Покоренная поцелуем

Глава 4

Лопата в чьих-то более мощных, чем у других руках, звякнула о промерзшую землю и заскрежетала, словно по поверхности льда, и этот неожиданный звук напугал лошадь сэра Гилберта. Выругавшись, он осадил отпрянувшее животное.

— Мне это не нравится, — сказал его товарищ Данстэн.

— Мне тоже, — ответил Гилберт, натягивая поводья. Его лошадь замотала головой и зацокала копытами в знак протеста, привлекая к себе удивленные взоры работающих крестьян.

— Они ужасно хотят поглядеть на него хотя бы одним глазком. — Данстэн бросил ненавидящий взгляд в сторону курятника.

Гилберт не стал опровергать слов Данстэна, он знал, что его приятель, храбрый рыцарь, говорил правду, хотя его несколько удивляло, что более молодой, чем он, рыцарь выражал свое беспокойство. Обычно на такие откровения отваживался только похожий на отца Уолтер.

Весь отряд рабочих за сегодняшнее утро лишь погрузил в жидкую грязь собственную обувь и лопаты — это было все, чем они могли похвастаться. Новость о поимке Ротгара распространилась, как огонь по степи, среди крестьян Лэндуолда. После каждой брошенной лопаты мерзлой земли, после каждого удара ногой или утрамбовочного бревна наступал перекур, во время которого все бросали многозначительные взгляды в сторону темницы Ротгара. Вся эта картина напоминала созыв двора бывшим господином поместья в Лэндуолде, а сам он сидел на троне, возвышаясь на куче куриного дерьма.

— Повторяю, Гилберт, я начинаю сожалеть о том, что мы заключили договор, когда Хью получил удар в голову.

Казалось, лошади Гилберта передалось удивление ее седока, она попятилась немного назад и заржала, почувствовав, как сжали его ноги ее бока. Гилберт успокоил разволновавшееся животное и, вновь овладев им, попытался каким-то образом прореагировать на неожиданное признание Данстэна. Никто из тех, кто, казалось, хотел выступить вместе с ним против Марии, не считал нужным заговорить с ним об этом. Плотно сжатые челюсти и губы Данстэна говорили об упрямстве этого человека, умевшего настоять на своем, не говоря уже о его налитых кровью глазах и темных мешках под глазами.

— Не слишком ли ты опустошил бурдюк с элем? — спросил Гилберт с обманчивым безразличием.

— Может быть. Ну, а что еще остается делать в этом забытом Богом месте?

— Не думал, что ты так низко ценишь собственный дом.

Данстэн недовольно заворчал:

— Дом? Мне его только обещали. Ну, а теперь я в этом далеко не уверен. Он сплюнул. — Прошло больше полугода с тех пор, когда Вильгельм поручил Хью построить замок и содержать у себя с лошадьми и полной амуницией десять рыцарей. Оглянись вокруг, Гилберт. Ты видишь где-нибудь замок? А где эти десять рыцарей? Нет, этот негодяй Филипп Мартел прав. Нет, ни одно из требований Вильгельма так и не выполнено, если не считать наполовину вырытого котлована и четырех людей, присматривающих за правителем, у которого здравого рассудка меньше, чем у младенца. Скоро наступит Пасха, и мы все знаем, что этот раболепствующий Филипп скоро после этого повезет через море к Вильгельму все сплетни, которые он здесь собрал. Могу ли я рассчитывать в таком случае на собственный дом?

Пусть теперь все эти крестьяне залягут спать, ему все равно — теперь все свое внимание Гилберт должен уделить своему мятежно настроенному товарищу по оружию.

— Не забывай, ты дал Хью клятву на верность, — напомнил он Данстэну.

— Да, я дал клятву, — согласился Данстэн. — Но только Хью, а не его сестрице. Покуда мы продолжаем мириться с таким пошлым обманом, наше боевое искусство ржавеет вместе с нашими доспехами, а наши лошади жиреют и становятся все ленивее. Стоит этим саксам поддержать этого пленника, и они перебьют всех нас вот этими лопатами и кирками.

Неловкую тишину, воцарившуюся между ними после запальчивых слов Данстэна, вдруг нарушили звуки: издалека донесся пронзительный вопль ястреба, а рядом с ними раздался крик разгневанного крестьянина, которого окатили с ног до головы жидкой грязью со дна котлована.

— Уолтер, конечно, не разделяет твоих воззрений? — наконец спросил Гилберт.

— Уолтер всегда был человеком Хью, — признался Данстэн. — Но в последнее время он кажется таким же недовольным и мрачным, как и все остальные, и в самые ответственные моменты обычно куда-нибудь скрывается. Может, он вынашивает свои личные планы мятежа. Он проводит кучу времени с этим негодяем Филиппом, хотя мне невдомек, как он может выносить его компанию. Может, когда этот Филипп ехал сюда, ему кто-то сильно стукнул по голове?

— Может, он не уедет отсюда невредимым, если намерен осуществить свою угрозу и сообщить обо всем Вильгельму, — ответил Гилберт обманчиво безразличным голосом. Зачем открывать свои опасения в связи с тесной дружбой между Филиппом и Уолтером.

— Стефэн, наши оруженосцы и я сам… — Данстэн, стиснув зубы и пожав плечами, бросил недовольный взгляд на Гилберта:

— Тебе хорошо известно, что все мы стали на твою сторону против Марии, когда шла речь о сохранении жизни этому саксу. Ну, как всегда, она нас проигнорировала. Моя цель сегодня заключается в том, чтобы сказать, что мы не станем толковать превратно твой шаг, если ты сможешь положить конец всем этим уверткам и взять в свои руки полный контроль над Лэндуолдом.

— Клятвопреступник, — сказал Гилберт, хотя в душе он ликовал, услыхав свои тайные желания в словах другого.

Данстэн продолжал ворчать, но Гилберт почти уже не обращал внимания на то, что, ему казалось, было лишь «первым пробным шаром». Он в это время обводил долгим взглядом поля Лэндуолда, его луга и леса и впервые в глубине души осмелился рассмотреть такую возможность. Все — мое. Все это может стать моим. Как и эта леди, чтобы украсить мой дом. На него обрушился прямо-таки потоп чувств собственника, охватил его всего целиком при этой мысли, и ему показалось, что он начинает в нем тонуть.

— Клятвопреступник, — повторил он, словно пытаясь отвергнуть возникший у него в голове план, который, тем не менее, был настолько подробно разработан, что, вероятно, его мысли в этом направлении работали давно, а он боялся в этом себе признаться. — Время еще не приспело.

— Чем скорее, тем лучше.

Гилберт отрицательно покачал головой. Он улыбнулся, вспомнив свою прогулку по морозу в компании с Эдит.

— Мария всегда скрывала от других те советы, которые она дает Хью ради успеха его дела. Теперь у меня есть доступ к человеку, обладающим живым рассудком, готовым, развязать язык, и отныне он будет в курсе того, что происходит в покоях Хью.

На Данстэна, казалось, его слова не произвели никакого впечатления. Он рукой указал на мрачных крестьян:

— Ты можешь воспользоваться ушами и глазами тысячи летучих мышей, висящих на потолке покоев Хью, но только какую ты от этого получишь пользу?

— Они будут подслушивать все, что происходит вокруг человека, стремящегося рассечь их прежнего господина напополам.

— Ты имеешь в виду Ротгара?!

— Да, его. — Гилберт остановил взгляд на одном из крестьян, который в эту минуту уставился на него. Вдруг этот человек, проявив громадный интерес к работе, начал энергично, как заводной, отбрасывать в сторону рыхлую землю. Скоро, если замыслы Гилберта осуществятся, все крестьяне в Лэндуолде будут работать с таким же рвением.

— Сам Вильгельм постановил декретом, что те, кто выступят против него с оружием в руках, утрачивают как принадлежащие им земли, так и свою жизнь. Сегодня я улучу мгновение, чтобы напомнить Марии о правлении Вильгельма.

— И все же она остановила мою руку, когда ты потребовал от меня расправиться с Ротгаром, — напомнил ему Данстэн.

— Я остановил твой меч только по одной причине, — сказал Гилберт, чувствуя, как легко ему удается эта ложь. — Мне неизвестны намерения этой женщины в этой связи. Но, по моему мнению, казнить этого человека нужно на глазах у его народа, чтобы наполнить страхом их сердца, ибо одно дело смерть, которую видишь перед глазами, а другое, слышать об этом акте, совершенном где-то с тихой милостью.

— В таком случае ты расправишься с ним и положишь конец их сопротивлению. Этот негодяй Филипп не должен увезти с собой никаких сведений.

— Да, — сказал Гилберт, испытывая мрачное удовлетворение и подтверждая его слова. — Мы продемонстрируем этим англичанам, насколько они безрассудны, отказывая в поддержке их законным властителям. Я лично проткну своим мечом их драгоценного Ротгара Лэндуолдского, может, даже на вершине Норманнского холма, который им так дорог. Может, руки их заработают получше, если они будут постоянно бояться, что еще больше английской крови глубоко пропитает эту землю.

Девушка с кухни резко остановилась на бегу перед раскрытой дверью, ведущей в покои. Она стояла вся дрожа, словно самочка оленя, окруженная послушными охотнику гончими. Мария инстинктивно сделала несколько шагов вперед, чтобы скрыть Хью от взгляда девушки.

— Что случилось? — Выйдя из покоев, она повела ее в глубь коридора.

— Я… миледи… — Девушка так быстро заговорила, что Мария не могла разобрать ни слова. В эту минуту у них за спиной вырос громоздкий Уолтер.

— Что ты здесь делаешь, милочка? — Бросив негодующий, извиняющийся взгляд на Марию, он попытался схватить девушку за руку. Но она увернулась и испуганно замерла, умоляюще взирая на Марию.

— Оставь ее в покое, Уолтер. Тебя зовет хозяин.

Иди к нему. Узнай, что ему от тебя нужно.

Уолтер открыл дверь, но в комнату вошел не он, — туда впереди него проскользнул Фен через узкую щель, словно был готов прежде умереть, чем позволить Уолтеру перешагнуть через порог первому.

Уолтер, выругавшись, хотел было сильно ударить юношу, но Мария перехватила его руку. Время от времени Фен демонстрировал свои странные выходки, не желая подпускать близко к Хью норманнского рыцаря, если только рядом не было ни Марии, ни Эдит. Благодаря его заботам, Хью никогда ни в чем не нуждался.

— Может, Хью заснул. Займи свой пост вот здесь, Уолтер, а дверь пусть остается закрытой.

Как только Уолтер стал на свой пост, Мария вновь подошла к девушке. Она сейчас испытывала облегчение от того, что сумела скрыть от посторонних тяжелое состояние Хью, и теперь не гневалась за неожиданное вторжение этой девушки.

— Наверное, у тебя были на то веские причины, раз ты самовольно оставила кухню.

— Да, миледи. — Намеренно вкрадчивый, успокаивающий голос Марии, судя по всему, восстановил ее уверенность в себе.

— Старый священник просит, чтобы господин Хью поговорил с ним.

— Это невозможно.

Лэндуолдский священник, отец Бруно, сумел доказать на деле, что он является реалистически мыслящим, ценным союзником. Мария не доверяла ему до такой степени, чтобы раскрыть перед ним тайну хаю, она все же не желала ставить под угрозу их взаимоотношения.

— У господина Хью сегодня очень много дел. Налей вина. Я сама встречу его в холле.

— Нет, миледи. — Девушка очень волновалась. Она неловко теребила руками передник. — Отец Бруно ожидает, сидя на муле во дворе. Он говорит… он говорит, что больше его ноги не будет в поместье Лэндуолд до тех пор, пока новый правитель не наведет повсюду порядок. Прошу вас, пойдите к нему.

На самом деле трудно сказать, кто из них был более упрям — старый жирный мул или такой же жирный священник, сидевший у него на спине. Хотя Мария на ходу набросила на себя плащ, она сразу же задрожала на холодном мартовском ветру. Ее знакомство со священником приучило ее создавать удобства для людей.

— Входите, входите, отец Бруно, — упрашивала она его. — Сейчас повар подогреет сидр, и мы с вами сразу согреемся. Мы поудобнее устроимся возле камина, и вы расскажете мне, что вас привело сюда.

— Я этого не сделаю.

— Значит, мы должны торчать здесь, на холоде, и кричать друг на друга через дверь, как торговки на рыбном рынке?

— Вы пытаетесь незаслуженно оболгать торговок рыбой, — ответил отец Бруно, выпрямившись в седле. Они обращаются со своим немудреным товаром, проявляя скорое и безболезненное милосердие. Я хочу поговорить с господином Хью по поводу его отношения к Ротгару, бывшему владельцу этого поместья.

Священник говорил с торжественностью и убежденностью, с которыми он поучал грешников с высоты своей кафедры. Его слова долетали до самого дальнего угла двора, привлекая внимание всех людей, находившихся в Лэндуолде.

Мария принялась лихорадочно искать причину, чтобы не допустить решительно настроенного священника до Хью. Она знала, что он испытывал необычайную любовь к своему мулу.

— Вы хотя бы подумали о вашем животном, мой друг священник. Он получит целую меру овса. А мы тем временем, когда он будет жевать овес, поговорим с вами в конюшне. Хью сейчас лежит в кровати — у него лихорадка, и я опасаюсь, как бы он случайно не заразил вас.

У отца Бруно задрожали губы, он знал наперед, что она обязательно добьется своего.

— Я слышал, что в Гилуите разразилась чума. Может, господин Хью страдает этой болезнью? Необходимо ли ему… — Священник проглотил последние слова, затем, глубоко вздохнув, продолжал:

— Не следует ли мне причастить у края его ложа?

— Нет, отец. Скорее всего, это рецидив той лихорадки, которую он подцепил, когда был на юге, где принимал участие в рыцарском турнире. Время от времени она возвращается.

По выражению лица священника было видно, что он испытывал от ее слов сильное облегчение и она решила воспользоваться до конца своим преимуществом.

— Пойдемте. Давайте покормим вашего мула. Стоило священнику повернуть голову в сторону конюшни, как его мул живо поскакал в ее направлении. Подобрав юбки, Мария едва поспевала за ним, молодой конюх придерживал мула, пока с него слезал тучный священник, и Мария, после того как кормушку наполнили овсом, выпроводила из конюшни всю прислугу. Когда в конюшню загоняли лошадей, волов и коров, воздух в ней сразу же нагревался от их исходящих паром, покрытых потом шкур. Но в это время дня рыцари обычно тренировали своих боевых коней в полях, коровы щипали первую траву на лугах, а волы возили деревья для строительства замка. Когда здесь не было животных, в конюшне было так же холодно, как и снаружи. А она велела закрыть Ротгара в курятнике. Она потуже запахнула на себе плащ, а отец Бруно учащенно дышал, пытаясь согреться. Без всякого вступления он сразу перешел к существу своей жалобы.

— Народ в Лэндуолде рассказал мне такие вещи, от которых у меня душа не на месте. Разве вам недостаточно того, что новый король пожаловал вам земли, принадлежащие Ротгару? Нет, вам еще нужно его подвергнуть пыткам, морить его голодом, унизить его гордость, чувство собственного достоинства, а уж потом казнить.

— Может, ему на самом деле холодно, но вряд ли это можно назвать пыткой, сказала Мария, бросив виноватый взгляд в сторону курятника. — К тому же Ротгар сам отказался от еды. Я ему предлагала. Мы с ним обращаемся довольно мягко.

— Мне сказали, что он уже не человек, одна кожа и кости, ну а что касается пыток, то как назвать это иначе, миледи, если вы отдали приказ бросить его в холодный курятник почти без одежды? Кроме того, я слышал, что сэр Гилберт колол его мечом, когда он, беспомощный и невооруженный, лежал у его ног.

— Это был всего булавочный укол. — Воспоминание о проявленной Гилбертом жестокости глубоко ранило ее сердце, но она чувствовала своей обязанностью в данный момент заступиться за своего сторонника-норманна.

— Да, что касается ваших слов о том, что он представляет собой серьезную угрозу для вас. Насколько я понимаю, Гилберт бросился на Ротгара, чтобы тот не мог вскочить на ноги и разоружить всех норманнских рыцарей, присутствовавших в эту минуту в зале.

— Чтобы разоружить нас всех, сэр священник, ему не нужно даже шевельнуть и пальцем, — мягко возразила она. — Все эти долгие месяцы память о нем была сильнейшим возбудителем для всех его крестьян. Теперь, когда он вернулся, боюсь, они отшатнутся от нас еще больше, чем могут навлечь на себя гнев Вильгельма, а это может привести к гораздо большим смертям и к более серьезным разрушениям, таким, что даже трудно себе представить.

— Значит, вы решили его казнить?! В тоне, с которым он произнес эти слова, чувствовалась обреченность, готовность принять все, как есть, а это указывало на то, что он и не ожидал другого ответа, несмотря на свое дерзкое появление перед домом господина Лэндуолда. Основываясь на личном опыте, Мария делила всех священников на две породы: избалованных, маменькиных сынков богатых отцов, у которых не было необходимости ни перед кем заискивать, и неприметных, скромных, угодливых, стремящихся торговать благословениями, отпускать за деньги грехи или даже обещать спасение за приличную сумму. Мария была поражена тем, что этот уже немолодой священник нашел в себе достаточно мужества, чтобы сесть на своего древнего мула и отправиться защищать свое безнадежное дело перед норманнскими завоевателями. Это не похоже на других священников. Она почувствовала вдруг глубокое уважение к отцу Бруно, которое подталкивало ее ему исповедоваться. В студеном воздухе послышался вопль Хью.

— Пытают, — сказал отец Бруно. Он бросил на Марию злобный, самодовольный взгляд, и ее порыв откровенно поговорить с ним погас, увял, словно роза, тронутая морозцем.

— Можете говорить все, что вам угодно, — сказала она ледяным тоном, — но Ротгар не умирает, он не голодает, и его никто не пытает.

Отец Бруно ожидал от нее дальнейших объяснений с привычной готовностью человека, проведшего не один час в исповедальне.

Мария решила нанести удар по его самодовольству.

— В таком случае что вы нам посоветуете сделать с ним?

Прямо у нее на глазах священник переменился — теперь он был уже не исповедником, а просто просителем.

— Леди, Ротгару было всего семнадцать лет, когда умер его отец. Его несовершеннолетие ни о чем не говорило, так как, клянусь, он родился здесь, в Лэндуолде, и в его жилах течет не кровь, а вода нашей реки, все его тело вскормлено плодородной почвой Лэндуолда. В силу своих обязанностей мне приходится бывать и в других поместьях. Ни одно из них не управлялось ни одним господином, испытывающим такую любовь к своей земле, к своему народу. Иногда я даже приходил от этого в отчаяние и обвинял его в том, что он ставит любовь к Лэндуолду выше любви к Богу.

Если в эту минуту священник пытался отстоять дело Ротгара, то он оказывал ему тем самым плохую услугу. А когда Мария услыхала об одержимости этого человека, влюбленного до такой степени в Лэндуолд, у нее по спине от страха поползли мурашки. Теперь она начинала сомневаться в мудрости разработанного ею плана сохранить жизнь Ротгару.

Отец Бруно, казалось, понял терзающие ее страхи. Он поднял руку, чтобы предотвратить смертельный удар, посланный в направлении Ротгара.

— Эту одержимость, миледи, можно… обратить себе на пользу.

— Каким образом? — спросила Мария, не скрывая любопытства. Ей очень хотелось узнать, могло ли предложение отца Бруно укрепить ее собственные, наполовину сформированные идеи.

— Можете не сомневаться — сегодня я провел всю ночь на коленях, вознося молитвы Богу, надеясь на божественное вдохновение. И он ниспослал мне его, миледи, в тот момент, когда я чуть не потерял сознание от напряжения. Вероятно, господина Хью в это мгновение посетила та же мысль. Теперь Марии пришлось замолчать в ожидании дальнейших объяснений.

— Сегодня утром я проезжал мимо строительной площадки, где возводят замок. Мои старые глаза все же позволили мне убедиться в том, как мало до сих пор было сделано. А моих старых ушей достигли голоса, выражавшие недовольство и мятежные мысли. Это происходит только здесь, в Лэндуолде. Этого нет в Кенуике. — Мария продолжала хранить молчание, и старик священник тяжело вздохнул, словно преподаватель, раздраженный неспособностью своего ученика постичь простейшую истину. — Кенуик, миледи. Тамошние крестьяне начали поддерживать господина Хью, как только он взял в жены Эдит.

— Хью вряд ли может жениться на Ротгаре, — съязвила, рассмеявшись, Мария.

— Нет, не может. Но вы можете выйти за него замуж, леди Мария.

— Ха!

Один-единственный слог, выражающий скорее неверие, чем юмор, эхом отозвался от стен конюшни, заставив мула задрать голову и направить свои воспрянувшие длинные и неуклюжие уши в сторону Марии. Она благодарила Бога за то, что это четвероногое животное было единственным свидетелем безумного плана отца Бруно.

— Вы сестра господина и, если я правильно все понимаю, не обделены определенным влиянием. Если рядом с вами будет стоять Ротгар, народ Лэндуолда резко изменит обо всем мнение.

— Нет, — сказала она твердым голосом. Ее муж Ранульф любил ее, но, тем не менее, ее жизнь была ничем иным, как одиночеством и отчуждением, как при его жизни, так и после его смерти. Насколько все будет хуже, если связать свою жизнь с человеком, который на полном основании мог поставить ей в вину утрату того, что принадлежало ему по праву рождения, который будет в результате мстить ей, мстить мелочно, не по-мужски. Нужно забыть о том, как встрепенулось ее сердце, когда она прикоснулась к Ротгару. Такое случается в жизни… Теперь у меня есть свой дом. Я больше не выйду замуж, — сказала она.

— Но, леди…

— Нет, — повторила она. — Но я прислушаюсь к вашему совету и постараюсь воспользоваться той любовью, который этот человек испытывает к этому краю. Если он поймет все правильно, то, может, использует свое влияние на крестьян в нашу пользу. Если он так поступит, я освобожу его — пусть ищет счастья в другом месте.

— Брак станет стимулом для его сотрудничества с вами, леди. Для таких, как он, нет большего счастья в жизни, чем возможность прожить свои дни на земле, которую он любит.

— Да, в этом есть большой соблазн, — сказала Мария, раздражаясь упрямством священника. — Если все будет делать так, как я ему скажу, то он сохранит голову на плечах.

Они оба молчали, когда разочарованный священник старательно выводил из денника мула, и потом долго взбирался в седло.

— Вы должны выпустить его из курятника, — сказал он, — вы должны следить, чтобы он не голодал и чтобы меч Гилберта покоился в ножнах. Если вы этого не сможете сделать, то тогда лучше велите его казнить — тем самым вы проявите какую-то доброту по отношению к нему. Такие люди, как Ротгар, не выносят заточения.

— Хорошо, — согласилась она и, подчиняясь инстинкту, неожиданно добавила:

— Да, я вижу вы его истинный и верный друг, отец Бруно.

— Я просто забочусь о народе Лэндуолда, — священник осенил ее крестным знамением. — Вильгельм мог прислать сюда кое-кого и похуже вас. И все же я буду молиться, Мария.

Она не знала, услыхал ли он, как она прошептала «благодарю вас», в ту минуту, когда мул, упрямясь, выскочил из конюшни во двор, освещенный холодным зимним солнцем.

— Леди Мария!

— Ну что тебе еще? — устало вздохнув, спросила Мария. На пороге, вся дрожа от холода, стояла та девушка, которая сообщила ей о визите отца Бруно.

— Прибыл Филипп Мартел, миледи. Он хочет встретиться с господином… я имею в виду… господином Ротгаром.

Судя по всему, у нее так и не будет достаточно времени, чтобы сделать свой выбор в отношении Ротгара Лэндуолдского. То один ей досаждает, то другой, они, право, смогут свести ее преждевременно в могилу. Лучше всего сейчас поговорить с глазу на глаз с саксом, убедиться, намерен ли он сотрудничать.

— Разыщи сэра Стифэна и пошли его ко мне. Поставь для Филиппа табуретку поудобнее возле самого огня и принеси ему кружку эля, — сказала она девушке. Мне прежде нужно кое-что сделать. — Она направилась прямо к курятнику, а в мозгу у нее молоточком стучала мысль — как бы ухитриться поговорить наедине с человеком, который мог бы стать ее злейшим врагом.