Подружка невесты

Глава 3

Для спальни эта комната, конечно, маловата, но для просторной ванной — в самый раз. И все же у Филиппа не было полномочий спрашивать, почему миссис Райпл решила пожертвовать третьей спальней и превратить ее во вторую ванную, хотя его всегда интересовали подробности такого рода. Он часто бывал в разных домах и удивлялся всяческим людским чудачествам и странностям. К примеру, зачем у хозяйки на подоконнике лежит бинокль? Чтобы смотреть на птиц в небе? Подглядывать за соседями?

Туалетный столик был очень низкий, и рядом с ним даже никакой табуретки. Если женщина захочет сделать прическу или накраситься перед зеркалом, ей придется сесть на пол. На небольшой полке стояли книги только по кулинарии. Почему хозяйка не держит их на кухне? Филипп вынул из кармана рулетку и начал обмерять комнату. Четыре метра тридцать сантиметров на три пятьдесят, а потолок — два пятьдесят два. План ему составлять не придется: он еще этого не умеет. Ну и ладно, все равно ничего экстраординарного или претенциозного делать с этой комнатой не будут. Обычная ванна и раковина, выбранные хозяйкой, туалетный столик со шкафчиками из черного мрамора и плитка молочного цвета с узором из черных и золотых цветов.

Оконные рамы будут двойные. Филипп снимал мерки очень осторожно: Рою нужно знать все в точности до миллиметра. Записав своим мелким, аккуратным почерком все цифры в блокнот «Розберри Лон», Филипп оперся о подоконник и выглянул в окно.

Внизу были садики, все одинакового размера, и заборы с решетчатыми калитками, отделяющие один от другого, тоже одинаковые. Наступило лучшее время года, на деревьях только-только появилась свежая листва и даже цветы, розовые и белые. Цвели тюльпаны (редкий случай, когда Филипп знал, как называется растение). Что-то насыщенно-коричневое и золотое росло на краю сада миссис Райпл. (Может, желтофиоль, подумал он.) За садами были дома, изначально тоже одинаковые, но после разных перестроек — или комната наверху превращена в спальню, или пристроена оранжерея, или сделан дополнительный гараж — уже отличающиеся друг от друга. Только один из них, казалось, остался таким, каким его когда-то давно построили, и сад у этого дома был лучший, с цветущим розовым кустом боярышника, склонившим ветви к земле, с лужайкой, превращенной в сад камней, с ковром беспорядочно разбросанных фиолетовых и желтых горных цветов. На них будто бы смотрела небольшая мраморная статуя, почти скрытая ветвями куста. Филипп толком не видел ее — расстояние было довольно большим, — но что-то показалось ему знакомым: наклон головы, вытянутая правая рука с букетом цветов и сама поза девушки, застывшей в медленном танце.

Филипп очень хотел рассмотреть статую получше и вдруг понял, что это возможно: ведь на подоконнике лежит бинокль. Он вынул его из футляра, поднес к глазам. Пришлось навести резкость — и все стало замечательно видно. Отличный бинокль: маленькая статуя оказалась как будто в метре от Филиппа. Он видел ее глаза, красивый рот, диагональный узор на ленте, которой схвачены струящиеся волосы, миндалевидные ногти и даже лепестки и тычинки цветов в букете.

Филипп увидел и зеленое пятно на шее и груди, и отколотую мочку левого уха. Он вспомнил, как попал в статую камнем из рогатки, когда ему было десять лет, как отец рассердился, отобрал рогатку и недели три не давал ему карманных денег. Да, это была она. Не еще одна копия, не похожая статуя, а та самая Флора. Фи как-то заметила, что Флора — единственная в своем роде, что это не какая-нибудь штамповка из тех, что в великом множестве продаются в цветочных лавках на перекрестках автострад. Филипп вспомнил, непонятно почему, как Черил в том разговоре с Арнэмом по поводу статуи сказала, что Флора Фарнезская обычно ассоциируется с цветами боярышника.

Он положил бинокль обратно в футляр, убрал рулетку, взял блокнот и спустился по лестнице. Некоторых клиентов приходится искать, кашлять, чтобы привлечь внимание, стучать в дверь, чтобы позвать. Миссис Райпл не из их числа. Вообще, это была живая, расторопная и внимательная женщина средних лет, энергичная, с твердым характером, острая на язык и, как предполагал Филипп, очень требовательная. У миссис Райпл было болезненное лицо с жирной кожей и густые темные волосы с нитями седины, напоминающими проволоку.

— Я свяжусь с вами, как только план будет готов, — сказал Филипп, — а потом мы встретимся, когда начнется работа.

Так в «Розберри Лон» учили говорить с заказчиками. Вообще-то Филипп никогда не слышал, чтобы люди фыркали, но именно такой звук издала миссис Райпл.

— И когда это будет? — отозвалась она. — В следующем году?

Рой как-то сказал, что миссис Райпл до сих пор не прислали брошюры, и добавил, что она вряд ли это забудет. Филипп, светясь самой доброжелательной улыбкой, стал уверять хозяйку, что на составление плана уйдет максимум четыре недели. Миссис Райпл ничего не ответила, выпустила его и закрыла дверь. Филипп сел в новенький синий «опель кадет» и подумал, что машина — единственная стоящая вещь из всех, что у него есть. Да, иногда эта мысль приходила ему в голову, хотя на самом деле «опель» принадлежал «Розберри Лон».

Филипп решил возвращаться другим путем и на первом же повороте поехал налево, затем еще раз повернул налево. И попал на улицу с домами, сады которых были видны из окна в спальне миссис Райпл. Он не запомнил, какой по счету дом со статуей в саду, но ему казалось, что четвертый или пятый от многоквартирной башни с зеленой черепицей. Кроме того, тот дом был единственный неперестроенный. А вот, наверное, и он — между тем, где есть окно на крыше, и тем, где два гаража. Филипп медленно ехал мимо. Было уже пять часов — значит, рабочий день закончился и он не тратит время компании (к этому Филипп относился щепетильно).

В конце улицы, на перекрестке, он развернулся и поехал обратно. Напротив того самого дома остановил машину у обочины, выключил двигатель. Сад был небольшой, с клумбой не распустившихся еще роз. К георгианской двери с веерообразным окном, напоминающим солнечные лучи, вели три ступеньки. Характерной особенностью дома — Филипп не сомневался, что это следует назвать именно так, — был небольшой круглый витраж в виде вычурного герба над входной дверью. Сквозь одну из его бесцветных частей Филипп увидел хозяйку, выглядывающую на улицу. Она не смотрела на Филиппа, да его, сидящего в машине, и нельзя было увидеть. Женщина ушла, и Филипп уже стал заводить машину, но снова заметил силуэт, появившийся в открываемом окне.

Филипп не назвал бы незнакомку юной, но это была достаточно молодая женщина с копной темных вьющихся волос, спадающих с высокого лба. Вечернее солнце освещало ее красивое лицо, в котором, однако, была какая-то агрессия и самоуверенность. Женщина находилась далеко от Филиппа, но он заметил, как солнечный луч вспыхнул на бриллианте на ее левой руке. Стало понятно, что это жена Джерарда Арнэма. Арнэм женился, и женился именно на этой женщине. Филипп чувствовал, как гнев переполняет его, — так кровь переполняет глубокую рану. Так же, как невозможно иногда остановить кровотечение, он не мог сдерживать свою злость, рядом не было ледяной воды, которая остудила бы его ярость, и он, сидя в запертой машине, молча проклинал все на свете.

У него тряслись руки, он с трудом удерживал руль. Зачем нужно было приезжать сюда? Почему он не поехал от миссис Райпл, как обычно, через Хэно и Баркингсайд? Сложись обстоятельства иначе, его мать, возможно, жила бы теперь здесь, смотрела на улицу сквозь витраж с гербом и открывала бы окошко в двери, чтобы насладиться весенним солнцем.

Филипп не мог смотреть Кристин в глаза. Когда он оставался с ней наедине, ему становилось не по себе. Он порой не находит в себе сил сказать даже что-нибудь самое простое и обыденное, например о собаке, или спросить, оплатила ли мать такой-то счет. Впервые в жизни Филипп был удручен так сильно, мысли о несостоявшемся замужестве Кристин становились навязчивыми. В прошлом остались скорбь об отце, волнения во время экзаменов, тревожное ожидание ответа из «Розберри Лон» по поводу стажировки. Потом душевное равновесие стала нарушать неуверенность в том, предложат ли ему по окончании практики постоянную работу. Но никакое из этих прежних переживаний не было неотвязным, а теперь стоило только открыть утром глаза, как его посещала мысль о новой семье Арнэма. Филиппа пугало это еще и потому, что он сам не понимал, что происходит.

Почему его так волновало, что мать переспала с каким-то мужчиной? Спала же она с отцом. И если бы она вышла замуж на Арнэма, они бы тоже спали, рассуждал Филипп. Отчего же он все время об этом думает, мучит себя, представляет Арнэма и мать вместе, прокручивает в голове слова Фи, это ужасное признание? Открытка из Вашингтона до сих пор стояла на камине в гостиной, Филипп, хотя и грозился, так и не выбросил ее. Первое, что он замечал, входя в комнату, — проклятая открытка. Как если бы эта маленькая картонка с ничем не примечательной фотографией превратилась в огромную яркую картину маслом, изображающую сцены насилия и сексуальных извращений, на которые не хочется смотреть, но которые притягивают взгляд, заставляя глаза вылезать из орбит.

Мать и сын поменялись ролями: Филипп будто стал отцом Кристин, а она — его дочерью. Филипп жаждал отомстить соблазнителю или заставить его жениться. Он мучился, глядя на Кристин, сидевшую рядом и молча шьющую для Черил платье подружки невесты. Если бы в тот день, когда они подарили Арнэму Флору, мать поехала в гости одна, была бы она сейчас миссис Арнэм? Филипп не мог не думать о том, что их приезд тем осенним вечером (ведь Арнэм ждал одну Кристин) решил все. Другая женщина, та, с темными волосами и бриллиантовым кольцом, возможно, тоже была кандидаткой в жены, и Арнэм выбрал ее просто благодаря отсутствию выводка детей и мраморной статуи.

Кристин спросила, можно ли включить телевизор. Она всегда спрашивала разрешения. Филипп стал вспоминать, было ли так при отце, — кажется, нет. Одно из сообщений в девятичасовом выпуске новостей было о том, что Ребекку Нив видели в Испании. Она исчезла почти восемь месяцев назад, но до сих пор время от времени в газетах и на телевидении появлялись упоминания о ней. Человек, казавшийся честным и внушавший некоторое доверие, говорил, что видел Ребекку в вельветовом зеленом тренировочном костюме на курорте в Коста дель Соль. Туда, как утверждали родители девушки, Ребекка два раза ездила в отпуск. Этому человеку, скорее всего, почудилось, рассудил Филипп, или он вообще все выдумал, специально чтобы попасть в газеты и в телевизор.

Филипп и не думал лишний раз ехать к миссис Райпл: Чигвелл, вне всякого сомнения, та окраина Лондона, которую он никогда в жизни не захотел бы увидеть снова. Но в середине недели, незадолго до свадьбы Фи, подошел Рой, занимавшийся планом новой ванной комнаты миссис Райпл, и стал говорить о плитке. Понадобилось получить согласие хозяйки на некоторые изменения, а также дополнительно обмерить стены, окна, дверные косяки и плинтусы. Филипп сказал, что приблизительно вычислит эти размеры, а согласие хозяйка может дать и по телефону.

— Знаешь, такого ответа я ожидал бы от какого-нибудь другого только что закончившего стажировку сотрудника, но не от тебя. — Глаза Роя казались еще суровее за толстыми стеклами очков. Когда Рой не отпускал своих циничных и совершенно несмешных шуточек, он был как говорящая брошюра. — Тщательность и внимание к каждой, даже самой незначительной детали — вот что сделало репутацию «Розберри Лон» такой безукоризненной.

Поездки в Чигвелл не избежать, понял Филипп и стал убеждать себя, что совсем не обязательно ехать по улице, где живет Арнэм, и даже (если на то пошло) просто смотреть на Флору в бинокль миссис Райпл. Когда он уходил из дома, у Кристин уже сидела первая клиентка — женщина, желавшая покрасить волосы в рыжий цвет. Филипп порадовался, что хотя бы на этот раз мать не станет красить клиентку в ванной. Значит, когда он вернется, в рыжих пятнах будет только пол на кухне.

— Я хочу заработать, чтобы заплатить за цветы для Фи, — шепнула Кристин, провожая сына. Она надела резиновые перчатки, чтобы в субботу руки не были в краске, но ноготь большого пальца левой руки прорвал тонкую резину и высунулся наружу.

Часто клиенты «Розберри Лон» вели себя так, будто приезжающие к ним сотрудники компании, нанятые для ремонта дома, непозволительно вторгаются в их личную жизнь. Филиппу рассказывали, как одна хозяйка завязала ручки всех дверей на кухню, где шел ремонт, и заставляла рабочих входить и выходить через окно. Обычным делом было, когда хозяева не разрешали позвонить или сходить в туалет. Миссис Райпл, которую предупредили о приезде Филиппа (хотя это сделал не он сам), открыла так быстро, как если бы стояла под дверью и ждала. Едва Филипп переступил порог дома, хозяйка сердито спросила:

— Какое право вы имели воспользоваться полевым биноклем моего мужа?

Филипп на секунду онемел от удивления. Она что, проверяла отпечатки пальцев? Или соседи сообщили, что видели его с биноклем?

— Вот я вас и поймала, правда? Думали, вам это сойдет с рук.

Филипп извинился. Что он мог еще сказать?

— Полагаю, вам интересно, как я узнала.

Миссис Райпл свела густые брови. Они стали похожи на встретившихся коричневых гусениц. Филипп отважился улыбнуться.

— Я положила бинокль на подоконник вот так, — показала она, — в угол, параллельно стене. — Гусеницы скакнули в разные стороны и поднялись к линии волос. — У меня на это свои причины, я вас в них посвящать не стану. После вашего ухода бинокль лежал не на месте. Вот так я и узнала.

— Я больше не буду его брать, — сказал Филипп, направляясь к лестнице.

— Вам и возможности такой не представится.

Хозяйка убрала бинокль. Филиппа несколько поразил этот разговор. Как и многих, его пугало безумие, пусть и проявляемое в мягких формах. Миссис Райпл, может быть, подозревала, что муж подглядывает в бинокль за женщинами? А если он действительно подглядывает, то помогает ли ей то, что ее догадки все время подтверждаются? Ну что ж, по крайней мере, исчез соблазн: Филипп не разглядит Флору без бинокля.

Предположения насчет размеров оказались точны, и Филипп только укрепился во мнении, что поездка сюда — пустая трата времени. Теперь, когда на подоконнике нет бинокля, он почувствовал, что хочет посмотреть на Флору еще раз. Он открыл окно и выглянул. Боярышник уже почти отцвел. Трава и выложенная камнем дорожка стали розовыми от опавших лепестков, сад на скале тоже весь розовый, будто покрытый пеленой из роз. На плечах и на вытянутой руке Флоры лежали лепестки, а букет который она держала, казался не каменным, а настоящим.

Статуя была далеко, расстояние сглаживало ее черты и делало детали трудноразличимыми. Закрывая окно, Филипп подумал, не положила ли миссис Райпл волосок на шпингалет. Или, может, после его ухода она придет сюда и посыплет раму пудрой, чтобы увидеть отпечатки пальцев? Тогда горе ему, когда он приедет проверять, как идут работы (а это, видимо, придется сделать).

Хозяйка ждала внизу. Ее холодный, пристальный, грозный взгляд вынуждал Филиппа говорить нервно, с напускным дружелюбием:

— Спасибо вам большое, миссис Райпл. Я все сделал. Мы свяжемся с вами в ближайшее время. Мы будем вас информировать о ходе работы.

Он прошел мимо хозяйки, не видя ее, но чувствуя на себе ее взгляд. И, идя по тротуару, заметил в проезжавшей мимо машине Арнэма. Это не «ягуар», у него, значит, есть вторая машина. «Ягуар», скорее всего, принадлежит компании, в которой тот работает, — так же, как «опель кадет» Филиппа принадлежит «Розберри Лон». В пассажирке на переднем сиденье (ее, сидевшую слева, было видно лучше) Филипп узнал женщину, за которой наблюдал не так давно. День стоял теплый, и окно в машине было открыто. Рука женщины лежала на ободе стекла. На пальце красовалось кольцо с бриллиантом, а на запястье — бриллиантовые часы. Арнэма Филипп толком не видел, ухватил взглядом лишь его темный тяжелый силуэт.

Они направлялись куда-то из дома. Это и заставило Филиппа решиться на то, на что он решился (если вообще можно сказать, что он сделал это сознательно). Казалось, «опель кадет» едет сам. Вскоре осторожность и разум вернулись к Филиппу, и он остановился немного в стороне.

Ни души. Днем на окраинах всегда пусто. Филипп вспомнил, как отец рассказывал, сколько в его детстве на таких тихих улочках было народу, что люди ходили пешком, ведь машин тогда было мало… В этих домах как будто никто не жил: гаражи закрыты, садики пусты. По всей улице на фоне зелени листьев и травы и белизны зданий пестрели, как заплаты, желтые кусты цветущего ракитника. Светило солнце. Было тихо и безмятежно.

Открыв калитку, Филипп вошел в сад Арнэма и направился к деревянной двери, ведущей, очевидно, к проходу между гаражом и домом. Окажись она заперта, его затея провалилась бы, но нет, дверь была открыта. Очутившись внутри, в узком проходе с кирпичными стенами, Филипп сообразил, что не взял с собой никакого пакета или чехла. Он прекрасно понимал, что если сейчас пойдет за этим в машину, то уже не вернется, махнет на все рукой и уедет.

В конце прохода виднелся дворик, выложенный плиткой. С одной стороны стоял самый обычный контейнер с углем, с другой — несколько мусорных баков. Арнэм переехал из Бакхерст-Хилл в дом на порядок хуже. Ну, конечно, ему ведь пришлось отдать бывшей жене половину суммы, вырученной от продажи дома. Из одного мусорного ящика торчал голубой пакет (такие наверняка выдает местная служба вывоза мусора), Филипп взял его.

И пошел по газону туда, где стояла она. Флора выглядела совсем заброшенной из-за того, что лепестками, опавшими с куста, были усыпаны ее плечи и голова (на голове вообще, казалось, была корона из цветов). Филипп смахнул все лепестки, сдул их с ее уха, того самого, в которое когда-то в детстве попал из рогатки. Присев на корточки, он стал рассматривать статую так, как никогда раньше, и поймал ее отстраненный взгляд, будто прикованный к сияющему горизонту. Конечно, она же богиня, она выше земных бед и дел человеческих.

Филипп поражался собственным мыслям, странным, как во сне или в бреду. Так было во время тяжелого гриппа, которым он переболел зимой. С какой стати Арнэм сказал Кристин, что Флора похожа на нее? Или мать просто приняла желаемое за действительное? Флора не похожа ни на одну девушку из всех, которых Филиппу когда-либо доводилось видеть! Ему внезапно — в этом было даже что-то безумное — подумалось, что если он когда-нибудь встретит девушку, похожую на Флору, то сразу же влюбится в нее.

Филипп подошел к статуе и приподнял ее. С мраморного букета слетело несколько розовых лепестков. Статуя казалась тяжелее, чем в тот день, когда они шли от станции Бакхерст-Хилл вверх по улице к дому Арнэма. Он натянул на Флору пакет, положил на землю, завязал узел. Филипп нес сверток в руках, и можно было подумать, что это — труба или что-нибудь из садового инвентаря.

На полпути к выходу он заметил, что за ним наблюдают. Из окна соседнего дома за ним следил мужчина. Филипп убеждал себя, что не делает ничего плохого: Флора не принадлежит Арнэму. Она принадлежала бы ему, размышлял Филипп несколько абстрактно, если бы тот поступил с Кристин честно, по-настоящему любил ее и женился, но в данном случае статуя не может считаться его вещью. Арнэм своим поведением лишил себя права владеть ею. Филипп где-то читал, что, если вы одалживаете что-то и храните у себя, единственный, кто имеет право забрать у вас эту вещь, — ее владелец. Таков закон. В общем-то, владельцем статуи являлся Филипп. Флору дали Арнэму на время. Она была его собственностью лишь на том условии, что он женится на Кристин, это совершенно ясно. Тем не менее, не переставая убеждать себя в собственной правоте, Филипп прибавил шаг. Несмотря на внушительный вес статуи, он побежал по дорожке.

Руки у Филиппа была заняты, поэтому калитку он открыл не сразу. Сзади раздался голос:

— Извините, молодой человек, но куда вы это несете?

Миссис Райпл могла бы выступить подобным образом. Филипп даже не обернулся, чтобы посмотреть на того, кто задал вопрос, — он пустился бежать. Запыхавшись (Флора все-таки очень тяжелая), он добежал до машины, швырнул статую на заднее сиденье, сел за руль и долго не мог пристегнуться. Тот человек конечно, не погнался за ним. Филипп был убежден, что мужчина поступил разумнее: вернулся в дом и позвонил в полицию.

Филипп представил, как его выгоняют с работы, как его судят за кражу… Будь же разумным, говорил он себе, возьми себя в руки, — этот сосед не видел машины, номера ее не записал… Филиппа трясло. Он приложил неимоверные усилия, чтобы успокоиться. Наконец завел машину и поехал, свернул влево, потом направо. Ни сзади, ни впереди никого не было. На шоссе, ведущем в Баркингсайд, он услышал вой сирены. Зачем думать, что это обязательно за ним? Не поедет же полицейская машина с сиреной за человеком, которого видели выходящим с сумкой из какого-то сада. В таком случае, наверное, послали бы полицейского на велосипеде.

Возможно, вследствие того, что мать была человеком беспомощным, а сестры подвержены абсурдным страхам, Филипп вырос невозмутимым. В этом он был похож на отца, человека практичного. Хотя Филипп от природы был наделен богатым воображением, он тем не менее умел себя контролировать. Потому и не поддался собственным пустым страхам и к тому времени, как доехал до Гантс-Хилл и круговой развязки на трассе А12, снова стал абсолютно спокоен.

На заднем сиденье статую слегка подбросило. Когда Филипп подъехал к Илфордскому выставочному залу, куда должен был заехать по дороге в офис, то переложил Флору с заднего сиденья в багажник, пристроив ее между запасным колесом и картонной коробкой с образцами обоев, которую обычно возил с собой. Там, на парковке у выставочного зала, он не смог удержаться от того, чтобы взглянуть на статую еще раз. Он проткнул пакет шариковой ручкой (пальцем проковырять дырку не удалось) и сделал длинную прорезь, сквозь которую было видно лицо Флоры. Она по-прежнему смотрела в небесные дали, печальная и спокойная. Ну, если бы ее взгляд изменился, тогда и надо было бы начинать волноваться, подумал Филипп.

Возвращаясь домой позже обычного (Рой вручил ему список возмущенных заказчиков, которых нужно обзвонить и успокоить), Филипп размышлял о своем поступке. Зачем он забрал статую? Видимо, считал, что она по праву принадлежит ему и его семье. Разве Арнэм сделал что-то нечестное, чтобы завладеть Флорой? Нет, но нельзя допускать, чтобы люди извлекали пользу из своего обмана.

А теперь, когда статуя лежит в машине, что с ней делать? Не ставить же в саду в Гленаллан-Клоуз: сразу начнутся расспросы. А как же мать? Значит, придется рассказать ей, где теперь живет Арнэм и как у него в саду Филипп увидел Флору. Это рискованно: он всегда избегал разговоров об Арнэме. Возможно, стоит сказать, что это не Флора, а просто похожая статуя, которую он присмотрел в магазине или цветочном центре и решил купить… Нет, безнадежно: зеленое пятно по-прежнему есть и мочка уха по-прежнему отколота.

Как только он войдет в дом, мать увидит Флору и засыплет его вопросами. Их семья не из таких, где каждый живет своей жизнью и толком не замечает другого и родные проявляют мало интереса к делам друг друга. Они сплоченная семья, они заботятся друг о друге, спрашивают о каждой мелочи, кажущейся странной, знают, кто в данный момент где находится и что делает. Филипп уже представил себе, как, держа в руках статую, столкнется на лестнице с Черил, как сестра удивится, как начнутся расспросы…

Он думал об этом, стоя на светофоре на Эджвер-роуд. Он следил за красным, но на секунду оторвался, бросил взгляд вправо и увидел Черил. Только что он рисовал образ сестры в своем воображении — и вот она стоит на противоположной стороне улицы. Черил выходила из какого-то здания — Филипп видел только скопление мерцающих огней, — похожего на видеосалон или клуб. Говори после этого, что знаешь, где сейчас твои родные и что они делают! Черил была в своих обычных джинсах и в черной кожаной куртке. На голове широкополая ковбойская шляпа с узкой тульей, на которой лента с бахромой.

Что плохого в том, что сестра здесь? Черил — свободный человек, она не делает ничего предосудительного, по крайней мере, Филипп этого не видел. Ему нужно было ехать дальше, и он оторвал взгляд от сестры, как только зажегся желтый: еще секунда — и все машины, стоящие за ним, принялись бы сигналить. Филиппа не беспокоило, где была сестра, но его взволновало то, как она выглядела.

Черил выходила из дверей как пьяная или накачанная наркотиками. А может, дело в том, что она очень устала? Или ее попросту выпроваживали? Наверное, что-то в этом роде. К тому же она плакала, слезы текли по щекам. Филипп смотрел на ее лоб, лицо, на то, как она руками утирает слезы, затем перевел взгляд на дорогу, включил передачу и умчался прочь.