Play

-Да ладно тебе, - улыбнулась Ксюша, - школа – не так уж плохо.

Для нее это правда было так. Всего несколько часов. Всего несколько маленьких часов, и она сможет опять увидеть Анастасию Павловну. И поздороваться с ней. И…

Втроем они припустили по пустой улице в сторону частного сектора. Ксюша на ходу раздавала указания.

-Я думаю, она еще спит, но всяко может быть, поэтому Никола стоит на стреме, а мы с Мишкой лезем.

-Почему я опять на стреме? – На бегу возмутился Никола.

-По кочану, - хмыкнула Ксюша. – Миш, берем только пионы, остальное не трогаем.

-Почему только пионы? – Удивился Мишка.

-Потому что они кусты, и их много. А если взять что-то другое – это уже будет воровство.

Ответ ребят полностью удовлетворил, и добежав до места, они приступили к реализации плана. Никола встал у калитки, заглядывая во двор, а Ксюша и Миша перелезли через забор.

Первые пять минут все шло хорошо. Они наломали по огромному букету цветов, и уже собирались двинуться к выходу, как свет в домике загорелся, и дверь потихоньку открылась.

-Шухер! – Заорал Никола, и крик его разнесся по всей тишине сонной улицы.

Ксюша и Миша, не помня себя, рванули к забору. С букетами в руках лезть было сложно, и на землю они попадали словно мешки с картошкой. Тут же вскочили на ноги, и припустили бежать. Вслед им неслись возмущенные вопли.

-Ты идиот, - задыхаясь, говорила Ксюша на бегу смущенному Николе, - кто просил так орать? Она бы нас от двери и не увидела дальше.

-Не сообразил, - оправдывался Никола, увеличивая темп, - как-то все быстро произошло.

Потные и запыханные, они добежали до школы, и остановились, пытаясь отдышаться.

-Ладно, - сказала Ксюша, восстановив дыхание. – По крайней мере, цель достигнута.

-Ага, - кивнул Мишка, - только ты на себя посмотри.

Она положила букет на пол, и посмотрела вниз.

-Ой-ей-ей.

Оказалось, что белый фартук стал совсем не белым, а вовсе даже грязным. Подол платья – даром, что коричневый – тоже оказался заляпан чем-то зеленым, а на левом рукаве окончательно оторвалась и потерялась где-то манжета.

-Вот блин, - пробормотала Ксюша, пытаясь рукавом оттереть грязь с фартука. – Вот тебе и парадный вид…

Все время до линейки они пытались привести одежду в порядок, но это не помогло. Тогда Ксюша просто прикрыла фартук букетом, и, забыв про друзей, двинулась в группу второклашек: они стояли ближе всех к учителям.

Анастасию Павловну она увидела сразу же, и больше не видела уже никого. Она стояла рядом с директором – красивая, темноволосая, одетая легкий летний костюм. Ксюша почувствовала, как глупо улыбается, но ничего не могла с собой поделать. Ее с головы до ног накрыло ощущение счастья.

Линейка шла, какие-то люди толкали речи, звучала музыка, а Ксюша просто продолжала смотреть.

Вот она наклоняет немного голову, прислушиваясь. Вот налетевший ветер треплет ее рассыпанные по плечам волосы. Вот она улыбается чему-то про себя, и пальцами заправляет прядь волос за ухо.

Когда линейка закончилась, Ксюша была готова. Она первая рванулась через строй второклашек, и, не помня себя от восторга, оказалась прямо перед Анастасией Павловной.

-Здравствуйте, Анастасия Павловна, - выпалила, задыхаясь. – Это вам.

Ответная улыбка едва не заставила Ксюшу взлететь. Она передала свой букет – огромный, переливающийся всеми оттенками красного – и закусила нижнюю губу.

-Спасибо, Ксюшка, - Анастасия Павловна забрала цветы, сделала шаг, и вдруг поцеловала ее в щеку.

Краска залила Ксюшино лицо от лба до подбородка. Она вдруг поняла, что больше не может дышать, не может ходить, вообще ничего не может.

Сердце налилось приятной тяжестью, и колени вдруг собрались подогнуться. Она заставила себя сделать разворот на сто восемьдесят градусов, и прямо через толпу рванулась вперед.

Добежала до угла школы, прислонилась к горячим кирпичам, и закрыла глаза.

Раз за разом она проигрывала в памяти эту секунду, и снова и снова ощущала совсем близко ее запах, ее кожу, легкое прикосновение ее губ к щеке.

В этот момент Ксюша Ковальская была абсолютно и полностью счастлива.

Forvard. Play.

Кофе в кружке давно закончился, но Ксюша по-прежнему сидела на подоконнике с чашкой в руках и мечтательно смотрела на виднеющееся вдалеке здание школы. Две недели. Всего две недели.

Ее вдруг охватил давно забытый восторг и радость. Захотелось сделать что-то, ранее не деланное, безумное. Поехать к ней и просто позвонить в дверь? О нет, не настолько безумное. Привезти и оставить под дверью букет цветов? Или воздушные шарики? Или что-нибудь еще?

От приятных мыслей ее отвлек звонок в дверь. Поставив кружку на стол, Ксюша вышла в прихожую и открыла.

-Привет, Ленка.

Посторонилась, пропуская Лену в квартиру, и улыбаясь ей.

-Ну? – Спросила та, проходя на кухню, и принимая демонстративную позу. – Как тебе?

-Как мне что? – Удивилась Ксюша.

-Прическа, бестолочь! – Лена щелчком стукнула ее по лбу и снова приняла ту же позу. – Разве ты не видишь, что я подстриглась?

А ведь и правда – ее светлые волосы выглядели сегодня иначе. Они как будто стали короче, и немного неровные, и спадали на лоб и щеки прядями разного размера.

-Очень красиво, - кивнула Ксюша, улыбаясь. – Тебе очень идет.

-Да ну тебя! – Лена махнула рукой, сделала шаг вперед, и обняла Ксюшу за шею. Заглянула в глаза, обожгла дыханием. – Привет, радость моя.

Ее губы коснулись Ксюшиных легким, ласкающим движением. И снова коснулись. И еще раз.

Ксюша закрыла глаза, и руки ее сомкнулись на Лениной талии. Так сладко было погружаться в этот поцелуй – чудесный, нежный, как будто дышащий подходящим к концу летом и свежестью.

Она сама не поняла, как это произошло, но через секунду ее язык толчком раздвинул Ленины губы и вошел внутрь. Дыхание участилось, сердце забилось часто-часто, и руки сжались на боках сильнее. Она почувствовала, как Лена настойчиво прижимается к ней, как проникает языком в ее рот, как ее ладонь спускается с шеи на плечо, а с плеча на грудь.

Господи, остановите ее кто-нибудь! Ксюшино тело покрылось дрожью, а руки больше не подчинялись командам. Они сами по себе гладили голую спину, обтянутые тканью бедра и ягодицы.

Ленина рука проникла под футболку, и пальцы ласково обхватили и сжали грудь, оглаживая возбужденный сосок. Она не давала Ксюше разорвать поцелуй – вжималась губами, ласкала языком, будто впитывала в себя Ксюшин запах и вкус.

Когда вторая рука проникла под футболку, и потянула ее вверх, Ксюша отпрянула.

-Что ты творишь? – Задыхаясь, спросила она, делая шаг назад.

Лена молча смотрела на нее, закусив губу. Она тяжело дышала, грудь ее под легкой тканью сарафана поднималась и опускалась снова. И это было так красиво, так возбуждающе-красиво, что Ксюша на всякий случай отступила еще.

-Я хочу заняться с тобой любовью, - сказала Лена, и Ксюшу затопило потоком эти слов. Она стояла, широко раскрыв глаза, и не двигалась с места, пока Лена подходила ближе и ближе. Она шептала что-то, и этот шепот отключал сознание, растекался по телу и превращал его во что-то безвольное, мягкое.

-Хочу попробовать языком твою кожу. Хочу ласкать тебя, пока ты не попросишь пощады. Хочу войти в тебя, и чувствовать пальцами, как ты бьешься в оргазме.

Ксюшины глаза раскрылись так широко, что казалось – еще чуть-чуть, и они просто разорвутся на части. Господи, о чем она говорит? ЧТО она говорит?

-У меня не бывает оргазмов, - пробормотала Ксюша, пытаясь сделать еще шаг назад, и упираясь спиной в стену. – Почти никогда.

-Значит, будут, - улыбнулась Лена, прежде чем облизать губы и с силой прижать Ксюшу к стене.

Разум выключился. Ксюша сама не поняла, как, но это произошло, и остались только влажные поцелуи, ладони, впивающиеся в тело в самых неожиданных местах, и колотящееся в бешенстве сердце.

Лена не давала ей остановиться ни на секунду. Она целовала ее губы, руками задирая футболку и стягивая шорты вниз, к лодыжкам. Она накрывала губами соски, прикусывала их, и зализывала языком.

Через мгновение Ксюша ощутила голой спиной прохладную свежесть пола, а еще через одно Лена через голову стянула с себя сарафан и села на нее сверху.

-Тебе нравится? – Хрипло спросила она, накрывая ладонями свою грудь, и поглаживая – так медленно, что от этой скорости окончательно сбилось дыхание.

Ксюшины губы разомкнулись. Она ощущала бедрами тяжесть Лениного тела, и оказалась совсем не готова к тому, что это тело начало двигаться.

-А так? – Лена вдруг задвигала бедрами – так же медленно, по кругу, не убирая ладоней с груди и откидывая голову назад.

Что-то рвануло в Ксюшиной голове, и стало невозможно больше сдерживаться. Она подняла корпус, прижала к себе Лену, и впилась губами в ее шею. Целовала, прикусывала, гладила языком, и как в тумане слушала возникающие где-то в глубине груди стоны. Откинула Лену назад, поддерживая руками спину, и принялась ласкать соски.

-Какая ты… - шептала Лена, выгибаясь ей навстречу. – Какая ты нежная, какая сладкая…

Еще секунда – и она уперлась ладонями в Ксюшины плечи, и снова повалила ее на спину. Ее губы были везде – целовали, впивались, прикусывали горячую кожу. Ксюшины ноги против воли обхватили Лену за талию, и это вызвало еще один горячий стон.

-Хочешь меня, правда, девочка моя? – Спросила Лена, на секунду заглянув в Ксюшины глаза. – Конечно, хочешь…

Она упала сверху, опираясь одной рукой об пол, и лаская языком Ксюшино ухо. Вторая рука скользнула между их влажными телами, и нашла место, где было особенно влажно и горячо.

-Расслабься, - прошептала она, - пожалуйста. Просто расслабься и отдайся тому, что чувствуешь. Отдайся мне.

Ее пальцы вошли внутрь, и Ксюша закричала, закидывая голову назад. Ногами она еще крепче обхватила Ленины бедра, побуждая ту двигаться быстрее и сильнее. Ее глаза ничего не видели, уши слышали только восхищенные стоны, и все тело двигалось в один такт со своими желаниями и чувствами.

-Господи, как мне нравится, - шептала Лена в ее ухо, обдавая его горячим дыханием. – Как ты насаживаешься на мои пальцы, как стекаешь в мои ладони – открытая, горячая, сладкая.

Эти слова окончательно сводили с ума и не давали дышать. Из Ксюшиного горла вырывались только хрипы, сменяющиеся криками. Она не могла думать. Не могла дышать. Она больше вообще ничего не могла.

-Давай, моя девочка, - услышала она, и движения стали быстрее и резче. – Давай, моя золотая. Отпусти себя. Просто сделай это.

Сжимающая внутренности волна прошла от низа живота к голове, и Ксюша закричала, впиваясь ногтями в Ленины плечи. Это было так сильно, так яростно-сильно, как никогда еще не было. Ее тело содрогнулось раз, другой, и содрогнулось снова. И не осталось ничего. Только пустота – блаженная пустота и отсутствие звуков.

Когда Ксюша пришла в себя, оказалось, что они по-прежнему лежат на полу: Лена прижимается к ней сверху, и улыбается, глядя в глаза.

-Я…

Кончик пальца лег на ее губы, и прижался крепко.

-Нет, - шепнула Лена, улыбаясь. – Мы снова не станем это обсуждать.

Не отрывая от нее взгляда, Ксюша разомкнула губы и пустила палец в себя. На ее лице появилось выражение восторга, когда она наконец смогла сделать то, чего так давно хотела: обхватить этот палец губами, загладить языком, будто вбирая его в себя глубже и глубже.

Лена прикрыла глаза. Ксюша чувствовала, как дрожит ее тело, как сжимаются бедра. Она выпустила палец изо рта, и руками подняла Лену выше. Теперь Лена стояла над ней на коленях, и каким же наслаждением было видеть недоумение на ее лице!

Радостно улыбнувшись, Ксюша скользнула ниже, и, обхватив ладонями Ленины бедра, опустила ее на себя. Ее язык сразу нашел то, что нужно, и задвигался, быстро и с силой вдавливаясь в горячую плоть. Она почувствовала, как Ленины пальцы впиваются в ее волосы, услышала ее крик, и задвигала языком быстрее.

Лена двигала бедрами, прижималась, и снова немного приподнималась над Ксюшей, но это было неважно, потому что Ксюша знала: еще немного, еще совсем чуть-чуть, и она закричит, прижимая к себе Ксюшину голову, и бедра сожмутся сильнее, и она закричит снова .

Они упали на пол рядом – обессиленные, потные, с раскаленной кожей и сбившимся дыханием.

-Ты сумасшедшая, - пробормотала Ксюша, глядя в потолок и бессмысленно улыбаясь. – Ты просто сумасшедшая.

-Кто бы говорил, - Лена перевернулась на живот и положила голову на Ксюшино плечо. – Как ты могла так долго меня мучить?

-Мучить? – Ксюша наклонила голову, и, увидев бесстыжий Ленин взгляд, снова закрыла глаза. – Почему мучить?

-Потому что я хочу тебя уже много месяцев, - услышала она горячий шепот, - ты бы знала, каких трудов мне стоило сдерживаться и не наброситься на тебя прямо в кабинете.

А вот это было уже опасно. Разум вернулся обратно – словно кто-то реле повернул, и Ксюша рывком вскочила на ноги и принялась собирать одежду.

-Ксюшка, - Лена тоже поднялась, и теперь стояла на расстоянии вытянутой руки – обнаженная и очень грустная. – Успокойся, пожалуйста. Я по-прежнему не претендую на твое сердце. Правда. И тебе совершенно не из-за чего волноваться.

Это было сказано так просто и так открыто, что Ксюша вдруг поверила. Она поняла: да. Правда не претендует. И не захочет большего. И не попросит.

И стало легко.

Внешне ничего не изменилось: они по-прежнему виделись в школе, по-прежнему иногда проводили вместе вечера, по-прежнему писали друг другу смс во время уроков и на ночь.

Вот только прикосновений стало гораздо больше – да что там, стало почти невозможно не касаться друг друга. Они запирались в Ксюшином кабинете, и целовались там по умопомрачения, лаская друг друга поверх одежды и сходя с ума от желания. Они смыкали ладони на педсоветах, и сплетали пальцы в обычных, но ставших вдруг такими эротичными движениях. Они доходили до Ксюшиной квартиры, вваливались внутрь, и скидывали с себя одежду, порой даже не доходя до дивана, занимаясь любовью прямо на полу – как в тот первый раз.

Иногда Ксюше даже хотелось, чтобы Лена не уходила. Но она неизменно собирала одежду, целовала ее последним – самым сладким поцелуем – и прощалась до следующего дня. Как будто чувствовала и понимала: это следующий шаг. И время для него еще не пришло.

Странно, но в эти осенние месяцы Ксюшино сознание не билось привычно на две части, эти части вдруг начали вполне мирно уживаться друг с другом. Она по-прежнему замирала от счастья, видя Анастасию Павловну, но это не мешало ей целоваться с Леной. Она по-прежнему ловила каждый ее вздох и взгляд, но это не мешало ей кричать под Лениными руками и губами. Это просто было другое. Это просто было разное.

Наступила зима, и Ксюша полностью погрузилась в подготовку новогоднего праздника в школе. Она почти перестала видеться с Леной – все дни и вечера теперь проходили в компании активистов из числа детей, с которыми они придумывали и репетировали номера выступлений, искали костюмы, и готовили музыку.

В один из таких вечеров, когда солнце давно село, и за окном было темно, Ксюша одна сидела в кабинете и дописывала последние правки к сценарию. В дверь постучали, и в кабинет вошла Анастасия Павловна.

Ксюша рванулась вверх, вставая на ноги, но Анастасия Павловна только улыбнулась.

-Привет, Ксюшка. Я просто так зашла.

Она присела на стул напротив Ксюши, облокотилась локтями о столешницу, и снова улыбнулась.

-Мы так давно с тобой не разговаривали. Я соскучилась.

Господи, она – ЧТО? Ксюша судорожно сглотнула, и закусила губу. Наверное, послышалось. Не может быть, чтобы не послышалось.

-Ты будешь петь на празднике? – Спросила Анастасия Павловна.

-Не знаю, - выдавила из себя Ксюша. – Наверное, нет.

-Почему? Ты очень хорошо поешь. И песни у тебя очень глубокие и сильные.

«Соберись, тряпка! Просто соберись и отвечай ей! Иначе она просто развернется и уйдет, и все это закончится, едва успев начаться».

-Анастасия Павловна, - кажется, получилось. И голос не дрожит, и улыбка вполне искренняя. – Я свои песни почти не пою, потому что у меня их всего две штуки. Чаще пою чужое.

-А мне споешь?

Ксюша даже рот раскрыла от удивления. Спеть ей? Зачем?

-В смысле? Сейчас?

Анастасия Павловна кивнула. Ксюша молча смотрела на нее, и силилась понять. Зачем она пришла? Зачем сидит здесь, напротив, и смотрит так пристально? Почему у нее такие грустные и печальные глаза?

Она протянула руку и взяла гитару. Прошлась пальцами по струнам, проверяя настройку. Подкрутила. И снова прошлась.

Анастасия Павловна молчала, но взгляд ее неотрывно следил за Ксюшиными пальцами, и от этого взгляда все внутри леденело, превращалось в камень. Это ощущение… Как предчувствие, Предчувствие чего-то, с чем Ксюша едва ли сможет справиться, с чем едва ли сможет совладать.

-Что вам спеть? – Спросила она, левой рукой держась за гриф, а правой обнимая корпус гитары.

-Спой то, что ты любишь, - попросила Анастасия Павловна.

Ксюша вздохнула.

-Погасите пожалуйста свет. – Она увидела удивление на лице Анастасии Павловны и объяснила. – Эту песню поют только в темноте. Так нужно.

Она смотрела, не отрываясь, как Анастасия Павловна встает, идет к выключателю, и в сумерках возвращается обратно. Теперь ее едва было видно на фоне окна – только очертания, только запах, только доносящийся до ушей еле слышный звук дыхания.

Ксюша вздохнула еще раз, и пальцы ее заскользили по струнам, по памяти играя мелодию. Лорен Кристи – исполнитель ее юности. Под ее песни десятки Ксюшиных одноклассников покачивались в медленных танцах посреди актового зала. Это было время больших надежд, и больших разочарований.

You and I moving in the dark

Bodies close but souls apart

Shadowed smiles and secrets unrevealed

I need to know the way you feel

Она пела, не видя в темноте глаз Анастасии Павловны, но точно зная, что смотрит прямо в них.

I'll give you everything I am

And everything I want to be

I'll put it in your hands

If you could open up to me oh

Can't we ever get beyond this wall

'Cause all I want is just once

To see you in the light

But you hide behind

The color of the night

Да, так и было. Все те годы было именно так. Вся ее душа плакала и просила: «Увидеть тебя. Только один раз увидеть тебя». А теперь? Теперь она сама попросила выключить свет.

I can't go on running from the past

Lave has torn away this mask

And now like clouds like rain I'm drowning and

I blame it all on you

I'm lost - God save me...

'Cause all I want is just once

To see you in the light

But you hide behind

The color of the night

Она пела, и звуки разлетались по кабинету, отталкивались от стен и растекались по плечам. Зачем она попросила выключить свет? Почему? Не потому ли, что сегодня увидела во взгляде Анастасии Павловны что-то новое? Не потому ли, что какой-то частью своего уставшего сердца она четко поняла: что-то изменилось. И испугалась этого до безумия?

God save me

everything I am and

Everything I want to be

Can’t we ever get beyond this wall

Cause all I want is just once forever and again

I’m waiting for you

I’m standing in the light

But you hide behind the color of the night.

Please, come out from the color of the night

Пальцы сыграли последние такты мелодии, и ладонь опустилась на струны. Ксюша сидела, закрыв глаза. Ее сердце билось часто-часто, и его биение отдавалось по всему телу: в висках, в губах, в коленях.

-О чем эта песня? – Тихо спросила Анастасия Павловна. – Расскажи мне.

-Мы двигаемся в темноте, - сказала Ксюша хрипло, - мы слишком далеко друг от друга. И я боюсь узнать, что ты ко мне чувствуешь. Все, что у меня есть, я опускаю в твои ладони. Препятствие между нами непреодолимо. Все, что я хочу – это еще раз тебя увидеть. Но я не посмею об этом просить.

Она сидела, оглушенная, и пыталась продолжить, но не могла. Это снова произошло: та сила, та невидимая энергия, которая летала между ними и тянула их друг к другу. Она снова пришла, и тащила, влекла вперед, побуждала встать, подойти, опуститься на колени, и просто посмотреть вверх. Просто посмотреть и сказать.

-Ксюша…

Ее голос был испуганным – таким же, как тогда, в лагере, и дрожащим, и бесконечно любимым.

-Анастасия Павловна, - еле-еле, тяжело выдавливая слова, сказала Ксюша. – Я…

И в эту секунду дверь открылась. Зажегся свет. Его ледяные лучи проникли даже через закрытые глаза, заставляя зажмуриться еще сильнее.

-Ой, простите, - улыбнулась с порога Лена. – Я думала, ты домой ушла, а дверь забыла запереть.

Через мгновение Ксюша открыла глаза. Как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как Лена кивает Анастасии Павловне, и задает вопрос:

-Привет, Насть! А ты что тут делаешь?

Stop

Forvard. Play.

-Ты знала, что Лена ревновала тебя ко мне? – Спросила Ася, и Ксения удивленно посмотрела на нее.

Конечно, она знала. Только слепой не заметил бы – особенно в тот вечер, когда они с Асей сидели в темноте ее кабинета, и вошла Лена, и практически сразу зашла за спину Ксении и положила руки на ее плечи. Ксения тогда сидела – ни живая, ни мертвая, и пошевелиться не могла.

-Да, - сказала Ксения вслух, сильнее заворачиваясь в простыню. – Она постоянно говорила, что это не так, но… Я знала, конечно.

Ася смотрела на нее – грустно и как будто настойчиво. Словно ждала еще каких-то слов. Странно было видеть царапины на ее щеке, и сжатые поверх ткани покрывала ладони. Она вдруг встала со стула и подошла к Ксении. Одной рукой придержала покрывало, а другую положила на ее макушку. Положила – и погладила. Затем погладила щеку, подбородок. И надавила, побуждая поднять лицо вверх.

-Мне было очень трудно, Ксюшка, - сказала она замершей Ксении. – Ты хочешь спросить, нравилось ли мне, что ты спала с ней? Нет. Мне совсем это не нравилось.

Она улыбнулась жалко и растерянно, и опустилась вниз, на пол, прижимаясь щекой к Ксениному колену.

Back. Play.

Ася ходила туда-сюда по темному коридору школы, и никак не могла заставить себя отправиться домой. Делала несколько шагов к Ксюшиному кабинету, из-под двери которого выбивался свет, останавливалась, и шла обратно. Потом снова разворачивалась и шла к кабинету, и снова возвращалась назад.

-Сотникова, ну что ты как ребенок, в самом деле? – Думала она. – Просто зайди и поздоровайся. Выпей с ней чаю, раз уж тебе так хочется, и иди домой.

Но почему-то «просто» не получалось. Ася уже не раз ловила себя на мысли, что завидует Лене: как это у нее получается? Легко и свободно общаться с Ксюшей, держать ее за руку, улыбаться ей. Сама Ася так не могла.

Весь август она ощущала это: сосущее чувство под ложечкой, словно незаконченная мысль, недоговоренная фраза. Понимала: что-то произошло в их отношениях с Ксюшей, и боялась этого до безумия.

Эта девочка… Почему она вдруг стала так много думать о ней? Нет, не то чтобы она занимала все ее мысли, но отчего-то появлялась в них все чаще и чаще. Приходилось признать: Ксюша нравится ей. Очень нравится. Она совсем не отказалась бы иметь такого друга. Но дружить с девочкой, которая так откровенно и сильно в тебя влюблена? Невозможно. Немыслимо.

А с другой стороны, влюблена ли она до сих пор? Ася сходила с ума от невозможности узнать точно. Ведь в школе все было очевидно, а теперь? Теперь она все дни проводит с Леной, а, возможно, и не только дни, но и ночи. Зная Ксюшу, едва ли она стала бы это делать, не испытывая никаких чувств. Значит что? Значит, теперь она влюблена не в Асю? Значит, теперь – Лена?

Ася вздохнула и сделала очередной круг по коридору. Стук ее каблуков гулко разлетался по пустому пространству. Она начала злиться.

-Сотникова, ну прекрати ты уже этот детский сад! Какая разница, в кого там Ксюша влюблена? Это тебя вообще никак не касается. Просто зайди и поздоровайся. И иди наконец домой.

Быстро, пока не успела испариться злая решимость, Ася преодолела несколько метров, остающихся до кабинета, и постучала в дверь. Заглянула. Ксюша сидела, сгорбившись, за столом, и что-то писала, наморщив сосредоточенно лоб. В ответ на стук она подняла голову и зелень ее глаз блеснула – не то радостью, не то испугом.

-Привет, Ксюшка, - сказала Ася. И добавила вдруг абсолютно честно. – Я просто так зашла.

Она с радостью увидела, как Ксюша улыбается и кладет ручку на стол. Что ж, по крайней мере, ее не выгоняют. Уже хорошо. Вот только что делать дальше?

В кабинете было светло. Даже, пожалуй, слишком светло – ярко горела люстра на потолке, и настенные бра добавляли света. Интересно, сколько денег потратила Ксюша, чтобы сделать эту комнату пригодной к существованию? На Асиной памяти здесь были старые отваливающиеся обои и крашеный голубой краской потолок. А теперь – сплошная белизна и беж, затейливые узоры на потолке, смешные шкафчики с окантовкой. И стол – большой письменный стол, весь заваленный бумагами, блокнотами, какими-то схемами и графиками. А за столом – Ксюша. Темные волосы собраны на затылке в хвост, но несколько прядей вырвалось из-под резинки, и спадают на уши. Зеленые глаза – господи, какие глаза! – смотрят ласково и насмешливо. Острый подбородок, упирающийся в высокий ворот белого свитера. Длинные тонкие пальцы, ухоженные, но без колец, с коротко остриженными ногтями.

«Да садись же ты уже!»

Ася вздрогнула, и быстро села на стул с другой стороны стола. Коленям места уже не хватило, и пришлось сидеть в пол оборота. Ей вдруг стало очень весело.

«Старая дура. Поговори с девочкой. Ты же так этого хотела».

-Мы так давно с тобой не разговаривали, - сказала Ася, улыбаясь. – Я соскучилась.

Ксюша закусила губу. Интересно, это от того, что ей неприятно? Или почему?

«Давай, спроси у нее что-нибудь».

-Ты… Будешь петь на празднике?

«Отличный вопрос, Сотникова. Пять баллов. Ты не просто старая дура. Ты дважды старая дура».

-Не знаю, - удивленно ответила Ксюша. – Наверное, нет.

-Почему? Ты хорошо поешь, и песни у тебя красивые.

«Господи, Настя, ты явилась к ней в кабинет, чтобы сообщить, что она хорошо поет? Да ладно тебе! Очнись уже, господи».

-Анастасия Павловна, - начала Ксюша, и Ася сжалась, готовясь к тому, что ее сейчас выставят за дверь вместе с ее дурацкими вопросами. Но Ксюша сказала другое. – Я свои песни почти не пою, потому что у меня их всего две штуки. Чаще пою чужое.

-А мне споешь?

Это вырвалось само собой, и Ася испугалась того, что сказала. Ксюша, впрочем, испугалась тоже. Даже назад на стуле отпрянула. Ну и черт с ней! Раз уж зашел так разговор, то что же теперь делать?

-В смысле? – Пробормотала Ксюша. – Сейчас?

Очень хотелось сказать: «нет». Не сейчас, а когда-нибудь потом, и вообще, мне уже пора, я просто так заходила, а дома куча дел, и завтра на работу рано вставать, и…

И Ася просто кивнула. Черт бы побрал все на свете, имеет она право хотя бы на полчаса просто делать то, что хочет?

Ксюша пожала плечами, и потянулась за стоящей в углу кабинета гитарой. Ася, затаив дыхание, наблюдала, как она устраивает гитару на бедре, как аккуратно и нежно проводит пальцами по струнам. Как кончики пальцев цепляют одну из струн, отпускают и цепляют снова. Это было… завораживающе. Очень красиво. И очень нежно.

-Что вам спеть? – Услышала Ася, и увидела, как правая Ксюшина рука обнимает изгиб гитары и легонько его поглаживает.

-Что хочешь, - ответила она. – Спой то, что ты любишь.

Пальцы снова прошлись по струнам, и Ася могла бы поклясться, что услышала их вздох!

-Погасите пожалуйста свет, - попросила Ксюша. – Эту песню поют только в темноте.

Ася послушно встала и нажала на выключатель. Кабинет погрузился в мрак, разбавляемый белесыми проблесками за окном. Было так странно сидеть в темноте, в теплой комнате, ощущая, что за окном – зима, снежные сугробы, и, наверное, ветрено. И тихо. Такая тишина, что в ушах что-то позвякивает – может быть, отдаленно доносящиеся звуки падающих за окном снежинок.

Ксюшу почти не было видно в темноте – и Ася вся превратилась в слух. Но уже после первых звуков мелодии, ей показалось, что глаза вполне различают скольжение пальцев по струнам, и движения ладони, то и дело обхватывающей гриф.

А потом к мелодии добавился голос. И звуки его и музыки слились в единое целое, толчками проникая прямиком в горло и растекаясь в груди. Ася как будто пила эти звуки, впитывала их в себя, наслаждалась ими.

Ты и я блуждаем в темноте.

Наши тела так близко, но души так далеко.

Спрятанные улыбки, нераскрытые секреты.

Мне так нужно знать, что ты сейчас чувствуешь…

Она закрыла глаза, но музыка никуда не исчезла. Теперь она обволакивала тело, сжимала плечи, гладила спину. На мгновение затихла, и снова ворвалась внутрь.

Я отдаю тебе всю себя.

Я отдаю тебе все свои мечты.

Я положу это в твои руки.

Если бы ты могла раскрыться передо мной…

Неужели мы никогда не преодолеем это?

И как будто волнами. Вверх – вниз. Вниз – вверх. Словно что-то поднимается, зреет, и обрушивается сверху, сбивая с ног и дыхания. Словно все никогда уже не будет как раньше. Как откровение. Как какая-то новая, еще не придуманная, вера.

Потому что все, чего я хочу – это всего лишь раз увидеть тебя на свету.

Но ты прячешься в цвете ночи.

Я не могу отделаться от прошлого.

Любовь навсегда сорвет маски.

Я словно облака, словно дождь.

Я падаю, и ты виновата в этом.

Я потеряна. Господи, помоги мне!

Музыка оборвалась, и Асю словно выбросило на берег. Обессиленную, распластанную, задыхающуюся.

-О чем эта песня? – Спросила она, не заботясь о том, КАК это прозвучит. Услышать ответ в эту секунду было самым важным в ее жизни.

И Ксюша ответила.

-Мы двигаемся в темноте. Мы слишком далеко друг от друга. И я боюсь узнать, что ты ко мне чувствуешь. Все, что у меня есть, я опускаю в твои ладони. Препятствие между нами непреодолимо. Все, что я хочу – это еще раз тебя увидеть. Но я не посмею об этом просить.

«Нет», - хотелось крикнуть ей. В песне было совсем не так! Там было много боли, но и надежда была тоже! Надежды на то, что однажды мы сумеем выйти из-под покрова тьмы, и увидеть друг друга. Может быть не сейчас, может быть, даже в следующей жизни, или в прошлой, или просто в другой, но там была, была надежда!

Асе так сильно хотелось сказать это. Так сильно, что она вся подалась вперед, и губы разомкнула, но почему-то не могла выдавить из себя ни звука. Она знала, что Ксюша смотрит на нее сейчас, и знала, что ее сердце колотится так же быстро, как ее собственное.

-Ксюша…

-Анастасия Павловна…

И в это мгновение. В это маленькое, очень маленькое мгновение, Ася поняла. Она не смогла бы объяснить себе, как. Этому вообще не было никакого разумного объяснения. Но она поняла: Ксюшу она потеряла. Она ее больше не любит.

И в следующую секунду пришла Лена. Включила свет, прогнала мрак и темень, но Ася хорошо знала: это был не тот свет, которого так хотелось в песне. Тоже свет, да, но чей-то хужой… Не ее, не Асин.

-Насть, а что ты здесь делаешь? – Спросила Лена, заходя за Ксюшину спину и опуская руки ей на плечи. – Да еще и в темноте сидите?

Очень сложно было оторваться взглядом от этих сжимающих плечи ладоней. От выражения Ксюшиного лица, которое вдруг стало почти счастливым. От той близости, что скользила между ними и очень чувствовалась даже со стороны.

«Это было твое. А теперь – нет».

Она молча встала, и вышла из кабинета. Шла по темному коридору, плотно сжав губы, и чеканя шаг.

«Все правильно. Все верно. Так и должно быть. И это случилось бы рано или поздно, так или иначе».

Забрала в своем кабинете пальто, намотала на шею шарф, вышла на улицу,

«Все правильно и верно. Только, черт возьми, почему тогда так больно?»

Forvard. Play.

Ася сидела на полу, подогнув под себя ноги, и упираясь щекой в Ксюшино колено. Она очень устала – устала от этого кажущегося теперь бессмысленным разговора, от бессонной ночи, и, кажется, просто от жизни.

Почему нельзя просто, вот прямо сейчас, поднять голову и сказать Ксюше, честно сказать, открыто: «Я люблю тебя»? Почему Ксюша не может просто поверить в то, что это возможно, в то, что это действительно так? Почему?

-Почему тебе это не нравилось? – Спросила Ксюша. – Я думала, тебе все равно.

Ася вздохнула. Добавить к нагромождению лжи еще одну? Или сказать наполовину, но все-таки правду?

-Потому что я не понимала таких отношений, и если с тобой на тот момент мне все было уже ясно, то представить в этом Лену было слишком сложно.

Она все-таки посмотрела вверх, и увидела в Ксюшиных глазах слезы. Господи, да сколько же еще боли придется ей вынести?

-Тогда я не понимаю, - воскликнула Ксюша. – Почему тогда, потом, когда все это произошло, ты позвонила именно мне?

-Потому что мне больше некому было звонить.

Это было правдой. Чистой правдой – от первого до последнего слова, и это было одним из тех поступков, за которые иные люди винят себя потом всю оставшуюся жизнь.

-Я очень виновата перед тобой, - сказала Ася. – И самое главное в том, что позвонила тогда. Это была, наверное, самая большая ошибка в моей жизни.

-Почему? – Ксюша вдруг рванулась, и оказалось рядом, на полу. Встала на колени и схватила Асю за руки. – Почему?

-Да потому что я воспользовалась тем, что ты любила меня! – В отчаянии выкрикнула Ася, пытаясь вырвать руки назад, но Ксюша не дала: схватила еще крепче и сжала. – Я не могла, я не должна была этого делать. Я поставила тебя в ситуацию, в которой даже и выбора-то не было! И я ненавижу, ненавижу себя за это.

Слезы текли по щекам, поверх царапин, и отзывались дикой болью. Ася сжала губы, чтобы не разрыдаться еще сильнее, но это не помогало. Ксюша молча смотрела на нее и крепче и крепче стискивала ее руки.

-Тебе было так плохо эти годы, да? – Спросила она, и на ее лице Ася вновь увидела четырнадцатилетнюю школьницу, с ужасом ожидающую ответа.

-Нет, - торопливо сказала она сквозь слезы. – Нет! Мне не было плохо, Ксюшка, и из-за этого я ненавижу себя еще сильнее. Как ты не понимаешь? Если бы мне хотя бы было плохо, то я бы чувствовала, что все честно, но плохо мне не было!

Последние слова она прокричала. И в ту же секунду Ксюша рывком притянула ее к себе, обхватила руками, и принялась укачивать, словно маленького ребенка. Ася рыдала, уткнувшись носом ей в шею, и всхлипывала, и пыталась что-то говорить еще, но Ксюша только качала головой, и прижимала ее крепче и крепче.

-Я так люблю тебя, - сказала она вдруг. – Я так тебя люблю…

Потом, когда Ася успокоилась и перестала всхлипывать, они одновременно принялись подниматься с пола. Оглядели друг друга, как будто другими глазами, и, посмеявшись, принялись обрабатывать раны. Асины царапины на лице, Ксюшины кровоподтеки на лодыжках. Вытирая с пола кровавые пятна, Ася то и дело кидала взгляд на стоящую рядом Ксюшу. А Ксюша улыбалась. И казалось, что холода в ее зеленых глазах стало немного, совсем немножечко, меньше.

-Знаешь, - сказала вдруг она, и Ася замерла в ожидании продолжения. – Если бы я тогда поняла, что тебе это не нравится, я не стала бы с ней спать.

Усмехнулась каким-то своим мыслям, и ушла на кухню. Ася продолжила мыть пол.

Back. Play.

-Ковальская, выходи, долго тебя еще ждать?

Ксюша, спотыкаясь в наполовину натянутых джинсах, рванула к окну, выглянула и с трудом разглядела через зелень деревьев стоящую у подъезда Лену.

-Завадская, блин! Дай мне хоть штаны надеть! – Заорала она в ответ.

-По мне, так хоть голая, но выходи уже наконец!

Чертыхаясь, Ксюша застегнула джинсы, натянула первую попавшуюся под руки футболку, и, сунув ноги в шлепанцы, выкатилась по лестнице из подъезда. Лена ждала ее, притоптывая ногой от нетерпения.

-Ну и сколько можно собираться? – Спросила она, корча недовольную физиономию.

-Ты обалдела? – Вместо ответа спросила Ксюша. – Ты позвонила ровно 3 минуты назад. Ты действительно считаешь, что нормальный человек за это время может собраться?

-Нормальный не может, а ты – вполне, - засмеялась Лена. – Идем уже! Мы опаздываем.

-Да куда?..

Лена ухватила ее за руку и потащила за собой. Только бы не на очередной школьный сабантуй! Только бы не на какую-нибудь тусовку старых друзей. Никаких друзей в этот воскресный день Ксюше не хотелось совершенно.

-Ленка, да куда мы идем-то?

Все вопросы оставались без ответа. И только когда Лена свернула в очередной переулок, в Ксюшину голову стали закрадываться сомнения. Она знала эту дорогу. Да, она слишком хорошо ее знала.

-Ты обалдела? – Крикнула она, рывком отнимая руку, и делая шаг назад. – Куда мы идем?

-На день рождения, - Лена, казалось, даже внимания не обратила на эту вспышку. Продолжила ласково улыбаться. – Слышала о таких праздниках? Это когда нормальные люди собирают друзей, чтобы порадоваться дню, когда они появились на свет.

-На чей день рождения? – Сквозь зубы спросила Ксюша, хотя уже знала ответ.

-На Настин, чей же еще. Идем уже! Она пригласила нас обеих, если тебя волнуют эти интеллигентские заморочки.

Пригласила их обеих? Ксюша не верила своим ушам. Да как так может быть-то? Пригласила?

-Ты шутишь что ли? – Растерянно спросила она.

-Какие уж тут шутки, - Лена снова схватила ее за руку, и потащила за собой. – Мы и так опаздываем, а еще цветы надо купить. Так что давай шевелись.

Не верилось, но по всему выходило, что Лена правда не шутит. Они остановились у цветочной палатки, купили первый попавшийся букет (будь Ксюшина воля, она скупила бы все букеты, представленные в ассортименте, но Лена не дала), и побежали дальше.

А вот и знакомый подъезд, перед которым она провела очень, очень много времени в ожидании. Железная дверь, второй этаж, и – бело-черный звонок в квартиру.

-Успели, - удовлетворенно улыбнулась Лена, оглядывая Ксюшу с головы до ног и поправляя на ней футболку. – Звони.

-Сама звони, - пробормотала окончательно растерявшаяся Ксюша. Она едва почувствовала поцелуй в губы, которым наградила ее Лена, прежде чем дверь открылась.

Анастасия Павловна стояла на пороге и улыбалась им. И все сомнения исчезли, и страхи исчезли тоже. Ксюша рывком сунула ей букет и пробормотала что-то невнятное.

-У Ксенечки проблемы с вербальным выражением поздравлений, - объяснила Лена, обнимая Асю и запечатлевая на ее щеке поцелуй. – Поэтому я поздравляю тебя от нас обеих.

Не успев опомниться, Ксюша оказалась в квартире, а еще через секунду – в комнате с парадно накрытым столом, вокруг которого стояло всего пять стульев. Из кухни доносились звуки льющейся воды, из чего Ксюша сделала вывод, что часть гостей уже здесь.

-А Кира не приедет? – Спросила Лена, пересчитав стулья, и усаживаясь на один из них.

-Нет, - ответила Анастасия Павловна. – Ксюша, помоги пожалуйста достать вазу, она на самом верху стенки.

Ксюша рванулась вперед, едва не уронив по дороге несколько стульев, одним движением вскочила на табуретку, и глядя сверху вниз отдала вазу Анастасии Павловны.

Господи, какой красивой она была сегодня!

Крупно завитые локоны волос, собранные сзади лентой, длинное лиловое платье с открытыми плечами, и совершенно удивительное лицо – теплое, с отливающей мякотью кожей, с огромными, потрясающими глазами.

Теплая, да. Она была сегодня – средоточие всего тепла в этом мире. Тепло говорила, тепло двигалась, тепло пахла.

Гостей за столом и правда оказалось немного. Вскоре после Ксюши и Лены пришла какая-то подруга Анастасии Павловны, а еще через несколько минут в комнате появился мужчина.

Он вынес из кухни большое блюдо с курицей, обложенной отварным картофелем, водрузил блюдо на стол, и посмотрел на присутствующих.

-Денис, это Ксюша, - сказала Анастасия Павловна. – Ксюша, это Денис. Мой муж.

Если бы прямо сейчас весь верхний этаж вдруг решил обрушиться на них сверху, это произвело бы на Ксюшу меньшее впечатление. И дело было не в том, что «муж». А в том, что в этом стоящем рядом с ней мужчине она узнала ублюдка, которого когда-то ненавидела всей душой.

-Очень приятно, - кивнул Денис, протягивая Ксюше руку.

Она молча смотрела на него, но руки в ответ не подавала. Дождалась, пока опустит, и только потом сказала: «Симпатичная прическа. Очень вам идет».

Незаметно оказавшаяся рядом Лена дернула ее сзади за майку, и громко рассмеялась.

-Не обращай внимания, Ден, - сказала она, - Ксюша всем так говорит.

Она пинком подтолкнула Ксюшу к столу и сказала:

-Чего же мы ждем, товарищи? Пора бы начать застолье.

Странный это был праздник. Четверо женщин и один мужчина, казалось, весело проводили время: провозглашали тосты, раскладывали закуски, рассказывали веселые истории. Но одна из этих женщин молча смотрела на другую, даже не пытаясь спрятать напряженный, настороженный взгляд. Еще одна – постоянно пинала под столом эту первую, и, не добившись успеха, переходила к рассказу новой истории.

Денис ухаживал за всеми присутствующими дамами, но за Анастасией Павловной особенно: он то и дело опускал руку ей на плечо, предлагал блюдо с хлебом и поглядывал на нее собственническим взглядом.

Когда большая часть еды, вкуса которой Ксюша даже не почувствовала, была съедена, наступило время танцев, и Денис отправился за магнитофоном. Ксюша же нащупала сигареты в заднем кармане джинсов, и вышла в подъезд.

Она курила, стоя у перил, глубоко затягиваясь, и выдыхала дым – словно выплевывала. Сзади послышался треск открывающейся, а потом и закрывающейся двери.

-Ну и зачем ты меня сюда притащила? – Спросила Ксюша сквозь зубы, не оборачиваясь.

-Потому что я ее попросила.

Она дернулась, роняя сигарету на пол, и, обернувшись, попятилась.

-Анастасия Павловна…

-Протест ради протеста, да, Ксюш? – Анастасия Павловна вытащила сигарету из ее пачки, и, зажав ее двумя пальцами, замерла.

Прикрывая ладонью огонек, хоть ветра в подъезде не было и быть не могло, Ксюша дала ей прикурить. И закурила сама. Снова.

-Снова не впечатляет? – Спросила она, затягиваясь.

-Не особенно, - покачала головой Анастасия Павловна.

Тогда Ксюша согласно покивала, как будто это хоть что-то объясняло, и сделала еще затяжку.

«Заткнись. Просто заткнись. Не говори ничего».

Стиснув зубы от напряжения, она сосредоточила взгляд на руках Анастасии Павловны. На таких ухоженных, таких тонких, таких красивых руках. На одной из которых яркой синевой расцветал синяк.

-Зачем вы живете с человеком, который делает это с вами? – Спросила Ксюша, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. – Почему не найдете кого-то получше?

Анастасия Павловна посмотрела на нее и вздохнула.

-Тебе не кажется, что это не твое дело, Ксюш?

-Кажется. И все же?

Она чувствовала: еще немного, и сорвется. Но было нельзя. Нужно было держать себя в руках, поэтому Ксюша изо всех сил стиснула кулак – так, что ногти впились в кожу.

-Я люблю его, - сказала Анастасия Павловна, - наверное, я просто его люблю.

Кулак сжался еще крепче. Дверь снова скрипнула, и на площадку вышел Денис. Очень веселый и нетрезвый Денис.

-Что вы тут?... – Начал он, и оборвал себя на полуслове. Улыбаясь, посмотрел на сигарету, зажатую между пальцами Анастасии Павловны.

Ксюша затушила окурок в железной банке, привязанной проволокой к перилам. Молча смотрела, как Денис берет Анастасию Павловну за предплечье, и крепко сжимает, заставляя выронить сигарету на пол, и продолжая улыбаться.

-Руки, - не то сказала, не то прошипела она.

-Извини? – Все так же улыбаясь, он кинул на нее любопытный взгляд.

-Руки убери.

В ее груди клокотало что-то, и взрывалось, и разлеталось на осколки. Какие-то невидимые тиски сжимали плечи и горло.

Анастасия Павловна вскрикнула еле слышно, и тиски сломались.

Она ударила его в челюсть – тем самым, сжатым до крови кулаком. И в момент, когда костяшки ее пальцев соприкоснулись с его кожей, ощутила огромное, бесконечное, вселенское счастье.

Каким-то образом они вдруг оказались на полу. Катались по нему в полной тишине, нанося друг другу удары. В какую-то секунду Ксюшины пальцы схватили его волосы и изо всех сил дернули вверх, а потом вниз.

А затем пришла боль.

Ярость никуда не делась, и, наверное, именно поэтому Ксюша не потеряла сознания. Она слышала, как хрустнула кость в носу, ощутила вспышками боль в плече, в ребрах. И все закончилось.

Звуков по-прежнему не было слышно. Она видела открытый рот Анастасии Павловны – открытый, и какой-то искаженный, словно вывернутый. Видела светло-зеленый потолок комнаты, в которую ее принесли, и Ленино лицо – испуганное, с широко распахнутыми глазами. А потом все ушло, и осталась только Анастасия Павловна. И звуки вернулись.

Она сидела рядом с ней на полу – Ксюша лежала спиной на ковре, захлебываясь бьющей из носа кровью - и пыталась приложить к этой крови платок.

-Зачем? – Шептала Анастасия Павловна, и из ее глаз, размазывая косметику, текли слезы. – Господи, ну зачем?

-Я говорила ему, что если он сделает это снова – я убью его. И я убью.

Ксюша рванулась, пытаясь подняться, но Анастасия Павловна не дала: навалилась, рукой прижала к полу.

-Ксюшка, господи, ну зачем? – Прорыдала она, и слова вдруг пришли сами собой.

-Потому я люблю вас, - сказала Ксюша просто, и Анастасия Павловна вдруг отпрянула от нее, словно отпрыгнула. Но это было уже все равно.

-Потому что я люблю вас больше, чем саму себя, - повторила она, поднимаясь на ноги. – Вот почему.

Она шла, шатаясь, будто пьяная, и поддерживала норовящие упасть к ногам ребра. Кровь из носа заливала футболку, делая ее грязно-коричневой.

Откуда-то вдруг рядом появилась Лена. Схватила Ксюшу за плечи, и повела с собой. Ксюша не понимала, куда. Теперь, когда звуки вернулись, и стали вдруг очень громкими, почему-то стала пропадать картинка. Она не видела, куда идет, не видела, куда ступает ставшими непослушными ногами.

Но слышала она очень хорошо.

-Лена, там Вадик за тобой приехал. Может, он вас в больницу отвезет? Ленка, ты слышишь? Там твой муж с машиной.

Она почувствовала, как сжалась ладонь на ее плече, и тут же исчезла – будто ее и не было. Значит, муж. Ладно.

Звуки снова пропали.

Don't you cry tonight

I still love you baby

Don't you cry tonight

Ступенька. Еще одна. Еще. Ничего не видно, кровь как будто заливает глаза, и уши.

«Не плачь сегодня. Я все еще люблю тебя, детка. Не плачь сегодня».

Don't you cry tonight

There's a heaven above you baby

And don't you cry tonight

Улица дышит весной. И Ксюша дышит вместе с ней. По ровной дороге шаги даются легче, быстрее. Никого нет кругом – ни единого человека. Только небо над головой, и серый асфальт под ногами.

«Не плачь сегодня. Небесные крылья распускаются над тобой. Не плачь сегодня».

Это так правильно и так тепло. Даже продолжающая литься кровь, даже отрывающиеся ребра. Не плачь сегодня. Потому что все было правильно, и каждый получает то, что заслуживает.

И Ксюшино сердце спокойно, потому что она знает: все правильно. Все верно. Все так, как и должно быть.

Не плачь сегодня.

Потому что.

Все, что я делаю – я делаю для тебя.

Stop. Play.

-Детка? Детка! Черт, да что же это такое? Детка, ты слышишь меня? Открой глаза! Да вызовите кто-нибудь скорую наконец!

Stop. Play.

-Она здесь? Просто скажите – она здесь?

-Справки даем только родственникам.

-Да просто скажите, здесь ли она, черт бы вас побрал совсем!

Stop. Play.

-Иди, пожалуйста! Пожалуйста, я умоляю тебя, только на сегодняшний день, не трогай меня!

Stop. Noise. Play.

Она провела в больнице почти месяц. Сначала была операция на легком – его задел осколок сломанного ребра. Потом лечили искривление носовой перегородки. Потом надели на корпус бандаж, выдали коробку анальгина, и отправили домой.

Но домой она не пошла.

В гостинице им дали тот же номер, в котором два года назад они останавливались с Ирой – чем не насмешка? Джон помог ей разуться, улечься на кровать, и присел рядом.

-Хочешь, я схожу и заберу твои вещи? – Спросил он, держа ее за руку.

-Нет.

Он кивнул, соглашаясь. Все эти двадцать с лишним дней он провел с ней рядом – никого другого пускать в палату она не разрешила. Даже когда пришли родители – не разрешила тоже.

-Тебе нужно позвонить отцу, - сказал он, опуская ладонь на ее лоб в попытке определить, есть ли температура.

-Знаю.

-Давай я схожу и попрошу кого-нибудь забрать твои вещи? А ты позвонишь ему?

-Нет.

Они говорили так же, как все эти три недели: он пытался спросить, предложить, заставить – она отделывалась короткими словами в ответ. Смотрела в потолок – днем и ночью. Прислушивалась к чему-то – как будто к еле слышной музыке где-то в глубине.

Была послушной: спокойно ела все, что ей приносили. Спокойно принимала лекарства. Спокойно ходила на перевязки. А потом ложилась, и снова смотрела в потолок.

-Детка, - тихо сказал Джон, укладываясь рядом с ней на кровать. – Ох, детка…

Stop. Play.

Мир вокруг был таким теплым и таким ясным. Ксюша понимала: впервые за долгие годы она вдруг позволила себе выдохнуть. Лежала молча на кровати, перемалывая в голове ненужные мысли, улыбалась про себя, и снова лежала.

Впервые за долгое время она не искала смысла, не задумывалась о причинах, и не размышляла о будущем. Словно давала себе передышку, время прийти в себя.

И это время пришло. На пятый день жизни в отеле она проснулась, открыла глаза и поняла, что отдых закончился. И снова началась жизнь.

-Да неужели, - хмыкнул сидящий на подоконнике и курящий какую-то немыслимо-длинную сигарету Джоник. – Решила вернуться?

-Похоже, что так.

Она с трудом сползла с кровати, держась рукой за грудь, и охнула от боли.

-Разве таким травматикам как я не положены наркотики? – Спросила, отбирая у него сигарету, и глубоко затягиваясь.

-Думаю, таким идиоткам как ты точно не стоит курить, пока ребра не срастутся, - улыбнулся Джон.

-Да, точно не стоит.

Она смотрела в окно, и раз за разом втягивала в себя горький дым. Все было так похоже и непохоже одновременно. Когда из этого номера уезжала Ирка, было синее небо, и яркое солнце. А сейчас – только тучи и мелко накрапывающий дождь.

-Что будет дальше, детка? – Спросил Джон, и она пожала плечами.

-Я еще не решила. Нужно решить сейчас?

-Нет. Наверное, нет.

О том, что произошло, они смогли поговорить еще через неделю, когда боль в ребрах стала не такой яростной, а синяки на лице окончательно сошли на нет.

Вышли на улицу, брели под руку к Кубани, вдыхали запах весенних цветов, и разговаривали.

-Все было правильно, - сказала Ксюша, отвечая на незаданный вопрос. – Самое смешное, что я абсолютно в этом уверена. Каждый получил то, что заслужил, только и всего.

-И ты?

-И я. Я не должна была лезть в ее жизнь. Не должна была вмешиваться. Но вмешалась, и это был мой выбор. Так что все честно. Она выбирает себе этого мужика, и получает побои. Я заступаюсь за нее без спроса, и получаю то же.

-Звучит как-то фатально, - заметил Джон.

-Нет.

Ксюха остановилась резко, и заглянула в его лицо.

-Не фатально, Джоник. Совсем нет. Я поняла теперь, что она пыталась мне объяснить. Есть просто выбор, и есть последствия этого выбора. И за свою жизнь каждый отвечает сам.

Это прозвучало резко и горько – Джон даже поежился.

-Что ты хочешь этим сказать?

-Я хочу сказать, что у меня теперь развязаны руки. Я пыталась поступать так, как считала нужным, как считала правильным. Пыталась заботиться о чужих чувствах. И это было глупо, потому что в нашем мире это просто не работает. Всем плевать на самом деле, вот что я знаю теперь совершенно точно. Каждый просто живет так, как он хочет, и все. А уж принимать это или нет – это дело тех, кто рядом. Хотят принимать – ладно. Их выбор. Не хотят – пускай.

-Подожди, - он схватил ее за руку и сжал испуганно. – Ты пытаешься объяснить мне, что теперь тебе все равно, как другие будут реагировать на твои поступки? И она тоже?

Ксюха опустила глаза. Улыбнулась, и подняла их снова.

-А ее больше не будет, Джон. Ее в моей жизни больше никогда не будет.

Forvard. Play.

-Мы с матерью чуть с ума не сошли, нас не пускали к тебе, потому что ты не хотела! Что это значит, Ксения?

-Я скажу тебе, что это значит, папа. Это значит, что последнее, чего я хотела в больнице – это выслушать еще одну тираду о том, в чем я оказалась недостойной твоей фамилии. Это значит, что ты можешь идти в задницу вместе со своими принципами и установками, которые ты долгие годы впихивал мне в голову. Ты научил меня драться, научил быть сильной, смелой и хрен знает какой еще. Но вот тому, что такое любящий отец, ты меня научить не сумел.

Forvard. Play.

-Господи, Ксюшка! Боже мой, я так волно…

-Мне нечего тебе сказать.

-Но ты можешь меня хотя бы выслушать? Я хочу объяснить!

-Мне не нужны твои объяснения. Все ясно и так.

-Пожалуйста… Послушай…

-Нет. Дай мне руку. Чувствуешь? Это сердце тоже многое ощущает. И понимает многое. Например, то, что ваш мир мне не подходит. Я думала, что этот мир – единственно правильный, и что я должна постараться стать его частью. Но нет. Мир, в котором женщина живет с мужчиной, который ее бьет – это не мой мир. Мир, в котором скучающая жена заводит любовницу, чтобы пощекотать нервы себе и мужу – это не мой мир.

-Откуда ты…

-Молчи. Оно многое понимает, так? Ты никогда не смогла бы проводить со мной столько времени, если бы он не знал. А теперь разворачивайся и вали отсюда ко всем чертям. Тебя никогда не было. Я не помню, кто ты. И не хочу этого помнить.

Forvard. Play.

-Значит, вот что ты решила? ЭТО – твое решение?

-Да.

-Ты идиотка! Просто идиотка! Ты собираешься сломать жизнь человеку, который заслуживает всего самого хорошего в этом мире! И зачем? Всего лишь от того, что тебя загрызло собственное одиночество? А ты подумала о том, как ты будешь жить с этим потом? Сможешь ли выносить сама себя, зная, ЧТО ты сделала? Ты бьешь ее снова и снова, это будет уже третий раз. Третий раз, Ксень! Сколько же еще слез она должна пролить, прежде чем ты остановишься?

-Кто знает, что будет завтра? Возможно, мы будем жить долго и счастливо, а, может, и нет. Откуда тебе знать?

-Я знаю тебя! И знаю, что это лишь очередная передышка, которая закончится так же, как заканчивались все предыдущие. Ты никого не щадишь, идешь по трупам, и то, что себя ты не способна щадить тоже, не делает тебя лучше.

-Для тебя это новость? Я думала, мы выяснили это еще много лет назад, и ты знаешь про меня больше, чем кто-либо еще в этом мире.

-Да, детка, все так. Но всему есть предел. И в твоем случае этот предел настал сейчас. Остановись. Я прошу тебя, остановись, пока еще можешь, пока еще не разрушила то последнее, что в тебе еще осталось живого. Пока не сотворила то, что уже невозможно будет исправить. Я прошу тебя - остановись.

-Нет.

Forvard. Play.

Она уезжала из Краснодара рано утром. Сидела на лавочке, положив рядом сумку, и торопливо писала что-то на вырванных из блокнота листках. Лицо ее то и дело кривилось от подступающих слез, но слез не было. Только боль – бесконечная боль, отдающаяся в груди тупыми ударами.

«Да святится имя твое».

Я не знаю, прочитаете ли вы это, или отправите в мусорный ящик, но почему-то прямо сейчас для меня важно скорее сказать, нежели чтобы меня услышали.

Я все поняла. И я больше не боюсь. Вы появились в моей жизни слишком давно для того, чтобы продолжать бояться. Если бы я могла, то очень многое сделала бы по-другому, но кто считает наши ошибки? И кто вправе решать, как и за какую ошибку нас наказывать?

Я получила сполна. Я так сильно хотела в ваш мир, так сильно мечтала на секунду прикоснуться к вашей жизни, что совсем забыла о том, каким мучительным и горьким может быть это прикосновение для нас обеих.

Вы для меня – это больше, чем жизнь. И больше, чем смерть. И больше, чем что-либо еще в этом мире. Эти секунды, в которые вы были рядом, я сохраню навсегда. И они были, я точно знаю: были, потому что как бы там ни было, я всегда знала, когда вы смотрите на меня, когда вы слышите меня, когда чувствуете меня.

Прошу вас, умоляю вас только об одном – будьте счастливы. Найдите то место, то время и того человека, с которым вы сможете быть счастливой – и будьте, пожалуйста, будьте счастливы! Я отдала бы целую жизнь за то, чтобы увидеть счастье в ваших глазах.

У вас все получится, и все будет хорошо. Вы справитесь с любой бедой, появившейся на горизонте. Я не хочу, чтобы вы плакали. Я не хочу, чтобы вам было больно. Я хочу, чтобы вы улыбались.

Помните этот день, первое сентября, когда на линейке я подошла к вам и подарила букет цветов? Помните выпускной, на котором цветы подарили мне вы? Эти мгновения я заберу с собой. Одно – как вершину нечеловеческого счастья. Второе – как глубину человеческого горя.

И все это – вы. Счастье и горе. Жизнь и смерть. Любовь и отчаяние. Больше чего бы то ни было в этом мире.

Я люблю вас, Анастасия Павловна.

Прощайте.

Она сложила листки вдвое. Где-то очень близко услышала гудок подходящего поезда. И торопливо написала на обороте:

«Если случится, что вы вспомните обо мне, и вам будет грустно, помните: самая лучшая песня у Guns N’Roses – это Don’t cry».

Письмо отправилось в почтовый ящик, а Ксения Ковальская по железным ступенькам забралась в поезд.

Шел две тысячи четвертый год. До прибытия поезда в Москву оставалось немногим более суток.

Stop

Back. Play.

-Насть, ты слышишь меня вообще? Я сказала, что выхожу замуж, а ты уставилась в свои сочинения, и даже голову не поднимаешь!

Ася удивленно глянула на Лену, с трудом оторвавшись от раскрытой тетради в линейку, и с еще большим трудом сдержав гримасу. Конечно, гримаса не относилась к Лениной новости – она относилась к тому, что было написано в этой тетрадке с зеленой обложкой.

-Я тебя поздравляю, - устало улыбнулась она. – Неужели Вадик все-таки тебя уговорил?

-Ой, да они меня всем колхозом уговаривали, - рассмеялась Лена, усаживаясь на краешек Асиного стола. – Две мамы, два отца, четыре бабушки и бесчисленное количество тетушек. Как же тут устоять?

Ася только плечами пожала. Ее никто никогда не уговаривал выйти замуж, поэтому она не смогла бы ответить, можно устоять в такой ситуации, или нет. Оба раза, когда она выходила замуж, это было нечто само собой разумеющееся – без предложения, без обручального кольца. Просто отношения доходили до пика «свадьба», переваливали через него, и постепенно начинали катиться с обрыва.

-Какую дату назначили? – Спросила Ася, увидев, что Лена удивленно смотрит на нее уже какое-то время и точно ждет новых вопросов. Как будто политес не соблюден до конца, ведь положено же в ответ на такие новости спрашивать, когда свадьба, где пройдет, какое платье планируется, и нет ли в скорой женитьбе каких-нибудь пикантных обстоятельств.

-Не знаю, мы еще заявление не подали, - безразлично ответила Лена, продолжая удивленно смотреть. – Скорее всего в мае будет.

-Чтобы всю жизнь маяться?

Лена захохотала, приняв Асины слова за шутку, а та говорила вполне серьезно. Первый из ее браков был заключен именно в мае, и поговорка сработала в их случае на все сто процентов. Вначале была большая любовь, потом не стало никакой, а после – осталась одна маета, когда и разойтись не получается, и вместе жить не выходит.

Ася зябко поежилась и поплотнее завернулась в длинную махеровую шаль – несмотря на март месяц, из окна дул холодный воздух, проникал внутрь через поры кожи и намерзал льдинками на сердце.

Эта зима была слишком длинной. Краснодар словно впал в спячку, притормозив свой темп и пыл почти до нулевой отметки. Бесплотные тени медленно передвигались по улицам, металлические коробки автомобилей плевались выхлопными газами и, будто встряхиваясь, скидывали с себя по утрам снег. Наверное, все дело было в том, что за лето люди успевают глубоко погрузиться в иллюзию естественности и наличия смысла. Осенью эта естественность потихоньку отпадает, по кусочку, будто стирается защитный слой, и к зиме все приходят беззащитно-обнаженными, и оттого – печальными и тоскливыми.

-Что ты читала, когда я сообщила тебе свою радостную новость? – Спросила Лена. – У тебя такое лицо было, как будто тебе очень хочется кого-нибудь убить.

-А мне и хочется, - вздохнула Ася. – Вернее, мне в данном случае, видимо, больше ничего не хочется.

Она взяла тетрадку за края, перевернула и показала Лене.

-Полюбуйся.

Поверх разлинованных листов, сразу на двух страницах, крупными синими буквами было написано: «Писать сочинение про педофила считаю ниже своего достоинства».

Лена взяла тетрадь, и рассмотрела надпись со всех сторон. Аккуратный почерк, красиво выведенные буквы, и только глубокие бороздки, оставленные при надавливании ручки, выдавали нервозность автора.

-Насть… В каком-то смысле она права.

Да конечно, права. Асе и возразить-то на это было нечего: она и сама так думала. Какой черт дернул директора включить в программу этот роман? Зачем он настоял на том, чтобы дети, пусть даже и из одиннадцатого класса, написали по нему сочинение? Это же эротика, господи, чистая эротика, и что кроме эротики смогут увидеть там дети?

-Делать-то что, Лен? – Тяжело и грустно спросила она. – Двойка? Поход к директору? Мне порой кажется, что мы бегаем по кругу вокруг Ксюши, а она лишь кнутом пощелкивает, потому что знает, всегда знает, что будет дальше, и как заставить нас продолжать.

-Не нас. Тебя.

-Меня, да. Тяжко признавать, что двадцативосьмилетнюю тетку заставляет плясать под свою волынку какая-то школьница.

Ася вытащила из стакана ручку с красной пастой, решительно сняла колпачок, и начертала под надписью в тетради: «2». Подумала, и добавила: «Выбери любое произведение из тех, что мы проходили за последний год, и напиши сочинение по нему. Оценка будет на балл ниже».

-Я думала, ты напишешь «Родителей в школу», - удивилась Лена, все это время смотрящая за движением Асиной ручки сверху вниз.

-Нет, - Ася захлопнула тетрадку и отправила ее в стопку таких же – зеленых. – Это тоже будет бег по кругу, потому что она ожидает от меня именно этого.

Она оставила шаль на стуле, надела демисезонное пальто, собрала в объемную сумку еще не проверенные тетради, и вместе с Леной вышла из школы. На углу они распрощались – Асе нужно было прямо, Лена же сворачивала влево, в сторону частного сектора, туда, где несмотря на холод уже вовсю набухали почки на молодых вишнях и абрикосах.

Цокали по асфальту каблуки туфель-лодочек, холодил шею белоснежный шелковый шарф, и трещали где-то вдалеке ветки деревьев, колышущихся от налетающего ветра.

Все эти звуки отбивали какой-то знакомый ритм, какие-то строчки, и в конце каждой неизменно забирались интонационно вверх, усиливая тоску.

Это был Бродский, конечно – любимый Асин поэт, его стихи она умела находить во всех звуках, какие только попадались ей по дороге.

Когда теряет равновесие твое сознание усталое,

Когда ступеньки этой лестницы уходят из-под ног как палуба,

Когда плюет на человечество твое ночное одиночество,

Ты можешь размышлять о вечности и сомневаться в непорочности

Идей, гипотез, восприятия произведения искусства,

И, кстати, самого зачатия Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности с глубокими ее могилами,

Которые потом, за давностью, покажутся такими милыми.

Что же, Бродский, по-видимому, и правда нашел выход в том, чтобы уйти в себя и искать ответы там, отталкиваясь от сомнений, а не от уверенности. В последние годы Асе все чаще приходило в голову, что это и правда единственный выход. Ставить под сомнение все, чему учили, все, о чем говорят – ведь только из чистого нуля, из ничем незамутненного разума может родиться истина.

У двери в квартиру она долго рылась в сумке в поисках ключей, в очередной раз кляня себя за забывчивость: сколько раз по утрам она решала складывать ключи в наружный карман, и ровно столько же раз забывала это сделать и кидала второпях в огромное сумочное нутро, где ключи неизбежно терялись.

Наконец, дверь была открыта, и Ася вошла внутрь, привычно прислушиваясь. Кажется, Андрея не было дома, а вот из комнаты Кирилла доносились громкие звуки музыки. Она не разуваясь подошла к приоткрытой двери и прислушалась. Сын подпевал – его детский, звонкий голос, невпопад и не в такт пытался повторять слова песни, но то и дело сбивался на какой-то вой. От этого воя у Аси кожа похолодела.

Первые секунды она не могла разобрать, что он поет – настолько странно звучала эта какофония звуков из магнитофона и Кириллова собственного голоса. А когда догадалась – вздрогнула. Сын стащил из гостиной кассету «ДДТ» - новую кассету, совсем недавно подаренную им друзьями, и вовсю подпевал Шевчуку.

Горсть тепла после долгой зимы

Донесем. Пять минут до утра

Доживем. Наше мое вины

Поглощает время-дыра.

«Время – дыра» он спел как «времядыра» - слитно, видимо совершенно не понимая – и слава Богу! – значения этих слов, собранных вместе. Ася зажала себе рот ладонью, и отступила обратно к прихожей. Помедлив секунду, она изо всех сил хлопнула дверью, и, громко топая, сделала несколько шагов.

Музыка немедленно прекратилась – видимо, Кирилл лежал на полу вместе с магнитофоном, держа палец на кнопке, и был готов в любой момент нажать на нее.

-Кирюш, я дома! – Крикнула Ася нарочито-бодрым голосом. – Иди возьми сумку.

Он появился только через минуту – вышел из комнаты как всегда нахмуренный, молча прошаркал тапочками до прихожей, ухватил сумку за лямки, и унес ее в гостиную. Ася смотрела на него – такого маленького, такого беззащитного, и такого злого, и понять не могла, куда же делся ее нежный добрый малыш, который всегда так ласково целовал ее щеки и зарывался маленьким носиком в волосы?

Впрочем, она знала – куда. Уже почти год прошел с тех пор, как она совершила большую ошибку, взяв Кирилла с собой в горный лагерь. Год прошел, но ничего не изменилось. Отрава, впрыснутая Ксюшей, продолжала разъедать его маленькое тело и душу, и с каждым днем она все больше и больше отдаляла сына от матери, а мать от сына.

Наверное, осенью еще можно было что-то исправить, прими Ася другое решение, но теперь было уже поздно что-либо менять, и оставалось только надеяться, что все как-то наладится само собой.

Пока она переодевалась, Кирилл снова ушел в свою комнату, и закрыл дверь. Ася осторожно поскреблась по ней ногтями.

-Кирюш, есть хочешь? Давай я оладушек нажарю.

-Я читаю, - услышала она приглушенное, и, решившись, вошла внутрь.

Сын сидел на самом краешке тахты, с книжкой в руках, и со злостью смотрел на нее снизу вверх. Она решила не обращать внимания – может быть, удастся хотя бы на этот вечер сохранить иллюзию нормальных отношений?

-Что ты читаешь? – Спросила, присаживаясь рядом.

Кирилл молча закрыл книгу, и показал обложку.

«Куприн. Гранатовый браслет».

О, господи. И здесь она. Почему так вышло, что за этот год она умудрилась проникнуть так крепко и плотно в Асину семью? Эти Кирилловы пробежки по утрам, этот бесконечный Майн Рид на полках, этот взгляд исподлобья, а теперь еще и это.

-Хорошая книжка? – Спросила Ася, мысленно ругая себя за дрожащий, будто верхние ноты альтов, голос.

-Хорошая.

Он отодвинулся от нее, и продолжил читать. А она молча сидела рядом, и думала о том, что сына она, кажется, окончательно потеряла.

Forvard

-Не забудьте: сегодня после уроков собираемся в актовом зале, чтобы отрепетировать вальс выпускников, - объявила Ася, перекрикивая галдеж в классе, начавшийся одновременно с трелями звонка. – Явка обязательна для всех.

Она со стуком захлопнула журнал, и это прозвучало сигналом для школьников к тому, что можно выскочить из кабинета, на ходу запихивая учебники в сумки. Всего месяц остался до окончания учебы, и все ребята чувствовали себя уже наполовину свободными.

Одна Ксюша уходить не торопилась: спокойно собрала со стола свои школьные принадлежности, натянула поверх футболки висевшую на спинке стула жилетку, и только затем – не глядя на Асю – пошла к выходу.

Непонятно, что ее дернуло, но Ася вдруг сказала:

-Ковальская, задержись на минуту.

Ответом ей был холодный взгляд ярко-зеленых глаз. Не первый раз Ася удивленно подумала, как же меняется оттенок этих глаз в зависимости от Ксюшиного настроения. Глаза могли быть тепло-болотного цвета, могли быть цвета зеленой листвы, а могли – как сейчас – яростно блестеть штормовым морем.

-У меня есть к тебе просьба, - сказала Ася, когда Ксюша послушно подошла к ее столу и замерла в вопросительном ожидании. – В последние месяцы ты стала вести себя очень хорошо, и я прошу: давай продолжим в том же духе до самого выпуска? Мне бы очень хотелось, чтобы последний звонок, экзамены и выпускной прошли без эксцессов.

-Ладно, - безразлично кивнула Ксюша. – Как скажете.

Ася кивнула, отпуская ее, и удивилась ненависти к самой себе, затопившей вдруг сознание. Она прекрасно понимала, что сказала сейчас глупость, и что Ксюша в очередной раз, наверное, подумала: «Какая же дура эта Сотникова».

-Слишком много внимания мы уделяем воспитанию, - обреченно сказала Ася обложке учебника по литературе, лежащего на столе. – Называем послушание основой дисциплины, и даже не задумываемся, как глупо и странно это звучит, особенно сейчас – на пороге двадцать первого века.

Послушание… Она вдруг вспомнила отрывок из повести Крапивина, где старый летчик удивленно говорит мальчишке, что для него слово «послушание» никак не характеризует человека. «Послушный» - это какой? Ответственный? Смелый? Сильный?

Асе представилось вдруг само это слово – «послушный». Какая-то безжизненная сладкая вата, слипшаяся в противный комок, от которого отказались бы даже дети. Послушная Ксюша – какая она? Вялая и безликая. А послушная Ася? И может ли взрослый быть послушным? Нет, наверное, нет, но тогда с какого возраста можно перестать этого требовать у несчастных детей? И, выходит, непослушание – это привилегия? Некое право, которое словно паспорт, вручается тебе при достижении определенного возраста?

Обложка учебника отвечать Асе не стала. Поэтому пришлось закрыть ее сверху стопкой тетрадей, и, заперев кабинет на ключ, отправляться в актовый зал, готовиться к репетиции.

В этом году одиннадцатиклассников было не так много, как обычно: многие еще после девятого разошлись по техникумам, а некоторые переехали с родителями в другие районы Краснодара и поменяли школу.

Вместе с Ксюшей в ряду девочек стояло всего двенадцать человек. В линейке мальчиков было побольше – семнадцать.

-Опять придется просить десятиклассниц, - шепнула Лена в Асино ухо. – Ох и драка будет.

Ася спрятала улыбку. Драки, конечно, не будет, но крови девочки им попьют – к гадалке не ходи. Каждой хочется станцевать на выпускном с красивым юношей, сверкая красивым платьем. Она кинула взгляд на откровенно скучающую Ксюшу.

Почти каждой.

-Когда уже наймут нового затейника? – Продолжала шептать Лена. – Мы с тобой как будто двужильные: и уроки проведи, и еще танцы порепетируй.

-Директор сказал – скоро, - ответила Ася, и заметив, что школьный диджей уже настроил музыку, громко похлопала в ладони, привлекая к себе внимание школьников.

-Итак, мы начинаем. Кто из вас умеет танцевать вальс, поднимите руку.

Вверх взметнулось немало рук – около половины. Уже неплохо.

-Хорошо. Тогда разбиваемся на две линейки – тех, кто умеет и тех, кто нет.

Возникла суета, в которой школьники бродили туда-сюда, попутно выясняя, верно ли они услышали инструкции, и обмениваясь ехидными комментариями. Наконец, все выстроились в две шеренги, и Ася дала новую команду:

-Теперь разбиваемся на пары: в партнера берите того, кто стоит напротив вас, независимо от пола.

Здесь оказалось уже сложнее. Кто-то послушно сделал шаг вперед и остановился перед потенциальным партнером, а кто-то принялся бегать туда-сюда по шеренге в поисках подходящего. Только при помощи Лены удалось остановить это броуновское движение: кого улыбкой, кого легким пинком, Лена все-таки заставила всех разбиться на пары.

Ася поманила ее к себе, обняла за талию, и скомандовала:

-Все смотрим, как будем танцевать мы. Пока не повторяем, просто смотрим.

Диджей включил «Когда уйдем со школьного двора», и Ася с Леной принялись танцевать. Вела Ася – кружила Лену, мысленно подсчитывая шаги, и удивлялась, что так хорошо помнит этот танец.

-Все запомнили? – Спросила Ася, останавливаясь, и музыка тут же затихла.

Школьники покивали, одна лишь Ксюша сморщилась в гримасе. Ася не стала бы обращать на это внимание, но обратила Лена.

-Ксюш, что такое? – Спросила она.

Ася мысленно застонала.

-Мне кажется, эта песня… - Ксюша замолчала, подбирая слова. – Она несколько замыленная. Может быть, мы станцуем под что-нибудь другое?

-Почему замыленная? – Удивилась Лена.

Ася застонала снова.

-Ну Елена Васильевна, - Ксюша начала говорить громко, но сбилась и сбавила тон. – Уже сколько лет под нее выпускники танцуют? Двадцать? Из года в год – одно и то же. Тра-та-та, тра-та-та, звончей звонка капель, и все такое.

-Песня утверждена РОНО, - вмешалась Ася, снова ловя себя на какой-то изощренной ненависти. – Поэтому придется использовать ее.

«Придется» - это все, что она могла себе позволить. Хотя бы как-то примириться с ситуацией, хотя бы как-то выразить свое отношение.

-Ну подождите, - Ксюша продолжала разговаривать с Леной, будто Аси тут и не было вовсе. – Давайте возьмем майский вальс? Ну знаете, из песен военных лет – «Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай»? И вместо этих… - она снова проглотила слово. – Платьев и галстуков нарядимся в военную форму сорок пятого года. Будет необычно и красиво! А?

Она вся раскраснелась, даже шея порозовела в вырезе футболки. И глаза сверкали, но не так, как тогда у Аси в кабинете, а иначе: они просто блестели, переливались всеми оттенками зеленого, и стали как будто немного больше чем обычно.

Ася молчала. Пусть хотя бы раз Лена оборвет этот порыв, пусть хотя бы раз Лена будет плохой.

-А мне нравится, - сказала вдруг Лена, одаривая Ксюшу улыбкой и поворачиваясь к Асе. – Анастасия Павловна, а? Давайте так и сделаем?

Не вышло. Да и никогда не выходило – однажды взятая на себя роль уже не отпустит, - поняла Ася. Она, эта роль, всю жизнь будет сковывать плечи и горло, стискивая все крепче и крепче. Сначала будет просто тяжело дышать, потом станет еще тяжелее, а потом дышать будет уже невозможно.

-Нет, девочки, - сказала Ася вслух, - ничего не выйдет. Как я уже сказала, песня утверждена РОНО.

В этот раз она даже не стала вставлять «к сожалению», или что-либо еще. Все и так было ясно, куда уж яснее?

Forvard. Play.

Из травмопункта они вышли в обнимку – одной рукой Ксения опиралась на Асю, другой пыталась удержать новенький костыль.

-Совсем ума нет, - Ася медленно переступала ногами и говорила, будто продолжая давний спор, - сутки ходить со сломанной лодыжкой, и лечить ее анальгином.

-Мне казалось, что мы это уже обсудили, - проворчала Ксения. Ступать на загипсованную ногу было очень больно, но она старалась терпеть.

-Можем еще раз обсудить! – Возмутилась Ася. – Ты что, не могла сразу сказать, что тебе не просто больно, а очень больно?

-Значит, не могла.

Они дошли до машины, и Ася с сомнением посмотрела на Ксению, на минуту даже прекратив свои причитания.

-Как, интересно, ты собираешься садиться за руль? Может быть, все-таки такси?

-Еще чего.

Морщась и постанывая, Ксения впихнула себя на водительское кресло, сунула костыль на заднее сиденье и завела мотор.

-Коробка-автомат, - объяснила она усевшейся рядом возмущенной Асе. – Две педали. Правой ноги вполне хватит.

На Проспекте Мира они вполне ожидаемо попали в пробку. Ксения наглухо закрыла окна машины и включила кондиционер. Ася хранила обиженное молчание.

-Интересно, в твоем организме вообще остались еще не ломаные кости? – Спросила вдруг она, и Ксения с интересом на нее покосилась.

Значит, не обиженное. Значит, они просто вспомнили про одно и то же.

-Остались, - улыбнулась она. – Я не так уж часто дралась, как тебе кажется.

-Только когда я появлялась на горизонте?

Это был какой-то новый тон – насмешливый и ласковый, такого Ксения от Аси еще не слышала. Поэтому решила не отвечать. Но не тут-то было.

-Я тогда звонила в больницу, чтобы узнать, как ты, - сказала Ася. – Но они сказали, что справки дают только родственникам, и…

Красная спортивная машина впереди резко затормозила, и Ксения тоже ударила по тормозам. Их качнуло вперед, и нога отозвалась болью.

-Это не важно, Ась.

-Нет, важно.

Ася протянула руку и положила ее поверх Ксениной ладони, обхватывающей кожаную оплетку руля.

-Я хочу, чтобы ты знала: хоть я и злилась на тебя тогда ужасно, мне не было все равно. Я беспокоилась.

Ксения улыбнулась.

-Я знаю.

Back. Back. Play.

-Полюбуйтесь, Анастасия Павловна.

Любоваться, откровенно говоря, было особо не на что. Ася только вздохнула. Ей предстояло сейчас заняться важным делом воспитания маленького советского человека. А заниматься не хотелось. Однако, она изобразила на лице негодование, и посмотрела на стоящую рядом с завучем девочку. Ксюшу, кажется. Да, точно Ксюшу.

Зрелище, надо сказать, было забавное. Девочка была грязной с головы до ног – и это была не метафора речи, а очень точное определение ее внешнего вида. Бывший когда-то черным, фартук стал коричневым, лицо было покрыто какой-то пылью и прилипшими желтыми листьями, а белые гольфы только местами напоминали о своем первозданном цвете.

Ася разглядела под носом девочки кровь, и ощущение забавности прошло.

-Что случилось? – Спросила она, доставая из ящика стола чистый платок. – Может быть, не ко мне, а к медсестре?

-К медсестре? – Возмутилась завуч. – Она избила мальчика! Вот он сейчас как раз у медсестры, и есть подозрение, что она сломала ему нос!

Ася поморщилась от децибел в голосе завуча, и вдруг сказала:

-Спасибо вам. Я разберусь.

Завуч долго не уходила – продолжала описывать всю глубину Ксюшиного морального падения, а Ася, не слушая, пыталась оттереть девочкино лицо от грязи, чтобы рассмотреть, насколько серьезны повреждения.

-Тебя Ксюша зовут? – Спросила она, поймав взгляд зеленых внимательных глаз. – Прости, я не успела еще всех вас запомнить, все-таки вас много, а я одна.

Девочка молча смотрела на нее, и Ася почему-то смешалась.

-Зачем ты дралась? – Убедившись, что кровь остановлена, спросила она. – Что случилось?

-Не скажу, - звонко ответила Ксюша, и снова замолчала.

Ася растерялась. Она не привыкла, чтобы дети так ей отвечали. Правда, и практики у нее было пока маловато: только второй год после института, первый опыт классного руководства.

-Почему не скажешь? - Спросила она, так и не сумев вспомнить, что советовали делать в таких ситуациях мастера педагогики.

-Потому что это не ваше дело.

Это должно было прозвучать обидно, но почему-то прозвучало иначе. Девочка явно не пыталась ее задеть, она просто констатировала факт. Но не в Асиных силах было оставить все это вот так.

-Ты должна мне рассказать, - сказала она, выбрасывая грязный платок в мусорную корзину. – Обещаю, что никому не скажу, но мне нужно знать.

-Зачем? – С интересом спросила девочка, и потерла нос фалангой большого пальца. Ася снова растерялась.

-Ну как зачем? Чтобы…

Пока она придумывала ответ, Ксюша уже успела быстрым взглядом обвести Асю с ног до головы, абсолютно ничем не заинтересоваться, и двинуться к выходу.

-Погоди, - попросила Ася, и девочка оглянулась, останавливаясь.

-Он получил за дело, - сказала она громко и четко. – Честно. Давайте вы просто поверите мне на слово?

И ушла, закрыв за собой дверь.

Forvard. Play.

Домой они добрались поздно. Несмотря на Ксюшину браваду, вести машину ей все-таки было тяжеловато, и пришлось сделать не одну остановку, чтобы размять левую (а заодно и правую) ногу.

-Что ты хочешь на ужин? – Спросила Ася, когда последний барьер в виде входной двери был преодолен, и Ксюша наконец уселась на стул в кухне, вытянув больную ногу.

-Ничего. Я не ужинаю, помнишь?

А чего еще можно было ожидать? Наивным было бы предположить, что этот разговор что-то существенно изменит в их отношениях и Ксюшиной жизни, но Ася почему-то именно так и предполагала. Но реальность пришла с коротким «ничего», и стало ясно: ничего не изменилось. И, видимо, уже не изменится.

Ася все-таки включила чайник и открыла дверцу холодильника в поисках подходящих продуктов.

-Мне кажется, имеет смысл ускорить мой отъезд в Краснодар, - сказала она, вынимая из ящиков овощи.

-Почему? – Спросила тихо сидящая на стуле Ксюша.

-Ну а какой смысл оставаться? – Она опустила овощи под струю воды, и потерла, наслаждаясь нежностью помидорной кожуры и жесткостью пупырышек огурцов. – Я раньше думала, что если мы откровенно поговорим – это поможет, но вот мы поговорили, и это не помогло.

-Поможет чему? Ась, я по-прежнему не понимаю, чего ты хочешь.

Ей хотелось любви. Не этой – неземной, воздушной и болезненной, а какой-то более простой, приземленной, может быть даже обычной. Но как можно сказать человеку: «Меня не устраивает то, как ты меня любишь. Давай ты будешь любить меня по-другому»?

-А я по-прежнему не понимаю, чего хочешь ты, - Ася выложила овощи на большую деревянную доску, взяла со специальной подставки нож, и приступила к нарезке. Она стояла спиной к Ксюше, и говорить, не видя ее, оказалось гораздо проще. – Мы с тобой как два подростка, никак не можем договориться, потому что каждый боится произнести вслух то, чего хочет, и требует этого от другого.

-Ну так скажи, чего ты хочешь, и прекратим эту игру, - предложила Ксюша.

«Да, конечно. Сказать ей, чего я хочу, а потом гоняться за ней по всей Москве, уверяя, что я имела ввиду совсем другое».

-Я уже говорила.

Ася услышала, как Ксюша встала на ноги, тяжело опираясь о стол. Громыхнул костыль, послышались шаркающие шаги. Уходит? Нет, подошла ближе, руку на плечо положила свободную, сжала.

-Это не будет сказкой, понимаешь? – Выпалила вдруг она, и в ее интонации Ася ясно различила отчаяние. – Чем бы это ни было, как бы ты себе это ни представляла, сказкой это не будет.

-А тебе так сильно нужна именно сказка?

Она продолжала нарезать овощи, шинкуя их на все более мелкие и мелкие кусочки. Ксюша держалась за ее плечо. Тикали часы. И вся обыденность обстановки сводила с ума: господи, они наконец говорят о том, что замалчивалось долгих двадцать лет, а часы продолжают тикать, и нож продолжает стучать по разделочной доске. Это как во время апокалипсиса сходить за пивом. То же самое.

-Думаю, сказка нужна тебе.

Stop. Play.

Ксения сказала это, и глубоко втянула в себя воздух. Она почувствовала, как дернулось Асино плечо, словно она захотела вырваться. А затем положила нож, и опустила ладонь поверх Ксениной – сильно, сжимая пальцы. В этом прикосновении было все, и это «все» раздваивалось в сознании на две, совершенно не связанные друг с другом, нити, имеющие разные источники и уходящие в разные стороны.

Как можно это совместить? Чудесная женщина, любимая женщина, женщина из сказок, из детских ярко-цветных снов. Женщина, для которой не жаль совершить любой подвиг, не жаль отдать жизнь. И – другая женщина. Красивая. Нежная. С белой мягкой кожей. С обворожительно пахнущими волосами.

Самое ужасное, что они были разными. Похожими, как сестры близнецы, но при этом все равно абсолютно, совершенно разными. Одна была будто небо – сизо-голубое небо, которое потоками вливается в зимнее море и переливается всеми оттенками белого, какие только бывают на свете. Другая – гроза, молния, вспышкой разделяющая черное на две части, и через мгновение исчезающая, словно и не было ее.

-Нужна же? Правда?

Stop. Play.

Ася не знала, что ответить. Сказать «нет» было бы нечестно, а сказать «да» - сделать все окончательно и бесповоротно невозможным. Смириться с тем, что этого никогда не будет. Не будет теплого ветра в их волосах, капелек соленой воды на кончике носа, жарких прикосновений к горячей коже, от которых заходится дыхание. Ничего этого просто не будет.

И Ксюша, кажется, поняла, о чем она думает. Кивнула, задевая носом Асин затылок, и отступила назад, постукивая своим костылем.

-У тебя была сказка? – Спросила Ася, оборачиваясь к ней. – С кем-нибудь из твоих женщин?

Stop. Play.

Ксения пристроила костыль в углу, и снова уместилась на стуле. Сказка… Смотря что считать сказкой. Если то, как об этом пишут в книжках – то нет, не было. Никакого волшебства, никаких «капелек пота на загорелом теле», никакого слияния душ и тел. Ничего такого.

Но, может быть, книжки врут? И такого не бывает вовсе.

-Мой первый секс был с Иркой, - сказала вдруг Ксения вслух и посмотрела на Асю. Та совсем не удивилась почему-то. – Был ли он похож на сказку? Нет, не был. Вернее, не так.

Она задумалась, вспоминая.

-Я гораздо больше чувствовала, пока секса не было.

Ася, забыв про овощи, прислонилась спиной к кухонной столешнице. Она явно была удивлена той простотой, с которой они стали обсуждать эту тему. Первый раз за двадцать лет.

А Ксения вспоминала. Она с любопытством посмотрела на свои руки, провела пальцем по ладони, зажала его в крепком захвате.

-Пока это были просто прикосновения, это было волшебно. Наверное, потому, что запретно – кто знает. А, может быть, я тогда еще не принимала в себе ничего физического, и могла наслаждаться только невинными касаниями. Но когда начался секс – я перестала что либо чувствовать вообще.

Она не поднимала головы, боясь посмотреть на Асю.

-Потом Лека… С ней тоже секс как таковой не играл особой роли, на первом месте было то, что она была нужна Женьке, а я забрала ее себе. Я так наслаждалась этой вдруг обретенной властью, что остальное становилось каким-то совсем неважным. Я как будто впервые в жизни одержала победу, понимаешь?

Горькая усмешка скривила Ксенины губы. Победу, как же. Только к чертям бы такую победу, если вспомнить, сколько за нее пришлось заплатить.

-А с Леной? – Выпалила вдруг Ася, и тут Ксения не сдержалась: посмотрела на нее – покрасневшую, смущенную.

Вот что, значит, ее интересует. Уже второй раз речь заходит о Лене. Значит, ей правда было тогда не все равно?

Ксения встала на ноги, опираясь на стол шагнула к Асе, и навалилась на нее, ухватившись за плечи. Асины руки немедленно обхватили ее за талию, то ли поддерживая, то ли прижимая к себе.

-Ты ревновала? – Спросила Ксения, глядя в Асины испуганные глаза. – Не ври мне сейчас, очень тебя прошу. Ты ревновала тогда?

-Да.

Иногда счастье бывает таким острым, и настает так внезапно, что его практически можно пощупать. В эту секунду так и было – Ксения ощутила его, влетевшее острием в грудь, ощутила его, расплывшееся по кончикам пальцев, и на губах, которые вдруг нашли Асины губы, она ощутила его тоже.

Она не закрывала глаза – не хватило на это ни сил, ни воли. Целовала, глядя как смыкаются Асины веки, как падают на горящие огнем щеки пряди темных волос, как доверчиво тянутся к ней, на секунду отпрянувшей, ярко-красные, будто искусанные в кровь, губы.

Тикали кухонные часы, в открытое окно проникал теплый ветерок, и все в этом мире было тихо и неважно, кроме яркого восторга, затопившего грудь от ребер к горлу, кроме горячих рук, вжимающихся в бока и их первого – а он ведь и правда был первым – законного поцелуя.

-Это сказка, - прошептала Ася в Ксенино ухо, обнимая ее еще крепче и гладя обеими ладонями спину. – Почему ты думаешь, что все остальное не может стать таким же?

-Потому что потом ты проснешься, - тоже шепотом ответила Ксения. Она прижималась щекой к Асиной щеке, так сильно, что они почти сливались в одно целое, и горели огнем. – И поймешь, что сказки не было, а ты всего-навсего переспала с женщиной-лесбиянкой, которая любит тебя всю свою глупую жизнь.

Ася улыбнулась – Ксения ощутила эту улыбку прижавшихся на секунду к щеке губ.

-Почему ты не веришь, что я тоже люблю тебя? – Услышала она ласковое, и попыталась отстраниться, чтобы посмотреть в глаза, но Ася не дала – впилась пальцами в спину, прижала крепче. Одной ладонью скользнула вверх, и сжала Ксенин затылок.

-Я верю, - сказала Ксения, - но любить можно по-разному. Я верю, что ты любишь меня как хорошего друга, как родного человека. Но это не та любовь, из которой рождается сказка.

Ей почему-то было очень легко говорить все это вслух. Может быть, потому, что Ася была слишком близко, и соображать что-либо было невозможно? Или потому, что ее щека по-прежнему прижималась к Ксениной? Или же все дело было в том, что они перешагнули предел молчания, и здесь, за этим пределом, слова сами по себе рождались проще и не вызывали такой боли, как раньше?

-К друзьям и родным не испытывают тех желаний, которые у меня есть к тебе, - сказала Ася. – Так что нет, это не то.

Желания… Да что она знает о своих желаниях? Прожить столько лет бок о бок – и желания появятся неизбежно. Но будет ли это тем желанием, которое появляется из чувств, или станет тем желанием, что рождается в безысходности?

-Ты спросила о Лене, - вырвалось у Ксении. – И я готова ответить. Если ты все еще хочешь услышать ответ.

-Хочу.

То, что она собиралась сказать, можно было говорить только глядя в глаза. И Ксения все-таки отодвинулась назад, оставив руки лежать на Асиных плечах.

-Секс с ней должен был сломать замок между старым миром и новым.

Она увидела недоумение в Асиных глазах, и объяснила:

-В старом мире секс с той, кто был твоей учительницей, кто изначально стоял на десять ступеней выше – это табу. Это невозможно. Это квадратный круг, понимаешь? В новом мире учителя и ученицы живут в далеком прошлом, и есть просто две женщины разного возраста, которые хотят друг друга.

Теперь Ася поняла. Она кивнула, ожидая продолжения, но продолжения не последовало. И тогда она спросила:

-Должен был сломать. Но не сломал?

Ксения покачала головой.

-Я не сразу это поняла, но со временем стало ясно: я хотела ее не только как красивую сексуальную женщину. В моих глазах она до сих пор оставалась учительницей.

На секунду ей показалось, что Ася поняла. И это значило, что есть еще кто-то в этом мире, кто может понять, кто готов услышать странные видения из ее внутреннего мира и не испугаться их. Но Ася сказала:

-Вы ведь были на тот момент уже коллегами. Равенство было соблюдено.

И морок исчез.

Она не поймет. Просто не сможет понять, потому что для этого надо знать Ксению целиком, как Джоник. Надо знать ее с самого начала и очень глубоко. А это уже невозможно.

Грусть вернулась, и ласково погладила Ксению по плечам.

-В общем, это было сказкой, - сказала Ксения, убирая руки с Асиных плеч, - но не той, которая была мне нужна.

-А какая была тебе нужна? – Спросила Ася, больше не пытаясь ее остановить.

-Ты, - улыбнулась Ксения, отворачиваясь к столу. – Мне всегда была нужна только ты.

Back. Play.

Конец лета в Москве в этом году был холодным и зябким. Пробираясь между припаркованных в беспорядке машин, Ксюха куталась в ветровку, под полой которой, прижатый к груди, жил и дышал каплями букет красных роз.

Карман оттопыривался от лежащей в нем бутылки коньяка, а другой - поменьше - от двух не начатых пачек сигарет.

Ксюха в несколько прыжков добежала до подъезда и, встряхнувшись, изучила номера квартир сверху. Пальцы ее пробежались по домофону, набирая цифры, и тяжелая дверь щелкнула, пуская ее в подъездное затхлое тепло.

Звонок у крайней двери на втором этаже был белым, с аккуратной кнопкой посередине, и Ксюха, не задумываясь, нажала на него пальцем.

-Иду! - Раздался из-за двери веселый женский голос, и через мгновение Ксюха отшатнулась, ослепленная яркой вспышкой света.

-Привет, - улыбнулась она, моргая и выставляя вперед букет, - я к тебе.

Она стояла и смотрела, как стекает улыбка с красивого лица, как становятся испуганными глаза, как начинают дрожать пальцы и губы. Но это длилось недолго - уже через несколько секунд Ира сделала шаг назад, и, натянуто улыбнувшись, жестом пригласила войти.

-Кто там? - Раздался из глубины квартиры мужской голос.

-Это ко мне, - испуганно отозвалась Ира, - подружка. Мы на кухне посидим, не мешай нам.

Она схватила Ксюху за рукав ветровки, и потащила за собой, сминая цветы и теряя по пути тапочки. Втолкнула ее в чистую светлую кухню, захлопнула дверь, и повернула ручку замка.

-Ты с ума сошла? - Прошипела она, впиваясь пальцами в Ксюхины плечи. - Он убьет тебя, если увидит.

-Пусть попробует, - плечи приподнялись, и снова опустились обратно. Ксюха улыбалась, поглаживая взглядом Ирино лицо, - твоя девочка стала взрослой. Она больше никого не боится.

Ира вспыхнула, и отступила к столу. Ее губы все еще дрожали, но голос стал спокойным и размеренным.

-Садись, - пригласила она, указывая на стул у окна, - будешь чай?

Ксюха молча сняла ветровку, и выложила на стол свои запасы - бутылку, сигареты, и - из заднего кармана джинсов - шоколадку.

-Набор старого алкоголика, - прокомментировала Ира, - потрясающе.

Она вытащила из кухонного шкафа два бокала, поставила их рядом, и открыла коньяк. Ксюха смотрела за ней, слегка прищурившись.

-Он не войдет? - Спросила она, когда коньяк был разлит, а шоколадка выложена на тарелку.

-Нет, - покачала головой Ира, понюхав свой бокал и согревая его в ладонях, - если не позову - не войдет.

Улыбка снова тронула Ксюхины губы, и оставалась там, пока она вставала, пока забирала у Иры бокал, пока притягивала ее к себе и, преодолев слабое сопротивление, обнимала за плечи. Она чувствовала, как обмякло в ее руках непослушное тело, как вжалась в плечо щека, и скорее ощутила, чем услышала, короткий тяжелый вздох.

-Я скучала, - шепнула она в светлую макушку, и согрела ее своим дыханием, - я очень по тебе скучала.

Ира молча прижалась к ней еще крепче. Ее руки соединились на Ксюхиной талии, а грудь поднялась и опустилась в еще одном вздохе.

-Если хочешь прогнать меня - сделай это сейчас. Потом я уже не уйду.

Они обнимались все крепче и крепче, словно боясь момента, когда объятия придется разомкнуть, и придется говорить, и что-то делать, и о чем-то думать. А как сладко было просто стоять вот так, в круге света от кухонной люстры, прижиматься друг к другу, и ни о чем, ни о чем не помнить.

-Моя девочка вернулась, - выдохнула вдруг Ира, и отстранилась, разрушая иллюзию. Она отпрянула от Ксюхи, словно та вдруг стала заразной, и спряталась подальше, между столом и подоконником.

-Зачем ты пришла? - Спросила она, открывая одну из Ксюхиных пачек, и быстро закуривая.

-А ты не догадываешься?

Ксюхины губы снова расплылись в улыбке. Она села за стол, отпила из своего бокала, и закурила тоже.

-Поставила бы ты цветы в вазу. Завянут - жалко будет.

Ира только отмахнулась, делая еще одну затяжку.

-Ты должна быть сейчас в Краснодаре, - сказала она, - что ты делаешь здесь?

От слова "Краснодар" Ксюхино сердце резко и неожиданно зашлось от боли, но она не показала вида.

-С Краснодаром покончено. Помнишь, как ты говорила, что однажды я все пойму? Вот я и поняла.

Ира с сомнением покачала головой. Она понимала, что Ксюха врет, но, черт возьми, как же хотелось поверить.

-И что же ты поняла?

-Я поняла, что выбор был не между тобой и ею, что выбор был между иллюзией и реальностью, жизнью и медленной смертью, мной и не мной.

Ксюхин голос дрогнул от внутреннего напряжения.

-Я поняла, что, оставаясь там, закрыла себе оба глаза, и шла наощупь, обманывая саму себя. Что выбора на самом деле не должно было быть, и только я сама сделала его возможным.

-Ты всегда умела красиво говорить, - подумав, сказала Ира, - но что все это значит практически?

Их глаза встретились, взгляды пересеклись, и Ксюха одним быстрым движением оказалась вдруг близко-близко.

-Практически это значит, что я здесь, - выдохнула она, - что без тебя моя жизнь - глупая поделка, пластилиновый домик, готовый рассыпаться от маленького прикосновения. Что самую большую ошибку в своей жизни я совершила, отпустив тебя тогда.

-О, господи, - Ира отворачивалась, старательно отворачивалась, но Ксюха все равно видела, как потекли из ее глаз соленые слезы, - я ненавижу тебя, Ковальская. Стоит мне немного наладить свою жизнь, стоит успокоиться и перестать думать о тебе каждую чертову секунду, как ты снова делаешь это - приходишь, и разрушаешь то, что с таким трудом было построено.

Она оттолкнула Ксюхины руки.

-Я не верю ни единому твоему слову. Я знаю, что ты врешь, и что все это просто еще одна пауза между твоими психозами. Я видела своими глазами, как ты за секунду меняешься, и забываешь обо всем, кроме одного, самого главного. И это главное всегда останется с тобой, Ксюха, всегда, никуда ты от него не денешься, и так и будешь калечить тех, кому не повезет в этот момент оказаться рядом.

Ира глубоко втянула в себя воздух, и сделала шаг назад, но Ксюха шагнула за ней.

-А что, если ты ошибаешься? - Хрипло спросила она. - Разве этот шанс не стоит того, чтобы попробовать?

-Он предупреждал меня, - смахивая слезы, пошептала Ира. И пояснила, увидев поднятые в недоумении Ксюхины брови, - Коля. Он говорил, что рано или поздно ты снова появишься, и тогда я не смогу остановиться, не смогу сопротивляться, не смогу тебе отказать.

Она вдруг шагнула вперед, обняла Ксюху за шею, и обожгла дыханием ее губы.

-И он был прав. Я действительно не могу.

Ксюха выдохнула, вжимаясь губами во влажное тепло, впиваясь ладонями в Ирины гладкие бока, вдыхая в себя ее упоительный запах. Они целовались, забыв обо всем на свете, проникая друг в друга каждой клеточкой своего существа, здороваясь и прощаясь одновременно.

-Собирайся, - выдохнула Ксюха, на мгновение прервав поцелуй, - я забираю тебя домой.

И хотя Ира еще не сказала ни слова, хотя ни единого жеста не сделала, Ксюха вдруг поняла: что-то изменилось. Что-то, из-за чего все не будет так легко, как она хотела.

Ира выбралась из ее объятий, и вышла из кухни. А через минуту вернулась, неся на руках маленького ребенка, завернутого в голубую пеленку и чепчик.

-Тебя не было слишком долго, - сказала она потерянно, - слишком долго.

Ксюху словно мешком по голове ударили. Она стояла, оглушенная, и смотрела на маленькую детскую мордашку, на смешные ручки с миниатюрными пальчиками, на готовый в любой момент скривиться в плаче ротик.

-Как его зовут? - Выдавила она с трудом.

-Славиком, - Ксюху затошнило от того, с какой нежностью Ира смотрела на сына, - Вячеслав Николаевичем, если быть точной.

Вячеслав Николаевич. Что ж, Колина мечта сбылась в полном объеме, но самое ужасное, что эта исполнившаяся мечта все меняла, все ставила с ног на голову, и было непонятно, что же теперь со всем этим делать.

Forvard. Play.

-Ну и что ты творишь? – Спросил Мишка, стоило Ксюхе кинуть на диванчик сумку, а на стол – сигареты и телефон.

-А ты позвал меня встретиться, чтобы обсудить именно это?

Ксюха подтянула на коленях джинсы и уселась напротив Миши, жестом сделав знак официантке.

-А что еще? – Удивленно пожал плечами Миша. – Все наши знакомые обсуждают твое триумфальное возвращение в большой бизнес и гораздо менее триумфальное возвращение к несчастной Ирке. Отсюда и вопрос – что ты творишь?

-А что я творю? – Ксюха жестом показала официантке, что ей принести, и закурила. – Ирка – моя, и всегда была моей. То, что Никола воспользовался тем, что меня не было рядом – это его проблема.

-Вот как? И тебя не смущает, что у них семья? Что он – твой друг, в конце концов?

Смущало ли ее это? Нет, наверное нет. Ей было все равно.

-Ира взрослая девочка, и сама разберется, с кем ей быть, - объяснила Ксюха. – Это ее выбор, а не мой, и не Николин.

Мишка вздохнул. На его лице читалась растерянность: никогда так не было, чтобы двое его лучших друзей были по разные стороны баррикад. Всегда было наоборот: они стояли, втроем, плечо к плечу. А теперь?

-Коля звонит мне каждый вечер, - глухо сказал он. – Пьет как скотина. Ругается с Иркой. А потом звонит мне.

Ксюха снова пожала плечами. Почему-то это ее совсем не трогало, вот ни капельки. Она спокойно встречалась днем с Ирой, заново вникала в дела фирмы, и даже не удивлялась тому, куда вдруг исчезли все чувства? Смотрела по утрам на себя в зеркало, равнодушно подкрашивала глаза, и так же равнодушно надевала на нос очки.

-Миш, что ты от меня хочешь? – Спросила она, осознав, что пауза слишком затянулась.

-Отойди в сторону, - попросил Мишка. – Дай им время разобраться между собой. Пока ты будешь рядом, Ирка не сможет соображать внятно. Она только повторяет, что ей жаль, но без тебя она жить не хочет. А Ник орет, зачем тогда было выходить за него замуж и рожать Славку. А она плачет. И так каждый день.

-Если я отойду – она останется с ним, - возразила Ксюха, отбирая у официантки принесенную чашку с кофе и делая быстрый глоток. – Ты этого хочешь?

-Честно? – Спросил Мишка, и по этому вопросу Ксюха поняла: он устал. Он очень устал, ужасно, и для него сейчас хорошим будет любой исход, но исход, а не это бесконечное бессилие и разрыв на части между двумя важными в его жизни людьми.

-Я просто хочу, чтобы из этой ситуации все вышли без потерь, - сказал он в ответ на Ксюхин кивок. – Ты с Николой мало общалась последние годы, а я – много. Он сложный стал какой-то, и жизнь у него была сложная. Ирка для него – это все. Ирка и сын. Они как Славика родили – у Коли тут же пьянки прекратились, он дачу принялся строить, душой ожил, понимаешь?

Ксюха кивнула. Да. Она понимала.

-А тебе же они нафиг не нужны, - продолжил Мишка с горечью. – Ни Ирка, ни ребенок этот несчастный. Поживете полгода, и тебя снова унесет куда-нибудь. Подумай, Ксюх. Стоит ли оно того? Три разбитые жизни за полгода твоего спокойствия.

Ксюха одним глотком допила кофе, и вылезла из-за стола.

-Я тебя услышала, Миш, - сказала она, натягивая на плечи куртку. – Но решать все равно будет Ира. И очень скоро.

Forvard. Play.

Удивительно, но часто бывает, что событие, которое мы считаем победой, в итоге оборачивается сокрушительным поражением. Возвращаясь домой, Ира вполголоса напевала веселую песню. Она была уверена, что Коля уже собрал вещи и уехал к друзьям. Как просто, оказывается, бывает решить самые сложные проблемы! Нужно только поговорить интеллигентно, спокойно, пережить несколько неприятных минут – и всё решается само собой.

-Привет, - поздоровался с Ирой сосед, когда она уже вставляла ключ в замочную скважину.

-Привет, Вась. Как дела?

-Нормально.

Ира удивленно оглянулась на соседа, скрывшегося с мусорным ведром в недрах подъезда. Странно… Обычно он бывал с ней гораздо любезнее.

Зазвонил телефон. Ира плечом прижала трубку к уху, и открыла, наконец, дверь.

-Ты уже дома? – спросила из трубки Ксюша. – Как добралась?

-Отлично, доехала минут за двадцать. Ксюнь, я только вошла, давай перезвоню тебе попозже?

Она с облегчением опустила на пол тяжелые супермаркетовские пакеты, сняла плащ и вздрогнула: в дверном проеме, закинув руку за голову, стоял муж.

-Ксюнь, значит? – тихим зловещим голосом спросил он.

-А что тебя не устраивает? – С вызовом спросила оправившаяся от испуга Ира. – Я думала, ты уже уехал.

-Нет, милая. Это моя квартира и я отсюда никуда не поеду.

Коля ушел в комнату, оставив жену в состоянии еще большего испуга, чем раньше.

Что это такое? Он передумал? Друзья отговорили? А вдруг он…

Ира скинула туфли и, вне себя от страха, побежала в детскую. Славик спал на своей кроватке, сладко посапывая и обнимая маленького плюшевого оленя.

-Ты что, думала, что я его увез? – раздался из-за спины издевательский голос.

-Нет. Я просто соскучилась.

Она осторожно погладила сына по розовой щечке и поправила сбившееся набок одеяло.

-Почему ты решил не уезжать?

Коля хмыкнул, и молча вышел из комнаты. Ира последовала за ним.

Со стороны могло бы показаться, что между ними ничего не изменилось: Коля выложил в холодильник продукты, Ира надела фартук и принялась готовить ужин. По телевизору, как и всегда в это время, шли новости.

-Коль, ты хочешь макароны или картофель? – спросила Ира, как спрашивала и месяц, и два, и три назад. Она обернулась и посмотрела на сидящего за столом мужа.

-Картошку, - ответил он, не отрываясь от экрана телевизора, - можно еще банку баклажан открыть, мама сегодня привезла.

Мама. Всё понятно. Неизвестно откуда взявшаяся нежность мигом исчезла, оставив вместо себя неприязнь. Значит, это Изабелла Вадимовна постаралась – приехала наставить сыночка на путь истинный.

-Как дела у мамы? – равнодушно спросила Ира, доставая из-под раковины банку с закрутками.

-Болеет, - коротко ответил Коля, рассматривая спину жены, - это не она меня отговорила. Я сам так решил.

-Что решил?

Ира обернулась, стиснув во влажной ладони столовую ложку. Она почувствовала, как ухает вниз сердце и душу снова наполняет страх напополам с нежностью.

Похоже, это ощутила не только она. Коля стремительно подошел к жене и уверенным движением (таким же, как раньше!) обнял её крепко и прижал к себе. Он уже понимал, что обнимает чужую женщину, что эти руки, эта спина, эти гладкие стройные бока уже не принадлежат ему, но всё равно продолжал. Слишком часто они делали это раньше, чтобы можно было вот так, по мановению пальца злого фея, вдруг всё забыть и утратить.

Они отпрянули друг от друга с тем же жаром, с которым минуту назад обнимались. Ира вернулась к плите, а Коля снова сел за стол.

-Когда ты уедешь? – Спросил он. – Постарайся сделать это как можно скорее.

-Куда… уеду? – Удивилась Ира. – Мы же договорились…

-Я передумал. Почему я должен уезжать из собственной квартиры? Это мой дом, я купил его, я делал здесь ремонт, здесь будут жить мои дети, и я тоже останусь здесь. Раз уж ты решила меня бросить – собирай вещи и иди куда хочешь.

Ира молча перевернула мясо на сковородке и посолила картошку. Вот так. Значит, Коля решил бороться за неё любой ценой.

-Ты нужна мне, но это я переживу, - словно откликаясь на её мысли, сказал муж, - о Славике можешь забыть, я тебе его не отдам.

Бабах! Ложка упала на столешницу, оросив Иру горячими брызгами.

-С ума сошел?

-Давай не будем говорить о вменяемости! – Коля повысил голос и приподнялся на стуле. – Если кто из нас и сумасшедший, то это ты! Вмешивать в твою блажь ребенка я не позволю!

-Кто ты такой, чтобы мне запрещать? – возмутилась Ира. Она тяжело дышала – грудь ходуном ходила под фартуком. – Славик уедет со мной, потому что я его мать!

-Нет! Ты что, заразилась глупостью от своей… этой…

Коля так и не смог произнести это слово. Зато Ира смогла.

-От самой лучшей женщины на свете? – Ехидно спросила она. – От твоей лучше подруги? Коль, я не отдам тебе сына. Ни за что.

-Это тебе так кажется, - Коля расслабленно развалился на диване и улыбнулся той самой улыбкой, которую так ненавидела Ира, - я женюсь на другой женщине, у меня есть работа, есть квартира, есть родители. Что сможешь предложить ты? Забрать Славика на вокзал, таскаться с ним по метро, выпрашивая милостыню?

-Ты ничего не знаешь! – закричала Ира. – Коля, о чем ты?

-Куда ты пойдешь? Куда? Ты правда думаешь, что Ксюха сделает это? Заберет тебя жить к себе? Она будет вас со Славиком обеспечивать, позволит тебе не работать? Ой ли?

-Безусловно! – Ира схватила ложку, начала яростно перемешивать мясо на сковородке, но – видит Бог – больше всего ей хотелось заехать этой ложкой мужу по лицу. – Она меня любит! И сделает всё для того, чтобы мы были счастливы!

-Тогда иди, - на Колином лице ясно выступила радость, - иди к ней прямо сейчас, позвони и скажи – я приеду через полчаса. И будь счастлива, я разве против?

-Хорошо, - снова закричала Ира, - я так и сделаю!

С грохотом ложка ударилась о сковородку, Ира метнулась в комнату и через секунду снова возникла на кухне – уверенная, сжимающая в руке трубку телефона.

-И пошел бы ты к черту, - сказала она, и тут же продолжила, - Ксюнь, это я.

Коля во все глаза смотрел на жену. Никогда еще она не выглядела настолько счастливой и спокойной. Он сжал кулаки и задышал тяжело.

-Нет, всё хорошо. Я просто хотела спросить – можешь подъехать и забрать нас со Славой отсюда?

Пауза. Коля увидел, как Ира спадает с лица и вдруг ощутил радость.

-Нет, просто это Колина квартира и я больше не хочу здесь находиться. Ксюшка, мы же любим друг друга – почему бы нам не начать быть вместе прямо сейчас?

Победа. Он почувствовал это на все сто. Она не нужна этой… Не нужна. И сейчас всё решится.

-Но, Ксюш… - растерянность на Ирином лице была лучшей наградой. – Он сказал, чтобы мы ушли…

Интересно, что говорит ей эта… ? Наверное, рассказывает про то, что любовь любовью, но жить вместе – это преждевременное решение. Что одно дело быть вместе, а совсем другое – воспитывать ребенка. О, да! Чистый мужик. Ну-ну, крошка. Еще пара фраз – и моя жена останется со мной. А ты уйдешь в пустоту, навсегда.

-Хорошо, мы ждем тебя, - Ира вдруг улыбнулась, и Коля почувствовал, как земля уходит у него из-под ног, - через час.

Ира с улыбкой выключила телефон и посмотрела на мужа. Дурак. Ты думал, что она откажется от меня? Думал, что она не захочет меня принять? Дурак. Полный дурак.

Она, ни говоря ни слова, ушла в комнату и распахнула дверцы шкафа.

Forvard. Play.

Все снова встало на свои места. Они поселились в своей старой квартире, разложили по шкафам вещи и нашли место для кроватки ребенка. Разбирая сумки, Ксюха не задумываясь выбросила все, что было связано с ее детством. Улетели в мусорное ведро детские дневники в тетрадках в клеточку, фотографии, пионерский галстук, значки. Ира только смотрела удивленно, но ничего говорить не стала.

-Новая жизнь? – Полувопросительно сказала она вечером, когда Славик уже заснул, а они с Ксюхой сидели на кухне и пили чай из икеевских чашек.

-Новая, - улыбнулась в ответ Ксюха.

И она действительно была новая. Новая, но какая-то знакомая по старым открыткам, по обветшалым фотографиям в альбоме, по едва уловимому запаху и звукам.

Ксюха целыми днями пропадала на работе. Мимо Колиного кабинета проходила легко – сердце не екало, да и появляться там он стал все реже и реже. За время ее отсутствия бизнес нисколько не расширился, но благодаря крепкой команде сохранил позиции, и даже несколько окреп.

Вечерами, закончив с делами, Ксюха позволяла себе прогуляться пятнадцать минут по бульвару, ни о чем не думая и глядя себе под ноги, а потом садилась в машину и ехала домой.

Иногда привозила полные сумки с продуктами, иногда – просто купленный у метро букетик. Целовала Иру, равнодушно смотрела на Славика, и садилась ужинать.