Покоренная поцелуем

Глава 8

Нужно предупредить Ротгара.

Он ей доверял. Доверял свою жизнь в обмен на собственную гордыню. Ротгар точно выполнил свою часть сделки. Как ему объяснить, что и она выполнила свою, тем более к нему в хижину вдруг ворвется Гилберт и будет гоняться за ним со своим мечом, покуда не отрубит ему голову. Перед верной смертью он, конечно, осудит ее как обманщицу и вероломную лгунью.

Мария, сидя в холодной темной спальне своего алькова, потуже натягивала на себя теплый плащ. Будь ты проклят, Гилберт Криспин! Их хрупкий договор защищать Хью и оказывать ему помощь сразу же рухнул.

Она внезапно вздрогнула, вспоминая нескрываемую похоть в голосе Гилберта, когда он, бросив на нее любвеобильный взгляд, сказал: «Моя жена». Нет, никогда! Может, он произнес эти слова под воздействием крепкого эля. Самым решительным образом она выбросила все мысли о Гилберте прочь из головы.

Звуки шумного застолья постепенно ослабевали по мере того, как рыцари один за другим покорялись воздействию крепкого лэндуолдского напитка. Когда ночную тишину ничего, кроме храпа пьяных рыцарей не нарушало, она просунула голову через пыльную занавеску, которая обеспечивала ей личную неприкосновенность.

Угасающий огонь в камине бросал слабые красноватые блики на лица спящих. Все они, за исключением Гилберта, растянулись прямо на полу, задрав свои туники, чтобы немного остудить разогретые алкоголем тела. Но пройдет не один час, прежде чем холод преодолеет их опьянение. Сидя на табуретке, Гилберт уронил голову на стол, одна его протянутая рука касалась опрокинутой большой пивной кружки. Разлитый эль образовал вокруг нее лужу. Из предыдущего опыта Мария знала, что прежде взойдет солнце, высушит пролитый эль, и только после этого он, скорее всего, очнется.

В этой полулежащей позе, он демонстрировал ей всю ширину своей предательской спины. Если бы у нее оказался в руках нож, она бы глубоко вогнала его ему между ребер.

Хотя Мария и конфисковала наряды прежней хозяйки дома, она с презрением относилась к сакским украшенным драгоценными металлами ножнам, в которых были усыпанные бриллиантами маленькие кинжалы. Они ей казались красивыми, но бесполезными игрушками, нужными только при снятии кожуры с фруктов. Но если кинжал ловко воткнуть в спину между ребер так, чтобы конец его проник в сердце, то он станет таким же мощным орудием убийства, как и самый тяжелый меч.

Поклявшись в следующий раз обязательно прикрепить такой кинжал к поясу, Мария незаметно выскользнула из алькова.

В пустом коридоре, с почерневшими от дыма стенами, она шла медленно-медленно, почти ползла, радуясь, что ее мягкая обувь спасает ее от лишнего шума. Потом она прошла через кухню, потом мимо будуаров-спален, где обычно отдыхали рыцари, надеясь, что их женщины уже спят, отчаявшись дождаться своих мужчин. Туда, поскорее к конюшне, где тепло от животных и их запахи пропитали насквозь воздух, где приглушенное ржание лошадей и шорох соломы от тяжелых копыт помогут ей удачно осуществить свой план.

— Миледи?

Перед ней возник мальчик — помощник конюха, он еще не очнулся ото сна и энергично протирал глаза. Да, не удается ее план — выскользнуть отсюда незаметно, чтобы предупредить Ротгара о грозящей беде, но, может, не все еще потеряно.

— Ты знаешь, где находится хижина женщины по имени Хелуи? — спросила она.

— Да, — кивнул мальчик. — Это там, где река Лэндуолд делает большой поворот.

Марии было известно это место. Это сэкономит ей уйму времени.

— Ну-ка, запряги мне мою кобылу.

— Слушаюсь, миледи. — Отойдя на несколько шагов, он повернулся к ней:

— А какую лошадь мне запрячь для себя?

— Меня не нужно сопровождать.

— Но послушайте, миледи, сейчас уже поздно, ночь, а повсюду в лесах шныряют разбойники.

Нужно было каким-то образом рассеять озабоченность этого мальчика, но его нельзя ни в коем случае брать с собой. Она не собиралась останавливаться в хижине Хелуит; Джеффри сообщил, что Ротгар нашел пристанище в хижине дровосека, и она была готова найти ее, если бы для этого ей пришлось провести всю ночь в седле.

— Видишь ли, у Хелуит заболел мальчик, — сказала она. — Боюсь, как бы это не чума.

У мальчишки глаза полезли на лоб от такого известия.

— Ничего никому об этом не говори, — сурово предупредила его Мария. Может, у него всего лишь обычная лихорадка, и если вдруг по деревне поползут слухи о чуме, то я буду знать — кто проболтался. А тебе известно, как поступают норманны с теми, кто распространяет ложные слухи?

Ей совсем не хотелось запугивать мальчика, сгущать краски в отношении зверств норманнов, но что делать — нужно было, чтобы он не проговорился. Мальчик отрицательно качал головой. Один лишь намек на то, что ему могут отрезать язык, лишило его дара речи, и он даже не пытался выяснить, как ей самой стало известно о «заболевании» малыша, и почему тот человек, который попросил у нее помощи, сам не показал ей, где находится хижина Хелуит.

Очень скоро ей пришлось пожалеть, что она отказалась от услуг юного конюха. Если бы она доверилась ему, то он мог бы помочь ей управиться с этим непослушным и упрямым животным. Кобыла пыталась отомстить за то, что ее ночью вывели из теплой конюшни, и еле передвигалась, каждый ее шаг давался Марии с превеликим трудом.

— Я бы гораздо быстрее дошла пешком, — проворчала Мария, и вдруг поняла, что она, как нельзя, права, но она не могла отпустить кобылу. Та немедленно прискакала бы в конюшню, и этот глупый мальчишка, несомненно, поднял бы отчаянный крик, подумав, что она ее сбросила. К тому же лошадь могла ей еще пригодиться; после того, как она предупредит Ротгара, ей придется поскорее возвращаться в Лэндуолд, она должна оказаться там прежде, чем ее хватятся, а ноги у нее так замерзли, что она вряд ли сможет добраться туда бегом. Она направила кобылу в заросли молодого леса, мечтая, вероятно, как и она, укрыться наконец от пронзающего ее насквозь холодного ветра. Небольшие деревца вокруг нее дрожали, сгибаясь на ветру и, она, отыскав среди них самое прочное, слезла с лошади. Она знала, что кобыла обязательно ускачет домой, стоит только ей выпустить из рук поводья. Она старалась идти как можно скорее. Она привязала поводья к дереву. Кобыла задергалась, почувствовав несвободу, и уставилась на Марию своим злым зрачком.

Мария пожалела, что не захватила с собой грубый шерстяной плащ кухарки, не заменила им свой шелковый, на меховой подкладке. У плаща прислуги есть прорези по бокам, что позволяло держать в тепле руки и уберечь их от мороза.

У ее собственного плаща этих прорезей не было. Ей приходилось тащить за собой упрямое животное за уздечку. Да, до хижины, в которой сейчас обитал Ротгар, ей предстояло проделать немалый, изнурительный путь по застывшей от холода местности.

Когда она наконец увидела хижину Хелуит, ей показалось, что прошла целая вечность, хотя луна за это время едва заметно изменила свое положение. Она неуклюже стояла в темноте, словно прижавшись к мерзлой земле, а витки дыма поднимались к небу от ее соломенной кровли.

Ей, вероятно, придется разбудить Хелуит, чтобы спросить, как пройти к хижине дровосека. Это будет для нее неприятная процедура. Ей придется столкнуться лицом к лицу с той женщиной, которая расплакалась, увидав Ротгара. Ее слезы и привлекли к ней его внимание. Это также означало разбудить и малыша, который так похож на Ротгара, который указывал на него пальчиком и кричал «папа».

Мария, натянув поводья, развернула разочарованную кобылу в обратном направлении. Сколько можно стоять на месте, разглядывая хижины Хелуит? Она почувствовала что-то неладное с ногами — они уже не ныли от холода. Она, конечно, радовалась, что больше не чувствует боли, но это было очень опасно, и понимала, что нужно поскорее найти укрытие, не то пальцы ног побелеют и она вообще потеряет их навсегда.

Когда она разглядывала хижину Хелуит, ей в голову пришла одна идея. Прикрыв глаза ладонью от белесого лунного света, она внимательно оглядела окружающий лес.

— Спокойно, спокойно, — уговаривала себя Мария, напрягая зрение, пытаясь обнаружить облачко дыма, курившегося над хижиной дровосека.

Увы, нет, по крайней мере, в радиусе пяти фарлонгов.

Спотыкаясь, Мария пошла навстречу дрожащему облаку дыма, которое она наконец заметила над верхушками деревьев. Вначале кобыла упиралась, а потом сдалась, вероятно, почувствовала запах дыма и жилья. Уши ее вздрогнули, напряглись, и она нетерпеливо заржала. Мария, конечно, могла сесть на лошадь и пришпорить ее, но сильно сомневалась, что ей удастся продеть в стремя ногу, не говоря уже о том, чтобы сохранить равновесие в седле, так как она вся — с головы до ног — окоченела. У кобылы было достаточно сил, чтобы сообщить им обеим ускорение. Мария, крепко ухватившись за луку седла, пыталась тяжестью своего отнюдь небольшого веса замедлить резвый шаг лошади, но все равно ей приходилось быстро семенить, пытаясь угнаться за ней на этой неровной, кочковатой местности. Ей казалось, что ее замороженные ноги вот-вот отвалятся, стоит ей только сделать еще один, даже полшага, вперед.

Бедная скромная хижина дровосека обещала ей предоставить такой святой приют, которого не найти даже в самых замечательных соборах.

Кобыла остановилась возле двери. Не дав Марии возможности, ухватиться за поводья, лошадь рысцой направилась по ту сторону хижины. Мария надеялась, что там ожидало приятное для лошади и для нее пристанище, в котором она будет себя неплохо чувствовать все то время, пока она не поговорит с Ротгаром.

Хижина стояла, словно темный кладезь забвения, в объятиях колдовской зимней тишины. Оттуда не доносилось ни звука. Само собой разумеется, он спал, даже не подозревая, какие тучи сгущаются у него над головой. Она правильно поступила, решив его заблаговременно предупредить.

Она быстро подошла к двери, постучала по ее шершавым доскам — напрасно. Дверь была настолько толстой, что в хижину через нее не проникало ни звука. Всей тяжестью своего тела навалилась на дверь.

Наконец ее окатила волна долгожданного тепла, а мерцающий, золотистый свет от умело разложенного костра озарил всю хижину. Всего в нескольких шагах от дверного проема, в котором она в нерешительности стояла, она увидела полуобнаженную фигуру Ротгара — его глаза блестели, изо рта доносилось какое-то звериное рычание, он сжимал обеими руками поднятый топор.

Глаза его расширились от удивления. Она поняла, что он узнал ее, но узнал слишком поздно. Его смертельное оружие, которое он швырнул с такой сокрушающей силой, начало свой полет в тот момент, когда она появилась на пороге. Все его тело мгновенно сжалось, он завыл, словно кто-то причинил ему сильнейшую боль.

— Черт бы вас побрал! — заорал он во все горло. Как это ни странно, но в это мгновение Мария подумала, что ей пришел конец, сопровождаемый звоном в ушах таких сакских выражений, которых она прежде никогда не слышала.

Вероятно, он повредил себе лодыжку, когда в последнюю секунду резким движением тела изменил направление полета топора, чтобы он не попал в Марию. В таком случае, он подбежал бы к ней, перехватил бы се, не позволил бы безжизненно опуститься на под и лежать на нем неподвижно, словно обтянутый шелком комок.

Корчась от резкой боли в лодыжке, он доковылял до нее и присел рядом.

— Мария? — Она лежала молча, ничего не отвечая, словно умерла. Он поднес к ее носу палец, почувствовал слабое дыхание. Он тут же понял — какой нечеловеческий озноб охватил всю ее с головы до ног. Боже мой! Она же совсем замерзла!

Ротгар поднял ее на руках. Голова ее склонилась к нему на плечо.

Почти не чувствуя ее веса, он опустил ее на пол возле огня. Здесь ей будет лучше всего. Если придвинуть к огню старую кровать из сухого прогнившего насквозь дерева, то достаточно одной шальной искорки, чтобы она сгорела дотла. И сейчас пусть лучше лежит в своем меховом плаще, а не под одеялом, так как он был плотным, добротно сшит, и мог предохранить ее в равной степени, как от холода, так и от жары. «Как же она ухитрилась, — удивлялся он, — так замерзнуть, если на ней был такой плащ?»

Он высвободил ее руки из плаща. — Мария, — мягко позвал он ее, наблюдая за ее глазами, чтобы убедиться — не потеряла ли она сознания. Он принялся осматривать ее руки. Он взял их в свои и заметил порезы от поводьев. Хотя концы ее пальцев были голубоватого цвета, он нигде не обнаружил тревожных белых пятен — ничего серьезного.

Ноги у нее тоже оказались менее поврежденными, чем он предполагал. Он сорвал с нее лохмотья бывших шлепанцев, а затем, разорвав чулки, обнял ей ноги. Ее пальцы настолько замерзли и окоченели, что их можно было с треском оторвать.

Ему не было знакомо искусство исцеления, — он только знал, что нужно ее согреть изнутри, что конечности нужно согревать постепенно, чтобы не допустить «закипания» крови, что может вызвать у нее сильные болевые ощущения.

Схватив с очага глиняный горшок, он выбежал из хижины, чтобы набрать в него снега. Ах, если бы у него было два горшка! Но придется обойтись одним. Он поставит его на огонь и согреет воду. Затем он разбавит ее оставшимся у него вином и медленно напоит ее. Только маленькими глотками и только после того, как она придет в себя. Это, конечно, окажет на нее свое волшебное воздействие. Потом, если ее раны потребуют охлаждения, он сбегает еще раз за снегом, приложит его к больным местам.

Когда он снова сел рядом, она продолжала лежать, не двигаясь. Он взял ее ладони в руки и почувствовал, что они стали немного теплее. Ноги у нее, однако, оставались окоченевшими. Ему нужно передать ей тепло своего тела. Вначале он хотел взять ее к себе на руки и крепко обнять, покуда она не очнется, но потом отказался от этой затеи. Что с ней произойдет, когда она, очнувшись, увидит себя в объятиях сакса! Но нужно было как-то согреть ей ноги. Конечно, он мог придумать способ, избегая при этом ненужного, невыносимого соблазна.

Устроившись поудобнее, Ротгар прикоснулся подошвами своих ног к ее подошвам. При этом он спиной оперся о грубую деревянную кровать, держа при этом неподалеку от себя, наготове, бурдюк с вином, на случай, если Мария очнется. Он медленно выворачивал ноги колесом, покуда ноги Марии не оказались внутри его. Крепко взяв ее за ноги, он начал отталкивать их от себя, согнув их в коленях.

Потом по очереди положил каждую из них на свои бедра, неприятно морщась от холода. Теперь он делился с ней собственным теплом, обхватив руками ее озябшие лодыжки. Туника ее задралась, открывая его взору ее стройные ноги. Этого он не мог предусмотреть, когда отказался заключить ее в объятия.

— Черт возьми! — пробормотал он и поспешил подолом платья прикрыть все, кроме ее икр. Он вновь обхватил руками ее лодыжки. Его взгляд начал блуждать по ее платью, поднялся до того места, где ее талия клинышком уходила между бедер, к ее грудям, к ее кудрявым волосам, рассыпавшимся у нее по плечам.

— Черт подери! — снова выругался он, на сей раз чуть громче и потянулся рукой к бурдюку. Ее порция нагревалась возле огня, и ей не понадобится больше того, что он уже ей отлил.

Он выпил добрый глоток вина.

Мария вдруг чуть слышно застонала. Она дернула головой, инстинктивно подвигаясь к огню, волосы у нее упали на сторону, открывая прекрасные, нежные черты ее лица — ее длинные ресницы отчетливо выделялись на фоне бледной кожи, губы у нее были полураскрыты, и на них выступала влага, мерцающая, соблазнительная, золотистая.

Ротгар опять приложился к бурдюку.

Она прижалась плотнее к нему ногами. Бедра ее раскрылись, обнажая чувствительную нежную кожу. Его мужское естество восстало, стесненное грубой тканью штанов. Все его тело охватила жаркая лихорадка, которую он мог разделить с ней, но что он будет за мужчина, если только посмеет облегчить свои муки, воспользовавшись этой беспомощной, лежащей перед ним почти без сознания женщиной?

Решительно переведя свой взгляд с ее бедер на огонь, Ротгар снова приложился к бурдюку, потом еще раз и еще.