Покоренная поцелуем

Глава 16

Послушайте. Он повторяется снова. Ротгар перестал копать, прислушиваясь к словам Алфлега. На холме все бросили работать, чтобы получше слышать этот странный вопль, от которого холодело в душе.

«Хью», — подумал Ротгар.

— Это они пытают англичанина, — прошептал Алфлег.

Ротгар, пробормотав что-то нечленораздельное, выражая тем самым свое недовольство, снова начал копать. Сколько раз он пытался разубедить крестьян в этом — кого же из нас они подвергли пыткам? Когда я был там, то не видел вокруг пленников, и вот, вы сами видите, что они выпустили меня на волю. Но все его слова оказались напрасными. Они были уверены, что норманны, чтобы убить время, выдумывали различные наказания, но он так и не смог их переубедить, в противном случае ему пришлось бы разгласить связанную с Хью тайну.

— Можно бросить землю сюда, милорд Ротгар? — спросил один из крестьян по имени Стиганд. Тяжело дыша от напряжения, он держал на весу большую лопату с землей, ожидая от Ротгара указаний, словно щенок, страстно ожидающий, когда хозяин бросит ему палку, хотя даже у щенка, вероятно, было в голове больше здравого смысла.

Десятки, сотни раз в день, после того как он присоединился к ним на площадке, они забрасывали его бессмысленными вопросами. От навязчивых приставаний Стиганда Ротгар чувствовал, что сам вот-вот завоет и его вопли сольются с завываниями Хью. Если бы он оказался на месте Гилберта, то, вероятно, и сам вынашивал бы мысли о том, как поскорее срубить им головы. А когда он был здесь господином, разве он не видел всей этой глупости?

Он что-то не помнил эти бесконечные колебания, бессмысленные взгляды, сопровождавшие любое полученное ими задание.

— Вон туда, Стиганд, — указал он рукой, стараясь не раздражаться, весь сжавшись внутри, ожидая, что же последует еще за этим. Как он и рассчитывал, еще дюжина рабочих сбросила свой груз на это место.

— Не туда, Тосс, — крикнул он, теряя терпение. — Ты с Уотом начинайте рыть вон там. — Он подтвердил свое распоряжение быстрым взмахом руки, и потом вытер ею лицо, пытаясь успокоиться, сдержаться, не наорать на Тосса и Уота, которые бросали на него неуверенные взгляды, рассеянно кидая землю туда, куда он указал.

Черт подери! Складывается такое впечатление, что они даже не понимают, что строят замок.

Вдруг Ротгар все осознал, и у него невольно расширились глаза.

— Стиганд, Тосс, Уот, идите сюда! Все идите поближе. — Когда крестьяне подошли, он посмотрел на норманна по имени Евстах, исполнявшего на строительстве роль надсмотрщика. Хотя он и скривил рожу, недовольный произошедшей заминкой, он все же держался поодаль, как он это делал с тех пор, как до него дошло, что Ротгар сам способен заставить своих людей работать.

— Понимаете ли вы, чем вы здесь занимаетесь? — спросил Ротгар, обращаясь к Стиганду, но не выпуская из поля зрения всех остальных.

— Кому же это непонятно, — задиристо ответил Стиганд. — Мы роем дыру.

— Так точно, — послышались несколько приглушенных голосов, выражающих полное с ним согласие.

— Идиотская работа, — бросил кто-то из-за его спины. — Портим прекрасное пастбище, — вот что мы делаем. Мне это очень не нравится.

— Они заставляют нас так утрамбовывать землю, что она будет совсем непригодной ни для урожая, ни для скота.

— Неужели вам никто не объяснил, какую работу вы выполняете?

— Всех нас однажды собрала леди Мария, — начал Уот. — Она немного изъясняется на нашем языке и сказала, что мы должны приходить сюда каждый день, чтобы копать землю.

— Правильно, — подтвердил Стиганд и, кивнув в сторону Евстаха, добавил:

— Потом вон тот тип начал тараторить и рисовать какие-то фигуры на земле. — В качестве иллюстрации черенком лопаты он на мерзлой земле начертил круг.

— Потом он начал долбить землю вот так, — добавил Тосс, воткнув острие лопаты в центр круга.

Ротгару все казалось довольно просто; круг представлял собой ров, который предстояло им вырыть, а центр его — тот холм на котором должны были вырасти стены будущего замка. Нужно перенести землю из рва на этот холм и как следует утрамбовать. Но это ясно ему, так как ему приходилось самому видеть норманнские замки, но, вероятно, все это было непонятно и для простых крестьян, которые никогда не выезжали за пределы Лэндуолда.

Но что же имел в виду Евстах? Он явно не желал их обидеть, пытаясь донести до их сознания идею строительства.

Стиганд, фыркнув, сделал кольцо из большого и указательного пальцев левой руки, начал вставлять и вынимать из него указательный палец правой руки. Все предельно ясно. Они развлекаются с нашими женами, а мы в это время роем эту проклятую яму.

Все хором, дружно выкриками подтвердили правоту слов Стиганда, глаза у них злобно засверкали.

Ротгар быстро поднес руку ко рту, чтобы скрыть улыбку. Он представил себе, как Евстах тычет лопатой в центр круга, а жители Лэндуолда под этим подразумевают совершенно другое.

Мария называла этих людей тупоголовыми и упрямыми. Ему самому недавно пришлось проверить их рассудочность. Нет, жители Лэндуолда не были ни глупцами, ни тупоголовыми, и они не отказывались от сотрудничества, — просто никто им понятными для них словами не объяснил, что от них требуется.

Ротгар все сделал за них. Он рассказал им, что земля, которую они бросали из рва и потом утрамбовывали в центре холма, постепенно превратится в высокий курган, который будет заметно выделяться на фоне низменности Лэндуолда. Он продемонстрировал им, как будет наполнен ров водой из реки Лэндуолд, и в результате он станет непреодолимым препятствием для врагов.

Наклонная стена будет возведена по окружности всего рва, по его краю, а внутри этой стены будет построена другая, поменьше, в результате чего появится внутренний дворик замка. В мирное время там может пастись скот, а во время войны он станет второй линией обороны, если противник преодолеет ров и первую стену. В самом центре поднимется большая укрепленная башня, замок, с вместительными складскими помещениями на уровне почвы, чтобы сохранить дары природы Лэндуолда и предохранить их от случайного набега мародеров.

После того как Ротгар закончил объяснять, крестьяне долго стояли молча. Потом Уот сказал:

— Значит, норманны будут в полной безопасности, им будет уютно и приятно со своими складами и запасами в них, даже если кто-то предпримет нападение. Ну, а что же ожидает нас, милорд Ротгар?

На этот вопрос ему очень не хотелось отвечать.

— Большой господский дом останется стоять на своем месте. Скорее всего, норманны превратят его в церковь. А ваши хижины снесут…

— Как так? Наши дома?!

— И построят новые, но уже ближе к замку. — Ротгару пришлось напрячь голос, чтобы перекричать заволновавшихся крестьян.

— Новые хижины? — спросил Стиганд, и на его лице вновь появилось выражение, как у глупого щенка. Другие сразу же замолчали.

— Да, — подтвердил Ротгар, обрадованный внезапной тишиной. — Новые хижины с очагом. Норманны умеют отводить дым от костра наружу, поэтому в ваших хижинах стены не будут покрыты сажей. Вашим женам это очень понравится.

— Моя Бесси ни за что не откажется от того, к чему привыкла. Ей не нужно ни новой хижины, ни нового очага, — заворчал недовольно Уот.

— Но у нее не будет другого выхода, придется подчиниться, — сказал Ротгар. — Норманны хотят, чтобы вы жили поближе к замку, чтобы можно было быстро всех нас собрать вместе и защитить замок, если на него нападут.

— Кто, милорд Ротгар? Кто нападет? Этот сукин сын Вильгельм не может напасть на то, что он уже отвоевал.

— Кто-нибудь придет, — сказал Ротгар, вспоминая рассказы о нападениях в прошлом и настоящем. — Кто-нибудь всегда явится.

— Но как же норманнам станет известно о нападении, если у них перед глазами будут стоять высокие стены, через которые ничего не увидишь?

— Они разместят на крыше замка стражу. Этим людям будет все отлично видно, они вовремя бросят клич, чтобы собрать вас всех за толстыми стенами.

— Значит, замок будет выше хижины? — спросил Стиганд.

— Конечно, выше. Выше десятка хижин, поставленных друг на друга, даже двадцати, — пояснил Ротгар. — Все крестьяне снова замолчали, переваривая эту потрясающую новость. Один из юношей по имени Джем, казалось, был весь поглощен изучением круга и проведенной Ротгаром по земле чертой, которая означала реку Лэндуолд.

— Ну, теперь ты все понимаешь, Джем? — мягко спросил его Ротгар.

— Да, — ответил он, но вдруг, покраснев, нахмурился. — Мне кажется, вода в этой канаве… в этом рве… ужасно протухнет, станет непригодной ни для человека, ни для скота. А, что если прорыть глубокую канаву до самой реки и уложить ее дно и стены глиняными плитками? А вот здесь нужно соорудить водослив, чтобы отводить отсюда прогорклую воду. — Он уверенно начертил на земле несколько линий.

— Я сейчас же сообщу о твоем предложении Евстаху, — сказал Ротгар, одобрительно похлопав юношу по спине. Он с любопытством наблюдал за вспыхнувшим у его людей интересом; они толпились возле крута на земле, все разговаривали одновременно, перебивая друг друга, они просто горели от нетерпения выполнять нужную и понятную работу; новые предложения посыпались со всех сторон, и теперь они беззлобно посмеивались друг над другом из-за собственной бестолковости.

Ротгар был недоволен тем, что Евстах так разъярился из-за неоправданно затянувшегося перерыва в работе. Но у Ротгара не хватило решимости, чтобы прервать охватившее всех возбуждение.

Снова раздался нечеловеческий вопль Хью, и тут появился верховой. Конь Гилберта Криспина величественно возвышался над кобылкой Марии, и поэтому, когда норманн попытался поцеловать ее, то чуть не свалился на землю, — он бы наверняка упал, если бы только Мария не простерла свои нежные руки ему навстречу. Ротгар отвернулся, не желая наблюдать за тем, как она льнет к нему, но все же, когда он, преодолев себя, бросил еще один робкий взгляд в их направлении, он увидел лишь их спины. Их лошади перешли на галоп, и Гилберт с Марией резво поскакали прочь.

Гилберт не сводил глаз с Марии. Она вынула руку из глиняного горшочка. Он склонил голову набок, подставляя шею, надеясь, что это средство наконец уймет острую боль. В последнее время ему казалось, что по его жилам течет не кровь, а пробирается огонь, который лишал его сил, ухудшал зрение, терзал его мозг какими-то туманными, невообразимыми образами.

Вот как сейчас, например, когда на какое-то мгновение ему показалось, что рука Марии со сложенными в щепотку пальцами была похожа на треугольную голову змеи; сложенные пальцы — это ее ядовитые кривые зубы, а мазь — извлеченный из растений яд, капающий ему прямо на открытую рану.

Она подносила свои пальцы к его коже, и по их холодному прикосновению к его разгоряченной, теплой шее он определял то место, куда попало острие сакского копья. Он улыбнулся. Должно быть, и Эдит тоже влюблена в него. Зачем ей в противном случае ехать в сопровождении Уолтера в монастырь к монахиням за этой целебной мазью?

Он откинулся со вздохом облегчения, наслаждаясь той заботой, которую проявляла к нему Мария. Что же он будет делать, когда рана совсем затянется и больше не возникнет необходимости втирать в нее мазь? Будет ли она с такой же охотой прикасаться к нему и тогда, когда уже не будет никакого предлога, не будет этой раны? Он, закрыв глаза, представлял себе, как мазь по капле смешивается с потоком крови, а он затем устремляется по всему его телу. И вот наступает благословенное онемение, облегчающее боль, то горение, из-за которого ему иногда хотелось содрать с себя кожу. Выползти из нее, как змея.

Может, именно поэтому ему в голову пришел образ змеи, похожей на руку Марии. Он поспешил избавиться от беспокоящего его образа.

— Не знаю, отчего я испытываю большее облегчение — от этой мази или от вашего прикосновения, — сказал он ласковым голосом. — Могу ли я надеяться, что вы всегда будете проявлять ко мне такую заботу?

— Не каждый день норманнский рыцарь чуть не сваливается на меня на грани обморока, — резко возразила она, но попыталась это сделать в довольно веселом тоне, чтобы он не обиделся из-за напоминания о том, как он самым постыдным образом чуть не утратил равновесие сегодня утром, причем на виду у этой сакской орды.

— Не знаю, что со мной произошло, — проворчал он. — Меня никогда не сбивали с лошади на турнирах, не говоря уж о том, чтобы самому свалиться с седла, не имея на то веских причин. Конечно, его унижение не подействовало бы на него так сильно, если бы его только не засвидетельствовал этот Ротгар, оказавшийся так некстати рядом. Ротгару давным-давно должен был прийти конец, уготованный ему судьбой, но та слабость, из-за которой он чуть не свалился с лошади, повлияла и на мышцы его вооруженной мечом руки.

Мария тщательно вытерла пальцы куском шерсти, заткнутым в сакский пояс, который она в последнее время пристрастилась носить. Пояс, конечно, был ей к лицу, хотя, вполне очевидно, он предназначался для более полной, чем она, женщины. Он мягко сползал на ее бедра, подчеркивая ее стройную талию. С пояса свешивался кинжал, — чудесная игрушка, украшенная драгоценными каменьями. Он свисал с изгиба пояса у талии, касаясь ее заветного соблазнительного треугольника. Как только он преодолеет эту удивительную слабость, которая одолевала все его члены, он тут же казнит Ротгара Лэндуолдского прямо на глазах у местных жителей. Потом Мария, несомненно, переборит отвращение, которое она испытала от прикосновения этого сукина сына сакса, и ему, Гилберту, будет предоставлена полная свобода направиться по указываемой кончиком кинжала дорожке прямо к заветному местечку.

Он боялся, как бы его разгоряченные мысли в голове не прервали успокаивающего эффекта от целебной мази.

— Может, я сильно разволновался, увидев вас, моя невеста. Вы выглядели такой соблазнительной, Мария, когда ваши волосы развевались на ветру на фоне первых очертаний будущего Лэндуолдского замка.

— Нет, все же мне не нужно было удерживать вас в седле. Может, приличная трещина в черепе заставила бы вас прекратить повсюду преследовать меня. — Для того, чтобы скрасить язвительность своих слов, она еще раз поднесла пальцы к ране, втерла в нее мазь и долго не отрывала их от его кожи.

— Я мог и не потерять равновесия, если бы вы не увернулись, когда я потянулся к вам, — резко возразил он. Гилберт почувствовал, как у нее задрожали руки, и он закрыл глаза. Воспоминания о прошлом вновь вернулись к нему. Боже, как он старался ублажить эту женщину, доставить ей удовольствие. Он попытался объяснить ей свою настойчивость. — Мне кажется, что в Лэндуолде что-то неладно, словно мы охвачены предательским подводным течением. Я очень боюсь за вашу безопасность, Мария. Я никогда не предполагал, что вы можете так резко отстраниться от моего прикосновения.

Лучшего извинения он не мог придумать, чтобы и впредь наносить ей синяки, которые обезображивали ее нежную кожу. Но, Боже праведный, эта женщина иногда провоцировала его сверх всякой меры. Он, затаив дыхание, ожидал какого-то знака от нее, какого-то пусть ворчливого прощения, но приход Уолтера лишил его этой надежды.

— К нам пришли посетители, — громко объявил Уолтер. Его свирепое лицо побагровело, когда он быстро подошел к ним.

— Ну а ты… играешь роль привратника, — фыркнул Гилберт, сердясь на рыцаря за то, что он прервал их беседу.

— Могу и это, но у меня есть другие дела, — заворчал Уолтер.

— Бедняга Уолтер, — произнес Гилберт, притворно вздохнув. Он бросил взгляд на Марию. Огонь в крови потух, и у него закружилась голова от такого облегчения. Этот самодовольный, похожий на сурового отца рыцарь с негнущейся шеей был превосходной мишенью для насмешек.

— Он чувствует, как уязвлена его гордость, так как ему не позволяют находиться рядом с Хью, — вначале Фен, а вот теперь Эдит. Я не могу в этом винить самого Хью. Эдит, конечно, не столь прекрасна, как вы, любовь моя, но на ее лицо все же приятнее взирать, чем на физиономию своего старого рыцаря. Даже идиот может уловить разницу.

Это, конечно, было ошибкой с его стороны. Обычно Марию сильно оскорбляли всякие унизительные намеки в отношении рассудка Хью, но сейчас она сделала вид, что не заметила этого.

— С вами что-нибудь случилось? — спросила она с необычной заботливостью, что немедленно вызвало ревность в душе у Гилберта. Она старательно врачевала его рану, разговаривала с ним и даже смеялась, но ее нежность, ее душевная щедрость, казалось, находились далеко за пределами его досягаемости. А здесь вдруг она так безрассудно, оголтело делится всем с этим старым, седым Уолтером, который явно не заслуживал такого к себе внимания.

Да, он, конечно, мог развеять кое-какие иллюзии Марии в отношении ее драгоценного сэра Уолтера, но рыцари обычно никогда не распространяются о подвигах товарищей, если только им дорога своя голова на плечах.

— За него нечего бояться, Мария. Он получает свое удовольствие, когда этого захочет.

Кожа у Уолтера была грубой, багроватого оттенка, как у человека, которому приходится немало бывать на воздухе в самое худое ненастье. Покраснело ли его лицо больше после язвительной реплики Гилберта? Но разве можно себе представить покрасневшего от стыда Уолтера? Полный абсурд.

Сама мысль об этом заставила Гилберта рассмеяться.

— Изменение состояния здоровья Хью к лучшему требует большого внимания со стороны Эдит, — сказала Мария, обращаясь к Уолтеру и не обращая внимания на то, как веселился Гилберт. — В последнее время он никого не выносит, кроме Фена, Эдит и меня.

— Но больше всего неистовствует Фен. Я, по сути дела, не мог ни на минуту остаться наедине с Хью после того, как он спас это чумазое лесное создание, сказал Уолтер, бросая обидчивый взгляд в сторону Гилберта. — Вначале я находился рядом с вашим отцом, а теперь вот рядом с Хью, — мне приходилось переживать всякое, и добрые и плохие времена, но как же мне тяжело слышать эти вопли. Какая тяжкая для меня ноша. Хью всегда мог рассчитывать на меня.

— Но я могу назвать пару случаев, когда твое отсутствие было скорее благословением, чем облегчением, — продолжал поддразнивать его Гилберт.

— Да, Уолтер, вы всегда были таким усердным. Ну-ка, Мария, спросите его о тех ночах, которые он тайком проводил со своей любимой леди.

Мария, убрав руки с шеи Гилберта, прикоснулась к рукаву Уолтера. Веселое настроение Гилберта тут же исчезло; если бы у него было достаточно сил, то он бы срубил голову этой деревенщине с плеч. Но пощипывание в ногах говорило о приближении терзающего его огня, непроницаемый туман, казалось, опустился перед глазами, даже проник в уши, от чего он утратил нормальную остроту как зрения, так и слуха. Он слышал их разговор, но он долетал до него откуда-то издалека.

— Это правда, Уолтер? Вы нашли себе любовницу?

Улыбка триумфатора заиграла на уродливых губах Гилберта. Боже праведный, можно подумать, что он нашел настоящую любовь!

Гилберту хотелось от скуки узнать, как называет саксонская шлюха Уолтера, то, что между ними произошло.

— Да, миледи, — признался Уолтер. — На лице его появилось странное выражение. — Кажется, моя давнишняя мечта вот-вот осуществится.

Гилберт тяжело опустился на табурет, с отвращением вздохнул.

Мария, которую он теперь разглядывал через пелену тумана, казалась ему еще более привлекательной, чем прежде. В глазах ее заиграли искорки от улыбки, а все черты лица озарились удовольствием.

— Как чудесно быть влюбленным, Уолтер. Теперь ты можешь жениться и построить дом. Или же я хватила через край?

— Я еще не думал о женитьбе, — медленно ответил Уолтер, — но может быть, она не помешает. Тогда мне не придется опасаться потерять ее.

— Ах, Уолтер, она тебя очень любит, уверена в этом, — упрекнула его Мария. — Пока ты можешь потребовать небольшой дом, до тех пор, когда мы построим замок.

— Благодарю вас, миледи, но у нее есть собственный дом.

Гилберт попытался сесть прямее, но это потребовало от него слишком больших усилий. К тому же у него в ушах звенело от грубого, лающего голоса Уолтера. Почему это Мария должна вся светиться от счастья из-за возможной женитьбы Уолтера, но стоит ему лишь напомнить ей о своей собственной, как вся она прямо-таки изнывает от отчаяния.

— Мне показалось, что ты превратился в привратника, — сказал он, повернувшись к Уолтеру. — Если тебе нравится такая работа, то и исполнять ты ее должен ревностно. Кто же домогается нашей компании?

— Пара тощих монашенок, — ответил Уолтер.

Странное выражение на лице не покидало его, хотя он все время улыбался Марии. — Они там гуляют во дворе, хлопая своими сутанами, словно две черные вороны крыльями, щебечут, что намерены попросить через пару дней об одолжении. До этого они готовы переночевать в конюшне. Они утверждают, что конюшня вполне подошла для матери Христа, и их вполне устроит.

— Монахини… — Мария глубоко вздохнула. — Я, конечно, должна была этого ожидать, но все же надеялась… — Она, покачав головой, пожала плечами. — Отец Бруно снимет с меня голову, если я их устрою в конюшне. Они должны стать нашими гостями и расположиться здесь, в зале.

Убывающее успокаивающее воздействие мази лишало Гилберта сил, и он не мог сосредоточиться и проанализировать причины нежелания со стороны Марии оказать приют двум дочерям Христовым, особенно сейчас, в предпасхальный период. Кровь снова закипала в нем, лишая его жизненной энергии. У него оставались лишь силы, чтобы кивнуть в сторону Марии и сделать рукой незаметный знак, заранее обговоренный сигнал своему оруженосцу, чтобы тот возобновил строгую слежку за Марией. Ему больше не хотелось размышлять над этим навязчивым, смешным образом, — рука Марии со сжатыми в щепотку пальцами, поднятая вверх, словно голова змеи, которая погружает свои ядовитые зубы прямо ему в шею.

Хотя Мария иногда и думала об этом, теперь она была уверена, что сам Бог настроен против нее. Другого объяснения не придумать.

Почему в противном случае, в тот самый день, когда зелье Эдит продемонстрировало обещанный ею первый результат, Гилберт должен рухнуть в ее объятия на глазах у Ротгара? И почему тогда, когда он находится под воздействием мази, явились сюда эти две монахини, чтобы воспрепятствовать ее намерению немедленно бежать отсюда к своему возлюбленному? Может, Эдит ее предала? Но если это так, то что же в таком случае можно сказать о мази? Может, Гилберт внезапно впал в сонливое состояние вследствие вполне естественной реакции организма на изматывающие рыцарские обязанности?

Ее воспитанные манеры требовали, чтобы она приветила монахинь, предоставила в их распоряжение зал, предложила пищу. Всем хорошо известно, как строго монахини соблюдают пост, предаваясь ему либо из-за своей беспросветной бедности, либо из-за ревностного служения Богу. Эта парочка, казалась, провела немало дней, стоя на коленях без пищи.

— Угощайтесь, пожалуйста, — сказала она, усадив их за стол возле огня и передвигая у них под носом доски с тонкими ломтиками ветчины, хрустящие поджаренные коренья, аккуратно нарезанные куски хлеба. Хотя ей совсем не хотелось есть, но от ароматного запаха выставленных на столе блюд у нее у самой потекли слюнки. Если ей повезет, то они просто набросятся на пищу и тем самым отвлекут от нее внимание ее стражей, и она сможет убежать к Ротгару.

Монахини, наклонив головы, молились, хотя та из них, что помоложе, украдкой бросала взгляды на доски с мясом.

— Пейте, пожалуйста, — еще раз обратилась к ним Мария, подвигая к ним высокие дымящиеся пивные кружки, наполненные до краев подогретым, настоянным на одуванчиках вином. — Вы, вероятно, промерзли до костей и испытываете жажду после такого трудного путешествия.

— Мы утоляли жажду снегом, — ответила та, что помоложе, тихим, слабым голосом.

Бросив на нее острый, как бритва, взгляд, та, которая постарше, своим авторитетным видом заставила ее замолчать.

— Я — настоятельница Марстонского монастыря, — сказала она, поворачиваясь к Марии, — в голосе ее чувствовалась такая уверенность в себе, что, как показалось Марии, она рассчитывала на немедленное, быстрое исполнение своих малейших прихотей.

— Мы по достоинству оцениваем вашу щедрость, но вы скорее всего сразу откажетесь от своей затеи и не станете предлагать нам ни пищи, ни питья, когда узнаете о цели нашего визита.

Что же они намерены от нее потребовать, — вышитое покрывало для алтаря, регулярную поставку в монастырь яиц и масла, пару кусков мяса от каждой забитой свиньи? Она не могла придумать ничего более ужасного, что могло бы оправдать ее отказ накормить и напоить их.

Какой смысл оттягивать неизбежное? Мария попыталась взять в разговоре с ними приятный тон.

— Сэр Уолтер сообщил мне, что вы намерены просить об одолжении моего брата в канун Пасхи. Я вполне могу заменить Хью, — он совсем почти не понимает английского языка. Может, я могу выслушать вашу просьбу сейчас, до того, как в этом зале начнут проводиться пышные торжества.

— Мы приехали за Эдит, — сказала аббатиса, подтверждая наихудшие опасения Марии. — Мы хотим ее вернуть в монастырь, где она сможет принять постриг.