«Ничего».


Это был тот ответ, от которого она бежала всю свою жизнь. И он настиг ее, накрыл с головой, размазал прямо по покрытому ковром ламинату спальни – той спальни, которая уже давно была их общая, была на двоих.


«Ничего».


Ксения знала, что это правда. И в эту секунду – стоя на расстоянии нескольких сантиметров от той, в ком заключалась ее жизнь, в кого она эту жизнь поместила, она поняла, что не просто знала это, а знала это всегда.


И тогда она начала кричать.


Крик вырвался из живота, поднялся к горлу и забился о стенки черепа. Она разомкнула губы, чтобы выпустить его наружу, и не смогла. Она видела, что Ася что-то говорит ей, но крик заглушал все звуки, он становился громче и громче, и казалось, что еще секунда – и голова разорвется изнутри на тысячу осколков.


«Ты всегда знала это. С самого начала. Ты знала, что в ней нет ничего, что стоило бы таких усилий, таких жертв. Ты знала, что она – просто женщина, просто человек, и больше ничего. Ты знала».


В ее глазах черно-белой хроникой проносились мысли. Вот она бежит по коридору, обгоняет ее, делает вид, что ей срочно нужно назад, и бежит навстречу, чтобы в последнюю секунду затормозить и выпалить в удивленное лицо: «Здравствуйте, Анастасия Павловна».


«Тогда ты уже знала».


Вот они с Мишкой лезут по отвесной стене школы к ее окну, с бумажной гирляндой в зубах, чтобы прикрепить ее к раме, и на следующий день стоять у окна, прислушиваться, и услышать удивленное «господи, что это»?


«И тогда ты знала тоже».


Вот они на выпускном – и ее губы совсем близко, и дыхание теплое, но чувств никаких нет – одна боль, и больше ничего.


«И тогда».


-Да, - сказала вдруг Ксения вслух.


«Да. Я знала. Всегда знала. С самого начала. С самого первого дня. Но я надеялась, что это не так. Что что-то все-таки есть. И когда я найду это «что-то» - то пойму… И научусь с этим справляться».


«Но время шло – а ты не находила. И все больше и больше понимала, что ничего нет. А раз нет – то это означает только одно».


«Что я действительно люблю ее. И что это никогда не закончится».


Ксения сделала шаг назад. Крик в ее голове превратился в камень – собрался по капле, по молекуле, и осел где-то в правой части мозга.


-Ксюшка.


Слух вернулся. Она услышала Асин голос и посмотрела на нее – голую, растерянную, и, кажется, плачущую.


-Ксюшка, я не хочу так, - сказала она, - ты не должна. Мне не нужно больше, чтобы ты делала что-то для меня. Я так не хочу.


До Ксении едва дошел смысл сказанного. Она сделала еще шаг назад, наткнулась на тумбочку, обернулась, схватила ее двумя руками, подняла и изо всех сил опустила себе на ноги.



Stop. Play.



Ася бросилась вперед, запуталась в спущенных штанах, и упала на пол. Пока она выпутывала ноги из ткани, Ксюша успела нанести еще несколько ударов тумбочкой по ногам. С жутким грохотом уронила ее на пол и обвела взглядом комнату.


Ася вскочила на ноги и накинулась на нее, обхватывая со спины и пытаясь схватить за руки. За руки, которые уже тянулись к вазе с цветами, стоящей на окне. К большой стеклянной вазе.


Они боролись молча – Ксюша вырывалась из ее объятий, рвалась вперед, но Ася – откуда только силы взялись? – не давала: держала крепко за запястья, тянула к себе, впивалась локтями.


Она не успела понять, как это произошло, но в следующую секунду отлетела назад, ударилась спиной об шкаф и сползла на пол. Ксюша тут же оказалась рядом. Села на корточки, заглядывая в глаза. Подняла руку. Замахнулась.


-Ударь, - вырвалось у Аси, - пожалуйста, ударь.


Ксюша – страшная, с остановившимся взглядом, посмотрела на поднятую в замахе руку, и с силой ударила кулаком в шкаф. А потом еще раз. И еще.


-Нет, - закричала Ася, - не ее. Меня.


Она рванулась вперед, повалила Ксюшу на спину, и, прижав ее к полу, села сверху. Размахнулась, и ударила по лицу.


Ксюшина голова от удара мотнулась в сторону, но глаза по-прежнему были пустые и безжизненные. И Ася ударила снова.


-Ударь, - крикнула она, - очнись ты уже, и сделай то, чего ты хочешь на самом деле. Выпусти это из себя, выпусти, пусть оно выйдет наружу! Я не испугаюсь – клянусь, я не испугаюсь!


Не помогало. Ничего не помогало. Голова безжизненно моталась туда-сюда, и взгляд ускользал, убегал куда-то в сторону, веки наполовину закрылись.


-Я прошу тебя! Пожалуйста!


Она схватила Ксюшу за запястье, подняла безвольную руку, и, не отрывая взгляда от Ксюшиных глаз, вдавила ее ногти в свою щеку. Вдавила, и дернула вниз.



STOP. PLAY.



И пришла боль. Как будто это не в Асину щеку впились острые ногти, а в ее – Ксенину. Как будто это на ее лице остались три глубокие полосы, из которых принялась сочиться кровь.


И через эти полосы, через три кровавые дорожки, боль вышла наружу.


-Я ненавижу тебя, - сказала Ксения, и не узнала собственного голоса. Он звучал глухо, горько и страшно. – Я тебя. Ненавижу.


Она сказала это, и через мгновение ненависть затопила собой все целиком. Не осталось ни памяти, ни мыслей, ни каких-то других чувств. Одна только ненависть – разъедающая, сжигающая все на своем пути.


Ее ладонь вырвалась из захвата Асиной руки и изо всех сил впечаталась в теплую кожу лица. От удара Ася завалилась на бок, и вскрикнула. Ксения схватила ее за волосы и, подвинувшись, приблизилась к ее лицу. Посмотрела в глаза.


-Я. Тебя. Ненавижу.


Она говорила это снова и снова – будто пробуя на вкус эти незнакомые ранее слова, перекатывая их по языку и пробуя снова. Женщина, в которой сосредоточилась вся ее сознательная жизнь, женщина, которую она любила больше, чем саму себя, лежала рядом и молча смотрела на нее, не пытаясь ни убежать, ни остановить это.


-Я думала, что это пройдет, - сказала Ксения прежде чем ударить снова. – Я до последнего мгновения думала, что это пройдет.


Она поднялась и села, нависая над лежащей на боку Асей. Размахнулась, и снова ударила ее по лицу.


-Нет, - Ксения засмеялась, хватая Асю за плечи и опрокидывая ее на спину, - не пройдет. Сейчас я поняла, что нет. Все зашло слишком далеко. Так далеко, что еще один шаг – и меня больше не останется.


Она нагнулась, приблизив свое лицо к Асиному на расстояние всего нескольких миллиметров.


-Ты хочешь, чтобы я отдала тебе последнее? Я отдам. Потому что…


«Все, что я делаю – я делаю для тебя».



STOP. PLAY



Ася практически не чувствовала боли. Да нет же, чувствовала, еще как чувствовала, но эта боль была не от царапин и не от ударов – она была глубже, много глубже. Эта боль плескалась в зеленых Ксюшиных глазах, которые смотрели на нее так близко. Эта боль взрывалась в висках от услышанных слов.


На секунду ей показалось, что она ощущает все до капельки – все, что чувствует сейчас эта девочка. Да, девочка, потому что никакой взрослой женщины здесь не было, нет. Здесь была та – четырнадцатилетняя – Ксюша, для которой этой любви всегда было много. Всегда было слишком много.


И она знала, что ее много, но не могла заставить себя остановиться – год за годом она вбирала ее в себя все больше и больше, сильнее и сильнее, и год за годом ее сердце разрывалось на ошметки, от невозможности вместить это в себя, от невозможности куда-то это деть.


Ася поняла сейчас, в эту самую секунду, о чем говорила ей Лена: она никогда не поверит. Никогда не поверит, что ее чувство может быть не одиноко, что на ее чувство может найтись другое – не менее сильное. Никогда не поверит, что эту любовь, эту раздирающую на части любовь, можно отдать другому. Отдать без страха, без отчаяния – просто отдать, как огромный подарок, и радоваться, когда этот подарок будет принят.


Потому что много лет она пыталась это сделать. Но любовь не была принята. Она даже не была замечена: не зря, ох, не зря Ася столько времени делала вид, что ничего не понимает. Ксюша отдавала ей свою любовь – как могла, по-детски, по краешку, а она – взрослая, умная женщина – не просто швыряла ее назад как ненужный букет, не просто отвергала ее как нечто грязное – нет, она делала хуже. Она делала вид, что не видит этой любви.


-Ксюша, - вырвалось вдруг у нее громко и больно, - прости меня.


И от этих слов Ксюша словно сошла с ума. Она захохотала прямо в Асино лицо, и рот ее исказился то ли в усмешке, то ли в гримасе боли.


-Простить? – Закричала она, будто выплевывая слова наружу, - простить? Но вы же ни в чем не виноваты! Разве не вы говорили мне, что нужно нести ответственность за свои поступки? Что отдавая что-то человеку, который этого не просил, нужно быть готовым к тому, что он это не примет! Так какого же, к дьяволу, прощения вы сейчас просите?


Да, ей снова было четырнадцать. Эти горящие глаза, эти растрепавшиеся волосы, эта изогнутая нижняя губа – все это было оттуда, издалека, из далекого-далекого прошлого, которое вдруг пришло в их дом – вот так, просто. Пришло и заявило свои права.


«Ты сама выпустила этого дьявола, Сотникова. Ты этого хотела?»


-Я прошу прощения за то, что не могла тогда ответить на твою любовь, - прошептала Ася, - за то, что заставила тебя поверить, что эта любовь ненужная, грязная и приносящая боль. За то, что из-за меня ты решила, что твоя любовь не имеет никакой ценности, и что ее нельзя отдавать пока не попросят. За это. Я прошу прощения.


Ксюшино лицо исказилось еще больше. Казалось, она сейчас снова ее ударит – и не так, как раньше, а изо всех сил, кулаком, разбивая зубы, ломая кости.


-Вы хотите сказать… Что вы знали?


Да. Это был самый страшный вопрос. Вопрос, который Ася не единожды задавала себе бессонными ночами, и на который боялась ответить даже самой себе. Но сейчас… Сейчас эта девочка требовала ответа. И она имела право знать, наконец, правду.


-Да, - сказала Ася вслух, инстинктивно закрывая лицо, - я знала, что ты меня любишь.



STOP. PLAY.



Она знала. Знала. Говоря все эти жуткие и больные слова – знала. Отчитывая ее перед линейкой и всей школой – знала. Рассказывая о том, какой Ксюша будет в будущем – знала. И говоря отцу те страшные, те немыслимые, ужасные слова – знала тоже.



BACK. BACK. PLAY.



-Я хочу, чтобы вы понимали. Если все продолжится так же, то в будущем Ксению ждет либо игла наркомана, либо таблетки самоубийцы.



BACK. PLAY.



-То, о чем ты пишешь – это не любовь. Любовь не должна приносить человеку страдания. Она приносит счастье. Если это не так, то ты принимаешь за любовь нечто совершенно другое.



Back. Play.



-Ты придумываешь себе сказки, фантазии, и веришь в них. И это твоя ответственность – продолжать в них верить, и встречаться с последствиями. Либо вынырнуть из сказок и вернуться в реальный мир.



Forvard. Play.



-Нет, нет… - Ксения замотала головой. – Неправда. Вы не могли знать. Вы делали все это… Не потому что знали, нет. Я не верю.


-Я знала, Ксюша. Я просто пыталась… Пыталась помочь тебе.


-ПОМОЧЬ?


Она вскочила на ноги с пола, рывком добежала до окна, рванула на себя створки, и высунулась наружу, глотками вдыхая в себя воздух. Показалось: еще чуть-чуть и задохнется.


Обернулась. Посмотрела на Асю, лежащую на полу.


-Если вы хотели… Если вы правда хотели мне помочь. Почему не объяснили, что я имею право на это чувство? Почему не сказали, что видите и замечаете меня? Почему, черт бы вас побрал со всеми потрохами, вы не научили меня с этим справляться?


-Потому что мне было страшно, - Ася села, с трудом опираясь на руки, - я не знала, как говорить об этом, не знала, как объяснить тебе что-то, сохранив при этом свою уверенность в недопустимости такой любви. Я провалилась по всем фронтам, Ксюша. Я хотела помочь, и сделала только хуже.


Медленно – еле передвигая ноги – Ксения подошла к ней, и присела на корточки. По ее щекам текли слезы.


-Какого черта ты не сказала мне этого раньше? – Спросила она просто. – Какого черта тебе понадобилось на это двадцать лет?



Stop. Play.



У нее не было ответа. Нет, наверное, он был – и даже несколько, но каждый из них почему-то все более и более походил на оправдание.


Я не сказала тебе, потому что не была уверена?


Я не сказала тебе, потому что надеялась все исправить как-то иначе?


Я не сказала тебе, потому что знала, что после этого ты уйдешь навсегда, а потерять тебя стало однажды самым большим страхом в моей жизни?


-Я не сказала тебе, потому что боялась.


-Боялась чего?


-Того, что ты увидишь, какая на самом деле.


Ксения молчала несколько секунд, впуская в себя услышанное. Потом поднялась, рывком стянула с кровати покрывало и кинула его Асе.


Хромая, вышла из комнаты, прошла на кухню, достала из пачки зубочистку и присела на подоконник.


Back. Play.



-Мама купила мне платье на выпускной.


-Да? И по какому поводу мировая скорбь?


-Видел бы ты это платье…


Они сидели на кухне, у батареи, обставившись чашками с остывшим чаем и обложившись пачками «Космоса». Ксюха глубоко затягивалась, со свистом выпускала дым вверх, к потолку, и затягивалась снова.


-Что насчет экзаменов? Будешь тянуть на медаль?


-На две медали, ага. Пошли они в задницу. Настолько я не прогнусь.


Джон засмеялся и потрепал ее по плечу.


-Ты УЖЕ настолько прогнулась, детка. Родители могут тобой гордиться.


-Пошел ты.


Все было глупо и пусто. Даже ругаться не хотелось, и привычные Женины подначки не запускали больше механизм сопротивления в Ксюхином животе. Ей было все равно.


-Нет, правда. Подумай сама: все это твое хорошее поведение принесло свои плоды. Мама и папа счастливы, так?


-Не думаю. Отец понимает, что я притворяюсь. Он – один из немногих, для кого это важно.


-Что именно, детка?


-Важно, делаю ли я это от чистого сердца, или просто играю.


Джон потянулся, подняв руки вверх, и громко откашлялся. Ксюха покосилась на него с подозрением: не смеется ли? Нет, не смеялся.


-Если ты делаешь что-то хорошее – какая разница, от сердца или нет? – Спросил Джон. – Важен же результат.


-Ерунда, - возразила Ксюха, - побуждения тоже важны. Ты знаешь – я в своей жизни сделала дофига плохого, и совсем немного хорошего. Но помню только то, что делала от чистого сердца. И это важно. Правда – важно.



Back. Play.



Ксюша грустила. Она сидела на подоконнике своей маленькой комнаты, подпирала ладонью подбородок и смотрела на улицу. Гулять её не пустили: час назад вернувшийся с работы отец наскоро поужинал, посмотрел дневник дочери и строгим командным голосом велел «Сидеть в комнате, пока корни не пустишь».


Обутые в тапочки ноги корни пускать категорически не собирались, и Ксюша запоздало подумала, что радость от вида прожженного дивана не стоила пожизненной ссылки.


Одинокий вечер прервал громогласный звонок в дверь, гулко пронесшийся по всей квартире. Ксюша спрыгнула с подоконника и приникла ухом к замочной скважине.


-Дядь Миш, а Ксюха выйдет?


Мишка! Ах, Мишка, если бы ты знал, что мы никогда больше не увидимся, то обязательно отдал мне тот фантик «Турбо», который мне так нравится. Прощай, мой верный и преданный друг. Я буду любить… то есть служить… то есть дружить тебя вечно.


Бабах! Дверь в комнату распахнулась от резкого толчка, замечтавшаяся Ксюша отлетела к дивану, хватаясь за ушибленное ухо, а посередине паласа откуда ни возьмись образовался отец.


-Подслушиваем? – мягко поинтересовался он, пряча под усами усмешку.


-Не совсем, - честно призналась Ксюша. Она по-прежнему сидела на полу и по-прежнему гладила отбитое ухо.


-Там кавалер твой пришел. Просит для тебя помилования. Если извинишься – то, так и быть, можешь идти гулять.


-А извиняться только один раз или каждый день? – Ксюшины глаза во время произнесения вопроса стали настолько хитрыми, что отец не выдержал и засмеялся.


-Один, - сказал он, за руку поднимая дочь на ноги и потрепал её стриженную макушку.


-Папа, прости меня, пожалуйста, я так больше не буду, - Ксюша вывернулась из-под тяжелой руки отца, рванула к стулу, за несколько секунд натянула джинсы, скинула халат, и в наспех надетой рубашке выскочила из комнаты.


Через мгновение они с Мишей уже мчались по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и задыхаясь от радости.


-Ну, ты красавчик! – прерывисто дыша, говорила Ксюша. – Как только придумал?


-А чё тут думать? – пыхтел в ответ Миша. – Мыжина опять на нас наорала, Шарика к велосипеду привязала и уехала. Договаривались же её проучить.


-Коза! – остальные крепкие словечки растворились в вечерней прохладе осеннего воздуха. Ксюша с Мишей выскочили из подъезда и понеслись широкими скачками к беседке, где их уже ждала вся компания.


Вопрос с Мыжиной не терпел отлагательств, и потому ребята без лишних слов приступили к обсуждению того, как «проучить живодерку».


-Надо Шарика стырить и спрятать в нашем дворе, - предложил Коля, - фиг она его найдет.


-Как ты его стыришь? – возразил непривычно мрачный и сосредоточенный Юра. – Она ж его дома держит, а не на улице.


-Можно её отвлечь – и всё. Смотрите! Мы все начнем играть в «Перенеси камень», Мыжина начнет на нас орать, а кто-нибудь один отвяжет быстро Шарика и смоется.


-А что, может сработать, - задумчиво согласилась Ксюша, - только стемнеет скоро, как играть-то будем?


-Какая разница? – возбужденно отмахнулся Коля. – В крайнем случае, в прятки сыграем.


На том и порешили. Миша сбегал к подвалам, притащил кусок мельного камня и с его помощью разделил асфальтовую площадку двора на условно ровные половины. Даша с закрытыми глазами распределила игроков на две команды. В одной оказались Ксюша, Юра, Тамара и Стас, а в другой – Миша, Коля, Даша и Толик.


Команды торжественно пожали друг другу руки, отмеряли одинаковое количество шагов от линии и положили каждый на своей стороне по камню. Игра началась.


Через десять минут ребята забыли и о Мыжиной, и о Шарике, и о возмездии. Первым на прорыв пошел Юра: пока Стас и Ксюша отвлекали соперников, он тихонько ушел влево и вдруг быстро побежал вперед. Миша и Коля рванули наперерез.


-Давай! – орали Тамара, Ксюха и Стасик. – Вперед!


Юра петлял, уходил то влево, то вправо, отрываясь от соперников, и вдруг остановился, поднял руки и громко выругался.


За Ксюшиной спиной раздался громкий смех. Пока команда поддерживала Юру, Даша тихо и спокойно пересекла линию, дошла до камня и теперь держала его в высоко поднятой руке.


-Бараны, - беззлобно откоментировал Юра, возвращаясь к своим и стараясь не смотреть на ликование на той стороне линии. - Из-за вас продули.


-Сейчас отыграемся, - пообещала Ксюша. - Иди влево и смотри на меня. Как только покажу большой палец – беги к камню, да не торопись особенно.


-Ладно.


Игра началась снова. Команда «правых» нападать не спешила – Миша, Коля и Толик бродили вдоль линии, каждый сторожил одного из противников. Ведущую роль в этом раунде снова взяла на себя Даша – она вдруг оттолкнула бродящую рядом Тамару и побежала к камню. Но удача два раза подряд не приходит – Юра в два прыжка настиг девочку и с громким воплем «осалил». В команде «правых» стало одним игроком меньше.


Напряжение нарастало. Миша то и дело выдавал ехидные шуточки, подначивая соперников идти на штурм, и, наконец, поймав момент, когда Юра остался неприкрытым, Ксюша показала большой палец.


-Давай-давай-давай-давай! – снова завопила Тамара, Коля, Миша и Толик кинулись за Юрой, а Ксюша – за их спинами – побежала к камню.


Она неслась, чувствуя шум ветра в ушах, горячую тяжесть асфальта под ногами и быстро колотящееся сердце. Все её мысли сосредоточились на камушке на другом конце двора. Скорее всего поэтому она и не заметила выросшую на её пути тень, с разбегу врезалась во что-то большое, и, отскочив, упала на землю.


Во дворе разом воцарилась тишина. Ксюша медленно осмотрела сбитые в кровь ладони, подняла глаза и замерла: над ней угрожающе возвышалась Мыжина, и её появление не предвещало ничего хорошего.


-Ах ты, негодяйка! – Старуха размахнулась пустым ведром, и Ксюша быстро отскочила назад. – Вы дети или черти? Разорались опять! Милицию вызову! Чертяки! Отдохнуть не даете старой женщине! Я на вас управу найду! Еще как найду!


-Но мы же играли, - попытался возразить подскочивший поближе Юра, за что тут же получил пустым ведром по плечу.


-Я вам поиграю! Я вам так поиграю, что на всю жизнь запомните! Что, игр других нет, что ли? Орете как сумасшедшие, отдохнуть приличным людям не даете.


-Что ж нам теперь, вообще во двор не выходить? – Мрачно спросила державшаяся на безопасном расстоянии Ксюша. Баба Нина Мыжина разошлась, и находиться с ней рядом сейчас было опасно.


-И не выходите! Дома сидите, там и орите родителям своим в уши! Вон со двора! Еще раз услышу вас – милицию вызову, и вас в тюрьму посадят, оглоедов. Сучьи дети!


С этими словами старуха Мыжина перехватила одной рукой ведро, другой взяла оставленный до поры у лавочки велосипед, и грозно прошествовала к подъезду. Следом за ней, привязанный за веревку к багажнику, жалобно потрусил Шарик.


Стайка ошарашенных детей осталась стоять на месте. Только когда деревянная подъездная дверь захлопнулась, все как будто отмерли.


-Да она офигела! – громко возмутился Юра. – Старая дура!


-Что ж вы Шарика-то не освобождали? – глядя на Колю, ехидно поинтересовалась Ксюша. – Времени недостаточно было?


Коля отвел глаза. Всем было неловко. Ребята чувствовали себя так, словно их за шкирку окунули лицами в помойное ведро. Даша намеревалась заплакать, Юра перекатывал в покрытой мозолями и царапинами руке камень, Толик и Стас рассматривали собственные шлепанцы.


-Да пошла она! – Внезапно заорал Юра, размахнулся и запустил камнем в окно на втором этаже. Все хором ахнули, увидев как в стекле образуется дырка, а от неё в разные стороны расползаются трещины.


-Так её, Юрец! – восторженно завопила Ксюха, подобрала с земли булыжник и метнула его в соседнее окно.


-Тикаем! – присоединилась к общему воплю восхищения Даша, и вся компания бросилась бежать.


Ксюха неслась как угорелая. Она перепрыгивала через все возникающие на пути препятствия, будь то скамейка или бортик песочницы, ладонью сдерживала начинающий покалывать бок и ощущала внутри удивительное чувство свободы и первобытного восторга.



Forvard



Ксюша тихонько выглянула из подъезда и с облегчением выскочила на улицу. Мыжиной нигде не было видно, зато у вишни, кажется, сидела на лавочке Дашка.


Девочка не успела дойти даже до беседки, как почувствовала, что в её плечо впиваются костлявые пальцы и тянут за собой. Сердце ухнуло в пятки и заколотилось там с противным подвывающим звуком.


-Пустите! – Заорала Ксюша, пытаясь вырваться из цепких рук старухи Мыжиной, но её вопля никто не услышал.


Мыжина молчала. Она утянула Ксюшу в третий подъезд, заставила подняться по ступенькам и втолкнула в открытую дверь своей квартиры.


Страх пропал. Осталось только любопытство и небольшое волнение. Ксюша молча рассматривала узкую прихожую, оклеенную старыми, выцветшими обоями, и заставленную какими-то коробками.


-На кухню заходи, - неожиданно спокойным голосом предложила Мыжина и как-то сгорбившись, исчезла в недрах квартиры. Ксюша опасливо и медленно пошла за ней.


Обстановка небольшой кухни очень удивила девочку: у неё дома не было ни такого страшного, сделанного из грубых досок, стола, ни приколоченных к стенам полок, да и холодильник был совсем не такой старый и страшный.


Мыжина зажгла на плите газ, плюхнула на решетку чайник и бережно достала с полки две чашки и блюдца в красный цветочек.


Заварочного чайника у неё, похоже, не было – его заменяла алюминиевая кружка, бывшая когда-то белой, а теперь потемневшая от заварки. С другой полки Мыжина вынула пакет с половинкой белого, нарезала хлеб толстыми кусками и открыла холодильник.


Съежившаяся, притихшая Ксюша смотрела, как из полупустых недр поржавевшего монстра на свет появляется пачка маргарина, аккуратно завернутая в белую бумагу.


-Намазывай, - мягко предложила старушка, выкладывая маргарин на стол. - Больше и угостить тебя нечем.


-Спасибо, - только и выдавила Ксюша. Она, не прикасаясь, к хлебу, шмыгнула носом и всей пятерней потерла щеку.


-Разговор у меня к тебе есть, - бабушка Нина бережно налила в каждую чашку немного заварки и разбавила её кипятком. Её руки – морщинистые, покрытые какими-то коричневыми пятнышками, слегка подрагивали. - Это ведь ты у наших ребят заводила. Не делайте так больше, не надо. Вы маленькие еще, вам играть хочется, я понимаю. Но и ты пойми – я после работы прихожу домой, а отдохнуть не могу – окна все во двор выходят, а там вы кричите. А вчера вот еще кто-то стекла мне побил. Теперь совсем беда.


Ксюша не поднимала глаз от стола. Она вдруг поняла, что баба Нина не допускает даже мысли о том, что это именно они швыряли камни в окна.


-А то, что орала на вас – просите уж дуру старую. Не выдержала, разозлилась, и на вас, маленьких, злость сорвала. Ты пей чай, бери хлебушек. Заварка у меня вкусная, с шиповником.


Противный комок в горле никак не хотел сглатываться. Ксюша пригубила чай, оказавшийся вдруг на удивление вкусным, и осмелилась поднять глаза на бабу Нину. Та тонким-тонким слоем намазывала желтый маргарин на хлеб и молчала.


-Баб Нин, - сказала вдруг звенящим голосом Ксюша. - Мы больше не будем. Правда.


-Оксаночка, так дело же молодое, я понимаю, - отозвалась старушка, - вы бегайте, гуляйте, только вечером не шумите, пожалуйста. Ведь у нас в доме бабушек много, а вечером же никак не поспишь. Зимой-то оно легче, вы раньше угомоняетесь. Вот я пенсию получу, стекла поменяю, и хорошо будет, ладно.


-Баб Нин… Вам тяжело живется?


-Да почему же тяжело? Нормально живется, как и всем. Работаю еще, на что-то, видишь, и бабка годится. Внучок у меня есть, Сашенька. В Сызрани живет. Вот хочу накопить, в гости съездить, перед смертью на внука полюбоваться, понянчить.


Больше Ксюша терпеть не могла. Она судорожно сглотнула, поднялась на ноги и выдавила из себя: «Я пойду».


-Куда же ты? Подожди! – захлопотала баба Нина. – Сейчас вот у меня конфетки, я тебе дам и друзей своих угости. Не держите уж зла на меня.


В Ксюшину протянутую ладонь легли три ириски, старые, с потрепанными краями фантиков.


-Больше нету, - растерялась старушка, - вы уж поделитесь там как-нибудь.


-Баб Нин, - в голосе девочки зазвенели слезы вперемешку со злостью. - А зачем вы Шарика к велосипеду привязываете? Он же лапы об асфальт обдирает.


-Что ты, что ты! Я ж его привязываю только пока по дороге еду, чтоб под машину не попал. А там отвязываю сразу же. Зачем животное мучить? Он уж и так меня любит, далеко не убегает, жалеет.


Это стало последней каплей. Ксюша рывком выдохнула из себя воздух, сунула конфеты в карман, и бегом понеслась из квартиры.


Перепрыгивая через ступеньки, она неслась на улицу и чувствовала, как закипает внутри что-то противное, едкое, яростное. Очень хотелось кого-то убить. Или избить – до кровавых соплей, до глубоких ссадин.


Яркое солнце ослепило Ксюшу после полумрака подъезда. Она добежала до беседки, и тут ей на глаза попался ухмыляющийся Юра.


-Козел! – Завопила девочка и с налета опрокинула Юру на землю.


Он ничего не понял, но инстинктивно принялся защищаться. Они катались по земле, нанося друг другу удары и царапая кожу, и Ксюша чувствовала, как ярость внутри не уходит, а становится всё сильнее и сильнее.


-Сука! Урод! – кричала она, пытаясь впиться в Юркино лицо.


Наконец, их разняли. Дядя Ренат ухватил Ксюшу за обе руки и оттащил подальше. Юру держали непонятно откуда взявшиеся Миша и Коля.


-Что не поделили? – Посмеиваясь, спросил дядя Ренат, когда все немного успокоились.


-Ничего, - Ксюша сплюнула на асфальт выбитый зуб, вытерла кровь с губы, и добавила, обращаясь к Юре. - Иди отсюда, козел.


-Еще поговорим, - оскалился мальчик, подобрал оторванный в бою кусок футболки и пошел прочь.


Друзья сразу же обступили Ксюшу. Они не знали причину драки, но за Юрой не побежал никто.


-Что случилось? – осторожно спросила Даша.


-Идите к родокам, - мрачно ответила Ксения. - Надо скинуться и бабе Нине стекла новые вставить. И никаких шумных игр по вечерам. Все поняли?


Ребята переглянулись, пожали плечами, и поочередно кивнули.


Через пять минут во дворе уже никого не было.



Forvard. Play.



-Ладно, допустим, но какая связь?


-Самая прямая. Если бы я стала хорошей девочкой естественным путем, если бы мое сердце правда этого…


Она запнулась на полуслове и посмотрела на Джона.


-Ты скотина, - выдавила сквозь зубы, - ты нарочно, да?


-Что нарочно? – А вот теперь он точно смеялся.


-Ты нарочно заговорил об этом так. Как это у вас называется? Подвести к нужной мысли?


Джон расхохотался и через секунду она оказалась в его руках – беспомощная, сжатая, и даже не думающая сопротивляться. Он крепко ухватил ее подмышки, и изо всех сил дунул в лоб.


-Детка. Ты все знаешь сама. Все ответы здесь, - он кончиком пальца постучал по месту, куда только что дул. – Эта хорошая девочка – не ты. Можешь нарядить себя в платье с рюшками, можешь ходить на олимпиады и чистить зубы по десятку раз в день, но себя не обманешь. Это – не ты.


Ксюха вздохнула и обмякла в его руках. Он был прав, конечно. Но кто же знал, что все это так далеко зайдет?


-И самое главное, чего я не понимаю, - продолжил Джон, - зачем тебе все это? Что ты получаешь за этот новый образ?


-Ну, она как минимум перестала на меня орать…


-Нет, погоди, эту ерунду ты можешь рассказывать кому-нибудь другому. Ты сказала мне однажды, что все это – для того, чтобы она тобой гордилась. И? Она гордится?


-Да черт бы ее знал, - Ксюха изогнулась, чтобы достать рукой до чашки с чаем. – Я же не могу подойти и спросить: «Анастасия Павловна, ну как там, вы уже начали мною гордиться»?


-Почему бы и нет? Ты, кажется, достаточно сделала для того, чтобы ей легче жилось? Как насчет того, чтобы она что-то сделала для тебя?


Его слова резанули нежданной болью. Ксюха возмущенно дернулась, вырываясь из Жениных рук.


-Ты обалдел? Мне ничего от нее не нужно.


Она гневно смотрела в его лицо, но он только ласково улыбался.


-Ой ли, детка? Прямо-таки совсем ничего?


-Ничего, - Ксюха отвернулась. – Остался месяц, Джон. Всего один месяц. И я уеду. А она… останется. Мне нужно потерпеть только один месяц.


-Знаешь… - Джон схватил ее за плечо и заставил посмотреть на себя. – Я в последнее время очень беспокоюсь, как бы тебе не пришлось потерпеть несколько больше, чем этот самый месяц.


-О чем ты? – Испугалась Ксюха. Он говорил слишком серьезно, куда только делся обычный ернический тон? Было похоже, что он правда беспокоится.


-То, что ты чувствуешь, - он тщательно выбирал слова, и от этого становилось еще страшнее, - это как-то слишком сильно, понимаешь, детка? Шесть лет – не многовато ли для любви к светлому образу? Месяц – допустим, год – согласен. Но шесть…


Ксюха молча слушала – ни живая, ни мертвая. Больше всего ей хотелось, чтобы Джон немедленно замолчал. Просто закрыл рот и сделал вид, что ничего не говорил.


-Я долго думал, что же подпитывает твою любовь? Ладно бы ты хоть мечтала о ней – можно было бы сказать: мечты подпитывают. Но ты не мечтаешь. Ладно бы она хотя бы знала, что ты ее любишь – можно было бы решить, что тебе нравится свою любовь дарить. Но она не знает. И получается, что ты ничего от нее не хочешь, ничего не ждешь. Что же тогда, детка?


-Я не…


-А тогда получается, что тебя питает сам факт ее существования в этом мире. И больше ничего. И если это так…


-То терпеть мне придется всю оставшуюся жизнь, - закончила за него Ксюха, с трудом борясь с подступающими слезами. – Джон. Хватит, а?


-Погоди, - он схватил ее за руку, потянул на себя, - дослушай. Если это так – то ты умудрилась обрести самое чистое и светлое чувство на свете. Детка. Если все это так… То ты действительно ее любишь.



Forvard. Play.



Ася вошла на кухню, с ног до шеи завернутая в покрывало. Посмотрела на десяток изгрызенных зубочисток, раскиданных по столу, и присела на стул. Ксюша не смотрела на нее – ее взгляд был направлен через оконное стекло куда-то на улицу – далеко-далеко.


-Хочешь, я уеду сегодня же? – Спросила Ася глухо.


-Нет.


Ксюша ответила, не поворачивая головы. Она была сейчас – словно несчастный котенок, свернувшийся в клубок и надеющийся, что это защитит его от новой беды.


-Знаешь, - сказала она вдруг тихо, - я думала, что когда я тебе сказала… О том, что люблю тебя. Я думала, что ты меня ударишь. Думала, что это для тебя что-то… новое. Что-то… не слишком приятное.


-Нет, - Ася покачала головой, и поморщилась: от этого движения царапины на лице мгновенно налились болью. – Это было удивительно. Но не потому, что я не знала. А потому что на тот момент я была уверена, что твои чувства давно прошли.


Она увидела, как дрогнуло что-то на Ксюшиных щеках – словно она на секунду втянула в себя воздух, и скулы обозначились острее чем обычно.


-Ксюшка, я не знаю, как это объяснить. Правда. Я не знаю, как это произошло, и почему, но ты стала слишком важным человеком в моей жизни. Я боялась этого до безумия, знаешь? Боялась того, что чувствовала к тебе, боялась того, что чувствовала ко мне ты. Иногда мне кажется, что все последние годы своей жизни я только и делала, что боялась.


Она крепко сжала руки в кулаки, и заставила себя снова посмотреть на Ксюшу. Та не шевелилась. Даже, кажется, не дышала.


-Я не верю тебе, - сквозь зубы сказала она. – Потому что если бы все было так, как ты говоришь, все сложилось бы совсем иначе.



Back. Play.



Она полулежала на диване, откинувшись на спинку, с согнутыми в коленях и разведенными ногами. Курила, выпуская колечки дыма в потолок. Ее платье задралось до талии, а белье валялось тут же – под ногами стоящей на коленях девушки, теплые губы которой уже несколько минут нежно ласкали Ксюху между ног.


Ее тело отзывалось на эти ласки, но голова оставалась холодной и ясной. Она думала о том, что, кажется, немного увязла в своих поездках по южному побережью – от одного клуба к другому. О том, что Лека, кажется, окончательно превратилась в наркоманку – без пакета с таблетками она теперь даже с кровати не встает. О том, что Джон уже несколько месяцев как не звонит, а она сама столько же не звонит родителям.


Глупая, никчемная жизнь. Но, возможно, это была именно та жизнь, которая ей подходила?


Ксюха посмотрела вниз и сделала еще одну затяжку. Белокурая макушка старательно шевелилась между ее ног – отрабатывала «обязательную программу». Нет, девочка не была в нее влюблена – более того, Ксюха ей даже не нравилась. И спроси ее «зачем ты это делаешь?» - ответа бы не последовало. Это был их стиль жизни – беспорядочный секс, бессмысленный, с кем попало. «Маргарита» с обязательной тонкой соломинкой. Наркотики – пока еще легкие, но – Ксюха понимала – тяжелые уже где-то очень рядом, уже поблескивают жадно глазами и подбираются ближе, обещая неведомые миры – миры, в которых, возможно, есть хоть какой-то смысл.


Она прислушалась к ощущениям собственного тела, и поняла: пора заканчивать. Оргазма все равно не будет, а еще несколько секунд – и прикосновения языка станут просто неприятными.


-Хватит, детка, - сказала Ксюха, опуская ладонь на макушку девушки.


-Почему? – Она вскинула голову и недоуменно на нее посмотрела. – Ты разве не хочешь?..


-Нет. Слишком устала.


Прежде чем девушка сказала что-то еще, кто-то снаружи с силой толкнул дверь. Это спасло от продолжения разговора – Ксюха немедленно вскочила с дивана, одернула платье и натянула белье. Девушке достаточно было застегнуть рубашку – и вуа-ля, политес соблюден, словно ничего и не было.


Стоило Ксюхе отпереть дверь, как внутрь ввалилась Лека – бледная как смерть, с торчащими в разрезе футболки ключицами, и бешеными глазами. Девушка тут же испарилась, пробормотав что-то невнятное, а Лека, оглядев Ксюху с ног до головы, сделала вывод:


-Ты с ней трахалась.


-Не совсем, - пожала плечами Ксюха, снова усаживаясь на диван и вталкивая сигарету в пепельницу, - ты чего явилась?


-Просто так, - Лека упала рядом с ней, и, потянувшись, взяла со столика бутылку с коньяком. – Выпьем?


-В два часа дня? Я тебя умоляю…


Ксюха, покосившись, смотрела, как Лека делает несколько глотков прямо из горла бутылки. Интересно, чем все это кончится для нее? Циррозом печени, или чем-нибудь еще хуже?


-Когда я спрашивала, зачем ты явилась, я имела ввиду – зачем так рано, - сказала она вслух. – Жанка опять выгнала?


-Нет, - Лека пожала плечами и сделала еще глоток, - с Жанкой, как ни странно, все нормально. Она орет, я слушаю – полный консенсус.


-Зачем она тебе тогда? Какой смысл?


Ксюха спрашивала лениво, без всякого интереса, и оказалась не готова к Лекиной реакции – так вдруг резко развернулась, схватила ее за руку, и ответила с яростью:


-Никакого. Никакого смысла. Ноль. В этом все и дело. Если бы я знала, где этот чертов смысл искать – не было бы ни Жанки, ни клубов, ни алкоголя, ни…


-Ни меня, - закончила за нее Ксюха равнодушно.


-Ни тебя. – Лека отвернулась и убрала руки. – Иногда мне кажется, что нам с тобой стоило бы стать парой, знаешь? Я имею ввиду не на сцене, а по жизни. Два уставших от жизни циника. Как думаешь?


«Да боже упаси».


-Я думаю, что ты по привычке видишь нас одинаковыми, Ленка. А это совсем не так.


-Серьезно? И в чем же между нами разница?


Ксюха долго думала, прежде чем ответить.


-Разница в том, что ты больше не ищешь смысл. А мне он до сих пор нужен.



Forvard. Play.



Огни клуба остались за спиной, и уши наполнила блаженная тишина. Ксюха засунула руки в карманы брюк и потихоньку пошла вперед – к набережной. Как всегда после выступления, она чувствовала себя опустошенной. Немного более опустошенной, чем обычно.


Налетел ночной ветер, растрепал Ксюхины волосы, но его прикосновения к лицу, к шее, были приятными и ласковыми. В такие мгновения как сейчас, она чувствовала себя очень цельной – высокая, худая, спокойное выражение лица, глаза не прожигают призраки ушедшей боли, а сердце мирно постукивает в грудной клетке. Никаких кульбитов, никаких потрясений. Просто ветер, и просто волосы, ласкающие плечи и шею.


На набережной она сняла туфли и спустилась к самой воде. Здесь было ее место – вдали от шума прибрежных кафешек с их вечным «Владимирским централом», вдали от курортников, вдали от огней веселья.


Здесь было тихо и спокойно. В ноздри врывался соленый запах моря, а голые пальцы ног с удовольствием погружались в белую пену прибоя. Она присела на камни, а потом и легла, закрыв глаза и отдаваясь ощущению покоя.


Ей вдруг захотелось, чтобы кто-то был рядом. Просто подошел, прилег и взял ее за руку. Кто-то, с кем можно было бы разделить это ощущение. Разделить его пополам, без обмана. Не говоря, не думая, не рассуждая – просто лежать и слушать море.


-Анастасия Павловна, - тихо произнесла Ксюха вслух, перекатывая губы на языке и трогая их губами. – Анастасия Павловна…


И – ничего. Не дрогнуло сердце, не заплясали мысли, не задрожали руки. Она просто произнесла это имя, только и всего.


Руки сами потянулись к карману брюк и вынули портсигар. Пришлось сесть – иначе скрутить сигарету было бы сложно. Маленький друг, маленькая самокрутка, маленький проход в другие ощущения. Да ладно в другие… Хоть в какие-то.


Она сделала затяжку, и снова легла, глядя на звезды. Мир кружился вокруг в медленном вальсе, волны плескались о берег, и маленькие слезы катились по щекам.


-Ксюха, ты уже успела, что ли?


Лекин голос ворвался в волшебство, и волшебство закончилось.


-Зараза, - пробормотала Ксюха, - такую прелесть обломала…


Они разделили сигарету на двоих, и улеглись рядом – плечо к плечу.


-Давай сегодня напьемся? – Предложила Лека.


Ксюха подавила раздражение. Опять напьемся. Потом накуримся. Потом снова напьемся. Что еще? Еще потрахаемся, видимо, а потом напьемся снова.


-По какому поводу? – Спросила она.


-Без повода, - был вполне ожидаемый ответ.


Без повода… Почему-то в их жизни теперь все было без повода. И Ксюха вдруг подумала, что когда свободы становится слишком много – в этой свободе как-то теряется смысл. Она так стремилась освободиться, так хотела жить без эмоций, что упустила этот важный момент.


-Знаешь, - сказала она вдруг, - я иногда думаю, что мы зря уехали из Таганрога.


-Почему? – Удивилась Лека.


-Потому что это ни к чему не привело. Мы живем будто в угаре – деньги, веселье, алкоголь, секс. Но ведь рано или поздно придется остановиться. Потому что у такой жизни нет никакого будущего.


-А ты хочешь будущего?


Вопрос прозвучал так просто и ясно, и еще яснее она услышала ответ внутри себя – да. Да, она хочет будущего. По-прежнему не знает, какого именно, но и отказываться от него совсем она не готова тоже.


Она поняла вдруг, что погоня за смыслом завела ее слишком далеко. Она искала не в том месте. Не в то время. Не с теми людьми. Потому что опустошив себя до дна, расплескав все, что было накоплено в душе, смысла не найдешь.


И уходя с Лекой с пляжа, сидя с ней в гримерке и заливая в себя очередной – неизвестно какой по счету – бокал спиртного, Ксюха хорошо понимала: финал близится. Она не знала, когда он наступит, но его приближение ощущала каждой клеточкой своего уставшего тела.



Forvard



А наутро пришел ад.


-Леку в больницу забрали, - Денис с шумом вломился в гримерку, и Ксюха от неожиданности как была – голая – подскочила на диване.


-Как? Почему? – Пока она судорожно искала свои вещи, пока натягивала брюки и свитер, Денис объяснил, почему и как.


Ее нашла уборщица – Лека лежала на ковре, лицом вниз, и в первый момент женщина подумала, что она просто спит – такое нередко случалось с персоналом клуба. Однако, через мгновение она увидела зажатый в ладони пузырек с таблетками, и вызвала скорую.


-В какую больницу ее увезли? – Спросила Ксюха, застыв на месте с сумкой в руках.


-Откуда я знаю? – Ответил вопросом Денис. – Ты хочешь поехать?


Он смотрел в ожидании ответа, а Ксюха вдруг ясно поняла: нет. Не хочет. С нее достаточно. Достаточно Лекиных пьяных откровений, наркотических прозрений, слез и воплей, сменяющихся признаниями в вечной дружбе. Достаточно этого неприкрытого цинизма, которым они все – и она в первую очередь! – как будто гордились, возводя его в ранг добродетели. Достаточно бестолкового секса – от которого ни удовольствия, ни удовлетворения – ничего. Достаточно.


Но оставалось еще кое-что. Какие-то кусочки человечности, какие-то части той, старой Ксюхи, которые еще продолжали жить где-то глубоко-глубоко внутри. И они не дали ей сказать «нет».


-Да, хочу. Узнай адрес больницы, вызови мне такси, и сообщи всем, что шоу сегодня не будет.


Она подумала секунду и добавила:


-Впрочем, думаю, его не будет больше вообще.


Перед тем, как ехать в больницу, она собрала свои вещи. Самое необходимое уместилось в небольшую сумку, а все прочее – техника, костюмы, километры видеопленки – она оставила тут. Прощаться не стала: просто села в машину и уехала, не оглядываясь. В больнице выяснила, что Лекино состояние не представляет угрозы для жизни, постояла минутку перед закрытой дверью палаты, и пошла прочь по коридору.


В тот же вечер она села на поезд и уехала в Краснодар.



Forvard. Play.



-И с тех пор для тебя любовь и секс – это разное? – Спросила Лена. Она молча выслушала рассказ о боевом Ксюшином прошлом – ничем не показывая своего удивления. А, может, удивления и не было?


-Для меня всю жизнь любовь и секс – это разное.


Ксюша перевернулась на живот, и легла, прижимаясь щекой к покрывалу. Говорить больше не хотелось. Хотелось лежать вот так – посреди высокой травы, вдыхать запах зелени, шевелить босыми пальцами ног и наслаждаться солнечными лучами, ласкающими спину и плечи.


Но к солнечным лучам вдруг добавились Ленины руки – она присела рядом с лежащей Ксюшей на колени, и принялась гладить ее по спине – поверх футболки. Гладила легонько, едва касаясь кончиками пальцев, и вызывала своими прикосновениями бегающие туда-сюда мурашки.


-Как это может быть разное? – Спросила она. – Разве одно не следует из другого?


Ксюша расхохоталась. Смеяться, лежа на животе, было не слишком удобно, но уж очень забавно было то, что сказала Лена. Одно следует из другого? Интересно, что следует из чего?


Лена поняла, что сказала, и засмеялась тоже.


-Ладно-ладно, я поняла, - сказала она, отсмеявшись, - судя по тому, что ты рассказала, ничего не из чего не следует. Но тебе же случалось заниматься сексом с теми, кого ты любила?


Ксюша задумалась, опустив лоб на сложенные в замок ладони. Случалось ли? С Иркой, с Лекой – на первом месте был все-таки не секс. Было яркое и острое ощущение в груди, было безудержное счастье касаться, но как только дело доходило до «ниже пояса» - любовь заканчивалась, и начиналось что-то другое.


-Я не знаю, Лен, - честно сказала она, выгибая спину навстречу продолжающим поглаживания рукам, - это было разное и с теми, кого я любила, и с теми, кого нет. Я, наверное, урод какой-то, но для меня любовь – это чувство, а секс – всего лишь физика, только и всего.


Она ощутила, как Ленины руки забираются к ней под майку, и гладят уже обнаженную кожу. От ее пальцев по телу волнами разливалась нежность. Пальцы вдруг скользнули на Ксюшины бока и коснулись груди. Ксюша замерла.


-А это? – Лена наклонилась, прижимаясь грудью к ее спине, и обожгла дыханием ухо. – Это чувство или физика?


-Я не… - Ксюша растерялась. – Я не знаю.


Она почувствовала, как горячий язык обжигает мочку ее уха, как ладони протискиваются между нею и покрывалом и обхватывают грудь. Физика ли это? Да, конечно. Но сильнее чем физические прикосновения, Ксюша ощущала разливающееся в груди теплое и воздушное ощущение – будто самое нежное в мире прикосновение, будто легкие всполохи ветра, будто маленький-маленький смерчик – предвестник либо тайфуна, либо успокоения.


-Ленка, - Ксюша вывернулась из объятий, и села, одергивая футболку. На Лену лучше было сейчас не смотреть: ее волосы растрепались, губы были приоткрыты, а в глазах горело что-то раньше невиденное, непознанное. – Я не…


Палец Лены немедленно лег на ее губы, и погладил слева направо, справа налево.


-Нет-нет, - сказала она, улыбаясь, - мы не будем это обсуждать.


-Но я не…


Лена снова покачала головой, и вдавила палец чуть сильнее. Ксюше вдруг ужасно захотелось распахнуть губы, и впустить его в себя. Погладить языком, немного прикусить, обхватить губами, и…


Она резко отпрянула, и вскочила на ноги.


-Пора возвращаться. Мы пропустим обед.


Лена смотрела на нее снизу вверх и улыбалась. Подождала мгновение, и начала собираться.


-Не знала, что ты такой большой любитель столовской кухни, - сказала она, складывая покрывало, - хотя возможно, сегодня они изобретут что-нибудь получше чем гуляш из непонятно чего.


Ксюша засмеялась, подала ей руку, и они пошли вниз по тропинке – к лагерю. На душе снова стало легко.



Forvard



Еще не доходя до лагеря, они увидели, что творится что-то странное: у ворот собралась толпа. Учителя, школьники – все смешались в кучу, и отчаянно что-то обсуждали.


-Не иначе, в столовую шашлыки завезли, - улыбнулась Ксюша, невольно ускоряя шаг.


Но причина собрания оказалась хуже. Как выяснилось, у грузовика, на котором в лагерь доставлялись продукты, на полпути лопнуло колесо и он сошел с трассы. Вернее, не сошел, а свалился, и, по выражению добравшегося до лагеря водителя, «три раза перевернулся, скотина».


Проблема усугублялась тем, что рядом с грузовиком осталась женщина, ехавшая в лагерь - идти она не могла. И по похолодевшему вмиг сердцу, Ксюша сразу поняла, что эта женщина.


Все собравшиеся галдели, перебивая друг друга.


-Надо вызывать милицию! Пусть приедут и заберут ее!


-Какой дурак из Краснодара сюда поедет? Надо найти машину и ехать самим!


-Может быть, позвоним в МЧС?


Она дала себе несколько секунд – позволила страху и ужасу целиком наполнить тело, разлиться по жилам, впитаться в кровь, а потом одним махом выключила все ощущения.


-Заткнулись все! – Гаркнула Ксюха изо всех сил. – Прекратите галдеж!


Вокруг воцарилась тишина. Все смотрели на нее – кто испуганно, кто удивленно.


-Все школьники немедленно отправляются в столовую на обед, - сказала она громко, - остается только педколлектив и администрация.


-Почему? – Возмутился кто-то из десятиклассников. – Мы, вообще-то, тоже…


Ксюха только голову повернула, и парень замолчал. Возмущаясь в полголоса, ученики вернулись в лагерь. Теперь можно было подумать о том, что делать дальше.


-Максим, сходите пожалуйста в медпункт и возьмите оттуда аптечку, - велела Ксюха трудовику. – Проверьте чтобы там были эластичные бинты, антисептик и обезболивающее.


Она повернулась к физруку.


-Саш, на вас – крепкие шесты и палатка, на случай, если ее придется нести.


-Антон, - взгляд на физика, - возьмите со склада продуктов на двое суток, на тот же случай. Мы пойдем впятером (взгляд на водителя) – при любом раскладе, этого будет достаточно.


Она не стала говорить, какие именно расклады имела ввиду: все было понятно и так.


-Так, что еще, - на секунду задумалась, - я соберу для нас крепкую обувь и головные уборы. Через пятнадцать минут выходим.


Мужчины послушно разошлись выполнять полученные задания. Следом за ними потянулись и женщины – кто-то пошел помогать собираться, кто-то – к ученикам. Остались только Ксюха и Лена.


-Я с тобой, - сказала Лена, когда все остальные разошлись.


-Нет, - Ксюха покачала головой. – Мы пойдем вчетвером. Твоя задача – связаться с городом и попросить помощи. Звони в милицию, пожарным, в ГОРОНО – требуй машину. Если удастся – предупреди, чтобы водитель на трассе был внимателен: при удачном раскладе мы можем встретиться на полдороге.


-Ксюш…


-Я сказала: нет.


Она посмотрела на Лену и нашла в себе силы улыбнуться.


-Я же не на войну иду, а всего лишь в легкий турпоход. Кроме того, я не хочу в процессе волноваться еще и за тебя.



Forvard



Они шли уже пятый час, а грузовика по-прежнему не было видно. Ксюха то и дело смотрела на экран сотового, только лишь чтобы убедиться: связь как обычно отсутствовала.


-Давайте сделаем привал, - предложил физрук.


-Через два часа стемнеет, - Ксюха даже не оглянулась, - и тогда искать этот чертов грузовик сможет разве что летучая мышь. Поэтому давайте без привалов.


-Далеко еще? – Спросил, обливаясь потом, трудовик, поворачиваясь к с трудом шагающему водителю.


-Что б я знал, - раздраженно пробормотал тот. – Горы и горы, тут кругом все одинаковое.


-Что ж ты ехать в горы вызывался, если дорогу ни фига не знаешь?


-А зачем ее тут знать? – Водитель вдруг схватил трудовика за ворот футболки и заорал на него. – Зачем, а? Трасса и трасса – узкоколейка, в одну сторону, никаких ответвлений. Что я тут знать-то должен?


Ксюха только шагу прибавила. Ей было неинтересно слушать эти разборки, и уж тем более – вникать в них. Все ее мысли занимало только одно: Анастасия Павловна где-то в горах. В одиночестве. С раненой (Сломанной? Растянутой?) ногой. И добраться до нее нужно как можно скорее.


Она не знала, удалось ли Лене дозвониться до Краснодара, удалось ли уговорить прислать машину, но точно знала: за все часы, что они шли по пыльной дороге, мимо не проехало ни одного автомобиля. Ни в одну, ни в другую сторону.


Как ни старалась Ксюха идти быстрее, солнце она обогнать не могла: через пару часов действительно начало темнеть. Темнота опускалась быстро, только что, казалось бы, солнце спряталось за верхушками гор – а вот уже и дорогу плохо видно, и попутчики стали всего лишь размытыми во тьме пятнами.


-Привал, - физик с облегчением кинул рюкзак на обочину, и упал на него сверху. – До утра мы все равно ничего не найдем.


Рядом с ним на землю попадали остальные мужчины.


-Надо развести костер, - сказал трудовик, - поедим, поспим, а с рассветом дальше двинемся.


Остальные с ним согласились. Только Ксюха, вынув из рюкзака половину уложенных в него вещей, снова затянула горловину и накинула рюкзак на плечи.


-Я пойду дальше одна, - сказала она тоном, не терпящим возражений, - как рассветет – вы меня догоните. Или нас – если я найду ее раньше.


Она посмотрела на водителя.


-Дайте хоть какой-нибудь ориентир. Камни, деревья, что-нибудь.


-Слушай, - сказал водитель, - ты ерундой не занимайся. Куда ты попрешься одна ночью? А если волки?


-Вот именно, - ответила Ксюха, и он вдруг хорошо ее понял.


-Я с тобой, - сказал, с усилием поднимаясь на ноги.


-Нет. Я из вас всех устала меньше всего. Поэтому смогу идти быстро, и скоро ее найти. Кроме того, фонарь у меня только один.


Водителю пришлось согласиться с ее аргументами. Он, как сумел, объяснил ей ориентир – узкая расщелина, вдоль которой дорога делала резкий загиб. Этот-то загиб его и подвел.


Ксюха взвесила на ладони фонарь, кивнула на прощание, и пошла дальше.


Боялась ли она идти в темноте? Нет. Она шагала по пыльной дороге, освещая себе путь узким ярким пучком света, и думала о том, как страшно, наверное, сейчас Анастасии Павловне.


Боялась ли волков? Нет. Знала: они редко выходят на трассу, а вот удалось ли Анастасии Павловне развести костер, чтобы отпугивать зверей – это был еще тот вопрос.


-Отлично, Ковальская, - сказала она вслух, отмеряя очередной километр, - классно время проводишь в лагере.


Прошло еще несколько часов, и темень окончательно поглотила собой все. За пределами света от фонаря, ничего кругом не было видно, и Ксюха то и дело обшаривала светом обочину в поисках расщелины или «резкого загиба».


Наконец, дорога действительно изогнулась, и Ксюха, сбросив рюкзак на землю, принялась осматривать окрестности. Машина нашлась в том месте, где она вообще не ожидала ее увидеть – лежала на боку, упираясь грузовой частью в дерево, метрах в пяти ниже дороги.


Не помня себя, Ксюха спрыгнула, и побежала прямо через кусты, проламывая ветки.


-Анастасия Павловна! – Заорала она, подбегая к грузовику. – Где вы?


-Я здесь, - крик раздался совсем рядом, и, направив фонарь на звук, Ксюха наконец ее увидела.


Она сидела в повернутом на бок кузове, прислонившись спиной к дну, и кутаясь в какую-то старую тряпку. Ксюха подскочила к ней, бросила фонарь и схватила за руки.


-Вы… как? – Выдохнула она, отгоняя неизвестно откуда взявшееся в голове «ты в порядке?».


Анастасия Павловна посмотрела на нее молча, и вдруг зарыдала.


Она плакала так долго и так отчаянно, что у Ксюхи сердце сжалось. Она держала ее за плечи, прижимала к себе, и гладила по спине.


-Ну ладно, ладно, - шептала она растерянно, - все нормально. Все будет хорошо. Правда. Все будет хорошо.


Нужно было посмотреть на ногу, но луч света от фонаря светил куда-то в сторону, да и поза была не слишком удобна для осмотра. А Анастасия Павловна и не думала успокаиваться.


-Давайте я схожу за мужиками, - отчаянно предложила Ксюха, и тут же поняла глупость своей идеи. Три часа туда, три часа обратно – и Анастасия Павловна еще шесть часов в одиночестве.


«Может быть, ее дотащить до них?»


Эта идея тоже была так себе: с таким весом на плечах Ксюха будет идти очень медленно. Да и сумеет ли она ее поднять – тоже вопрос…


Она окончательно растерялась, и прибегла к не раз проверенному ранее способу.


-Молчать, - рявкнула, слегка тряхнув Анастасию Павловну за плечи и отрывая ее от себя. – Мне нужно осмотреть вашу ногу.


Слезы не остановились, зато у Ксюши появилась возможность переложить фонарь поудобнее, стащить с ног Анастасии Павловны тряпку, и, наконец, увидеть, с чем они имеют дело.


Нога оказалась жутко расцарапанной, но, к счастью, не сломанной. Две из царапин были слишком глубокими – из них до сих пор потихоньку выделялась кровь. Остальные достаточно было обработать зеленкой.


-Почему вы идти-то не смогли? – Спросила Ксюха со злостью. – Водитель – здоровый кабан, помог бы.


-Я не могу на нее наступить, - прорыдала Анастасия Павловна, - растянула, наверное.


«Наверное».


Ксюха взяла фонарь и, не слушая протестующих всхлипываний, вернулась на дорогу. Похватила за лямку рюкзак, и пошла обратно. Едва луч света осветил Анастасию Павловну, как она перестала всхлипывать и уставилась на Ксюху со странной смесью надежды и страха во взгляде.


-Все будет нормально, - сквозь зубы сказала Ксюха, вынимая из рюкзака спальник и пакет с лекарствами. – Дождемся рассвета, и потихоньку пойдем в лагерь. Посидите немного, я дров соберу.


Она накрыла Анастасию Павловну спальником, забрала фонарь и принялась собирать сухие ветки. Почему-то сердце внутри стучало наббатом, и злость подступала к горлу. Она даже не могла понять, на что конкретно злится.


Через пятнадцать минут костер был разведен, раны на ноге промыты перекисью, и намазаны зеленкой. Анастасия Павловна безропотно сносила все процедуры – только морщилась иногда от боли. Наконец, дело дошло до глубоких порезов, и Ксюха наморщила лоб.


-Их надо зашить, - сказала она мрачно.


-Нет! – Анастасия Павловна дернула ногой, и вскрикнула от боли.


-Тогда шрамы останутся. Оно вам надо?


-Пускай останутся.


Ну, пускай – так пускай. Ксюха и их промыла, приложила сверху импровизированный тампон из бинта, и замотала сверху. От потери крови она явно не умрет, а остальное – ее личное дело. Не хочет – как хочет.


-Ксюша… - Анастасия Павловна замялась, и даже при свете фонаря было видно, как лицо ее залилось краской. – Ты не могла бы помочь мне… отойти.


Отойти?


В следующее мгновение Ксюха поняла, и покраснела тоже.


«Зашибись спасение прекрасной дамы» .


Она нагнулась, подхватила Анастасию Павловну подмышки, и с усилием подняла на ноги. На то, чтобы сделать несколько шагов, ушла не одна минута, и Ксюха поняла, почему водитель оставил ее здесь.


-Вы… справитесь? – Спросила она, помогая Асе зацепиться за стоящее в стороне дерево. Дождалась кивка, и, выключив фонарь, шагнула в темноту.


Из темноты доносились стоны боли и сосредоточенное сопение. Потом звук льющейся воды. И снова стоны.


Ксюха очень старалась не прислушиваться, но обостренное восприятие делало все за нее. Она понимала, что там происходит, и сердце ее почему-то затапливала нежность.


Вот она поднимается на ноги, стараясь опираться только на здоровую. Вот удобнее хватается за дерево. Вот пытается второй рукой натянуть на бедра спортивные брюки.


-Ксюш… - услышала она отчаянное. – Я не…


В этот раз она поняла сразу. Подошла, не включая фонаря, и, просунув пальцы под резинку, натянула штаны. Сразу – не мешкая – обняла Анастасию Павловну за талию, и помогла вернуться к костру.


Среди высыпавшихся из грузовика продуктов пригодными в пищу без готовки оказались только плитки шоколада. Они съели по одной, запивая водой из бутылки, и, притихшие, замерли у костра. Анастасия Павловна куталась в спальник – ее била дрожь. Ксюха старалась на нее не смотреть.


-Поспали бы вы, - сказала она вдруг, - до рассвета далеко еще.


-Мне почему-то до сих пор очень страшно, - ответила Анастасия Павловна, - знаю, что больше не одна, но все равно боюсь.


-Это стресс из вас выходит. Ничего, оклемаетесь. Может, утром удастся какую-нибудь машину остановить – тогда прямо до Краснодара поедем.


Анастасия Павловна странно на нее посмотрела, но ничего не сказала. Так они и сидели – молча, вглядываясь в костер, и думая каждая о чем-то своем.


Уже начало светать, когда Анастасия Павловна наконец заснула. Ксюха долго смотрела на нее, спящую, прежде чем сесть ближе и со вздохом обнять за плечи. Горячее дыхание обожгло ее шею.


«Ну что, детка? История повторяется, так? Только на этот раз это, кажется, не слишком платонически?».


Она вздрогнула от этой мысли. Вспомнилось, как много лет назад, в этих же горах, она практически тащила Анастасию Павловну на себе, и обнимала ее за талию. Тогда, кажется, она впервые всерьез задумалась: а нет ли в этой любви чего-то физического? Тогда – точно не было. А теперь?


Она скосила взгляд. От отблесков костра лицо Анастасии Павловны казалось очень теплым и нежным. Губы слегка шевелились – наверное, снилось что-то. И кончик носа иногда забавно подергивался.


-Нет, - одернула себя Ксюха, - ничего физического. Нет.


Но она не могла признать, что обнимать Анастасию Павловну было очень приятно. Не возбуждающе, нет, ничего такого – но от ощущения ее макушки под щекой было очень тепло и спокойно. Как будто так и должно было быть. Как будто это ощущение – самое естественное в мире.


Светало. Уже стало хорошо видно деревья, и разбросанные вокруг коробки и мешки с продуктами. И костер как-то померк и стал тусклым-тусклым. Ксюха поежилась от холода – все-таки утро в горах – не самое теплое время суток. И почувствовала, как губы Анастасии Павловны случайно, во сне, касаются ее шеи.


Это было мимолетное, едва заметное прикосновение, но оно обожгло будто огнем. И это было уже не про тепло, не про нежность. Ксюха испугалась того, что почувствовала.


-Перестань, - подумала она, - что такого? Ты лесбиянка, так? С этим мы уже определились. Неудивительно, что ты можешь и к ней чувствовать что-то… физическое.


Это было правильно, и верно, и наверное было правдой, но что-то внутри вовсю протестовало против такой правды. Это было грязно. По-прежнему грязно. Несмотря на вереницу женщин, прошедших через Ксюхину постель, несмотря на Ирку, несмотря на Леку. Это все равно было грязно.



FORWARD



Их нашли, когда солнце уже поднялось достаточно высоко, чтобы высушить утреннюю росу. Первым с дороги спустился водитель – он выглядел жутко уставшим, но тем не менее быстро проверил, как себя чувствуют женщины, и тут же кинулся осматривать кабину грузовика.


Все вместе они соорудили носилки из шестов и палатки, уложили на них Анастасию Павловну, и, соблюдая предосторожность, вытащили ее на дорогу.


Дальше дело пошло веселей – они пошли по направлению к лагерю, рассудив, что до Краснодара еще дольше. Несли по очереди: двое несут, двое отдыхают, и потому двигались достаточно быстро.


Ксюха, которую общим решением отстранили от попыток понести тоже, шла рядом с изголовьем, и держала Анастасию Павловну за руку. Это было немного театрально, и немного глупо, но Анастасия Павловна сама взяла ее за руку, и категорически отказывалась отпускать.


Так они и дошли вечером до лагеря – четверо уставших, потных мужчин, едва передвигающая ноги Ксюха, и лежащая в носилках, держащая ее за руку, Анастасия Павловна.


В лагере ее немедленно унесли в медпункт. Ксюха не протестовала: она мягко вытянула руку из захвата, и, пошатываясь, побрела к себе в домик. Все, чего ей хотелось – это лечь, заснуть и не просыпаться как минимум лет двести. Но не вышло: у домика ее перехватила встревоженная Лена. Кинулась на шею, обняла, и задышала горячо куда-то в шею.


Ксюха стояла как каменная, пока Лена обнимала ее, и опасалась, что еще секунда – и она рухнет прямо здесь, на землю, и никакие силы не заставят ее подняться.


-Идем, - Лена потянула ее за руку и повела, - мужики уступили тебе право первой помыться. Смоем с тебя всю усталость, и ляжешь спать. Идем.


Пришлось подчиниться. Она не помнила, как дошла до бани, как стягивала с себя пропитанную потом и пылью одежду, как ложилась на полку. Она и Лену-то не помнила: понимала, что та тоже разделась, что это ее руки намыливают Ксюхино тело, и поливают его из ковшика. Все понимала, но ничего не видела.


В домик Лена практически ее тащила – с трудом перебрались через порог, и вот, наконец, кровать – прохладная, чистая, с белой простыней и белым же пододеяльником. Она упала, как подкошенная, из последних сил притянула Лену к себе, и заснула в ее руках – ни о чем не думая, и ничего не чувствуя.


Проснулась Ксюша от нежных прикосновений губ. Губы касались то ее щеки, то подбородка, то кончика носа. Не хотелось даже открывать глаза – только бы это волшебство продолжалось, только бы не заканчивалось.


Не открывая глаз, она протянула руку и обняла Лену за талию. Пальцы сами собой скользнули под ткань футболки, нащупывая обнаженную горячую кожу. Она почувствовала, как Лена ложится на нее сверху, накрывая своим телом, и губы ее трогают сначала висок, а потом спускаются к уху.


-Ксюшка проснулась? – Прошептала она, прикусив на мгновение губами мочку уха. – Или не совсем еще?


Ксюша только промычала в ответ что-то неразборчивое. Она теперь вполне могла гладить все Ленино тело – от плеч до едва прикрытых краем футболки ягодиц. Гладить бока, спину, бедра – проводя ладонями снизу вверх, задирая футболку, и гладить снова.


-Кажется, тебе тоже начинает нравиться меня трогать, - Ксюша почти увидела, как улыбается Лена, шепча эти слова ей на ухо. – Правда?


Конечно, ей нравилось. Она растекалась под тяжестью Лениного тела, жмурила глаза от удовольствия, и с наслаждением ласкала ладонями разгоряченную кожу.


«Странно. Почему с Леной это не кажется грязным?»


Ксюша открыла глаза, и Лена тут же скатилась с нее в сторону и легла рядом.


-Оо, мыслительный процесс включился, - проворковала она. – Как же не вовремя он у тебя это делает.


Не отвечая, Ксюша сползла с кровати и схватила со стула джинсы.


-Сколько времени? – Спросила.


-Половина второго.


Лена с удовольствием вытянула руки и потянулась.


-Настя чувствует себя нормально, если ты хотела спросить именно это, - улыбнулась она в ответ на Ксюшины судорожные поиски чистой футболки в рюкзаке. – Ходить, правда, у нее не очень получается, но и в Краснодар она ехать не хочет.


-Как не хочет? – Ксюша наконец натянула футболку, и обернулась к Лене. – А нога?


-А что нога? Медсестра сказала – не нагружать ее, и за неделю-две само пройдет. Компрессы холодные еще велела прикладывать, но где их возьмешь по нашей-то жаре?


Она снова потянулась всем телом, и от этого движения майка на бедрах задралась, обнажая белые трусики и загорелую кожу.


-Можно вытащить из речки камни, - сказала Ксюша, застегивая на запястье ремешок от часов, - вода холодная, камни тоже будут холодные. Какое-то время.


-Хочешь, схожу с тобой? – Предложила Лена.


Она настолько все понимала, что от этого становилось просто страшно. Ксюша поежилась, представив: а вдруг она понимает и остальное? И тут же отбросила эту мысль.


-Идем, - кивнула, - только тебе придется немного одеться.


FORWARD. PLAY.


За окном вовсю трепетало утро. Оно словно взбесилось, заливая кухню яркими лучами солнечного света. А Ксения и Ася по-прежнему сидели – каждая на своем месте, и молчали.

Ксения не знала, о чем думает Ася, но сама она раз за разом прокручивала в голове каждый день из всех тех лет, проведенных ими вместе. Лет, в которых было много работы, много боли, много удерживания себя и в себе.

Жалела ли она? Это был сейчас, пожалуй, самый важный вопрос, который ей предстояло решить. Но ответа на него у Ксении не было.

Зазвонил телефон. Обе дернулись от звука – он ворвался в тишину и напряжение как cимвол тревоги, вестник новых потрясений. Ксения сползла с подоконника, вышла из кухни и взяла трубку.

-Привет, детка.

Его голос был тихим и усталым, но какая забота звучала в нем, какое тепло, какая любовь… Ксения прислонилась к стене и медленно сползла по ней вниз.

-Привет.

Он говорил что-то еще, наверное. И даже точно – ведь Ксения продолжала слышать звуки, но за звуками никак не могла разобрать смысла. Впрочем, она и не пыталась. Сидела на корточках, опираясь щекой на трубку телефона, и тихо-тихо плакала.

Она была сейчас вся – словно открытая рана, взрезанная скальпелем искусного хирурга, источающая кровь и боль. Она была сейчас вся – словно маленькая девочка, доверчиво рыдающая в ладонь отца. Она была сейчас вся – беззащитный малыш, которого постигло самое большое в жизни горе.

Он говорил, а она продолжала плакать. Он шептал что-то, и она плакала снова. А потом среди его слов она вдруг разобрала старый стишок, от которого все в ее груди перевернулось опять.

-Детка-детка, сладкая конфетка. Детка-детка, сладкая конфетка.

Он повторял это снова и снова, и это было как молитва, как медитация, как прямой провод к богу. Второй раз за целую жизнь. Всего лишь второй.

Тогда, когда это случилось в первый раз, она пришла к нему – с разбитым лицом, рыдающая то ли от боли, то ли от обиды. Выплевывала слова, терла разбитые щеки кулаками. Она говорила, что их было пятеро. Что они поймали ее за школой. Что прижали к шершавой стене и били то по очереди, то все вместе. И тогда он обнял ее – маленькую, беззащитную – она вся уместилась на его коленях. И начал петь эту песенку.

-Детка-детка, сладкая конфетка.

Он пел, наверное, долго – она не помнила, сколько точно. Просто лежала в его руках, прижавшись щекой к сильному плечу, и слушала раз за разом:

-Детка-детка, сладкая конфетка.

А потом, когда ее слезы высохли, и она перестала всхлипывать, он поставил ее на ноги, посмотрел – сверху вниз. И сказал:

-А теперь иди, и покажи им, что с тобой так нельзя.

И она пошла – в крови, с порванным воротом платья, но уже без слез. Это была ее Голгофа, ее краеугольный камень, ее война. Она шла, а в ушах звучала его песенка.

Она совсем не запомнила драки – и конечно, они снова побили ее. Но эти минуты, когда она возвращалась к школе, сжимая в детском кулачке подобранную по дороге палку – эти минуты стали одними из самых главных в ее маленькой жизни.

«Иди и покажи им, что с тобой так нельзя».

-Я люблю тебя, - тихо сказала Ксения в трубку прежде чем выключить связь и вернуть трубку на место. Это не его война. Это не его жизнь. Это – я. И я справлюсь.

Она сделала несколько шагов в сторону кухни, и остановилась, ощутив сильную боль в ногах. Посмотрела вниз: колготки, выглядывающие из-под брюк и туфель, запеклись от крови. Пришлось раздеться: она пошвыряла на пол пиджак, футболку, брюки. Отодрала от лодыжек колготочный нейлон. Прошла в спальню и, содрав с одеяла простыню, завернулась в нее. И только потом вернулась на кухню.

Вошла, села за стол напротив Аси – теперь между ними было не больше метра. Посмотрела в ее глаза.

-Я хочу знать правду, - сказала настолько спокойно, насколько смогла. – Я хочу, чтобы ты рассказала мне, как это было для тебя.


Back. Play.


Теперь они все дни проводили втроем. Анастасия Павловна категорически отказалась возвращаться в Краснодар, а поскольку кроме Ксюши и Лены все остальные были заняты делами лагеря, как-то так сложилось, что они стали единственной ее компанией.

Каждое утро Ксюша и Лена подхватывали Анастасию Павловну с двух сторон подмышки, и помогали дойти до умывальника. После завтрака тем же порядком отправлялись на полянку вблизи от лагеря. Там усаживались на расстеленное покрывало, и проводили время то за игрой в карты, а то и просто за разговорами.

Ксюша была счастлива. Она получила то, чего так хотела – человек, который всегда был центром ее жизни, оказался вдруг совсем рядом. Живой, настоящий, теплый. С ней можно было говорить, на нее можно было смотреть. И слушать – бесконечно слушать этот мягкий, с легкой хрипотцой, голос.

Ох уж этот голос… Стоило закрыть глаза, и он начинал звучать не в ушах, а где-то в далекой глубине тела, в неведомых закоулках вен и сплетениях жил. Он смешивался с кровью, и вливался вместе с ней в спокойно стучащее сердце. Он щекотал пятки, он сжимал бока, он…

-Ксюша!

Она мотнула головой и открыла глаза. Анастасия Павловна и Лена – обе смотрели на нее немного удивленно и смеялись.

-Настя такую речь тебе толкала, - объяснила Лена, - а ты прослушала.

-Простите, - по Ксюшиным щекам немедленно растеклась краска.

Анастасия Павловна заправила за ухо разметавшуюся от смеха прядь волос и повторила, не дожидаясь просьбы:

-Я говорила о том, что ты – мой ангел-хранитель. Уже второй раз оказываешься рядом в такой нужный момент.

«Ангел-хранитель. Ну конечно».

Ксюха с силой сжала губы. Она вспомнила о школе, о сожженных волосах Дениса, о родительском собрании.

-Тогда вы так не считали, - эти слова неожиданно вырвались у нее вслух, и когда она поняла это, оставалось только одно: смело посмотреть в глаза, кляня себя за взбаламутившееся вдруг сердце.

Анастасия Павловна долго молчала. Лена отвернулась, и перебирала пальцами зеленые лепестки клевера. Ксюха же просто рассматривала собственные руки.

-Послушайте, - сказала вдруг она, - давайте так: я этого не говорила, а вы этого не слышали. Ладно? Я зря об этом вспомнила – в конце концов, это всего лишь прошлое, и совершенно необязательно теребить его за нервы. Хорошо?

Она сама не поняла, как это произошло. Анастасия Павловна просто посмотрела ей в глаза. Просто немного наклонила голову. Но в этом взгляде, в этом жесте она ясно различила «спасибо».

На следующий вечер так вышло, что Лена отправилась в баню одна: Ксюха заявила, что сегодня уже купалась в реке, и потому совершенно не собирается зря переводить воду. Вместо этого она подхватила подмышку книгу, и отправилась в домик к Анастасии Павловне.


Шла по темному лагерю, обмирая от счастья и нежности: это было так прекрасно – просто идти к ней. Законно, свободно, зная, что ее ждут. Зная, что она войдет – и Анастасия Павловна улыбнется ей с кровати. И она сядет на стул, раскроет книгу, и будет долго-долго читать вслух, изредка сбиваясь, чтобы посмотреть. Заглянуть в глубокие, волшебные глаза. Увидеть любимое, прекрасное лицо.

-Привет, Ксюшка.

Она вошла, немедленно споткнулась о деревянную половицу, и фактически обрушилась на стул. Это ласковое «Ксюшка»… Оно всегда сбивало ее с ног.

-Я принесла новую книгу, - быстро пробормотала она. – То есть не совсем новую, но все остальные мы уже перечитали, поэтому…

Анастасия Павловна смотрела на нее терпеливо и ласково, и Ксюша сбилась окончательно. Она просто показала обложку. И удивилась, от чего это Анастасия Павловна вдруг вздрогнула.

«Куприн. Гранатовый браслет».

-Вы не… Не против?

Она только покачала головой, продолжая смотреть пристально и немного удивленно. И Ксюха начала читать.

Из ее губ сами собой лились слова. Она будто рассказывала Анастасии Павловне историю – настоящую, живую историю о княгине Вере Николаевне, о письмах таинственного Г. С. Ж., о медленном и по капле проникающем в тело и душу таинстве любви.

Она дошла до момента, когда муж Веры Николаевны и его брат нашли таинственного отправителя писем, и голос ее стал звучать жестче и звонче.

- Я знаю, что не в силах разлюбить ее никогда... Скажите, князь... предположим, что вам это неприятно... скажите, - что бы вы сделали для того, чтоб оборвать это чувство? Выслать меня в другой город, как сказал Николай Николаевич? Все равно и там так же я буду любить Веру Николаевну, как здесь. Заключить меня в тюрьму? Но и там я найду способ дать ей знать о моем существовании. Остается только одно - смерть... Вы хотите, я приму ее в какой угодно форме.

Ксюха подняла глаза и посмотрела на Анастасию Павловну. А та вдруг сказала:

- Почему я это предчувствовала? Именно этот трагический исход? И что это было: любовь или сумасшествие?

Это было из книги, конечно, из книги, но Ксюху вдруг охватила дрожь. Она боялась снова посмотреть на страницы, боялась опустить взгляд.

- Почем знать, может быть, твой жизненный путь пересекла настоящая, самоотверженная, истинная любовь, - сказала она.

И Анастасия Павловна продолжила:

- В эту секунду она поняла, что та любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо нее. Она вспомнила слова генерала Аносова о вечной исключительной любви - почти пророческие слова. И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем.

- Если случится, что я умру и придет поглядеть на меня какая-нибудь дама, то скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение Son. N 2, op. 2. Largo Appassionato

Они не отрывали глаз друг от друга. Ксения всем телом подалась вперед, положив руки на все еще открытую книгу. Казалось, достаточно одного дуновения ветра, одного постороннего звука – и она сорвется с места, упадет на колени перед кроватью Анастасии Павловны, и спрячет лицо в ее ладонях.

Но ветра не было, и звуков не было тоже. Между ними скользило волнами тепло – яркое, светлое, его почти можно было осязать, его почти можно было пощупать. Это было словно полет в невесомости – когда из-под ног уходит земля, и от каждого движения ты скользишь куда-то вдаль, глубже и глубже, и никак – совсем никак – не можешь этим управлять.

Ксюша смотрела на нее. Она смотрела на Ксюшу. И Ксюша снова заговорила. Тихо, очень тихо, почти шепотом. С трудом выталкивая из груди и губ слова. Как будто произнося их каждое по отдельности.

-Вот сейчас я покажу вам в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни страха, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою – одна молитва: “Да святится имя твое”.

Она говорила наизусть, каждое слово из тех, что много лет острыми шипами впивались в ее сердце. Она говорила не в воздух, не в пространство – она говорила это Анастасии Павловне, и от того вдруг слова наполнялись новым смыслом, новыми звуками, новыми чувствами.

-Помню каждый ваш шаг, каждый жест, каждый звук вашего голоса, и каждый оттенок запаха. Помню каждую секунду, в которую вы позволили находиться рядом. Тихой, печальной грустью овеяны мои воспоминания. Но я не причиню вам горя. Всю боль и беды этого мира я заберу себе, только бы оградить вас от них. Ты для меня – одна надежда: “Да святится имя твое”.

Слова смешались – Куприна, и ее собственные. Исчезло все кругом, растворилось в памяти времени: ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Только она, одна она – как это было всегда, и как всегда будет.

-Ты – моя единственная и последняя любовь. И я не причиню тебе боли. Мое сердце раскрыто перед тобой как алый цветок, впитавший в себя всю свежесть летнего утра, и это сердце никогда не посмеет коснуться тебя. Я для тебя – одно заклятье: “Да святится имя твое”.

Она почувствовала, как застывают ее губы в последнем движении. Это «да святится имя твое» замерло на них, растеклось и застыло. Она смотрела на Анастасию Павловну не ожидая ответа, нет. Ответа и не могло быть – ведь на этих словах книга закончилась, и дальше ничего не было. Она смотрела просто потому, что ей бесконечно остро хотелось продлить навсегда это ощущение, это чувство – чувство бесконечной любви.

А через секунду она заметила, что Анастасия Павловна плачет.

Нет, не плачет, не совсем так – но глаза, ее глаза, они были влажными, и казалось – еще секунда, и эта влага прольется слезами. Ксюша сорвалась с места, одним немыслимым скачком оказалась возле ее кровати, и опустилась на колени.

-Я… - слова замерзли в ее горле. Застыли комком. Анастасия Павловна просто смотрела на нее – и на лбу ее собралась морщинка – такая, будто она очень удивлена. Или поражена. Или…

-Хороший рассказ, правда? – Спросила Ксюша.

-Да, - кивнула Анастасия Павловна. – Очень.


Forvard. Play.


Они вернулись в Краснодар двадцать пятого июля. И этот день стал самым черным из всех за последние годы. Прощались у школы – Анастасию Павловну забирал сын. Он стоял в сторонке, курил и ожидал, когда мать будет готова идти.

-Спасибо тебе, Ксюшка, - сказала Анастасия Павловна. Она все еще привычно опиралась на Ксюшину руку, но обе знали: еще несколько минут, и это закончится. – Спасибо тебе за все.

Ксюшино сердце колотилось под самым горлом. Ей самой впору было бы сейчас схватиться за чью-нибудь руку – потому что крепости ног она уже не очень доверяла.

Сжала губы, сглотнула. Больно было – конечно, как без этого? Так больно, что внутри все органы будто взбесились – сжимались, скручивались в клубок, и сжимались снова.

-До свидания, Анастасия Павловна, - выдавила она.

-Надеюсь, что так, Ксюшка.

Она знала, что будет поцелуй. Знала, что Анастасия Павловна качнется к ней, и коснется губами щеки. Знала, что ее обожжет ее запах, тепло ее кожи. Но она не знала, что в этот раз это будет ТАК сильно.

Анастасия Павловна отстранилась и Ксюша посмотрела на нее. Испуганно, жалко – так, что в ее глазах отразился весь ужас, весь страх перед этим новым расставанием.

Подошел Кирилл, и, отстранив Ксюшу плечом, подхватил мать подмышки.

-Оглянись, - просила про себя Ксюша, глядя вслед их удаляющимся фигурам, - просто оглянись, и я буду знать, что для тебя это тоже что-то значило. Оглянись, и я буду знать, что тебе не все равно. Пожалуйста. Оглянись.

Они скрылись за поворотом, а она все стояла и смотрела. Глотала стекающие по щекам слезы, сжимала кулаки, но не могла заставить себя сдвинуться с места.

-Идем, - чья-то рука схватила ее за предплечье и потащила за собой. – Уйдем отсюда.

Она шла за Леной послушная – будто на поводке, тащила на плече рюкзак, и плакала так горько, будто у нее в один миг отобрали самое ценное и важное, что только может быть в жизни.

Очнулась у подъезда – когда Лена уже распахнула дверь. И остановилась.

-Нет, - сказала сквозь слезы. – Не сейчас.

Лена смотрела на нее, прикусив губу. На ее лице ясно можно было прочитать целую гамму чувств, но Ксюша никак не могла разобрать, каких.

-Именно сейчас, - сказала она, будто приняв внутри себя какое-то решение. – Давай ключи, или я отберу их силой.

Волна боли снова поднялась от груди к горлу и разлилась слезами. Ксюша скривила лицо, сжала губы, но сдержать рыданий не смогла. Она позволила Лене увести ее в подъезд, отдала ей ключ, и послушно вошла в квартиру. Там Лена силой заставила ее скинуть рюкзак на пол и, не разуваясь, потащила с собой в комнату.

-Садись, - велела, надавливая на Ксюшины плечи.

Но Ксюша вывернулась из ее рук. Она смотрела пристально, красными от слез глазами, и лицо ее исказилось вдруг в гримасу отвращения.

-Уходи. – Сказала, почти не разжимая губ. – Просто уйди и все.

Лена только головой покачала.

-Я сказала – уходи! – Ксюшин голос сорвался на крик. Волосы растрепались по плечам, по лицу, по затылку. – Уходи!

-Нет.


Stop. Play.


На секунду ей показалось, что Ксюша ее ударит. Что ж – она была готова и на это, потому что знала, что уйти сейчас – это значит позволить завершиться еще одному витку боли, и завершиться не в Ксюшину пользу.

Была б она посильнее – просто скрутила бы ее сейчас, обхватила руками и ногами, и держала бы так, пока боль не пройдет. Но куда уж там… Ксюша – худая, но крепкая, моментально вышла бы победителем в этом недолгом поединке.

Поэтому Лена просто стояла и смотрела на нее – сидящую на самом краешке дивана. Смотрела, как ногти впиваются в обивку, как искажается раз за разом лицо – от боли, невыносимой боли. Как кривятся губы в попытках прекратить рыдания.

И повинуясь какому-то внезапному порыву, Лена рванулась вперед, села перед Ксюшей на корточки и положила ладони ей на колени.

-Я никуда не уйду. Слышишь, девочка моя? Ты можешь плакать, можешь кричать, можешь делать все, что угодно – я не уйду.


Stop. Play.


В Ксюшиной голове встрепанными птицами метались мысли. Она старалась, честно старалась их упорядочить, ухватить за хвост, но ничего не выходило. До нее едва дошло то, что сказала Лена, и она четко и ясно поняла: «Нет».

Не сейчас. Не Лена. Иначе… Иначе это закончится очень плохо – так, как уже было, и было не один раз.

-Ксюшка…

Она увидела, как ладони Лены скользят по ее бедрам вверх. Увидела, как они забираются под футболку, как гладят бока. И вдруг – впиваются ногтями, сильно, до крови.

-Тебе нужно куда-то это деть, - Лена одним движением оказалась вдруг очень-очень близко – нависла над Ксюшей. – Хочешь? Ты можешь выразить это хотя бы так.

Лена поцеловала ее – крепко, сильно, впиваясь и кусая губы. Ксюша не отвечала – сидела как каменная, и пыталась сдержать то, что бешеным потоком рвалось изнутри наружу.

Лена задрала на ней футболку и сжала ладонями грудь. Ксюша дернула головой.

-Давай, - услышала она, - выпусти это.

Лена встала над ней на колени, и опустилась на ее бедра. Запустила ладонь в волосы и дернула – сильно, заставляя Ксюшу откинуться назад на спинку дивана. Ее лицо не было напуганным: оно было… возбужденным?

-Давай, - снова сказала она, кусая Ксюшу за плечо через футболку, и сразу же кусая за шею. – Давай же.

Клапан прорвался, и поток вырвался на свободу. Ксюша больше не думала: она одним движением скинула Лену с себя, опрокинула на диван, и нависла сверху. Дернула вверх футболку, не обращая внимания на Ленин вскрик боли. Посмотрела на обнажившуюся грудь.

-Чего ты хочешь? – Спросила, продолжая скручивать в кулаке задранный край футболки.

-Ты знаешь, чего, - едва расслышала она.

-Плохой ответ.

Она схватила футболку двумя руками, и рывком разорвала ее на неаккуратные части. Впилась пальцами в плечо, и перевернула Лену на живот. Легла сверху, рывком впихнув бедро между раздвинутых Лениных ног.

-Чего ты хочешь? – Спросила снова.

Она сама не знала, какой ответ был ей нужен. Наверное, такой, который сразу отпустил бы ей все грехи – и те, которые она уже совершила, и те, которые собиралась добавить немедленно.

-Чего ты хочешь?

Лена промычала что-то в диванную подушку – ее голоса совершенно не было слышно. И Ксюшины пальцы сами собой вдруг скользнули от плеча по ее спине, впиваясь ногтями и оставляя кровавые дорожки.

Она услышала приглушенный крик, и отпрянула, падая с дивана на пол. Вскочила на ноги. Зажала обеими руками рот.

Ее трясло так, как никогда в жизни. Она в ужасе смотрела, как Лена поворачивается, садится на диване – обнаженная до пояса, растрепанная. А в глазах – жалость… Жалость?

-Ксюшка…

-Нет.

Она рванулась словно ошпаренная – ударилась плечом о дверь, выскочила в подъезд и побежала вниз по ступенькам.

«О, Господи».

На улице остановилась на секунду, ошарашенная ворвавшимся в легкие воздухом – оказалось, что в квартире она почти не дышала – и побежала дальше. Неслась, пока в боку не стало колоть, а ноги не начали подкашиваться от усталости. И бежала снова.

Остановилась у парапета: оказалось, что добежала до реки. Хлопнула себя по карману джинсов. Дрожащими пальцами выудила телефон. Набрала номер. Один гудок, два, три, четыре…

-Детка?

-Приходи, - прохрипела из последних сил, - пожалуйста. Приходи.


Forvard


И он пришел. Обнял, зажал обеими руками, крепко-крепко.

Ксюша билась в рыданиях, проходящих резкими волнами от живота к горлу. Она захлебывалась слезами, тщетно пытаясь выдавить из себя хоть слово. Джон крепко держал ее за плечи, и прижимал к себе, не давая вырваться ни на секунду.

-Дыши, - говорил он строго, - детка, слышишь? Ни о чем не думай, ничего не говори, только дыши.

Она цеплялась за его голос, как за последнее спасение, и, дрожа всем телом, содрогаясь от боли, пыталась дышать.

-Это все пройдет, - слышала она, - все это обязательно пройдет. Просто пока так. Пока больно. Но мы пройдем и через это, слышишь? Просто дыши и все.

В паузе между рыданиями она подняла голову и посмотрела во внимательные, ярко-голубые, Женины глаза.

-Что мне делать? - Прохрипела отчаянно. - Джон, что же мне теперь делать?

-Не нужно ничего делать, детка, - он лишь крепче обнял ее, - успеешь еще с делами. Сейчас просто дыши, и чувствуй все, что чувствуешь, не давай этому спрятаться внутри себя, вышвыривай к чертям наружу.

-Мне хочется кричать.

-Кричи. Любой каприз, малыш. Хочешь кричать - кричи, хочешь драться - дерись. Все, что захочешь.

И тогда она начала кричать...

Боль выходила изнутри с каждым звуком, по капле. Она царапала горло, застревала в связках, но все же выходила.

Ксюша билась в Жениных руках, как раненая птица – дергала ладонями, ногами, всем телом. И кричала – снова и снова.

-Я люблю тебя, - слышала она раз за разом тихое, - я все равно люблю тебя. И такую тоже.

Это превратилось в бесконечный речитатив – я люблютебяялюблютебяялюблютебя. И от каждого нового «люблю» она кричала еще сильнее. Пока не обмякла, обессиленная, в его руках, и не разрыдалась в последний раз – горче и отчаянней, чем раньше, но теперь, когда большая часть боли вышла наружу, эти слезы как будто заживляли, а не растравляли рану.

Джон дождался, пока последние слезы не размазались по грязным щекам, и только потом спросил:

-Что произошло?

Ксюша опустила голову.

-То же, что и всегда. Она ушла, я осталась. Конец истории.

Она шмыгнула носом, и запустила ладони в свои волосы, крепко сжимая. Захотелось вдруг сделать себе очень больно.

-Я чуть было опять это не совершила, - добавила она. – Ленка была рядом, и я чуть было не…

-Не что?

-Чуть было не воспользовалась этим.

Джон за ее спиной тяжело вздохнул. Она знала: он думает, как бы выразиться помягче, как снова объяснить ей, что это нормально, что в этом нет ничего страшного. Но проблема была в том, что для нее это нормальным не было.

-Да, она сама мне это предложила, - заговорила Ксюша, не давая ему сказать ни слова. – Да, она хотела этого тоже. Но это неправильно. Выливать свою боль в другого человека таким способом – это отвратительно и гадко. И я так не хочу. Понимаешь? Не с ней. Только не с ней.

-Почему нет? – Джон достал сигареты и сзади потянуло приятным дымом. – Чем она лучше других?

-Тем, что других я просто трахала, когда мне было плохо. И им нравилось это не меньше, чем мне. Но это был просто секс. А Лена…

Ксюша запнулась на полуслове, обернулась и отобрала у Джона сигарету.

-А к Лене ты что-то чувствуешь? – Усмехнулся он. – В этом проблема?

Чувствовала ли она к ней что-то? Да, наверное, и даже наверняка. Она была не просто девушкой на одну ночь – да что там на ночь! На один час. Нет, она была в первую очередь другом. И Ксюша знала: с ней этого делать нельзя.

-Я все равно не понимаю, - продолжил Джон. – Она сама предложила, она хотела этого. Почему нет? Или ты снова включила свои интеллигентские заморочки о том, что страстный, сильный секс – это плохо?

Ксюша поморщилась.

-Нет, дело не в этом. Просто этот способ… Это работает, но это подло. Я словно использую этих женщин, чтобы выразить свою ярость.

-Но им же это нравится.

-Ну и что? Стокгольмский синдром – слышал о таком? Им тоже нравится. Но менее подлым это не становится.

Джон захохотал, откидываясь назад на руках. По его лицу Ксюша поняла: он знает. Знает, почему она говорит именно так, знает, что за этими словами она прячет то важное, о чем говорить не хочет категорически. Знает – и принимает это.

-Детка, - сказал он, отсмеявшись. – Я, конечно, рискую сейчас получить от тебя по полной программе, но все же спрошу. Тебе не кажется, что ты совершила большую ошибку, оставшись здесь?

Еще бы ей не казалось. Особенно в этом состоянии – когда мир рушился на глазах, когда в нем не осталось ничего важного, кроме скрывающейся за поворотом спины. Особенно когда впереди был целый месяц, в который она не сможет ни увидеть, ни услышать, ни дотронуться. Еще как казалось!

-Я думаю, что у меня есть шанс, - сказала Ксюша, - он маленький, но раньше и его не было.

-Шанс на что?

-Шанс на то, чтобы остаться в ее жизни.


Forvard


Она шла домой медленно, едва переставляя ноги. Во-первых, совершенно не было сил – все они ушли на истерику, на жуткий бег неведомо куда, на слезы и боль. Во-вторых, и пожалуй, это было главным, она боялась, что Лена еще не ушла, и придется говорить с ней, смотреть в глаза, что-то объяснять.

Но все вышло совсем не так. Ксюша дошла до дома, толкнула открытую дверь, и почувствовала запах какой-то выпечки. Прикрыла дверь, посмотрела на номер квартиры. Все было верно, номер был правильным, но запахи – они были из какой-то другой жизни, не из ее, не из Ксюшиной.

Лена возилась на кухне, облачившись в Ксюшину адидасовскую футболку, и только плечом дернула приветственно.

-Мой руки и садись, почти все готово, - сказала она.

Ксюша задумчиво почесала затылок, и послушно отправилась в ванную. Оказалось, что Лена с пользой провела все это время: ванна сияла чистотой, кафель сверкал, а в тазу лежали замоченные полотенца и еще какие-то тряпки.

Вернувшись на кухню, Ксюша подошла к Лене и взяла ее за руку. Стоило ей открыть рот, как на губы легла ладонь.

-Нет, - улыбнулась Лена, - мы не станем это обсуждать.

Они смотрели друг на друга – одна ласково, другая удивленно, и молчали. Ксюша растерянно улыбалась. Она скользила взглядом по Лене – такой уютной, такой домашней, такой доброй и ласковой, и думала: «Господи, ну почему я не могу ее полюбить? Почему, господи?».


Stop. Forvard. Play.


-Когда ты поняла, что любишь меня? – Спросила Ася. После того как Ксюша пришла на кухню, замотанная в простыню, и села рядом, прошел уже час. За этот час они толком не поговорили ни о чем – Ксюша боялась спрашивать, Ася боялась отвечать. И вот – набралась смелости и спросила.

Она думала, что Ксюша скажет: «Не помню» или «Не знаю», но она ответила другое.

-Мне было двенадцать. Я шла в школу, кругом была весна, светило солнце и распускались листья на деревьях. И я вдруг подумала: а почему я с такой радостью иду на занятия? Почему вместо того чтобы ныть о раннем подъеме, я улыбаюсь и почти подпрыгиваю?

Ксюша опустила подбородок на ладони и улыбнулась – ласково, почти мечтательно.

-И я поняла, что это потому, что теперь там есть ты. Я вспомнила о тебе, и сердце застучало быстро-быстро. А когда я подумала о том, что целых сорок минут буду сидеть на твоем уроке, смотреть на тебя, и слушать – оно стало стучать еще быстрее.

-И тогда ты поняла, что любишь меня? – Спросила Ася.

-Тогда я почувствовала это. На то чтобы понять, ушло гораздо больше времени, и это было уже не так радостно.

Она вздохнула и потерла пальцами лоб.

-Я боялась, что это что-то извращенное, грязное. Потом стала бояться, что…

Запнулась, помолчала, посмотрела на Асю.

-Расскажи мне, - попросила просто. – Расскажи, как это было для тебя.

Как это было для нее? Ася не знала, что ответить. Не говорить же, в самом деле, о том, как смешивалось в груди несколько разных – и очень странных! – чувств. О том, как нежность к этой девочке вдруг сменялась ненавистью. Не говорить же о том, сколько сигарет было выкурено после Ксюшиных выступлений и сколько нервов истрачено навсегда, без возможности восстановления.

-Ты хочешь правды? – Спросила она, решившись. – Я боюсь, что она тебе не понравится.

-Знаю, - кивнула Ксюша. – Но я это переживу.

Ася вздохнула, и покосилась на батарею. Жутко хотелось курить, но она понимала: делать это сейчас, при Ксюше, было бы просто подло.

Она раз за разом размыкала губы, пытаясь начать говорить, и не могла. Этот внимательный взгляд зеленых глаз, этот доносящийся, еле слышный запах волос, эти руки, опирающиеся на столешницу – все это сбивало с толку, и не давало сказать ни слова.

Да и как сказать? Она знала, что не сможет объяснить, не сможет выразить в каких-то словах все те чувства, что были прожиты за долгих двадцать лет. Сказать «любила»? Это будет неправдой. Сказать «люблю»? Но Ксюша не поверит, как не верила ей никогда.

И она начала лгать.

-Ты очень раздражала меня в школе, - сказала, с трудом выталкивая слова. – Ты одна приносила столько неприятностей, сколько все остальные ученики вместе взятые.

Она увидела, как Ксюша вспыхивает глазами ей навстречу, и поняла: да. Это именно оно. То, что она так хочет услышать.

-Когда ты стала дружить с Завадской – я была счастлива, потому что она забрала на себя большую часть твоих выходок, и мне стало полегче.

Она ненавидела себя, говоря это. Ненавидела так, что, казалось, одно движение рук – и она с удовольствием вцепится сама себе в горло и сожмет руки. Но что-то внутри нее говорило: «ты все делаешь правильно». И она продолжала говорить. О том, какими ненужными и глупыми были Ксюшины чувства, о том, какой нелепицей они казались. О том, сколько крови она у нее выпила, и сколько нервов сожгла.

От каждого произнесенного слова Ксюша опускала голову все ниже и ниже. Она зажмурилась, слушая, и выглядела так, словно ее раз за разом ударяют чем-то тяжелым по голове, и все сильнее прижимают к земле.

Когда Ася закончила, она долго не открывала глаза.

-Что изменилось потом? – Спросила Ксюша вдруг. – Потом, когда мы стали работать вместе?

И Ася продолжила лгать.

-Не изменилось ничего, - сказала она, - просто ты стала старше, и детские фокусы остались в прошлом. Если ты спрашиваешь о времени, проведенном в лагере, то я просто дружила с тобой, только и всего.

Ксюша кивнула, по-прежнему не открывая глаз. Сглотнула судорожно – наверное, пыталась успокоиться.

-Поэтому потом, когда ты сказала, что любишь меня, это было странно и неожиданно. И я тогда сказала тебе правду. Я не готова была ответить на твою любовь. Кроме того, были еще ваши отношения с Леной, которые только добавляли аргументов к невозможности даже дружбы между нами.

Она ожидала, что Ксюша хоть как-то отреагирует на имя Лены, но она только плечами пожала. Словно сказала: «Это другое. И это не имеет значения».

Возможно, для нее это значения и не имело, а для Аси тогда – имело. И еще как.


Back. Play.


-Насть, ну что ты мучаешься? Хочешь спросить – так задай свой вопрос, получи ответ, и успокойся.

Лена смеялась, глядя на нее из-под светловолосой челки, и раз за разом делала маленькие глотки из большой чашки с чаем.

-Что здесь такого страшного-то, я не понимаю?

И Ася решилась. Собрала всю волю в кулак, глубоко вздохнула, и спросила:

-Что у тебя происходит с Ксюшей?

Спросила – и спрятала лицо за чашкой.

-Мы друзья, - спокойно ответила Лена, - я бы хотела большего, но, боюсь, она вряд ли способна мне это дать.

-Почему?

-Потому что для нее не существует полутонов, - Лена мечтательно посмотрела в потолок и улыбнулась. – Какие-то основные цвета – да, их она видит очень четко, но спроси у нее, что такое «светло-фиолетовый» - и она не сможет ответить. А без полутонов отношения у нас точно не получатся.

Ася молча слушала, не задавая больше вопросов. И пыталась понять.

-Она замечательная, - продолжила Лена, - эдакий маленький рыцарь, пытающийся поступать правильно, и совершенно не признающий за собой права на шалости. Даже когда срывается, и делает что-то для себя, что-то, выходящее за рамки ее представлений о честности, потом гнобит себя и грызет до самых косточек.

Она задумалась на секунду и сделала еще глоток.

-Кроме того, она даже на секунду не может поверить, что ее можно любить. Это, наверное, основная проблема.

Ася слушала и смотрела на кухонный шкафчик. Она никак не могла заставить себя отвести от него взгляд, потому что чувствовала: если отведет – назад пути уже не будет.

-А ты ее?..

Лена засмеялась – Ася слышала точно, хотя смех был очень тихим, и немного ласковым, и совсем чуть-чуть грустным.

-Конечно, я ее люблю. Она чудесная девочка, и мне очень жаль, что она никогда мне не поверит.

-Лен, но вы же никогда не смогли бы, - Ася все-таки повернула голову и гневно посмотрела в Ленины глаза. – Ну, ты понимаешь…

-Ох, Настя-Настя. – Лена встала, налила себе еще чаю, и прислонилась спиной к холодильнику. Дальше она говорила уже стоя, глядя на Асю сверху вниз. – Знаешь, я раньше все думала: почему ты не смогла в детстве объяснить ей самых простых вещей? А сейчас вижу: это потому, что ты сама их не понимаешь.

-Каких вещей?

-Очень простых, - повторила Лена, - что любовь – это не обязательно отношения. Что испытывать сильные чувства к другому человеку – это прекрасно, и не заслуживает наказания. Что чувства – не всегда призыв к действию, иногда это просто чувства, и они просто есть.

Ася покачала головой. Лена ошибалась, предположив, что она всего этого не понимает. Она понимала, конечно. Но здесь же совсем другое! Ксюша ведь… Ее чувства были не просто чувствами.

-За ее чувствами были и желания, - сказала она вслух.

-Было бы грустно, если бы их не было, - улыбнулась Лена. – И у меня они есть. Два десятка милых озорных желаний. Только знаешь, в чем разница между мною и Ксюшей?

Ася только брови подняла.

-В том, что я каждое из своих желаний нежно люблю, и при случае рада воплотить их в жизнь. А она своих боится как огня, и душит их внутри удавкой. А от этого они становятся только сильнее и сильнее. И наступают моменты, когда она больше не может с ними справляться.

Лена замолчала, потихоньку отпивая из кружки, а Ася сложила руки в замок и уперлась в них взглядом. Ей было очень трудно осознать, о чем говорила Лена. Не потому, что это было ей незнакомо и непонятно – вовсе нет! А потому, что это касалось Ксюши.

Господи, будь на ее месте хотя бы парень – она бы поняла! Все бы поняла, и еще тогда, много лет назад, сумела бы действовать иначе. Но Ксюша была девушкой. И это меняло все.

-Для тебя нормально – испытывать чувства к девушке? – Спросила Ася, когда молчание стало совсем невыносимым.

-А почему нет? – Пожала плечами Лена. – Я же не только тело в людях люблю, а скорее весь внутренний набор к телу прилагающийся. В Ксюше – огромный, бесконечный мир, который она прячет ото всех на свете. Это притягивает.

Асе показалось вдруг, что она сходит с ума. На любой вопрос у Лены был ответ, но эти ответы ни на что толком не отвечали! Она будто слушала, и тут же уводила разговор в сторону. Да так, что и возразить как будто нечего.

-Я имею ввиду, нормально ли для тебя испытывать физическое притяжение к человеку своего пола, - со злостью выпалила Ася. – Речь не о внутреннем мире.

-И снова у нас проблема, - радостно кивнула Лена, и Асе вдруг очень захотелось чем-нибудь в нее кинуть. – Ты это разделяешь, Ксюша это разделяет, я это не разделяю. Одно без другого существовать не может, понимаешь? И раз так – какая разница, парень это или…

Она оборвала свою речь на полуслове, пристально посмотрела на Асю, и та вдруг испугалась. Ленины губы остались приоткрытыми, а лоб сморщился – как будто она что-то мучительно обдумывала.

-Так вот откуда это у нее… - протянула она. – Твоя, значит, школа.

Ася вскочила, в ярости, и громыхнула чашкой об столешницу.

-Прекрати меня обвинять! – Потребовала она. – Тебя послушать, так во всех бедах Ковальской виновата только я. Если хочешь знать, мы с ней на эти темы даже не говорили никогда!

Лена смотрела на нее с любопытством, не делая попыток пошевелиться.

-Я тебя не обвиняю, - спокойно сказала она, - просто делаю выводы. Могу делать их про себя, если тебе так неприятно это слышать.

-Да уж будь любезна, пожалуйста.


Forvard. Play.


-Я долгое время не понимала, что такое происходит между тобой и Леной, - сказала Ася. – Все эти ваши совместные приходы и уходы в школу, и прочее… Это было странно, и вызывало…

-Отвращение, - подсказала Ксюша. Странно, но ее сердце даже не екнуло. Она просто сказала это слово, и все.

-Может, и отвращение, - согласилась Ася. – Пойми меня, пожалуйста, мне правда было очень сложно. Я не понимала… Не могла понять.

Конечно, она не понимала. Если Ксюша сама не очень-то могла себе объяснить, что это за отношения, куда уж Асе?

-Но ты знала, так?

-Знала что? – Ася удивленно посмотрела на нее, и по ее вдруг изменившемся взгляду стало ясно: она понимает, про что вопрос. Понимает, и не хочет отвечать.

-Пожалуйста. Я хочу знать.


Stop. Play.


Ксюша ждала ответа, а Ася не знала, что сказать. Правду? Но эта правда окончательно убедит Ксюшу, что в мире нет ничего хорошего, что все люди – сволочи, и она, Ася, сволочь в первую очередь.

-Нет, - ответила она, глядя Ксюше в глаза, - я не знала.

И тут же поняла, что она снова, в очередной раз, и на этот раз вполне оправданно, Ксюша ей не поверила.


Back. Back. Play.


Звонок раздался поздно ночью – заспанная и потирающая глаза Ксюша едва разобрала цифры «03-13» на электронном будильнике. Выругалась про себя и взяла трубку.

-Ксюха, это ты?

Нет, блин, это царица Савская.

-Миш, что тебе надо? Я сплю.

Он сопел довольно долго – Ксюша чуть было не заснула снова. И вздрогнула поэтому от его слов:

-Я звоню, чтобы предупредить тебя, что твоя Ирка встречается с Николой.

Первой мыслью было «Какая Ирка»? А потом Ксюша рывком села на кровати.

-То есть как? – Переспросила она. – В каком смысле встречается?

-В самом прямом! – Заорал в трубку Миша. – С поцелуями, сексом и прочими прелестями отношений. Ксюх, я только что узнал, правда. Я бы сказал тебе раньше, но я сам не…

-Подожди, - Ксюша обалдело помотала головой, - а откуда ты знаешь-то это? Это бред какой-то, Ирка – лесбиянка, она не может встречаться с Николой.

И в ту же секунду поняла: может. Еще как может. И Мишка не врет. И это правда произошло.

Как во сне она слушала, как Мишка рассказывает, что пил с их общим знакомым, и этот знакомый делился сплетнями с работы, а работал он вместе с Николой в Ксюхиной (Ксюхиной, черт возьми!) фирме, в фирме, все сотрудники которой уже не один месяц обсуждают роман, происходящий прямо за спиной неизвестно куда уехавшей Ковальской, и…

-Стоп, - скомандовала Ксюша, окончательно проснувшись. – Я все поняла, Миш. Спасибо, что предупредил.

Она не стала слушать дальше: просто вернула трубку на рычаг и снова легла, откинувшись на спину и уставившись в потолок.

Значит, Ирка нашла выход… Что же, этого вполне следовало ожидать. Прошел почти год с момента, как Ксюша осталась в Краснодаре, а Ира уехала в Москву. За этот год они виделись только однажды, и встреча эта не доставила удовольствия никому из них. Ирка тогда сказала на прощание много больных и тяжелых слов, но Ксюше почему-то казалось, что это несерьезно, что это просто слова – ведь они немало говорили их друг другу. Оказалось – нет. В этот раз она говорила серьезно.


Back. Play.


-Я больше не могу так! – выдохнула Ксюша. В её висках взрывами колотились мерзкие молоточки, грозящие пробить голову насквозь. – Я не понимаю её, не понимаю тебя, не понимаю себя. Устала. Не могу так больше.

-Чего ты хочешь? – Ира задала свой вопрос с оттенком презрения в голосе. Если кто и устал в этой ситуации, так это она. Устала наблюдать перед собой перманентный мазохизм, устала видеть потухшие глаза любимой женщины, устала от ревности, от разочарования, да мало ли от чего еще!

-Не знаю. Покоя хочу. Спокойствия.

-А кто тебе мешает? Бросай всё это к чертовой матери, Ковальская. Поехали в Москву – там ты скорее придешь в себя и выбросишь из мыслей эту дамочку.

-Так ведь дело же не в дамочке! – вспыхнула Ксюша. – Не только в ней. Дело в первую очередь во мне. Я уже даже не знаю, что такое есть любовь. Может быть, я её вообще не люблю. Может быть, все мои чувства – это просто желание вернуться в детство. Но сейчас она рядом со мной – на расстоянии всего лишь шага, и я не могу её бросить!

-Да ты ей не нужна! – не сдержась, закричала Ира. – Открой, наконец, глаза! Это ТЫ её любишь, ТЕБЕ она нужна, но не наоборот!

-Я знаю.

Ксения вскочила с кровати и подошла к окну. Ей не хотелось находиться рядом с Ирой, даже трех метров было недостаточно для сохранения дистанции. Задернув шторы, Ксения прикрыла лицо ладонями и потерла глаза.

-За прошедшие годы я не раз успела понять, что не нужна ей. Но если я сейчас уеду, то этот кошмар не закончится никогда. Она словно болезнь, понимаешь? Этим нужно переболеть и забыть об этом навсегда. Ведь я даже не знаю её, Ир. Я придумала себе эту любовь и полюбила её. Если я смогу узнать её, то наверняка разочаруюсь – ты же знаешь, что мечта и реальность редко бывают одинаковыми. И тогда, только тогда, я смогу стать свободной.

Ира выслушала всё это молча. На её лице не отразилось ни единой эмоции, кроме скуки и отчуждения. Когда Ксюша замолчала, она взяла валяющуюся на стуле куртку, накинула её на плечи и пригладила волосы.

-В таком случае я уезжаю сама, - сказала, глядя в Ксюшин затылок, - Ты трепала мне нервы три года, Ковальская, и собираешься трепать дальше. Но я уже не двадцатилетняя девочка и не собираюсь всю жизнь ждать, когда же ты вылечишься. Я готова бороться за твою любовь, готова бороться с соперниками, даже с временем я готова бороться. Но драться с призраками… Уволь. Это не мой сценарий.

Ксюша почувствовала, как железный кулак впивается в живот и сжимает внутренности. Ей показалось, что Ира сейчас молча уйдет, и сердце её встрепенулось от страха и предвкушения звука хлопающей двери.

И дверь хлопнула, унося с собой свет, радость и надежду на будущее.

Ксения прислонилась лбом к стеклу. Она простояла у окна четыре часа, но Иры внизу так и не увидела.


Forvard. Play.


Она долго сидела в кровати и смотрела на экран мобильного телефона. Раз за разом пальцы набирали смски, и тут же стирали их.

-Ирка, как же так?

-Почему ты не сказала? Почему я узнаю от Мишки?

-А как же твои слова о том, что ты – стопроцентная лесбиянка?

-Рада за вас с Колей.

-Прости меня за все, пожалуйста.

Когда за окном посветлело, Ксюша убрала телефон. Уже на второй смс она точно поняла, что ничего не отправит. Незачем. Ирка ушла, и этого больше не исправить. Наверное, Никола смог предложить ей больше, чем она, Ксюша. Нет, не наверное – точно больше. Но отчего тогда в груди кололо и свербило назойливое ощущение неправильности? Может быть, оттого, что Ксюша вдруг ясно поняла: Ирка ушла. И теперь ей будет не к кому возвращаться.

Она вылезла из кровати, натянула футболку и шорты, и отправилась на кухню заваривать кофе. Две недели до первого сентября. До линейки, на которой она наконец снова увидит Анастасию Павловну. Встанет поблизости, и сможет сколько угодно смотреть на нее.

Улыбнувшись, Ксюша налила в кружку с кофейным порошком кипяток, и присела на подоконник. Она вдруг вспомнила еще одно первое сентября – кажется, седьмое в ее школьной жизни.


Back. Play.


-Куда ты собралась так рано? – Мама вышла из спальни в ночнушке, потирая глаза и недовольно глядя на Ксюшу. – До линейки еще больше часа.

-Хотим с Николой и Мишкой встретиться пораньше, - объяснила Ксюша, разглаживая перед зеркалом оборки на белом фартуке.

-Зачем это? Опять будете черт знает что устраивать?

Ксюша спрятала улыбку.

-Нет, мам. Просто сбегаем к бабе Нюре за цветами.

Этот ответ маму удовлетворил. Она подошла, погладила заплетенные в маленькую косичку Ксюшины волосы и сказала:

-Помни, что ты уже взрослая, ладно? Будь умницей.

«Конечно, буду».

Ксюша выскочила из квартиры, захлопнула дверь, и, съезжая по перилам, преодолела несколько пролетов лестницы. Во дворе в столь ранний час никого не было – только две одинокие фигурки сидели на лавочке.

-Привет, пацаны.

Мишка и Никола тоже приоделись в честь начала учебного года: их форма была тщательно отглажена, а волосы на головах причесаны и даже, кажется, прилизаны.

-Конец свободе, да? – Мрачно сказал Мишка. – Еще на год в эту кабалу.

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги