в воду бросилась. – Разве тебе не нужно на работу?

Ксюша повернула голову, опустила на нос солнцезащитные очки, и подмигнула.

-Похоже, что нет, не нужно.

Ася помолчала еще, прежде чем спросить:

-Ты уволилась?

-Скажем так… Я в процессе увольнения. Думаю, это займет какое-то количество… времени.

Ася пожала плечами, но дальше расспрашивать не стала. Ей было так хорошо в этом городе, что хотелось продлить этот неожиданный отпуск как можно дольше. А Ксюшка… Она всегда лучше знала, что делать. Раз считает, что про работу можно не беспокоиться – значит, можно не беспокоиться.

Ей хотелось поговорить об идее, которая посетила ее после последнего разговора с Леной, но на это требовалось гораздо больше решимости, чем на все, о чем она говорила с Ксюшей до этого. И, честно говоря, идея шла в некоторый разрез с Асиными жизненными принципами и установками. Но, похоже, другого выхода все равно не было.

-Когда отношения складываются годами, они становятся железобетонными, - говорила ей Лена в ответ на вопрос «как тебе это удалось». – Кроме того, не забывай, что я для Ксюши была в первую очередь другом, а ты для нее – это все на свете. Целый мир. Поэтому едва ли тебе подойдет мой способ.

-Но все-таки, - настаивала Ася, - Лен, мне жутко неловко об этом говорить, но… Скажу честно: я не хочу провести оставшиеся полгода в перманентном кошмаре нечеловеческого напряжения. Я знаю, что она относится ко мне определенным образом, и это не изменишь, но, в конце концов, я женщина, и не самая непривлекательная в этом мире, правда? Разве она не может меня… Ну…

-Насть, ты знаешь, что я думаю по этому поводу, - к счастью, договаривать не пришлось, Лена поняла сама. – Может она. Еще как может. Но в жизни принцев и прекрасных дам нет места физиологии. Помнишь, чем всегда заканчиваются такие сказки? Поцелуем. И это максимум.

Ася покраснела, вспомнив вдруг Ксюшины губы. Вчера было много поцелуев. Очень много. Но они случались и раньше. И заканчивались, едва успев начаться.

-Мне кажется, дело не в принцах и принцессах, - сказала она вслух, - думаю, мы попали в ловушку, и не знаем, как из нее выбраться. Когда один всю жизнь только отдает, а второй только и делает, что берет – это неизбежно.

-Что именно?

Ответить было очень сложно. Но пришлось.

-Она любит меня, - горько сказала Ася, - но любит как произведение искусства, как недостижимую мечту. И последнее, чего она хочет в этой жизни – это чтобы мечта сбылась.

Вот так. Она сказала. И мир не рухнул, но, кажется, покачнулся немного из стороны в сторону.

-Самое большое мое желание, - продолжать говорить было уже легче, - это отдать ей самое главное, что я могу отдать ей на прощание. Я хочу сделать так, чтобы она снова научилась хотеть чего-то для себя, жить для себя, понимаешь? Чтобы скинула с себя эти чертовы доспехи и хотя бы ненадолго научилась расслабляться. Потому что именно я однажды отняла у нее это. Я и хочу вернуть.

-Так вот с чем связан твой вопрос…

-Да. Я видела вас тогда вместе. И тебе как-то удалось быть с ней. Я не только о… Ты понимаешь. Я о том, как тебе удалось помочь ей расслабиться?

Лена долго молчала в трубку.

-Насть. А ты уверена, что остаться с ней – это без вариантов?

-Да, - горько ответила Ася, - уверена.

-Почему?

Ну как тут объяснишь… Она могла бы остаться, конечно. Могла бы плюнуть на честность, достоинство, на совесть в конце концов, остаться и жить счастливо до конца жизни. Но какой ценой? Ценой разрушеной Ксюшиной жизни? Ценой ее новой жертвы? Да сколько же можно уже этих жертв?

-Ей понадобилось невероятное усилие, чтобы попросить меня остаться на год. Она никогда не попросит остаться навсегда. А я не стану в этом идти за своими желаниями. Я пойду за желаниями ее.

Лена вздохнула.

-Тогда о чем мы вообще рассуждаем? Если через полгода так или иначе все закончится, а, зная Ксюшку, и зная ее одержимость, это правда закончится – тогда у меня только один совет. Развлекайся.

-Что? – Удивилась Ася.

-Развлекайся, Насть, - повторила Лена. – Тебе терять уже нечего по большому счету. Хоть так, хоть сяк – вы через полгода расстаетесь. Ты хочешь, чтобы она расслабилась? Расслабься сама. Ты же боишься ее временами как черт ладана – вот и перестань бояться. Делай что хочешь – и кто знает, может и она сумеет так же?

Ася молчала, и Лена добавила через паузу:

-В конце концов, ты правда ничего не теряешь. В крайнем случае она замкнется окончательно, но ты это переживешь. А если все сработает – может, хоть раз в жизни переспишь с любимой женщиной.

Услышав это, Ася тогда покраснела от макушки до шеи, и, пробормотав «Пока», выключила телефон. Да, теперь она многое понимала о своих желаниях, но говорить об этом так открыто… Теперь, когда прошло немного времени, она вспоминала этот разговор, и это слово, и от него бросало в жар. «Переспишь». Пусть так.

Она посмотрела на сидящую рядом Ксюшу, и, не успев задуматься, положила на ее ладонь свою. Ответом ей был удивленный взгляд.

-Молчи, - приказала Ася шепотом, - молчи, и все.

Ксюша только головой дернула, но руку не отняла. И пока они плыли на катере, и когда выходили на причал, и когда пошли по тротуару вдоль Мойки – рука ее оставалась в Асиной руке.

STOP. BACK. BACK. PLAY.

-Кто хочет к доске? – Спросила Анастасия Павловна, когда от урока уже осталась ровно половина, и девятый «А» класс решил, что гроза миновала, и вызывать сегодня не будут.

Ксюха Ковальская на призыв не отреагировала – она была занята тем, что рисовала на последней странице тетради схему сталинградской битвы, и предвкушала, как сегодня вечером она покажет схему Елене Васильевне, и как та удивится. Правда, сегодня в их классе планировалась дискотека, но к таким мероприятиям Ксюха давно потеряла вкус.

-Ковальская, к доске, - Сотникова как будто услышала Ксюхины мысли и не замедлила отреагировать.

Ксюха вздохнула, закрыла тетрадку, и вышла к доске, на ходу подтягивая спадающие джинсы.

-Слава богу, хоть форму эту дебильную несколько лет как отменили, - подумала она, - а то стояла бы как дура в платье и фартуке.

-Итак, - сказала Анастасия Павловна, глядя в открытый журнал. – Солженицын и его произведения. Прошу.

Ксюха помедлила. Она поймала Мишкин взгляд и прочитала в нем: «Пожалуйста, не надо».

-Александр Исаевич Солженицын – русский писатель. – Начала она. – Родился в 1918 году в Кисловодске.

Помолчала немного.

-Это все? – Спросила Сотникова, не поднимая на нее взгляд.

-Нет. Родился – женился – это ладно, ерунда, даты я помню. Важнее другое. Никакой он не русский писатель, а брехло несчастное.

Класс взорвался хохотом. Анастасия Павловна опустила голову еще ниже.

-Поясни, - попросила она обреченно.

-Если верить Солженицыну, то в лагерях системы ГУЛАГ за все время перебывало около двадцати миллионов человек. Из которых большая часть пострадали ни за что. Это чушь и ересь, и человек, который настолько искажает историю России, не может называть себя русским писателем.

Ксюха ухмыльнулась, видя, как поднялись и опустились плечи Сотниковой в тяжелом вздохе.

-Мы на уроке литературы, а не истории, Ковальская.

-А разве может существовать отдельно одно от другого? – Спросила Ксюха. – Одно дело когда писатель выдумывает из головы – тут и вопросов нет, а если он опирается на исторические факты? Тогда, выходит, брехло он, и больше ничего.

Ася встала, повернулась к Ксюхе лицом, и посмотрела ей в глаза. И от этого взгляда что-то перевернулось в ее животе.

-Знаешь, Ксюш, - услышала Ксюха, замерев. – Мне кажется, что историческая достоверность – это важно, но гораздо важнее то, что хотел донести нам писатель, о чем рассказать, чем поделиться. Даже если в лагерях системы ГУЛАГ было гораздо меньше невинно осужденных, чем написал Солженицын, разве это лишает нас права сочувствовать им, и восхищаться их стойкостью?

Ее голос звучал очень грустно. Таким Ксюха не слышала его никогда.

-Садись, - сказала Сотникова, помолчав. – Я не буду ставить тебе оценку. И, видимо, вызывать к доске тоже не буду. Хочу только сказать, что юношеский протест имеет смысл, если у него есть какая-то цель. А протест ради протеста… Прости, уже не впечатляет.

Ксюха как во сне добралась до своего места, уселась за парту и закрыла глаза. Ее трясло. Что-то произошло с ней за этот короткий разговор, и она никак не могла понять, что именно.

FORVARD

-Лен, чем ты занимаешься вечерами с Ковальской? Какие идеи ты вкладываешь ей в голову?

-А что случилось?

-Просто ответь.

-Мы занимаемся историей, конечно. И никаких идей я ей не вкладываю, выводы она делает сама. Настя, что случилось? На тебе лица нет.

-Я прошу тебя. Я ОЧЕНЬ тебя прошу. Будь осторожна. Это непростая девочка, и в ее голове и без тебя все очень непросто. Не нужно поощрять ее самоволие, это однажды может очень затруднить ей жизнь.

-Да что случилось-то?

-Я сказала. Ты слышала. Закончим на этом.

FORVARD

Елена Васильевна отменила занятие. Подошла к Ксюхе на перемене и, извинившись, объяснила, что «возникли дела». И это именно сейчас, именно в этот день, когда она была ей так нужна!

Ксюха отвечать не стала: кивнула хмуро, и ушла в класс не попрощавшись. К ней немедленно подсел Никола.

-Получила? – Хихикнул он, похлопав ее по плечу. – А Сотникова-то молодец.

-Отвали, - сквозь зубы прошипела Ксюха.

Больше до конца уроков никто не рисковал к ней подходить.

Когда все наконец закончилось, и последний на сегодня звонок отзвенел свою мелодию, Ксюха вышла из школы, укрылась за гаражами, и, присев на камень, достала сигареты.

-Ну и какого черта? – Спросила она собственное отражение, едва видное на зажигалке. – А? Какого черта, детка?

Ответа не было. Вопросов – хоть залейся, а ответов ни одного. Что произошло? Почему она почувствовала то, что почувствовала?

Любовь вернулась? Нет. Не вернулась. Ничего похожего – сердце не делало кульбитов и не рвалось к горлу. Но несмотря на это, было ощущение, что произошло что-то еще более значительное, что-то, чего еще не было раньше.

Она просидела на камне несколько часов, и только потом поняла, зачем сидела. Выбросила последний окурок, и поплелась в школу.

Дискотека в девятом «А» всегда устраивалась в кабинете литературы. Сдвигались к стенам столы, у доски ставился магнитофон, доставались запасенные печенья и соки, и веселье начиналось. К тому времени как Ксюха зашла в класс, ее одноклассники уже разбрелись кучками кто куда, и только несколько парочек танцевали в центре.

Мишка из угла приветственно махнул ей рукой, но она только обвела класс глазами, и вышла в коридор. Ее как магнитом потянуло к окну – подошла, уткнулась лбом в холодное стекло, замерла.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем на ее плечо опустилась ладонь.

-Почему ты здесь стоишь одна?

-Не хочу танцевать, - тихо ответила Ксюха, не оборачиваясь.

-А чего хочешь?

Хороший вопрос. Еще бы кто-нибудь подкинул на него ответ – цены бы этому «кому-нибудь» не было. Но рука по-прежнему лежала на плече, и пальцы, кажется, начали потихоньку сжиматься.

-Я не знаю, - ответила Ксюха, - поговорить, наверное.

-Давай поговорим.

Она обернулась, сбрасывая с плеча руку. Анастасия Павловна стояла совсем близко, в нескольких сантиметрах, и духи у нее, кажется, были сегодня новые.

Ксюха боялась поднять на нее взгляд. Боялась увидеть в глазах то, что увидела сегодня днем. Боялась больше всего на свете.

-Идем пройдемся, - предложила Сотникова, и Ксюха послушно поплелась за ней.

Они вышли на улицу и пошли вокруг школы – один круг, второй, третий. И только на четвертом Анастасия Павловна заговорила.

-Что с тобой, Ксюшка? – Спросила она до того ласково, что коленки сжались. – Тебе грустно?

-Я не знаю, - честно ответила Ксюха, - мне просто кажется, я что-то делаю не так, и я не могу понять, что именно.

Она уловила еле слышный вздох Анастасии Павловны и покосилась на нее украдкой.

-В тебе сейчас борются очень серьезные силы, Ксюшка. Одна часть тебя стремится повзрослеть, а вторая старательно держится за детство. Но это пройдет, это нужно просто пережить.

-Все проходит? – Вырвалось у Ксюхи. – Совсем все?

-Да. Даже если сейчас кажется, что есть вещи, которые не пройдут никогда – поверь мне, и они пройдут тоже. Ты станешь взрослой, и все будет по-другому.

-А как? – Ксюха вдруг остановилась, глядя на туфли Анастасии Павловны. – Что я должна сделать для того, чтобы это случилось?

-Не знаю, - Сотникова засмеялась чуть слышно, - наверное, научиться брать на себя ответственность за собственные поступки. Для меня взрослость заключается именно в этом.

-Что значит «брать ответственность»?

-Это значит, что когда ты защищаешь кого-то, кто об этом тебя не просил, ты должна понимать, что человеку это может совсем не понравиться. И нести ответственность за свой поступок. Это значит, что, играя в юношеский протест, ты должна помнить, что эта игра задевает не только тебя, но и других людей тоже. В мире есть не только ты и твои желания, Ксюшка. Есть еще другие люди, и им тоже бывает… больно.

Ксюху будто по голове шарахнули. Она молчала и продолжала смотреть в пол. Эти туфли, к которым прилип ее взгляд… Ей казалось, что если она перестанет на них смотреть – мир развалится окончательно.

-Это произойдет само собой, поверь мне. Ты просто взрослеешь, и это естественный процесс. Я говорила тебе уже: иногда, глядя на тебя, я вижу прекрасную молодую женщину, которой ты однажды станешь. И от тебя зависит, какой будет эта женщина.

-Какой она должна быть? – Ксюха сделала невообразимый рывок внутри себя, и подняла глаза. Теперь она смотрела прямо в зрачки Анастасии Павловны. – Какой, по-вашему, она должна быть?

Она не спрашивала, не просила, она требовала, и Сотникова подчинилась этому требованию.

-Уверенной. Сильной. Образованной. Знающей, что за любым поступком следует ответственность. Собранной. Умеющей отделять важное от неважного. Имеющей цель.

-Разве цель – это так важно?

-Цель – это единственное, что важно, Ксюшка. Все остальное – это уже обертка. Только цель и имеет значение.

Все эти слова, много, слишком много слов – все они растекались по Ксюхиному телу изнутри, заполняя собой каждый кусочек свободного пространства.

-И ты станешь такой, - добавила вдруг Анастасия Павловна, не сводя с Ксюхи глаз. – Я верю в это. Верю в то, что однажды смогу тобой гордиться.

Она улыбнулась одним уголком накрашенных губ, сделала шаг, и вдруг обожгла Ксюхину щеку поцелуем. Кончиком пальца стерла помаду, и пошла в школу. Ксюха осталась стоять.

Прав был Джон. Сто тысяч раз прав. Любовь не вернулась, нет. Она никуда и не уходила.

FORVARD

Ксюша шла в школу. Вопреки указаниям директора, она не стала надевать костюм, и ограничилась старыми, но зато классическими, джинсами. В конце концов, за те деньги, что она подарила школе, внешний вид одного из сотрудников можно и перетерпеть.

Интересно, знает ли Анастасия Павловна о том, кто теперь станет её коллегой? Наверняка знает – слухи по школе всегда распространялись очень быстро. Забавно будет посмотреть на её реакцию.

Около крыльца Ксения остановилась, закуривая. И тут же, спохватившись, выбросила сигарету. Ай-ай-ай, Ксения Михайловна! Какой пример вы подаете ученикам? Помните, как в детстве мечтали о возможности курить открыто – где хочется, и когда хочется? Так вот, спешу вас обрадовать, время завершило очередной круг и теперь вам снова придется прятаться с сигаретой по темным углам.

-Ксюха, привет! – Елена Васильевна, улыбаясь, поднялась по ступенькам и остановилась рядом с Ксюшей. – Первый рабочий день, да? А почему так рано?

-Здравствуйте. Бессонница у меня, Елена Васильевна. Вот и решила – чем мучиться, ворочаясь в кровати, лучше пораньше на работу явиться. А вы чего рано?

-Пойдем, покурим, - решительно ухватив Ксюшу за рукав свитера, Елена Васильевна потащила её за собой. - И давай на «ты», а то мне тебя тоже придется по имени-отчеству называть.

Ксения даже опомниться не успела, как оказалась в небольшом закутке между школой и гаражами. Лена деловито достала из сумочки пачку «Вога», вытряхнула сигарету и с видимым наслаждением закурила. Ксюша последовала её примеру.

-Значит, ты теперь будешь организатором внеклассных мероприятий, - через две затяжки задумчиво произнесла Лена. - Это здорово! Директор сказал, что для тебя стол в нашей пионерской поставят.

-Всю жизнь мечтала, - хмыкнула Ксюша и почесала кончик носа. - Кроме вас… то есть, тебя там кто еще обитает?

-Половина школьников. Каждую перемену. А в остальное время – никто. Ксюш, а можно личный вопрос?

-Можно.

-Зачем тебе эта работа? Я, откровенно говоря, была в шоке, когда узнала. У тебя же бизнес, и жила ты в Москве. Зачем?

-А почему бы и нет? – Ксюша улыбнулась и, глубоко затянувшись, выбросила окурок. – Это приключение. Опыт. Новые знания. Это интересно, в конце концов.

Лена промолчала. Она прекрасно понимала, что в том, что она услышала, не было ни грамма правды, но продолжать расспросы не стала.

Возвращаясь в школу, они завели разговор об учебном процессе и грядущем педсовете. Ксения была в шоке, узнав, что ей тоже придется присутствовать на этих учительских мероприятиях. Конечно, она не сказала об этом вслух, но в глубине души почти хохотала, представляя себе реакцию своих старых педагогов.

О да, главное несчастье и трагедия педагогического коллектива школы №12, вернулось, чтобы учить детей прекрасному. Смех, да и только.

Первая неделя в школе пролетела для Ксении как один день: она вникала в свои новые обязанности, училась составлять отчеты, знакомилась со школьниками-активистами. И не переставала удивляться тому, как сильно новое поколение детей отличается от её собственного. Они носили одежду, за которую в девяностые тут же были бы исключены из пионеров. Они прокалывали все мыслимые и немыслимые поверхности своих тел. Они, не стесняясь, отстаивали свои права и не боялись высказывать собственную точку зрения.

Почти все девочки приходили в школу ярко накрашенными. А мальчики беззастенчиво демонстрировали друг другу компактные черные пейджеры.

И всё это было так ново, так интересно и необычно, что Ксюша с головой ушла в познание этого нового для неё мира. С бытовыми делами у неё тоже всё ладилось: уже во вторник она сняла симпатичную двухкомнатную квартиру, из окон которой было видно школу. В квартире было далеко не всё, что нужно для комфортной жизни, но Ксения собиралась в выходные отправиться по магазинам и решить этот вопрос покупкой всяких нужных мелочей и некоторых элементов мебели.

Ира звонила ей каждый день – вначале в отель, потом – на новый домашний номер. Она смеялась, рассказывая, как удивились все московские друзья, когда она вернулась одна, но в голосе совершенно ясно фоном прослеживалась грусть. Про Анастасию Павловну не было задано за все дни ни одного вопроса. Да если бы Ира и спросила, ответить всё равно было бы нечего – после встречи на перекрестке, Ксения больше ни разу её не увидела.

Зато она многое узнала. Оказалось, что педагогический коллектив – это рай для всевозможных сплетен, из которых можно было вычленить всю нужную информацию.

Как выяснилось, Анастасия Павловна вот уже два года живет она. Последний её ухажер – Костя (при упоминании этого имени Ксюша громко и несколько неприлично расхохоталась) был изгнан из жизни Сотниковой с позором. То ли он ей изменил, то ли она ему – но, в общем, была там какая-то неприятная история. После этого личная жизнь ее застопорилась. Сын её приезжает два раза в год – поступил в военное училище Санкт-Петербурга, собирается стать офицером. Пару раз Анастасию Павловну видели в компании мужа учительницы математики, но (по самым достоверным сведениям!) они просто общаются, и ничего больше.

У Ксюши голова шла кругом от обилия всей этой информации. Слухи были настолько противоречивы, что она не знала, кому верить. Кто-то говорил, что Анастасия Павловна ходит в любовницах у директора химзавода, кто-то – что она простила своего Костика и встречается с ним тайно, а школьная баянистка Мария Алексеевна вообще однажды заявила, что, по её мнению, Сотникова – лесбиянка.

-Ты с ума сошла! – возмутилась Ксюша, роняя на стол папку с речевками. – Какая ж она лесбиянка при двух мужьях и сыне?

-А что, по-твоему, лесбиянки не выходят замуж? – захихикала Маша, откладывая дневники учеников и мило моргая в сторону Ксюши. – Я её сама видела на улице – она за ручку с какой-то теткой шла.

-Так может, это её подруга была! Или, по-твоему, лесбиянки – это те, кто держится за руки?

-Они очень интимно держались, - возразила Мария. Она с удивлением смотрела на порозовевшую Ксюшу. - И потом, посуди сама: первого мужа она сама выгнала. Второго тоже. Это о многом говорит!

-Это говорит только о том, что она их выгнала, - улыбнулась Ксюша, тщетно пытаясь скрыть интерес за маской равнодушия. - А уж причины этого нам неведомы.

-Да ну тебя! Тебя послушать – так получается, лесбиянки – это только те, кто прилюдно целуется, что ли? Ты бы видела, как она на Катьку Ляпишеву смотрит! Аж противно.

-Почему противно? – удивилась Ксюша.

-Как почему? – поразилась Маша. – Это же извращение, да еще какое! Я после того, как догадалась, вообще стараюсь с ней наедине не оставаться. Накинется еще…

-Конечно, - в Ксюшином голосе прозвучало неприкрытое раздражение. - Накинется и изнасилует прямо в коридоре. Маш, не говори глупостей. Во-первых, она не лесбиянка. А во-вторых, если бы даже это было так – какое тебе дело?

-Самое прямое! – Мария прекрасно уловила перемену настроения Ксюши и тоже начала злиться. – Чему же она детей научит? Лизаться?

В Ксюшиных висках быстро-быстро застучали молоточки. Ковальская, спокойно! Молчи. Просто молчи. Каждый человек имеет право на свое личное мнение. Пусть она думает как хочет. Просто молчи. Мало ты гомофобов на своем пути встречала? Вот тебе еще один яркий представитель. Просто молчи.

-Один из моих друзей – гей, - не выдержала всё-таки Ксюша, вступила в полемику. - И мне абсолютно по барабану, с кем он спит и как. Потому что это очень хороший парень.

-Но ведь он же не учитель, - самодовольно отмахнулась Маша. - Пидоры вообще противные все такие. Похожи на баб с яйцами.

-Откуда тебе знать? – тише, тише, спокойнее. – Ты со многими геями знакома?

-Я по телевизору их достаточно видела. А лично с ними знакомиться мне и не надо. Как подумаю, что они с мужиками целуются – аж передергивает.

Злая до остервенения, Ксюша свернула разговор, и с этого дня старалась с Марией больше не общаться.

Общалась с Леной. В школе, до школы, после школы – это общение как будто возвращало их в старые времена, и дружба начиналась сама собой, без приложения каких-либо усилий.

-Ковальская! – Лена с хохотом заваливалась в Ксюшин кабинет после уроков и демонстрировала два билетика. – Ты знаешь, что мы с тобой прямо сейчас идем в кино?

-Завадская! – В тон ей отвечала Ксюша. – А ты знаешь, что если ты будешь так орать, то в кинотеатр я попаду уже глухой?

Встреча с Асей произошла позже, и – как всегда – неожиданно. Они просто встретились в коридоре, и остановились друг напротив друга в обтекающих их потоке школьников.

-Здравствуйте, Анастасия Павловна, - первой поздоровалась Ксюша, старательно держа голос в нужной тональности.

-Здравствуй, Ксюша.

Они смотрели друг на друга и молчали, а школьники все шли и шли куда-то мимо, и звенел над головой гул перемены, и бился где-то в истерике очередной сигнал очередного пейджера.

-Ты теперь будешь у нас работать? – Спросила Анастасия Павловна, не двигаясь.

-Я УЖЕ здесь работаю, - ответила Ксюша, не двигаясь тоже.

-Ну что ж… Я желаю тебе удачи.

Она еще раз посмотрела на Ксюшу, и этого взгляда Ксюша понять не смогла.

После работы она часто уходила гулять. Бродила по знакомым с детства улицам, с плеером на поясе. То грустила, то вдруг срывалась с места и бежала неведомо куда – то ли навстречу солнцу, то ли за убегающей все дальше мечтой.

Однажды оказалась около дома Анастасии Павловны. Замерла, глядя на подъезд, у которого когда-то провела много часов. И, словно признаваясь в чем-то самой себе, перешла дорогу и присела на лавочку – ту самую лавочку, на которой столько раз сидела еще школьницей.

Бывает и грусть у любви, и печаль.

Не может любовь только радостной быть.

Когда говорят, расставаясь, прощай,

Казалась бы, нужно скорее забыть.

А я тебя помню, а я тебя помню.

Хоть ты не звонишь, и не пишешь давно мне.

То к полночи время, то близится к полдню.

А я тебя помню. Я тебя помню.

Она не знала, как эта песня попала в ее плеер, но от прозвучавших слов слезы выступили на глазах.

А жизнь закружила свою карусель.

И снова заботы, и снова дела.

Но если меня ты не помнишь совсем –

Любовь на любовь лишь похожей была.

Ксюша выключила плеер. Она снова и снова смотрела на подъезд, в котором, возможно, Анастасия Павловна давно не живет, и думала о том, что в ее жизни, после стольких лет, кажется, снова появилась цель.

BACK. BACK. PLAY.

Ира вернулась с каникул раньше положенного, привезя с собой шикарный загар, новую прическу, две сумки вещей и три миллиона впечатлений о прошедшем лете. В общежитии она встретила только сонную вахтершу, да Лешку с третьего этажа – он помог донести до комнаты сумки, и тут же откланялся.

-Леш, из наших кто-нибудь еще приехал? – только и успела крикнуть Ира в удаляющуюся спину.

-Ксюха, Кот и Ромка Живчик, - послышалось вдалеке, за секунду до того, как быстрые шаги перестали быть слышны.

Ира вздохнула, открыла дверь и по одной затащила внутрь сумки. Комната, простоявшая почти два месяца закрытой, пахла, на удивление, хорошо. Протертым ковриком на полу, ржавыми сетками кроватей, легкой пылью встроенных шкафов, покрашенных голубой краской «от застройщиков». Сероватым тюлем на окнах, отсутствием гудения старенького холодильника, и, конечно, любимыми тапками-кроликами, выглядывающими из-под кровати.

Не раздеваясь и не разбирая вещей, Ира принялась наводить в комнате уют. Уложила на кровати по матрасу, застелила простынями, сверху бросила подушки, расправила одеяла и накрыла цветастыми покрывалами. Потом вынула из шкафа зеленую скатерку, и застелила ею обеденный (он же письменный) стол. Затем пришла очередь пыли, которой за лето здесь накопилось немало. Ира нашла на подоконнике пластиковую бутылку с проделанными в пробке дырочками, сбегала в туалет, налила побольше воды (успев посетовать, что горячую так и не дали) и, вернувшись, принялась разбрызгивать воду по комнате, следуя за ней с совком и веником.

Через час-другой комната засияла свежестью. Ира сидела за столом, чинно пила чай из кружки с носиком, вдыхала свежий воздух, врывающийся в открытое окно, и задумчиво гладила себя по коленке, обтянутой новыми спортивными брючками (летний мамин подарок).

Она думала о том, чем будет заниматься оставшиеся до начала занятий три недели, о том, как хорошо было дома, и о том, зачем она вообще сюда так рано приехала?

И было абсолютно очевидно, что ответ прост и понятен, что он родился еще раньше, чем был сформулирован вопрос, и что он никогда, ни при каких обстоятельствах, не будет озвучен вслух.

Допив чай и сложив чашку в тазик, Ира потянулась и подошла к зеркалу. Ей нравилась новая прическа, парикмахерша – папина знакомая тетя Катя – действительно оказалась мастером своего дела. Но так кардинально менять стиль… Если раньше её светлые волосы просто торчали в разные стороны, то сейчас они представляли собой колючий ежик и длинную косую челку. На затылке тетя Катя вообще их сбрила, оставив маленькую щетинку, как в мальчишеской стрижке. Сверху короткие прядки рассыпались хаотично – какая на лоб, а какая и сбоку. Всё это было очень смело, прикольно, шкодно и немножко вызывающе. А главное – это было красиво. Короткая стрижка подчеркнула каждую черточку Ириного лица, многие из которых доселе были как будто на втором плане. Открылся высокий лоб, литые скулы, и даже острый подбородок стал как будто еще острее.

В комнату постучали. Ира вздрогнула, пригладила на голове волосы, быстро пожалела, что теперь они такие короткие и под ними не спрятать лицо, отвернулась от зеркала, одернула на себе футболку, и хрипло сказала:

-Входите.

Дверь со скрипом отворилась. Ира выдохнула и чуть не сплюнула прямо на пол с досады: в комнату вошла никто иная, как комендант общежития Василиса Михайловна.

-Ты что это так рано вернулась, Лемешева? – спросила она, цепким взглядом осматривая комнату «на предмет нарушений и непорядков». – Каникулы-то еще не закончились.

-И вам доброго дня, - пробормотала себе под нос Ира, но недостаточно тихо: Василиса резко обернулась и подняла выщипанную ниточкой бровь.

-Я говорю, к учебе надо подготовиться, - громко сказала Ира, хлопая глазами и изображая святую невинность, - а дома мешают.

-Вам везде мешают, лишь бы не учиться… - Василиса заглянула под кровать, зачем-то подергала рукой занавеску и сморщила губы. – В общем, так, Лемешева. Я про Куропаткину всё знаю – что она замуж вышла и теперь у мужа живет. Так что с сентября новую соседку тебе подселю.

Это был удар под дых. За последний год Ира так привыкла жить одна, что теперь не представляла даже на секунду, как в этой комнате (её комнате!) появится чужой человек. И ведь он же (вернее, она) будет спать вот на этой кровати, ходить по Ириному коврику, залезать в Ирин холодильник.

-Василиса Михайловна…

-Ты, Лемешева, в конец совесть потеряла. Пришла бы в прошлом году, честно сказала бы: так и так, Куропаткина уезжает, я хочу жить одна. И что-нибудь придумали бы. А ты решила обмануть. И кого? Меня! Человека, который на эти пять лет тебе матерью родной должен был стать.

-Знаю я, какой матерью ты бы стала, - со злостью подумала Ира, - и «придумали бы» твои тоже знаю. Полтинник на стол, и живи одна, хоть по потолку скачи. Крыса старая.

-В общем, готовься, - заключила комендант, - приберись тут, что ли, а то развела грязь, приличному человеку и зайти сюда стыдно будет.

С этими словами Василиса Михайловна вышла из комнаты, оставив Иру стоять с открытым ртом и пылать огнем от бешенства.

-Ах, так?! – вслух сказала она, упирая руки в бока и распаляясь еще сильнее. – Ну и ладно, Васучка Михайловна! Мы еще посмотрим, кто кого!

Через секунду из шкафа были извлечены самые лучшие джинсы и самый красивый топ. Спортивные брюки вместе с майкой полетели на кровать. Из сумки выпрыгнула косметичка, по векам прошлась кисточка с тенями, ресницы задорно завились и удлинились под напором «Ленинградской», а губы заблестели от едва заметного прикосновения импортного блеска.

Надев босоножки и крутанувшись перед зеркалом, Ира сочла, что вполне готова к бою. Не медля больше ни мгновения, она вышла в коридор и заперла за собой дверь.

FORWARD

Рyки как лед.

Лед или камень.

Там за окном

Завеpтелся чyжой веpтолет.

Я не знаю, не знаю, не знаю,

Откyда пpиходит цyнами.

-Что это за песня? – спросила Ксюша, сидящая с ногами на кровати и поглощающая черешню.

-Ты что, Ковальская? – засмеялась Ира. – Это же «Сплин», новый альбом. Не слышала, что ли? Мы всё лето им заслушивались.

-Нет, я летом вообще музыку не слушаю. Не до того.

-Да? И чем же ты тогда занималась эти два месяца?

Ксюша улыбнулась, отправила в рот еще пару черешен и ответила:

-Разным.

«Скучала, - пронесся голос внутри, - скучала так, что даже наплевала на всё и приехала сюда на месяц раньше. Скучала так, как когда-то по Анастасии Павловне. Ты мне снилась, снилась часто, почти каждую ночь, и хоть я забывала эти сны сразу же после того, как просыпалась, только они помогли мне пережить это лето».

А Ира не отставала. Крутила на карандаше кассету, перематывая, и продолжала задавать вопросы:

-Чем «разным»?

-Ну… Гуляла.

«Ездила на велосипеде на другой конец города, часами караулила у дома, в надежде, что она появится, но думала не о ней, совсем не о ней. Как будто по инерции продолжала делать то, что делала и прошлым летом, и позапрошлым, и пятью годами раньше, но уже начинала понимать: что-то изменилось. И этого «что-то» уже, наверное, не вернешь»

-А еще?

-Читала.

«Писала. Стихи, песни, рассказы. Писала, сминала листки и выбрасывала на помойку, понимая, что всё это не то, что всё, что могло быть написано, уже давно написано, а плодить повторы и подражания мне абсолютно ни к чему».

-Гуляла и читала, - подытожила Ира. - Ковальская, хочу официально заявить, что у тебя было ОЧЕНЬ насыщенное лето.

«Да, именно таким оно и было: каждую неделю приезжали родственники, папа загружал в машину палатку, и мы ехали на рыбалку. Конечно, никакую рыбу никто не ловил, но зато были шашлыки, были потрясающе красивые закаты, молочно-теплая Кубань и ощущение стремительной нежности. Нежности к тебе.»

-А у тебя? – усмехнувшись, спросила Ксюша. – Наверняка еще более насыщенное, а?

«Скажи, что ты скучала обо мне. Скажи, что так же, как и я, просыпалась ночью от ветерка, случайно залетевшего через открытое окно, и не могла заснуть, потому что никак было не справиться с сердцем, что растекалось кровью по венам, мешало дышать, колотилось, требовало, умоляло».

-Ты даже не представляешь. Я ездила в Крым, купалась в море, целовалась с загорелыми мальчиками и целыми днями ела смородину.

«Какая же ты врушка. Не было никаких мальчиков, правда? А если и были – какое мне дело? Ведь этим летом я точно решила, то ничего у нас с тобой не будет. Я должна встречаться с юношами, и ты должна делать то же самое. Мы будем дружить, делиться друг с другом победами и поражениями, и ничего более. Тот поцелуй, те ласки никогда не должны повториться. Никогда».

-Почему именно смородину? – удивилась Ксюша. Она доела черешню и теперь с сожалением рассматривала пустую миску. От этого сожаления у неё даже губы надулись и на глазах слезы выступили.

-Не знаю, наверное, организму хотелось чего-нибудь кисло-сладкого… - Ира закончила перематывать кассету, вставила её в магнитофон, нажала на кнопку, и только потом повернулась к Ксюше. – Эй, Ковальская, ты что, плачешь?

А Ксюша действительно плакала. Она уже отбросила прочь пустую миску, закрыла лицо подушкой, но вздрагивающие плечи всё равно выдавали истинное положение дел. Ира ухватила со стола полотенце, села рядом с Ксюшей на кровать, неловко обняла её за плечи и отобрала подушку. Заплаканное, красное лицо, уткнулось прямо в шею, и слезы полились на парадный топик.

-Ты что? – тихонько и жалостливо спросила Ира, гладя Ксюшины плечи и спину. – Чего расстроилась? Из-за того, что я на море была, а ты всё лето гуляла и читала? Так это легко поправить – следующим летом ты поедешь на море, а я буду гулять и читать. До посинения. Хочешь?

Ира еще что-то говорила, успокаивала, утешала, а Ксюша мотала головой сквозь слезы, прижималась к горячему телу и, всхлипывая, пыталась улыбнуться. Она думала, что распрощалась с Ирой еще летом. Но оказалось, что это вовсе не так.

FORWARD

У Ирины Лемешевой всегда было много друзей. Она терпеть не могла находиться в одиночестве, не любила тет-а-теты и просто обожала многочисленные компании. Но этим летом всё изменилось. Ира была счастлива, что вернулась раньше, рада, что в общежитии почти никого нет – она начала получать удовольствие от одиночества.

Хотя, признаваясь самой себе, она понимала, что если бы не было Ксюхи, то она взвыла бы уже на второй день, а на третий собрала вещи и вернулась домой к родителям.

Впервые за всё время знакомства им было по-настоящему весело вместе. Ксюша больше не плакала, и даже не грустила – напротив, была весела и активна. Грела кипятильником воду в ведре, поджимала от холода пальцы на ледяном полу умывалки, окатывала Иру из ковшика почти кипятком и хохотала, глядя, как та отфыркивается и смахивает капли с волос.

Она была похожа на русалку – с длинными темными волосами, ручьями стекающими по плечам, с красивым изгибом талии, с ямочками чуть выше ягодиц.

-Эй, Лемешева, - смеялась она, зачерпывая еще ковшик, - не пускай слюни, всё равно не получишь!

И Ира радовалась, что они, наконец-то, получили возможность шутить над этим, а не вставать в позу и не ссориться до слез и взаимных оскорблений. Конечно, где-то ей было жаль, но выбирая между дружбой и сексом, она была уверена и честна перед собой. Перетрахать можно хоть половину города, но едва ли даже одна сотая из этой половины сможет стать твоим другом.

После купания, они обычно заворачивались в халаты и дружно курили в коридоре у окна. Это было запрещено, за это могли вызвать на студсовет и выгнать из института, но разве можно нарушать древнюю студенческую традицию? Студенты обязаны нарушать правила, а начальство обязано запугивать их исключением. Так повелось издревна, и, наверное, еще пацан-Ломоносов, добравшись пешком до Москвы, курил себе на подоконнике, игнорируя приказы коменданта и институтские правила.

-Ковальская, а ты, оказывается, обманщица, - заявила Ира, глядя в окно на трамвайные рельсы, - говорила, что только гуляла и читала, а, оказывается, еще и курить успела научиться.

-Иди в задницу, Лемешева, - рассмеялась Ксюша, - я курю с седьмого класса.

Ничего себе! У нашей нежненькой и расчудесной Ксюшеньки, оказывается, есть пороки, да еще такие застарелые! Вот уж чего-чего, а этого Ира никак не ожидала.

-А почему тогда я в прошлом году ни разу не видела тебя курящей? – спросила она.

Ксюша сделала страшные глаза, потушила сигарету, ущипнула Иру за нос и ответила:

-Это потому, что я хорошо прячусь.

Новый человек. Иначе этого Ира не могла себе объяснить. Что-то случилось за лето с замученной и закомплексованной Ксюшей, позволив родиться на свет Ксюше новой – открытой и забавной.

В среду они отправились в гости к Ириному одногруппнику – Степану – чтобы по телевизору посмотреть солнечное затмение. В маленькой однокомнатной квартирке по улице Герцена собралось двенадцать человек. Те, кому посчастливилось прийти раньше, оккупировали диван, остальные расселись на полу.

Смотрели новости, пили пиво, хохотали взахлеб и ожидали конца света.

-Подумайте, как это символично, - заявил непонятно как оказавшийся в этой компании Кот, - заканчивается тысячелетие, его закрывает от солнца тень, и новому уже не начаться.

-Напыщенный дурак, - засмеялась Ксюша, - два тысячелетия пережили, переживем и третье. И не тень закрывает землю от солнца, а вовсе даже луна.

-Это кто дурак, я дурак?

Кот юркнул поближе к дивану, и в следующую секунду Ксюша уже барахталась в его руках, визжа и возмущенно смеясь.

-Котяра, поставь меня на ноги, быстро!

Без толку. Не таким был Костик Бухарин, чтобы просто так спустить с рук упоминание о дураке.

-Затмение, - провозгласил он, пронося Ксюшу на руках мимо телевизора, вдоль хохочущей компании студентов, - Ксюха-луна закрывает собой солнце. Ксюх, не болтай ногами, а то затмение будет не полным.

-Хватит вам, - улыбаясь, присмирила ребят Ира, - так и настоящее затмение пропустим.

Кот послушно опустил красную растрепанную Ксюшу обратно на диван и, довольный, присел у её ног.

-Как затмение? – шепотом спросила Ира, склоняясь к Ксюшиному уху. – Понравилось?

-Конечно. Очень приятно почувствовать себя полной луной.

Говоря это, Ксюша повернулась к Ире, и целую секунду их губы были в опасной близости друг от друга. Так близко, что Ира чувствовала тепло дыхания и запах мятной жевательной резинки. Ей сразу захотелось отодвинуться, но было некуда – на диване их сидело семь человек, тесно прижатых друг к другу. Но если грудь Вадима, впивающаяся Ире в плечо слева, никак её не беспокоила, то вот Ксюшина, едва касающаяся её собственной, доставляла немало волнений.

Хотелось целоваться. Ох, как хотелось целоваться! Прямо при всех, ни о чем не думая, потискать это мягкое тело, погладить губами горячий рот, исправить несправедливость и наконец-то прижаться так, чтобы грудь не «едва касалась», а как следует расположилась на её собственной груди.

«А как же дружба, которая дороже секса? – Сама себе напомнила Ира, и сама же прервала. – Да иди ты! Уж и помечтать нельзя».

На экране телевизора сотни иностранцев высыпали на улицы – с фотоаппаратами, с цветным стеклышками, с видеокамерами – они как муравьи разбегались по огромным равнинам и набережным, глядя в небо, где на золотой солнечный шарик уже упала лунная тень.

Все притихли. Только шумел телевизор, и капала из плохо закрученного крана вода на кухне. Это сумасшествие длилось всего несколько минут, после чего ребята отмерли и принялись громко обмениваться впечатлениями.

-Лемешева, - горячий шепот вдруг обжег Ирину щеку. - Пошли в общагу, а? Отметим конец света.

STOP.

FORWARD. PLAY.

-Ксюнь, я тут, - Лена помахала рукой, и Ксюша наконец-то ее увидела. Подошла, ткнулась носом в щеку, и тут же отодвинулась.

-Ну? – Спросила она. - Может, уже расскажешь, зачем все эти тайны мадридского двора?

-Чтобы ты немедленно сбежала? – Спросила в свою очередь Лена и, взяв Ксюшу под руку, увлекла за собой. – Не дождешься.

Они пошли по улице Гагарина – мимо кафе «Золушка», в котором, Ксюша помнила, подавали прекрасную пиццу.

-Мы идем в Ботанический сад? – Сделала еще попытку Ксюша. – Займемся природоведением?

-О, чем-нибудь мы обязательно займемся, - засмеялась Лена, - но едва ли это будет природоведение.

От этих слов по Ксюшиной шее пробежал холодок. Она не первый раз обращала внимания на шутливые замечания подруги, но с каждым днем эти замечания почему-то все больше походили не на шутку, а на легкий, безобидный, но все же флирт.

С Гагарина они свернули на Герцена, там сели на автобус, проехали несколько остановок и вышли у входа в парк.

-Значит, все-таки природоведение? – Хмыкнула Ксюша.

-Значит, все-таки не совсем, - улыбнулась Лена, увлекая ее за собой дальше.

Даже в страшном сне Ксюша не могла представить, ЧТО она увидит, когда они доберутся до места.

На траве – два больших покрывала. На клеенке – тарелки, стаканы, что-то из еды. Шампуры с нанизанным на них мясом, лежащие поперек четырех кирпичей. И – половина учительского коллектива школы №12.

-Лен, ты охренела? – Прошипела Ксюша, пятясь назад. Бежать, бежать отсюда к чертовой матери, пока никто не заметил. – Я немедленно ухожу.

-Стоять! – Лена цепко держала ее руку и продолжала тащить за собой. – Хватит уже вести себя как девочка-пятиклассница. Пойдем. Выпьешь вина с коллегами, от тебя не убудет.

Прежде чем Ксюша успела что-то сделать, Лена все-таки вытащила ее на поляну, и теперь уже бежать было поздно. Все смотрели на них – кто-то помахал рукой, кто-то просто кивнул, кто-то не обратил внимания.

Зато Ксюша обратила. Сотникова стояла и пристально смотрела на них, не отводя взгляда. Она была в спортивных брюках с лампасами, в белой футболке и олимпийке, накинутой на плечи. Такая же, какой Ксюша ее помнила с детства. Без косметики. Без строгого костюма. Она посмотрела еще несколько секунд, и отвернулась к физкультурнику.

Лена поздоровалась со всеми вместе, и с некоторыми отдельно. Она по-прежнему не отпускала Ксюшин локоть: видимо, боялась, что та сбежит. И, надо сказать, основания на то у нее были.

Было очень странно улыбаться библиотекарше, здороваться с трудовиком и присаживаться рядом на покрывало с математичкой. Еще более странным было брать стакан из рук физика и чокаться с географом. Во всеобщем гомоне общения Ксюша как-то потерялась, стала казаться сама себе маленькой и незаметной, и тайком посматривала по сторонам, примериваясь, как бы поскорее сбежать.

-На, - Лена вдруг снова оказалась рядом и сунула в Ксюшины руки гитару, - сиди и бренчи, если уж никак в себя прийти не можешь.

Они обменялись понимающими взглядами, и Ксюша приняла гитару в свои объятия. Давно, ох, давно она не держала ее в руках. В институте гитаристов было и без нее достаточно, а после института и вовсе…

Она взяла несколько аккордов, прислушалась, и взяла еще несколько. Пальцы вспоминали все сами – будто память о многочисленных уроках музыки с детства впиталась в их кончики, и сидела там до поры до времени, ожидая, когда в них возникнет нужда.

Никто не обращал на нее никакого внимания, а она вдруг вся погрузилась в неспешные ласки пальцев и струн. Незатейливые мелодии становились все более затейливыми, а простые аккорды – все более сложными. Впрочем, кто знает, верными ли были эти аккорды? Как и в детстве, Ксюша больше доверяла ушам, чем памяти – она не просто слышала музыку, иногда ей казалось, что она даже видит ее, ощущает кожей, различает цвета.

Лестница здесь. Девять шагов до заветной двери.

А за дверями – русская печь, и гость на постой.

Двое не спят. Двое глотают колеса любви.

Им хорошо. Станем ли мы нарушать их покой.

Опять «Сплин» - неуловимый призрак юности. Женька, Лека, Виталик… И снова Лека, и снова Женька. Где каждый из них сейчас? Жива ли Лека? Смогла ли Женька найти свое счастье в Москве?

Нечего ждать. Некому верить: икона в крови.

У штаба полка в глыбу из льда вмерз часовой.

А двое не спят. Двое дымят папиросой любви.

Им хорошо. Станем ли мы нарушать их покой?

-Добавить еще слова – и будет идеально, - услышала Ксюша рядом Ленин голос, и прихлопнула струны ладонью.

-Я не умею петь, - пожала плечами.

-Ты говорила, что и играть не умеешь.

Она подняла глаза и увидела, что внимание всех собравшихся приковано к ним двоим – сидящим рядом на покрывале. Поежилась, боясь найти среди окружающих Анастасию Павловну.

-Ксюш, ну спой, - снова попросила Лена, - ты так здорово играешь.

И тогда она нашла. Посмотрела. Встретилась с коричневатой глубиной любимых глаз, и решилась.

Мелодию помнила наизусть – даже если хотела бы забыть, вряд ли бы ей это удалось. Слова тем более как будто были высечены изнутри на осколках сердца – только приглядывайся, да читай.

Она усмехнулась высокопарности собственных мыслей, и запела.

На потертых от старости джинсах не видно границ.

На морщинах усталого сердца не хватит живого.

Я живу, задыхаясь от голоса самоубийц.

Зная: каждый из них не сумеет дожить до второго.

Она ударила по струнам, ускоряя темп. Слова вырывались из горла легко, но хрипло.

До второго апреля не будет хороших вестей.

До второго июня не станет нисколечко легче.

Мы – поклонники жанра, фанаты больших скоростей.

Мы еще убиваем, а может, немножечко лечим.

Мы идем, не боясь, что за нами одна пустота.

Мы взорвали мосты, мы разрушили башни и крыши.

Под ногами – разбитые в крошку года-города.

За спиной – чей-то голос, который уже не услышишь.

Ксюша чувствовала, как сжимает ее плечо Ленина рука, и знала, что нужно, очень нужно остановиться, но уже не могла.

Мы играем в последнюю волю, играем с червей.

Наша воля священна, ведь нам не дожить до рассвета.

Мы без страха бросаем под ноги Тузов, Королей.

Наша память пуста, наши души не жаждут ответа.

Я последний фанат отзвучавших фанфар бытия.

Я последний поклонник ушедшего к дьяволу жанра.

Я – ошметок земли, я последняя капля дождя.

Я последняя нота разбитого насмерть литавра.

На потертых от старости джинсах не видно тепла.

На морщинах разбитого сердца не склеишь другого.

Жизнь была, жизнь кипела, и я эту жизнь прожила.

Мне осталось одно: просто как-то дожить до второго.

Прозвучал последний аккорд. Ксюша сидела, глядя сверху вниз на гитару, и вдруг смело подняла глаза. Нашла взгляд Сотниковой. Улыбнулась.

-Это твоя песня, да? – Спросила Лена в общем молчании.

Ксюша только плечами пожала.

-Я предупреждала, что не умею петь.

Все отмерли и наперебой стали говорить, как это было прекрасно и удивительно, какой прекрасный у Ксюши голос, и как было бы здорово, если бы она спела что-нибудь еще.

-Позже, - пообещала она, поднимаясь на ноги. – Мне… отойти надо.

Все понимающе закивали, и больше не спрашивали. Физик вернулся к шашлыку, географ принялся разливать вино по стаканам. Ксюша, оставив гитару на покрывале, скрылась среди деревьев и, выйдя на тропинку, пошла подальше от всего этого безудержного веселья.

Нашла какую-то скамейку, забралась на нее с ногами. Закрыла глаза.

-Что ты творишь, детка? – Прозвучало в голове. – Зачем ты это делаешь?

Кто б знал… Просто быть там, стоять в трех метрах, соприкасаться стаканами… Это было как сбывшаяся мечта, как осуществившаяся юношеская фантазия. Все так, так, но почему тогда она не ощущала ни радости победы, ни счастья? Честно говоря, она вообще ничего не ощущала.

Просто группа нетрезвых людей. Просто какие-то лица и какие слова. Ничего особенного.

Неужели именно так сбываются мечты? Неужели именно в это все выливается? Бежишь, бежишь за синей птицей, а она – оп – на поверку оказывается банальным воробьем.

-Можно я с тобой посижу? – Раздался рядом чей-то голос.

«Ну конечно, «чей-то», - прозвучало в голове насмешливое, - себе-то не ври, детка».

Анастасия Павловна тоже забралась на лавочку с ногами.

-Твоя песня? – Спросила она, улыбаясь.

-Моя.

-Я почему-то даже не сомневалась.

Она была совсем близко – какие уж тут три метра, от них и одного не осталось. Сидела, прикрыв глаза, и подняв лицо к пробивающемуся через кроны платанов солнцу.

-Я тоже не люблю эти сборища, - сказала она вдруг, - глупо как-то.

-Почему глупо?

-Потому что мы каждый день видимся в школе, и мне этого вполне достаточно. Зачем еще и выходные вместе проводить?

Ксюша пожала плечами.

-Ну и не ходили бы.

Ася посмотрела на нее сбоку и засмеялась.

-Твой юношеский максимализм никуда не делся, да? Хочешь – ходи, хочешь – не ходи. Все просто и понятно.

Ксюша промолчала. Ей и правда не было понятно, что тут сложного? Хочешь – ходи, хочешь – не ходи, лучше не скажешь.

-Я думала, ты будешь работать у нас историком, - сказала вдруг Анастасия Павловна. – Зачем образование, если потом становишься массовиком-затейником?

-А зачем второй историк, если один уже есть? – Парировала Ксюша.

-Наша школа не единственная в городе. Или тебе хотелось работать именно в нашей?

А вот это был уже опасный разговор. Опасный и никому не нужный. Поэтому Ксюша просто пожала в очередной раз плечами, слезла с лавочки и изобразила несколько движений руками.

-Я пойду обратно, - сказала просто.

Анастасия Павловна выглядела удивленной, но все же кивнула и осталась сидеть.

Ксюша вернулась на поляну, нашла глазами Лену, кивнула ей, и сказав вслух «Мне пора. Приятно было пообщаться», снова скрылась среди деревьев. Лена догнала ее уже у выхода из парка – она тяжело дышала, грудь поднималась и опускалась резкими толчками.

-Сбежала, да? – Засмеялась она, задыхаясь, и практически повисла на Ксюшином локте. – Быстро ты ходишь, не угнаться за тобой.

-А ты-то чего ушла? – Хмуро спросила Ксюша. – Это же твои друзья, ну и сидела бы там с ними.

-До некоторой степени я сама решаю, с кем хочу проводить время.

Они молча пошли по улице, Ленина рука по-прежнему лежала на изгибе Ксюшиного локтя.

-Интересно, - сказала вдруг Ксюша, - ты сама решаешь, с кем хочешь проводить время, а меня, получается, этого права лишаешь.

-Я хотела помочь тебе влиться в коллектив, только и всего. Никто же тебя там насильно не удерживал.

Лена остановилась, и, заставив Ксюшу сделать то же самое, заглянула ей в глаза.

-Кроме того, я прекрасно понимаю, почему ты ушла.

Сердце дрогнуло. Испуг заставил его биться сильнее и чаще.

-Я не буду спрашивать, почему, - предупредила Ксюша.

-А я и не собиралась говорить, - улыбнулась Лена, - то, что твое – пусть твоим и останется. Захочешь – поделишься.

FORWARD. PLAY.

Новая жизнь захватила Ксюшу как снежный ком. Она летела куда-то в потоках, не успевая ни остановиться, ни задуматься.

С каждым днем Завадская становилась к ней все ближе и ближе. Они вместе ходили в столовую, вместе дежурили на школьных дискотеках, и – как раньше – допоздна засиживались в кабинете истории за еще более толстыми, чем раньше, книгами.

С некоторых пор Ксюша стала замечать, как сильно ей нравится прикасаться к Лене. Все было невинно – просто взять за руку, или приобнять за плечи, или ткнуться носом в затылок. Но степень этой невинности почему-то с каждым днем становилась все острее и острее.

Теперь по вечерам сидя рядом в полутемном кабинете Лена то и дело принималась гладить Ксюшин затылок, иногда задевая пальцами шею. Эти прикосновения били током, от них сжималось что-то в животе, но Ксюша боялась и не хотела делать никаких выводов. Плыла по течению – куда кривая выведет.

А потом начались смски. Каждое утро: «Ксюнь, я проснулась и улыбаюсь. Скоро увидимся!». И каждый вечер – «Будешь спать, не храпи громко, а то весь Краснодар перебудишь☺». А между ними – километры букв и строчек.

-У меня сейчас шестой «Б». Гречко на первой парте ковыряется в носу. Спаси меня!

-Вечером по телевизору будет новый фильм, будешь смотреть?

-А ты когда-нибудь влюблялась в овощи? В помидоры, например, или огурцы?

От некоторых смс Ксюша хохотала как безумная, от других – заливалась краской. Но каждый раз, когда телефон пиликал, оповещая о новом сообщении, на ее лице появлялась счастливая улыбка.

Дошло до того, что желание прикоснуться стало просто невыносимым. И Ксюша, с решимостью, удивившей даже ее саму, легко перешла эту грань: теперь даже в столовой они словно «случайно» касались друг друга. Кончиками пальцев, сгибом локтей, коленями, бедрами.

И настал день, когда Лена написала: «Я больше не понимаю, что со мной происходит, Ксюнь».

-Вот оно, - подумала тогда Ксюша, - началось. Конец легкости, конец радости, вообще конец всему.

-О чем ты говоришь? – Написала она в ответ.

-Ты с каждым днем ближе и ближе, а мне хочется еще и еще.

Краска разлилась по Ксюшиному лицу. До сих пор она не встречала настолько откровенных и честных людей. Лена вся была – открытая книга: что в голове, то и на словах. Но не до такой же степени.

-Чего ты хочешь? – Пальцы сами набрали смс и нажали «отправить».

В этот раз Лена долго молчала. Шел последний на сегодня урок, и, наверное, отправлять смс из-под парты было не слишком удобно. Но ответ все же пришел:

-Кто б знал. Но я хочу разобраться в том, чего я хочу☺

Ксюша задумалась. Она-то прекрасно понимала, что происходит, и к чему все это ведет, но было ли это ей нужно – вот вопрос.

-И не смей задумываться, - пришла следующая смс, - после урока запремся в твоем кабинете, и поговорим.

И еще одна:

-Не смей думать!

Она засмеялась так, что уронила со стола очередные папки со сценариями. Ох, Ленка. Не просто сама открытая книга, но и ее читает с легкостью.

-Ну и пусть, - сказала вслух упрямо, - пусть читает. Пусть все идет как идет. Пусть.

Но когда прозвенел звонок, и Лена влетела в ее кабинет – красивая, немного растрепанная, сверкающая глазами – Ксюша оказалась к этому совершенно не готова.

Она, растерявшись, смотрела, как Лена запирает дверь и садится прямо на краешек ее стола. Протягивает руку, и гладит Ксюшины волосы.

-Ну? – Спросила она. – Уже начала свой мыслительный процесс?

-Ты же велела не начинать, - улыбнулась Ксюша.

-А ты, конечно, взяла и меня послушала.

Ее ладонь скользнула с головы на плечо, и начала гладить там, через тонкую футболку.

-Что такое странное я чувствую к тебе? – Спросила Лена, улыбаясь. – Мне постоянно хочется тебя трогать.

Ксюша отодвинулась вместе со стулом.

-Тебе не кажется, - начала она, тщательно подбирая слова, - что это становится опасным?

Лена в ответ ухватила ее за плечи и подвинула обратно. Теперь она была еще ближе – бедро рядом с Ксюшиной грудью.

-Девочка моя, опасно это было, когда ты училась в школе, а я была твоей учительницей, - улыбнулась она, - а теперь это скорее странно, чем опасно.

-Все шутишь? – Спросила Ксюша, больше не пытаясь отодвинуться. – В школе я была кошмаром.

-Да прям уж, - Лена кончиком пальца провела за Ксюшиным ухом, - кошмаром тебя считала Настя, а мне казалось, что ты просто слишком свободолюбивая для такой школы, как наша.

Бабах. Ксюша вспыхнула от ногтей до кончиков волос, глаза ее широко раскрылись.

-В смысле? – Холодно спросила она. – Какая… Настя считала меня кошмаром?

Лена, казалось, ничего не заметила. Она продолжала гладить Ксюшу за ухом и почти мурлыкала.

-Сотникова Настя. Она очень ругалась, когда я взялась с тобой заниматься дополнительно. Считала, что я вкладываю в твою умную голову неправильные мысли.

Она наклонилась, приблизив свое лицо к Ксюшиному.

-А ты что думаешь? Вкладываю я в твою умную голову неправильные мысли?

Это было слишком близко. Слишком близко, чтобы соображать, или что-то предпринять, или хотя бы успеть подумать. Но то, что бухало в сердце, то, что вдруг ворохнулось там из-под завалов времени, оказалось сильнее. Ксюша отшатнулась, встала со стула, и отошла к окну.

-Лен, - сказала она, глядя на улицу, - ты играешь с огнем. Остановись.

-Почему? – Услышала она сзади. – Ты боишься, что я претендую на твое сердце? Не претендую.

Она резко обернулась, пораженная.

-В смысле?

Лена подошла к ней, и обняла за плечи. Прижала к себе и принялась баюкать – словно маленького ребенка.

-Я знаю, что у тебя болит, - сказала она шепотом, - и знаю, где. Ты вся – будто рваная рана, у которой края зарубцевались, но вместе не сумели срастись. На твоем сердце живого места нет, так что претендовать на него – провальное занятие.

-Ты… Ты откуда знаешь?

Лена улыбнулась и погладила Ксюшу по щеке.

-У меня есть глаза, - сказала она, показывая на них пальцами, - и я умею ими пользоваться. А еще у меня есть вот это.

Она взяла Ксюшину руку и положила ее к себе на грудь. Ксюша охнула испуганно, но Лена сказала:

-Я не грудь имею ввиду, а то, что внутри. Оно чувствует тебя, Ксюнь, только и всего.

Она снова улыбнулась и подмигнула:

-Ну и заодно грудь тебя чувствует тоже.

И стало снова легко. Они еще немного постояли, обнявшись, и Ксюша принялась собираться домой.

-Пойдешь со мной? – Спросила. – Могу тебя проводить.

-Проводи, - кивнула Лена, - мне всегда нравилось, как ты смущалась, когда доводила меня до дома.

Их прервал стук в дверь. Ксюша вспомнила о закрытом замке, и повернула ключ. Перед ней стояла Анастасия Павловна и какой-то парень.

-Привет, Ксюш, - сказала Сотникова, и глаза ее прошлись по Ксюшиному телу вверх-вниз, - Лена у тебя?

-Лена у нее! – Сообщила Завадская из глубины кабинета. – Заходи!

Ксюше пришлось посторониться. Она пропустила мимо себя Анастасию Павловну, ее спутника, и присела на подоконник, всем своим видом показывая, что она не нужна в этой странной сцене.

-О, какого красавца привела! – Лена положила ладони на плечи молодого человека и рассмотрела его со всех сторон. – Кирюш, ты слишком быстро растешь! Пора бы остановиться.

Теперь Ксюша поняла, кто это, но ей было все равно. Она равнодушно смотрела в окно, пока Сотникова объясняла, что Кирилл уезжает вечерним поездом, и хотел увидеться, а в кабинете Завадскую они не нашли, и поэтому…

Она смотрела в окно и слушала голос. Этот голос так мелодично и переливисто звучал по каждому из ее нервов, расплывался по каждой жиле. В кабинете пахло старыми книгами и немного деревом, и от того – от этого запаха, который совсем не изменился со школьных времен – казалось, что все вернулось, что ей снова четырнадцать, и она сидит в пионерской комнате в смутной надежде, что Анастасия Павловна тоже сюда заглянет…

BACK. BACK. PLAY.

Пионерские галстуки никто не носил уже несколько лет, а пионерская комната осталась нетронутой. В ней – как раньше – стояло в углу знамя, валялись на шкафу покрытые пылью барабаны и горны.

Теперь это было царство школьников: они приходили сюда к организатору внеклассных мероприятий Артему, собирались группами, пели песни под старую шестиструнку, готовились к школьным праздникам, а то и просто прятались от шума рекреаций на переменах.

У Ксюхи же были свои причины ходить сюда. Иногда здесь можно было встретить Анастасию Павловну.

После последнего разговора с ней прошло уже достаточно времени, но в Ксюхиной душе все никак не находился покой. То ли весна своими запахами била под дых, то ли приближающееся лето, а, может, просто вырвалось на свободу то, что было сжато в тиски последние несколько месяцев.

-Ксюш, можно тебя на минуту? – Анастасия Павловна поймала ее в коридоре, после звонка, когда надежда о встрече уже, было, рухнула. – Скажи, ты в лагерь едешь в этом году?

Лагерь… Вот еще заноза в заднице. Родители категорически не хотели ее отпускать, а сама она не знала, хочет ли.

-Все-то ты знаешь, - захихикал в голове мерзкий голос, - все-то ты, милая, знаешь…

-А вы? – Выпалила Ксюха, не успев подумать.

Анастасия Павловна удивилась, но вида не подала.

-Да, еду. Просто мне показалось, что после прошлого года ты можешь сомневаться, и я подумала – стоит поговорить с тобой об этом.

-Я… Подумаю, ладно? – На прощание сказала Ксюха и, счастливая, упорхнула на биологию.

Теперь вопрос «ехать или не ехать» не стоял. Теперь стоял вопрос «Как уговорить родителей».

STOP. BACK. BACK. PLAY.

На улице Гагарина, дом 26, квартира 12, разгорался скандал. Елена Алексеевна и Михаил Егорович Ковальские пытались решить, куда пристроить на долгие летние каникулы дочь – Ковальскую Ксению Михайловну. Сама Ксения (или вернее будет сказать, Ксюша) принимала в обсуждении живейшее участие.

-Миша, ни о каком пионерском лагере не может быть и речи! – возмущенно вещала Елена Алексеевна, раздраженно помешивая булькающий в огромной кастрюле борщ.

-Ты предлагаешь отправить её к моей маме? – спокойно спрашивал Михаил Егорович. - Мы не настолько богаты, чтобы позволить себе оплачивать еще один сгоревший сарай.

-Не хочу к бабушке! – вступала Ксюша. – И в лагерь не хочу.

-Однако, эта сгоревшая развалина ничто по сравнению с тем, что твою дочь приняли в пионеры только в прошлом году! Хочешь, чтобы галстук с неё сняли этой же осенью?

-Дорогая, по сравнению со стоимостью сарая, цена галстука – дробинка слону, - заметил Михаил Егорович.

-Галстук бесценен. Это - частичка революционного знамени, - меланхолично отозвалась Ксюша. Она дожевывала яблоко, устроившись на широком подоконнике, и совсем не поняла, почему вдруг родители перестали спорить и обратили на неё живейшее внимание.

-Ксенечка, откуда ты знаешь про знамя? – вкрадчиво спросила Елена Алексеевна, забыв про борщ.

-Все знают, - Ксюша пожала плечами, шмыгнула носом и спрыгнула с подоконника, - Мам, пап, может, я просто останусь на лето дома? Это точно будет дешевле.

С этими словами девочка покинула кухню, оставив родителей недоуменно переглядываться и начать новую дискуссию – звучащую уже в другом разрезе.

В свои годы Ксения Михайловна Ковальская успела доставить своим родителям столько хлопот, сколько не доставляют порой и двадцатилетние оболтусы. Она была из тех, о ком говорят: «Для него закон не писан», но при этом умудрялась избегать любых проблем с правосудием.

В первом классе Ксюша пришла в школу без мамы, как все остальные, зато в очках – немецких, трофейных, круглых и обрамленных в тусклую серую оправу. Первый же мальчик, который обозвал девочку «очкастой» получил портфелем по голове, и коленкой в пах. Так Ксюша приобрела авторитет, а её папу впервые вызвали в школу.

К тому времени, как дочь пошла во второй класс, Михаил Егорович уже знал по именам директора, завуча, завхоза, всех пионервожатых и звеньевых. Восьмого марта и в День Учителя он приходил в школу, нагруженный разномастными букетами и коробками.

В третьем классе Ксюша с группой одноклассников сбежала с урока труда. Целую неделю девять детей жили на заброшенной даче, питаясь печеной картошкой и луком-пореем с грядки. Искали их всем городом. Когда нашли – к Ксюше пришла настоящая слава, олицетворением которой стал папин ремень и осуждающие взгляды случайных прохожих.

Четвертый класс прошел мирно – девочка начала взрослеть. Её шалости теперь переросли в невинные забавы вроде измазанного гуталином классного журнала и наполненных водой напальчников, сброшенных с третьего этажа на головы случайных прохожих.

К пятому классу вокруг Ксюши образовалась тесная компания друзей – она умудрилась собрать вокруг себя настолько разных детей, что взрослые не знали, что и думать. Двое дворовых хулиганов Паша и Юра, гордость школы – семиклассник Лёша Игнатов, соседки по подъезду Даша и Юля, главный заводила соседнего двора Макс Ершов, близнецы Толя и Боря Куравлевы – все они прекрасно общались друг с другом, несмотря на полное различие интересов и увлечений.

Этим летом из всей компании в городе оставались только Даша, Юрка и близнецы, но Ксюша скорее предпочла бы провести время с ними, чем кормить комаров в пионерском лагере.

К счастью для неё, мама и папа решили, что оставить дочь дома действительно будет безопаснее. И для Ксюши началась самая прекрасная пора детства – каникулы.

Двор дома №26 по улице Гагарина был спроектирован таким образом, чтобы было удобно всем: большая детская площадка соседствовала с бельевыми веревками и двумя беседками. По периметру двор был засажен разного возраста деревьями, а в центре его красовалась большая песочница.

Одна из беседок по праву принадлежала многочисленным дворовым бабушкам: они оккупировали её с восьми утра до двенадцати дня, и с пяти до восьми вечера. Зато вторая безраздельно принадлежала детворе.

Четвертого июня Ксюша проснулась поздно – родители уже ушли на работу, оставив на кухонном столе записку: «На завтрак – каша (в холодильнике), на обед – суп и пюре с котлетой. Не забудь выключить газ, не потеряй ключ. Веди себя хорошо. Мама».

Сквозь тюль на окне в кухню пробивалось яркое летнее солнышко, воздух вокруг как будто был наполнен праздником, и пшенная каша, комком застывшая в кастрюле, в этот праздник никак не вписывалась.

-Проснись и пой, проснись и пой, попробуй в жизни хоть раз не выпускать улыбку из открытых глаз, - напевала Ксюша, наклонившись над унитазом и ложкой выковыривая из кастрюли куски каши. - Пускай капризен успех, он выбирает из тех, кто может первым посмеяться над собой… Вот и всё. Счастливого плавания.

Таким образом, вопрос с завтраком был решен. Теперь предстояло заняться внешним видом. Ксюша зашла в ванную и критически посмотрела на себя в зеркало: рожа заспанная, но вполне симпатичная. Волосы можно не расчесывать – и так сойдет, не зря же она уговорила маму коротко подстричься к лету.

В зале девочка залезла в шкаф и вынула оттуда чистую белую футболку и светлые шорты, перешитые из старых папиных брюк. Мама запретила ей так легко одеваться в самом начале лета, но ведь они с отцом вернутся только вечером, а до этого времени прекрасно можно успеть переодеться! Выбежав в прихожую, Ксюша сунула ноги в шлепанцы, надела на шею шнурок с ключом, и наконец-то выскочила в подъезд.

Во дворе было тихо: в беседке одиноко сидела семидесятилетняя Валентина Ивановна из первого подъезда, в песочнице возился «общественный» кот Шерхан, а на веревках сохло чье-то белое постельное белье.

-Здрасте, баб Валь, - громко поздоровалась Ксюша. - Наших кого-нибудь не видели?

Бабушка демонстративно промолчала и отвернулась, а Ксюша вспомнила, что всего неделю назад они с Ёршиком пытались кастрировать её кота за то, что он нагло сожрал общественную мышь Шпунтика. Хозяйство осталось при коте только благодаря бдительной бабе Вале, которая прибежала на вопли своего питомца и надавала участникам операции подзатыльников.

Поразмыслив, Ксюша двинулась к четвертому подъезду. Остановившись под окнами, она задрала голову вверх и закричала:

-Дааашкааа!

Не дождавшись реакции, прибавила громкости:

-Дашкааааааааааа!

Ну, наконец-то. Окно на втором этаже распахнулось, и в него высунулась тетя Нина.

-Тёть Нин, Даша выйдет? – снова заорала Ксюша.

-Выйдет, выйдет. Бежит уже. Хватит орать, весь дом переполошила.

В ожидании подруги Ксюша прикинула планы на сегодняшний день. Вчера вечером мать строго-настрого запретила ей выходить за пределы двора, но ведь во дворе нет ничего интересного. Значит, запрет не считается.

-Привет, - Даша выскочила из подъезда, по инерции пробежала лишних пару метров и, наконец, затормозила. - Ты чего так поздно?

-Проспала. Пошли за Юркой. Куравлевы сегодня на дачу поехали с дедом, только после обеда вернутся.

Они, не разговаривая, вышли на дорогу и медленно побрели по улице. Ксюшины резиновые шлепанцы шаркали по горячему асфальту, то и дело норовя сползти с ног. Даша постоянно подтягивала новую юбку в желтый цветочек.

-Чего ты её дергаешь? – не выдержала Ксюша. – Велика, что ли?

-Велика, - грустно ответила Даша, - мама купила на вырост, вставила резинку и заставляет носить. А она сползает.

-Хорош ныть. Заправь в трусы, да и всё.

Всё гениальное просто! Задрав футболку и заправив край юбки за резинку трусов, Даша повеселела и ощутимо прибавила шаг. Юру они нашли в детском саду – он катался на качелях и насвистывал какую-то грустную песенку.

-Ты чего тут один? – спросила Ксюша, здороваясь с приятелем за руку.

-А что еще делать? Все разъехались, тоска зеленая. На стройке металлисты, туда не сунешься.

-С каких пор ты их боишься? – рассмеялась Даша и осеклась, увидев, как сузились Юркины глаза.

-С тех пор, как их девять, а я один, - со злостью ответил он. - Пошли хоть газировки попьем, у меня как раз на два стакана хватит. Без сиропа.

Понурые и грустные, они побрели к овощному магазину – рядом с ним располагались темно-синие автоматы с газированной водой. А возле них неожиданно обнаружились двое Ксюшиных одноклассников, отбивающих камнями железные пробки от бутылок. Из таких отбитых пробок получались отличные фишки, которые можно было использовать для игр, или просто хранить дома.

-Привет, - поздоровалась Ксюша, останавливаясь у автомата, - что делаете?

-Фишки, - с опаской отозвался Миша, невысокий белобрысый парнишка, одетый в синие шорты и белую футболку. Во время учебы он мало общался с Ксюхой, но немного её побаивался.

Юра пошмыгал носом и, сполоснув граненый стакан под бьющими вверх струями воды, кинул в автомат копейку. Прозрачная пузырчатая жидкость с шумом полилась в стакан.

-Делим честно, - предупредила Даша. Она зачарованно следила за Юркой, не обращая внимания ни на что вокруг.

-На пятерых, - добавила Ксюша, - Колян, не дрейфь, иди сюда.

Второй одноклассник – Коля – испуганно выглянул из-за Мишиного плеча и остался на месте. Его отношения с Ксюхой трудно было назвать даже нейтральными – этой весной они не раз ожесточенно выясняли отношения на школьном дворе. Причина такой вражды была очень серьезной: однажды Коля пошутил над Ксюшей, привязав лямки её портфеля к стулу. Девочка отомстила в тот же день: отпросившись на уроке физкультуры в туалет, она проникла в мужскую раздевалку и прибила ботинки одноклассника гвоздями к полу. После этого все аргументы оказались исчерпаны, и в ход пошли кулаки и грубая сила.

С тех пор как минимум раз в неделю Ксюха и Коля устраивали друг другу гадости, после чего возвращались домой с полным собранием синяков и ссадин. Со временем мальчик начал бояться одноклассницу – не последнюю роль в этом сыграло то, что в их схватках она почти всегда выходила победительницей.

-Иди сюда, - повторила Ксюша и почесала нос фалангой большого пальца, - в каникулы я тебя бить не буду.

-Я сам тебя могу побить! – возмутился Коля, но всё-таки сделал несколько шагов. – Большое дело…

-Вы пить будете? – вовремя вмешался Юра. Они с Дашей уже осушили две трети стакана и с вожделением смотрели на оставшуюся воду.

После того, как газировка была выпита, а фишки распиханы по карманам, ребята впятером двинулись к реке.

И надо же было такому случиться, что именно там, у калитки, за которой начиналась тропинка, они и встретили металлистов.

STOP. FORWARD. PLAY.

-Миша, да ты посмотри на ее лицо! Ксюша, доченька, кто тебя бил?

-Мам, да заживет, отстань…

-Миша! Господи, первый день каникул – и наша дочь приходит с разбитым носом. Ну что же это такое! С завтрашнего дня сидишь дома!

STOP. FORWARD. PLAY.

Да, уговорить маму и папу будет непросто… Но, с другой стороны, отпустили же они ее в прошлом году. Может, и в этом отпустят?

Вопреки ожиданиям, разговор с отцом много времени не занял.

-Дай слово, что будешь вести себя по-человечески, - попросил Михаил Егорович.

-А что значит «по-человечески»? – Уточнила Ксюха.

-Это значит – не хулиганить, соблюдать режим лагеря и слушаться взрослых.

Звучало очень размыто, а значит – вполне подходило. В конце концов, режим – понятие растяжимое, а под «слушаться взрослых» вообще можно подразумевать все, что угодно.

Ксюша с радостью согласилась, однако, в лагере оказалось в этот раз довольно уныло.

Во-первых, не было Мишки и Николы: они остались дома, чтобы ходить на подготовительные курсы в университет. Ксюха не понимала, зачем это нужно начинать так рано, но их родители почему-то приняли именно такое решение.

Во-вторых, одноклассницы, вспомнив прошлый год, теперь жутко ее боялись, и старались не общаться.

Ну а в-третьих, Анастасия Павловна приехала в лагерь с каким-то мужиком и сыном.

Мужик этот, по мнению Ксюхи, был ничего: симпатичный, с интеллигентным лицом, и, кажется, хорошо относился к Анастасии Павловне. Ксюха специально провела у их домика несколько вечеров, но ничего подозрительного не услышала. Однако, присутствие этого мужика делало и до того неприступную Сотникову еще более неприступной: она целые дни проводила с ним, отвлекаясь только на обязательные лагерные мероприятия.

А вот сын ее… Ксюха познакомилась с ним, оказавшись случайно в заброшенной части лагеря – он сидел на земле и выстругивал что-то из деревянной заготовки.

-Что строгаешь? – Она присела рядом и посмотрела на мальчишку. – Меня Ксюхой зовут.

-Кирилл, - пробормотал мальчик, не отвлекаясь от работы, - хочу кинжал сделать.

-Как у Майн Рида?

Слово за слово, они разговорились. Ксюха рассказала ему про «Всадник без головы», которого он еще не читал, Кирилл показал ей несколько испорченных заготовок. До самого вечера просидели они на земле, пытаясь вырезать что-то, хоть немного похожее на кинжал.

С тех пор они все дни проводили вместе.

-Ты что, бегать не умеешь? – Удивилась Ксюха, когда Кирилл упомянул о проблемах с физкультурой. – Давай научу?

Каждое утро она просыпалась раньше всех, стучала в окно домика, и заспанный Кирилл в спортивных шортах выходил на улицу. Они пробегали несколько кругов по лагерю, отдыхали, и пробегали еще несколько кругов.

Через неделю перешли к пробежкам по горам: поднимались немного вверх, спускались вниз – так, чтобы домики еще были видны. Запыхавшись, падали на землю, и смотрели в небо, иногда разговаривая, а иногда – молча.

Он рассказал ей про то, о чем не рассказывал даже маме: как сложно бывает строить отношения с одноклассниками, и как «козел из параллельного класса» периодически бьет его, подкараулив за школой.

-Он тебя бьет, а ты терпишь? – Удивилась Ксюха. – Бей в ответ?

-Он меня больше на целую тупую башку, - обиделся Кирилл.

-Да ну прям, - засмеялась Ксюха. – Рост не имеет никакого значения. Я дралась и с теми, кто выше, и с теми, кто ниже – это вообще неважно.

-А что важно?

-Важно то, что происходит при этом у тебя внутри.

Она поднялась на ноги и кивнула ему:

-Вставай. Смотри, если ты правда хочешь ударить, всем сердцем, то сила возникнет у тебя в животе, а уже потом пойдет в руки. И ты ударишь его не рукой, а всем телом.

Кирилл смотрел на нее, зачарованный.

-Перед тем как бить, подумай, что плохого он тебе сделал. Вспомни все, собери это в один комок, и тогда бей. А то, что он высокий – пофигу. Больнее падать будет.

Снова сели на землю. Кирилл задумчиво поковырял палочкой во влажной траве.

-У нас с ним соперничество. – Наконец, выпалил он.

-Вон чего… - Удивилась Ксюха. – За девочку?

Он ничего не ответил, только глаза опустил.

Ксюхе вдруг почудилось, что она его хорошо понимает. И – что еще более странно – что он понимает ее.

-Слушай, - сказала она, - я тебе книжку одну принесу, хочешь? Почитаем. Это моя любимая книжка.

-Майн Рид?

-Нет. Это… Другое. Там тоже про соперничество, и про чувства, и про то, как с этими чувствами справиться не можешь. У тебя бывает, что изнутри на куски рвет, а выразить не можешь?

-Бывает, - кивнул Кирилл.

-Вот там про это тоже. Хочешь? Можем вместе почитать.

Еще бы он не хотел! Всю обратную дорогу до лагеря он только и говорил, что об этой книжке, и уточнял, когда Ксюха ее принесет, и толстая ли книжка, и быстро ли они ее прочитают.

А на следующий день грянула гроза.

Ксюха проснулась от того, что ее кто-то тряс за плечо. Открыла глаза, и увидела рядом Сотникову. Та смотрела строго… Нет, не строго. В ее глазах блестела ярость.

-Немедленно со мной, - велела она, и Ксюха послушалась. Она быстро натянула шорты и майку, и последовала за Анастасией Павловной.

Та привела ее в то самое заброшенное место лагеря, обернулась и уставилась в глаза.

-Чему ты научила моего сына?

Такого Ксюха никак не ожидала. Она испуганно моргнула, и ничего не ответила.

-Ковальская, я спрашиваю тебя, чему ты научила моего сына? – В голосе Анастасии Павловны она услышала что-то металлически-жесткое, пугающее еще больше.

-Бегать… - Растерянно пробормотала Ксюха.

-Это так теперь называется? Бегать? Ты учила его драться! Ты вбивала в голову моему сыну свои идиотские представления про то, что нужно на удар отвечать ударом!

Ксюха отшатнулась. Анастасия Павловна кричала на нее, наступая, а Ксюха пятилась назад.

-Твоя жизнь – это твой выбор, и твое право жить как ты хочешь! Но не смей вкладывать весь этот бред в голову моего ребенка! Если ты еще раз к нему подойдешь – клянусь, я сделаю все, чтобы тебя исключили из школы навсегда. Ты меня поняла?

Ксюха кивнула. Она боролась с подступающими к горлу слезами, и почти обрадовалась, когда Анастасия Павловна, подарив ей еще один ненавидящий взгляд, развернулась и пошла в лагерь.

Все было кончено. И жизнь была кончена тоже.

На следующий день она не пошла на пробежку. Не вышла, когда Кирилл стучал в окно. И встретив его на улице днем, отвела глаза, и прошла мимо.

FORWARD. PLAY.

-Ксюш! – Лена помахала рукой перед Ксюшиным лицом. – Настя с Кириллом идут в ту же сторону, что и мы. Пойдем?

Секунда ушла на то, чтобы осмыслить вопрос. Еще секунда – на то, чтобы равнодушно посмотреть на обоих.

-Нет, не смогу. Мне нужно еще доделать сценарий, так что я, пожалуй, останусь.

Лена даже не удивилась. Клюнула на прощание в щеку и ушла, оставив в кабинете тишину. Ксюша даже с подоконника не слезла: так и осталась сидеть, прислонившись лбом к холодному стеклу.

Что-то не складывалось. Она осталась в Краснодаре, чтобы быть ближе к Анастасии Павловне, но с каждым днем отдалялась от нее все больше и больше. Казалось бы, чего проще: общайся, улыбайся, смейся – и хотя бы видимость хороших отношений не заставит себя ждать. А вот не получалось…

Ксюша подумала, что, видимо, слишком много всего произошло между ними в школьные годы для того, чтобы сейчас просто взять и оставить все это в прошлом. А, может, дело было в том, что иначе строить отношения с Сотниковой она не умела?

-Ксюшка! – Лена вломилась в кабинет как всегда неожиданно, и Ксюша от удивления едва не свалилась с подоконника. – Ответственно тебе заявляю, что ты – просто ас в неформальном общении.

-В смысле?

-В прямом, - она засмеялась, снова устраиваясь на краю стола – будто и не уходила, - не поздоровалась, не попрощалась. Таким образом друзей не заведешь.

-А может, мне и не нужны друзья? –Вкрадчиво спросила Ксюша, подходя к Лене поближе и заглядывая в ее глаза. – Может, мне тебя достаточно?

Вопрос повис в воздухе. Они молча смотрели друг на друга.

-Кстати, какого черта ты вернулась? – Спросила Ксюша. – Так быстро до твоего дома и обратно не дойдешь.

-А, - отмахнулась Лена, - я просто подумала, что мне гораздо приятнее вернуться к плану с проводами меня домой, чем всю дорогу слушать рассказы Кирилла про армию. Я не поклонник мальчишеских игрушек. Мне больше по душе девочковые.

Это прозвучало так двусмысленно, что Ксюша даже улыбнулась про себя. Было похоже, что Лена и правда не понимает, с каким играет огнем.

Они заперли кабинет, и отправились пешком.

-Что тебе не понравилось в Москве? – Спросила Лена. – Что здесь есть такого из того, чего нет там?

-Не знаю, - пожала плечами Ксюша, - наверное, все есть и там и там. Просто бизнес надоел, захотелось чего-то нового.

Она поймала Ленин недоверчивый взгляд.

-Я не знаю, как иначе ответить, Лен. Иногда мне кажется, что я зря здесь осталась. Иногда – что правильно сделала. Я не знаю.

-А от чего зависит это «зря» и «правильно»?

Вот хитрая лиса. Похоже, она и правда решила докопаться до сути. Ксюша улыбнулась, локтем сжимая Ленины пальцы.

-Давай просто спишем это на мое детское сумасбродство, ладно? Захотела – и осталась. Захочу – уеду снова.

Уже у подъезда Лена остановилась, и внимательно посмотрела на Ксюшу.

-Зайдешь? – Спросила, и в этом вопросе Ксюша четко различила смущение.

«Да боже упаси».

-Нет, мне действительно надо заняться сценарием.

По глазам она увидела, что Лена ей не поверила, но оправдываться не стала. Кивнула на прощание и повернулась, чтобы идти.

-Ксюш, - окликнула ее Лена секунду спустя.

Пришлось обернуться. Она стояла у подъезда в той же позе, но глаза были мучительно грустными.

-Я бы не хотела, чтобы ты уезжала. Имей ввиду.

FORWARD. FORWARD. PLAY.

-Ковальская, ты что, увольняешься?

Иркин голос в трубке звучал так похоже на Будинский, что Ксения против воли улыбнулась.

-А тебе какое дело? – Ласково спросила она. – Вроде бы, ты именно этого хотела.