Покоренная поцелуем

Глава 5

Ротгар полулежал, опершись о стену, поддерживая одним локтем вес своего тела. Он поджал длинные ноги, чтобы разместить их на узком пространстве. Он посмотрел в ее сторону, прикрыв свободной рукой глаза от ударившего в лицо снопа яркого света. Узнав ее, он быстро убрал стоявший рядом какой-то предмет и торопливо зарыл его в вонючую солому.

Мария легко ориентировалась во мраке курятника. Она заметила, что он спрятал — бурдюк, в котором можно хранить либо вино, либо эль. У него его не было, когда она велела закрыть его здесь, и она сильно сомневалась, что сэр Уолтер позаботился об удобствах Ротгара.

Вероятно, ночью у него кто-то был, и его попытка скрыть это от нее, означала, что он хочет сохранить ночной визит втайне. Она помнила о предостережениях Гилберта и отца Бруно о народном недовольстве и возможном мятеже, поэтому она, крепко ухватившись за створку двери, выпалила абсолютно бессмысленное предложение, только чтобы скрыть от него свою растерянность.

— Не хотелось бы вам, Ротгар Лэндуолдский, еще раз искупаться?

— Вероятно, организация купаний является вашей специальностью, леди Мария?

— Что вы сказали?

— Может, я не расслышал вашего предложения? Мысли о купании в последнее время меня просто преследуют.

Его голос, хрипловатый, богатый полутонами добродушного юмора, казалось, приковал ее руку к двери. Его ленивая поза, расслабленное выражение лица превращали в насмешку все ее усилия по охране с тыла своей персоны с помощью рыцаря Стифэна. Поведение Ротгара либо было уловкой с целью отвлечь ее внимание от бурдюка, либо намекало на его готовность услышать то, что она пришла ему сказать. Она решила не подавать виду, что заметила, как он прятал от нее бурдюк.

— Отец Бруно выражает беспокойство в связи с тем, что вас здесь донимает холод.

— Нет, миледи. Я обнаружил, что у куриного помета есть немало достоинств, включая и тот факт, что он излучает тепло.

— Хорошо. В таком случае, выходите, если только у вас есть желание покинуть свое уютное ложе, — сказала она, указывая на стоявшего в отдалении сэра Стифэна. Она сделала шаг в сторону, чтобы пропустить его, но он не торопился подниматься, долго потягивался, почесывался, и она заметила, как ногами он старался придвинуть побольше сена к тому месту, где находился бурдюк. Подойдя к двери, он не знал, как ему поступить.

— Вам следует идти впереди меня, миледи.

— Ни в коем случае, — запротестовал сэр Стифэн и молниеносно схватил рукой его за запястье, протащив его через двор. Потом он заломил руку Ротгара ему за спину.

Пот выступил на лбу у Ротгара, он тяжело дышал, в глазах пробивалась едва сдерживаемая ярость. Если бы Мария не заметила этих признаков гнева, то, вероятно, поверила бы выражению его лица, свойственного кающемуся грешнику, когда он с трудом проговорил:

— Я только… хотел… следовать… за леди. Что это, продуманный куртузанский жест или же уловка, чтобы приблизиться к ней и схватить руками за горло?

Мария отдавала себе отчет в том, что многие жители Лэндуолда, услышав шум в курятнике, собрались во дворе. Нельзя было тащить силой упирающегося, пытающегося вырваться из рук норманнского рыцаря — их прежнего правителя, это только больше разожжет их ненависть. Нужно поступить иначе, — эта мысль сверлила ей мозг с той минуты, когда она увидела искаженное от боли лицо Ротгара.

— Отпусти его, Стифэн, — приказала Мария.

Она бросила взгляд на Ротгара, его обман с бурдюком, его умение быстро подавлять вспыхнувший гнев.

— Мы идем в особняк. Намерены ли вы идти тихо и мирно в сопровождении Стифэна, или же мы должны связать вам руки и относиться впредь как к пленнику?

— Меня не нужно связывать.

Они направились к толпе собравшихся во дворе саксов — Марии приходилось посещать бесчисленные рыцарские турниры, встречать отца и брата, возвращавшихся с победой после многих одержанных побед. Но никому из них не приходилось видеть такой толпы, которая с таким рвением, с таким остервенением приветствовала Ротгара Лэндуолдского на его пути от курятника до его прежнего дома. Казалось, все крестьяне, которые в это время не работали на полях или строительной площадке, собрались на господском дворе. Они выстроились в два ряда, и между ними шли, направляясь к дому, Мария, Ротгар и Стифэн. Согбенные от старости и болезней старики, беременные женщины, за юбки которых цеплялись смешные карапузы, юноши, отправленные работать на кухню, в конюшню, присматривать за двором, — все они, рискуя вызвать гнев норманнов, позабыв о своих обязанностях, радостно приветствовали своего прежнего правителя.

— Мы ничего не забыли, Ротгар!

— Не отчаивайся, милорд.

— Мы о тебе позаботимся!

— Мы ждем тебя, милорд!

Мария шла впереди, твердым, решительным шагом, высоко задрав голову, но эта дорожка, казалось, никогда не кончится. Лица людей сияли от радости, они махали руками, хлопали в ладони, вытягивали шеи, чтобы только увидеть его, Ротгара, и эти жители Лэндуолда мало напоминали ей тот тихий, словно пребывающий в летаргическом сне, народ, который она привыкла здесь видеть. Они были так все поглощены, выражали такой энтузиазм при виде своего прежнего господина, что на нее никто не обращал внимания.

Однажды она видела замерзшую во льду пруда лягушку, которая растопырила свои лапки, словно не желая умирать в этом ледяном гробу. Она указала на нее Хью, и он тотчас же разбил лед своей булавой, открывая доступ животворящей воде к несчастной жертве. Сейчас крестьяне, казалось, смотрели не на нее, а через нее, и ее не видели и, несмотря на ту обстановку строгой секретности, которую она создала вокруг личности Ротгара, эти люди просто упивались присутствием Ротгара.

Никогда она еще не чувствовала себя такой одинокой.

Ротгар подошел к ней совсем близко. Она чувствовала теплоту, излучаемую его телом. Абсурдное предложение отца Бруно не давало ей покоя. Она вдруг представила себе, как они идут вместе с Ротгаром, как он нежно прижимает ее к себе, — не подозрительный, настороженный чужеземец, а муж, как кладет ей руку на затылок, а она припадает головкой к его сильному плечу. Пропало одиночество. Исчезла необходимость продолжать этот отвратительный союз с Гилбертом, постоянно умиротворять Филиппа. Ротгар, подняв правую руку, приветствует толпу. Она машет левой. И от быстрой ходьбы ее бедро будет касаться его бедра…

Какой-то пятилетний крепыш вырвался из рук матери. Он стал посредине дорожки, и Марии пришлось остановиться на несколько секунд. Этого было достаточно, чтобы заметить его рыжевато-коричневые с золотистым отливом волосы, блестящие голубые глаза, и удивление, сквозившее в знакомом взоре. Засунув грязные пальцы в рот, он в смущении бросал взгляды то на Марию, то на мать, а потом, задрав голову, посмотрел на Ротгара. Торчавшие во рту пальцы не мешали ему улыбаться, и затем, издав обрадованный негромкий крик, он протянул к нему свои маленькие руки.

— Папа! — прокудахтал он, обхватив руками ногу Ротгара.

Лицо Марии залило краской, когда Ротгар поднял мальчика на руки. Две головы — мужчины и мальчика — прислонились друг к дружке, — два лица оказались рядом: одно с пухлыми розоватыми щечками, а другое — изможденное, но между ними нельзя было не заметить признаков родства — родства очень близкого.

Несомненно, один из незаконнорожденных сыновей Ротгара. Одни крестьяне весело смеялись, другие снисходительно посмеивались, когда ребенок ладошкой хлопал Ротгара, по заросшему подбородку. Она вспомнила, что священник осмелился предложить ей выйти замуж за человека, — который, вероятно, разбросал своих бастардов по всей деревне. Хуже того, ей нравились эти глупые мысли о таком браке.

— Нет, я не твой папа, — ответил Ротгар, пытаясь говорить с притворной строгостью.

— Нет, папа.

— Посмотри получше, — предложил Ротгар и осклабился в страшной гримасе.

Ребенок захихикал, вовсе не испугавшись, и грязным пальцем дотронулся до большого переднего зуба Ротгара.

— Дядя Ротгар.

Он, поставив мальчика на землю, взлохматил ему волосы и похлопал по попке. Ротгара, кажется, привлекала мать ребенка, пригожая сакская молодая женщина, помутневшие от тяжкой работы глаза которой, не отрываясь, глядели на прежнего владельца Лэндуолда. То необъяснимое чувство облегчения, которое испытала Мария от мысли, что ребенок не принадлежит к потомству Ротгара, вдруг исчезло, когда она заметила его беспокойный, задумчивый взгляд, брошенный на эту женщину.

Может, ребенок на самом деле был его, но его научили называть Ротгара добрым дядей. Эти хитроумные представители знати часто отказывались от своих незаконнорожденных детей. Его повышенное, откровенное внимание к этой женщине свидетельствовало явно не о случайном интересе. Мария почувствовала, как тяжело у нее на сердце.

Этот малыш словно открыл невидимые барьеры, и все жители Лэндуолда подступали все ближе к Ротгару, протягивали руки к нему, пытались прикоснуться, дотронуться до него. Путь к дому им постепенно отрезали. Страх остаться здесь, в окружении плотной толпы разгневанных крестьян, пересилил охватившее ее вновь разочарование.

— Миледи, — позвал ее Стифэн. В голосе его чувствовалось предостережение.

Ротгар, казалось, вовсе не хотел идти вперед, — все его внимание было поглощено этой женщиной с ребенком. Но если она прикажет Стифэну острием меча подогнать Ротгара, заставить его пошевеливаться, то это наверняка еще больше разгневает толпу. Мария потянула Ротгара за рукав, и только потом осознала, что он, вероятно, не мог бы отличить ее прикосновения от прикосновений дюжины страстных саксонок, питающих к нему особые чувства.

Она осторожно взяла его за руку. Ротгар удивленно взглянул на нее, но она не испытывала никакого удовлетворения от того, что ей удалось отвлечь его внимание от женщины с ребенком. Вновь она почувствовала, как вспыхнуло у нее лицо. Это все от развязности, в этом нет никакого сомнения. Ей следует стыдиться, что сердце так сильно забилось, заставляя еще раз вспомнить тот вечер, когда она дотронулась до его затылка и почувствовала, как его кровь бьется в унисон с ее собственной.

Ее рука, зажатая в его руке, казалась такой маленькой-маленькой.

Может, он и слишком тощий, но его рука сохранила и форму и плоть человека, привычного к тяжелому труду. Набитые работой мозоли слегка царапали мягкие подушечки ее ладони, его длинные проворные пальцы старались сжимать ее пальцы мягко, не причиняя боли, и его предосторожность говорила о той могучей силе, которая скрыта в нем.

— Толпа становится неуправляемой. Это небезопасно, — предупредила она.

— Они с нами ничего не сделают.

Ее предательское сердце вновь начало отчаянно колотиться в груди, ее возбуждал его хрипловатый тембр голоса, когда он сказал — «нам», словно это он решил совершить эту прогулку с Марией. Он продолжал сжимать ее руку, и у нее не осталось никакого сомнения в том, что он не намерен ее выпускать из своей.

Она хотела было выдернуть руку, как только они вновь медленно пошли к дому, но оказалось вполне естественным идти вот так, взявшись за руки с Ротгаром Лэндуолдским, но она не могла не заметить, когда они проходили мимо матери с ребенком, как слезы покатились по щекам этой сакс-кой женщины.

«Может, Мария, — ведьма?» — вдруг пришло ему в голову.

Как ей удалось догадаться, что он упал духом, когда маленький Генрих назвал его публично отцом перед народом Лэндуолда? В силу какой чертовской мудрости она решила вселить в него свою собственную силу, чтобы помочь ему мужественно взирать на свой народ, хотя он был опозорен и побежден, почему она взяла его за руку, словно он был почтенным гостем, а не поверженным врагом?

А что сказать об этом мальчугане Фене, который просто незримо парил над ее братом, — ведь даже норманнам известны старинные сказки о лесных людях. И все же она выносила его присутствие, не обращая на него особого внимания, словно он был каким-то неприметным котенком. И вот теперь, когда отданные ею чуть слышным голосом указания девушке-служанке и весьма простые приготовления дали ему понять, что сегодня она сама будет его мыть, его напрягшееся мужское естество и убыстренный бег крови, — все говорило о том, что он во власти какого-то колдовства. Почему же тело предавало его, так реагируя на близость женщины, которая могла быть лишь его заклятым врагом, и никем больше.

В небольшом алькове, расположенном в дальнем конце зала, всегда было холодно, даже в самые жаркие летние дни. В те времена, когда он был здесь хозяином, он использовал это помещение, а оно было без окна, для хранения сыра, масла и прочих ценных вещей, которые ему было жалко, выбросить, например, покрытую толстым слоем пыли висевшую на колышке лютню.

Теперь кто-то перед входом натянул веревку и повесил на ней гобелен, вероятно, чтобы скрыть от посторонних глаз скромный интерьер. Что-то наподобие кровати было поставлено в углу, а женская одежда свисала с другого колышка на стене.

Неужели Мария приспособила для себя эту темную неудобную нишу? Как известно, ведьмы получают удовольствие от холода.

Сегодня, несмотря на то, что огонь пылал вовсю в камине, в алькове было так холодно, что от горячей воды поднимался пар, погружая Марию в странный, загадочный туман. Она была похожа на ведьму, выходившую из густого белого дыма после произнесения заклинаний.

— Вода остывает, — предупредила она, подтвердив это грациозным жестом. Ну кто же еще, кроме ведьмы, мог вызывать у мужчины такое непреодолимое желание простым взмахом руки. От этого жеста ее шерстяное платье растянулось, плотно облегая ее груди, открывая его взору затвердевшие от холода соски.

Черт подери! Неужели он так соскучился по женщине, что больше не мог не думать ни о чем другом, только о том, как поскорее забраться в лохань и вволю поплескаться в ней, чтобы всю ее обрызгать, увидеть, как мокрое платье еще больше обтянет ее восхитительные формы!

Ротгар попытался думать о чем-то другом, но это удавалось ему с трудом. Из собственного опыта он знал, что норманны никогда не действуют, повинуясь импульсам доброты или сочувствия. Они были великие мастера предательства и обмана. Вряд ли его удивит, если Мария под видом того, что пытается отмыть остатки грязи после его пребывания в курятнике, силой затолкает его голову под воду и будет удерживать ее там до тех пор, покуда он не задохнется.

— Неужели вы выбрали эту мрачную камеру для своей спальни? — спросил он. Мария улыбнулась:

— Вполне приличная обстановка для того, кто никогда не знал, что такое своя личная кровать.

— Но у себя в доме…

— У нас с Хью никогда не было того, что вы называете домом, вот только сейчас. — Она оглянулась вокруг с видом собственника, что заставило Ротгара сразу встрепенуться.

— Могу признать, что здесь мало удобств, но когда будет построен наш замок, то мы не будем испытывать никакой нужды ни в тепле, ни в личных апартаментах.

Ему ужасно хотелось знать, сколько времени потратила эта ведьма, чтобы усовершенствовать свою лживую улыбку, нерешительное выражение на лице, которые появлялись в тот самый момент, когда он отказывался разоблачаться перед ней.

— Разве вам не нравится купание? В ее словах звучал вызов. С той стороны алькова послышались приглушенные мужские голоса, напоминая ему о том, что это не была приятная процедура омовения после напряженного рабочего дня для расслабления уставших мышц, нет, за всем внимательно следили норманнские рыцари там, за стеной, готовые по первому ее зову прийти ей на помощь.

— Вы насмехаетесь надо мной, — сказал он, и его голос необычно огрубел от реакции на ее странное поведение.

Она бросила в воду кусок мыла.

— Я насмехаюсь над вами? Каким образом?

— А вот таким, — сказал он, обводя рукой ее альков и дымящуюся лохань. Вчера это было что-то вроде кухни, где не было недостатка в остолопах. И каких-то два типа с кислыми физиономиями, которые с трудом сдерживали желание схватиться за рукоятки своих мечей, терли и скребли мою вонючую шкуру. Сегодня я нахожусь наедине с хрупкой женщиной небольшого роста. Разве не хотите вы подразнить меня, напоминая о моем безнадежном состоянии, или же все норманнские женщины любят мыть мужчин, и теперь, когда вы до конца стерли шкуру своих рыцарей, вы ищете новых развлечений?

Он тщательно подбирал слова, чтобы пробудить у нее гнев, чтобы положить раз и навсегда конец любой нерешительности, точно узнать, что его ждет впереди, — жизнь или смерть? Пытаясь побудить ее к действию, он сделал провокационный, угрожающий шаг по направлению к ней. Чем она ответит? Выхватит спрятанное острое лезвие ножа или же позовет на помощь своих людей?

Она не сделала ни того, ни другого. Пар по-прежнему клубился вокруг нее, но он не смог скрыть бледного, напряженного лица Марии. Она крепко ухватилась за край лохани.

— Я вовсе не насмехаюсь над вами, несчастный сакс, и прошу не думать, что я получаю такое же наслаждение от купания, как и вы. В ваших неудобных английских домах нельзя найти укромного местечка. Мне нужно поговорить с вами наедине, и это единственный способ, пришедший мне в голову.

Нет, он бы предпочел услыхать резкий ответ на свои оскорбительные слова. Вместо этого ее чувство собственного достоинства заставило его их устыдиться. Он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, но он надеялся, что пары тумана скроют его от нее.

— Вы крайне осмотрительны, леди. Есть немало таких, которые без всяких колебаний вынесли бы мне смертный приговор в присутствии других.

— Смертный приговор? — Она вскинула голову, и волосы упали с ее лица, открыв ее красивый подбородок. Резкие морщины, свидетельствовавшие о ее раздражении, прорезали лоб. — Неужели все саксы настроены столь мрачно? Отец Бруно ожидает наихудшего исхода только потому, что я заперла вас в курятнике на одну ночь. Вы, в свою очередь, ожидаете смертного приговора только потому, что я предложила вам еще раз помыться.

— Мое нынешнее безвыходное положение навевает на меня черные мысли, ответил Ротгар, обиженный ее отношением к себе.

— Боже, да оставьте вы свою неуемную гордыню. — Она вдруг изменила поведение, стараясь казаться нарочито веселой. — Как вы удачно заметили, я уже отмыла свою часть норманнских мужчин, поэтому вам никак не оскорбить моих чувств. Я сказала, что хочу поговорить с вами, а поэтому раздевайтесь и полезайте в лохань.

В течение всей жизни Ротгара купали женщины, как здесь в Лэндуолде, так и в других местах, где такое к нему отношение объяснялось тем, что он — почетный гость. Для чего упрямиться и не выполнить то, что ему предлагает Мария? Она обеспечила его безопасность. Но его руки висели по бокам, как плети, отказываясь делать самые простые движения, чтобы снять с себя одежду, и, вместе с тем, вся кожа его горела из-за желания, которому более приличествовало проявляться в кровати, чем в лохани с горячей водой.

— Ротгар. — Она произнесла только его имя.

Оно никогда так не звучало в устах других женщин. Ее смодулированный голос эхом отозвался у него в голове, и был похож на призывы сирены. Чтобы избавиться от наваждения, он заставил себя сорвать тунику.

После этого он думал только об одном — как бы ему хотелось встретиться с ней прежде.

Тогда бы он стоял перед ней, не скрывая гордости, — ведь он знал, что женщинам нравилось его высокое, мускулистое крепкое тело. Когда-то он был господином, человеком, уверенным в себе, самодовольным, могущественным, смелым и отважным.

Но какая женщина сейчас могла наслаждаться, глядя на его тело, все покрытое за последние несколько месяцев шрамами, изможденное и высохшее из-за нехватки пищи? Его статус достиг низшей отметки; он был хуже любого задрипанного крестьянина, был лишен всех прав, у него не было никакой собственности, вся его жизнь теперь зависела от прихоти какой-то женщины.

Сам воздух Лэндуолда способствовал еще большему уродству — из-за холода у него на руках появились отвратительные нарывы, а его мужское достоинство скрючилось и спряталось между ног.

Он хотел, чтобы у него была прежняя прическа, чтобы росла, как прежде, борода, чтобы спрятать свое оголенное лицо, но она не отрывала своих ведьминых глаз от него, и он был уверен, что она способна заглянуть ему глубоко в душу, независимо от того, какую бы маску он на себя бы ни надел.

Он хотел очутиться снова в курятнике, где угодно, только не стоять здесь голым, абсолютно голым перед Марией.

«Скорее всего, это каверзы испаряющейся воды, — подумала Мария. — В противном случае, почему же было так приятно смотреть на его тело?» Само собой разумеется, ему пришлось поголодать, но в остальном лишения только довели до совершенства все остальное, что сочеталось с его физической силой, равной самому мощному мечу.

Широкие плечи конусом сходили к узкой талии. Между ними был заключен мускулистый живот, а широкая грудь поднималась к мощной сильной шее. Его маленькие соски казались слепком с ее собственных — они тоже заострились от холода и проглядывали в густых рыжевато-коричневых с золотистым отливом волосах на груди.

Она надеялась, что клубы пара, которые скрыли так много его изъянов, скроют и ее раскрасневшееся лицо от его взглядов.

Он влез в лохань с неохотой, с которой барашек приближается к дворику для стрижки, и как только уселся поудобнее, то весь напрягся, подтянул к себе колени и ухватился руками за края лохани так сильно, что у него побелели пальцы.

— Горячая вода заставит вас расслабиться, — сказала она. — С чего начнем? С головы?

— Я ей займусь сам.

— Но…

— Я сказал — сам.

Ротгар, резко наклонившись вперед, ушел с головой под воду, в которой начал плескаться. Выпрямившись, он откинул голову назад, брызгаясь во все стороны. Она, сама не желая того, взвизгнула, пытаясь укрыться от брызг, которые намочили платье, — оно плотно облегало ее фигуру.

Ротгар вытер воду с лица и отбросил волосы назад, чтобы они не лезли ему в глаза. Он откинулся назад, млея от удовольствия; он был таким же довольным, как только что вылупившийся утенок, впервые познавший вкус воды в пруде, но вот его взор остановился на ней, и он увидел, что она насквозь промокла. Тут же его беззаботное наслаждение купанием покинуло его. Между ними, казалось, выросла стена неприступного отчуждения, которую, судя по всему, он умел возводить, когда хотел.

Мария провела ладонями по бокам, пытаясь разгладить мокрое платье.

— Я знаю, что это платье вашей матери, — сказала она. — Если бы вы разрешили мне вымыть вам голову, то платье осталось бы сухим.

— Какое это имеет значение? — ответил он.

Она обратила внимание на его запястье, увидев шрам. Обойдя его с левой стороны, заметила точно такой же шрам на левой руке.

Хотя они давно уже затянулись, это свидетельствовало о том, как человеческая плоть боролась с неподатливым металлом, трескалась кожа, как возникала пронзающая все тело агония из-за воздействия ржавого металла на открытую рану.

Мария пальцами левой руки обхватила запястье правой и с удивлением осознала, какая же требовалась сила, чтобы оставить такие отметины. Достаточно ли для этого повиснуть на железных цепях? Может ли человек сознательно пойти на такую боль ради своего освобождения?

Она дотронулась до маленькой, проступавшей на ее запястье косточки, вспоминая неожиданную, мучительную боль, которая прострелила всю ее руку, когда она нечаянно ударилась этой косточкой о край стола. Вероятно, когда пролегали эти шрамы, косточки у него на запястьях крошились от трения о металл.

— Вы носили наручники?

— Да, носил. — Он тут же опустил руки под воду, наклонил голову вперед, и она подумала, что он, вероятно, ищет кусок мыла, который она бросила ему в лохань несколько минут назад. Мария не могла отделаться от мысли, что, кроме запястий, на теле у Ротгара Лэндуолдского было еще немало шрамов.

— Наручники… Это что, какой-то вид сакского религиозного ритуала?

Он, вздрогнув всем телом, очень быстро взял себя в руки, — только круги на поверхности воды могли выдать охватившее его волнение.

— Если вы себе представляете их как пару браслетов, то, вероятно, вам захочется их иметь как можно больше. Нет, норманны, которые с такой щедростью жаловали их мне, судя по всему, склонны украшать ими только запястья саксов.

— Норманны? Не может быть! Данстэн сам говорил мне, что только раз ударил вас по голове, а эти шрамы не могли появиться у вас на руках за одну ночь.

Он захохотал. Его смех был похож на короткий собачий лай, и в этот смех он вложил весь свой скептицизм.

— Вы не единственные норманны, которые раздирают, на куски Англию, миледи. Где я провел эти последние месяцы, как вы думаете?

— Ну, я… — Мария осеклась. Она видела терзавший его холод, заросшие волосы, обстоятельства пленения, — все заставляло ее предположить, что он скрывался в лесах после катастрофы при Гастингсе, что мог даже оказаться среди тех саксов, один из которых нанес роковой удар ее брату Хью. Она сравнила свои наблюдения с тем, что заметила в последнее время: его удивительно хорошие знания норманнского языка, алчные взгляды, которые он бросал на свою прежнюю собственность, его нескрываемое очарование той плакавшей, прекрасной саксонской женщиной и малышом, назвавшим его отцом.

Человек такого склада вряд ли мог скрываться в лесах. Он бы этого не выдержал. Нет, его шрамы указывали на правду, просто вопили о ней. Несмотря на заверения отца Бруно в том, что этот человек не в состоянии выносить заточения, он, должно быть, провел последние месяцы в цепях, кандалах, в наручниках, его морили голодом и жестоко избивали ее соотечественники. Разве такой человек мог побудить свой народ в Лэндуолде смириться с норманнским правлением? Мария поняла, как рушится созданный ею план, как он разваливается, словно карточный домик.

— Вы бежали из плена?

— Бежал, — отозвался он и, вздохнув, опустился с головой в воду.

— За вами гнались?

— Трудно сказать. Я притворился мертвым, чтобы обрести свободу. Может, моя хитрость удалась и они считают, что я до сих пор гнию вместе с другими трупами в навозной яме. Зима в этом году, кажется, никогда не кончится. Голодные волки собрались вокруг горы мертвых тел. Я едва успел оттуда выбраться. Их острые зубы могли замести цепочку моих следов.

— Если бы вашим врагам, захватившим вас в плен, удалось обнаружить, что вас нет, они немедленно выслали бы за вами в погоню отряд рыцарей.

— И если учесть мое ослабленное состояние, я наверняка снова бы угодил в плен, — согласился с ней Ротгар.

— Значит, волки прикрыли ваш побег, но в результате вы попали в руки других врагов. Неужели вы так мало цените свою свободу, Ротгар?

Он замолчал, глубоко уйдя в себя. Между ними вновь возникла отчужденность.

— Мне очень мало известно о норманнской кухне, миледи, но мы, англичане, время от времени, во время праздников любим полакомиться розоватой плотью рыбы, которая водится в наших северных районах. Лосось — удивительная рыба. Представители этой породы весь год проявляют осторожность, ловкость и хитрость, но с наступлением весны начинают чувствовать непреодолимый порыв, влекущий их назад, к месту рождения. В такой период любой ребенок может ловить их прямо руками в неглубоких ручьях — настолько велико, всепоглащающе их стремление к родному дому.

— Значит, вы сравниваете себя с рыбой? Губы его тронула кривая улыбка.

— Почему бы и нет? С октября прошлого года какими только словами меня не называли. Я отлично понимаю одержимость лосося.

Она вдруг увидела луч надежды.

— А этот ваш лосось, вернувшись домой и убедившись, что здесь все хорошо, может вернуться обратно в море, выражая свое удовлетворение тем, что другой, который любит эти края не меньше его, управляет всем вместо него?

— Рыба не обладает способностью мыслить, миледи.

— Но человек, попавший в подобную ситуацию, должен понимать все возможные последствия.

— Наконец-то мы подошли к главной причине моего купания здесь.

— Да, вы правы.

— Ну, вначале я еще немного поплескаюсь, а потом подведу черту подо всем, о чем мы с вами здесь говорили.

Мария кивнула. Кусок мыла легко мылился в его широких ладонях, и она, не отрываясь, наблюдала за тем, как он время от времени опускал его в воду, а затем проводил им по груди, оставляя на ней пенистые полоски.

— Трудно подобрать нужные слова в разговоре с вами, миледи.

Щеки у нее вспыхнули, когда он заметил, что она подглядывает.

— Мне кажется, вы вполне способны удовлетворить мою просьбу и больше не обескураживать меня.

— Ну ладно, спрашивайте.

— Я хочу, чтобы вы встретились со своим народом. Убедитесь лишний раз, что им ничего дурного не сделали. А потом скажите им, что теперь их правителем является Хью, что они должны добросовестно на него работать.

Наконец он отказался от всякого притворства.

— Не знаю, смогу ли я это сделать, — ответил он, и это было чистой правдой.

— Почему же? — спросила она. Как назло, Мария почувствовала, как подступают слезы. Она не позволит ему дерзко ей перечить. Что бы на ее месте сказал в такой ситуации Хью, столкнувшись с таким упрямым глупцом?

— Если вы не можете этого сказать, то я велю надеть на вас наручники и вы останетесь в них до тех пор, пока вы этого не сделаете.

Эта угроза, как она сразу заметила, ничего не дала, лишь укрепила его решимость не оказывать ей никакой поддержки.

Ротгар, подавшись вперед, обеими руками ухватился за края лохани. Теперь оба его глубоких шрама находились у нее прямо перед глазами.

— Я хочу, чтобы вы знали следующее, миледи. Я на самом деле носил норманнские наручники, но это было самое слабое для меня испытание. И палач; придумывающий для меня различные пытки, никогда не слышал от меня ничего другого, кроме легкого стона. Ваша просьба вырвет у меня сердце из груди. Так что дерзайте!

— Я вижу, что ошиблась, решив поговорить с вами, — сказала она сквозь зубы. Губы ее, казалось, окаменели от гнева. Она лихорадочно думала о том, что же предпринять, чтобы добиться его согласия, и в голову ей вдруг пришло имя Гилберта с его жестокими методами, которым она то и дело пыталась положить конец.

Она начала излагать перед ним идеи Гилберта, хотя все ее существо протестовало против этого.

— Ваша смерть — это всего лишь пустяк. Мне кажется, можно принести в жертву одного-двух кормильцев, чтобы их бездомные, умирающие с голоду, просящие милостыню вдовы и дети могли служить примером для других. Можно и проткнуть мечом одного-двух пискливых младенцев. Люди Хью ворчат, выражают свое недовольство, — если я отменю запрет на изнасилование, они снова начнут улыбаться и в животах сакских женщин будут расти дети норманнов. Со временем, я думаю, народ Лэндуолда образумится и сам придет ко мне с повинной.

Она испытывала острый стыд, заметив, с каким ужасом, с каким презрением он глядел на нее.

Она считала его холодным, таким далеким, но ледяная ненависть, появившаяся сейчас у него на лице, пугала ее.

— Я вылезаю из этой лохани, миледи, не то с меня слезет шкура и жители Лэндуолда, принимая меня за беспомощную старуху, не станут прислушиваться к тем словам, с которыми вы заставляете меня к ним обратиться.