Покоренная поцелуем

Глава 21

Пария боролась. Она боролась с сильным Гилбертом, восставала всем своим существом против жестокой судьбы, которая самым чудесным образом вернула ей Ротгара, и тут же вырвала из его объятий. Она ничего не могла сделать — пальцы только скользили по железной кольчуге. Она, Мария, хватала ртом воздух, когда он, схватив ее за волосы, закинул ей голову и припал жадными теплыми губами к ее шее. Она визжала, рыдала от собственного бессилия, от охватившей ее ярости и разочарования, а Гилберт только смеялся в ответ, легко удерживая своими мускулистыми руками ее тонкие руки.

Ей было невыносимо мерзко от того, что приходилось опираться на него, но без этого ей бы не удержать равновесия. Наклонившись вперед, она обхватила двумя руками качающуюся то вниз, то вверх шею лошади, и, не обращая внимание на упершееся ей в живот седло, погрузила лицо в пахнущую потом жесткую гриву.

— Куда вы везете меня?

— Точно не знаю. Скорее всего в Стиллингхэм. Потом что-нибудь придумаем.

— Что вы намерены со мной сделать?

— Ничего особенного. Только то, о чем мы с вами договорились тогда, в хижине дровосека, — ответил он. — Я намерен взять вас в жены.

— Но за мной все равно придет Ротгар. «Торопись, любовь моя», — мысленно молилась она.

— Пешком? На почти оторванной ноге? — Вновь послышался злобный гортанный смех Гилберта. — Если он не истечет кровью и не умрет, то в следующий раз он увидит вас тогда, когда на одной ноге вы будете качать моего ребенка, а второй будет ворочаться у вас в животе.

— Его ребенок, может, уже сейчас находится в моем лоне, и я с большой радостью произведу его на свет.

— Это неважно. Если ровно через девять месяцев после этой ночи вы родите ребенка, я его просто утоплю.

Значит, Гилберт намеревался овладеть ею. И как доказало ее слабое сопротивление, ее силам никак не справиться с его физической мощью. Тихие, мучительные слезы потекли у нее по щекам.

Как мудро назвала церковь отчаяние — смертным грехом. Ее отчаяние в эту минуту было настолько велико, что она думала лишь о том, чтобы броситься в реку и испытать радостное облегчение, точно так, как пообещал поступить с ее ребенком от Ротгара этот злой норманнский рыцарь. Вместе со своим горячо любимым ребенком они окунутся в успокаивающую водяную толщу и больше не станут беспокоиться ни по поводу могущественных королей, ни дающихся с таким трудом землях, ни о неверных рыцарях, ни о несчастной, обреченной любви.

— Я обещаю не причинять вам вреда, Мария.

Как будто простое, чисто физическое неудобство могло прекратить терзания ее сердца!

— Мне наплевать, что вы намерены со мной сделать, Гилберт, — сказала она, и в голосе ее чувствовалась горечь. Какой же кодекс рыцарской чести позволял ему удерживать ее рядом против ее воли, не решаясь при этом воспользоваться ею в качестве «военного трофея».

— Я люблю вас, Мария. И всегда любил. — У него был до странности сдавленный голос. — И вы тоже со временем меня полюбите.

— Никогда! — сплюнула она от злости.

— Любовь придет в свое время.

— В свое время придет Ротгар. И Хью. — Ободренная такой мыслью Мария вскинула голову. — Да, Хью наверняка придет. Аббатиса непременно сообщит ему в Лэндуолд, когда станет известно, что я не появилась в монастырских стенах.

— Хью нездоров и немощен, — ответил Гилберт, хотя в голосе у него угадывалась нотка сомнения. — Все его рыцари почти целиком уничтожены.

Остался один Данстэн.

— Хью командует всеми людьми, проживающими в пределах Лэндуолда, напомнила ему Мария. Ваш собственный оруженосец сочтет своей обязанностью убить вас за это, как, впрочем, и другие рыцари, помоложе.

— В таком случае, — возразил Гилберт, останавливая лошадь, — придется заставить аббатису замолчать, опередить ее, не допустить, чтобы она нажаловалась Хью.

Боже, что же она наделала своими предостережениями? Вряд ли Гилберт пойдет на убийство дочери Христа. Он натренированным взглядом смотрел на небо, пытаясь по звездам определить их местоположение. Повернув лошадь, он пришпорил ее и направил туда, где, по ее представлениям, находился монастырь.

Визг собственной любимой лошади заставил Гилберта выругаться. Она споткнулась, ударив еще раз по передним ногам железными копытами другую лошадь.

— Мы не можем ехать быстрее, если они связаны, — пробормотал сквозь сжатые зубы Гилберт. Подобрав поводья, он освободил остальных лошадей. На какое-то мгновение радость охватила Марию, она надеялась, что одна из лошадей тут же отправится назад к тому месту, где лежал сраженный Ротгар. Может, он, хромая, даже шел следом за ними. Но лошади, эти создания, подчиняющиеся силе привычки и твердым инстинктам, проигнорировали обретенную свободу и с довольным видом продолжали идти за ними, словно были привязаны невидимыми веревками к луке седла Гилберта. Даже травмированная лошадь исправно хромала позади, оглашая окрестность жалобным ржанием в ночи по мере того, как увеличивалось расстояние между ними.

Мария… Лэндуолд… Хелуит… Эдвин… Мария…

Гилберт… Мария… Мария…

Сладость, головная боль, предательство, любовь… что это все — пустой сон? Ротгару очень хотелось постонать, чтобы унять ужасную головную боль, но он знал, что любой произнесенный им звук, даже легкое, как перышко, дыхание, могут определенно привести к смерти. Он должен притвориться, что находится в таком же состоянии, что и другие, — окоченел, замерз, на грани гибели, — до наступления кромешной темноты, когда он смог бы попытаться еще раз испытать свою судьбу и вырваться из рук своих норманнских сторожей.

Мария. Он видел ее перед глазами, казалось, чувствовал ее нежную, мягкую кожу, вдыхал ее сладкие запахи. Нет, она не была сном. Он когда-то давно бежал из навозной ямы, чтобы обрести рай в ее объятиях. Отчего же его память постоянно возвращает его к этим трупам, почему все его тело напряглось, одеревенело… Он неохотно приоткрыл один глаз, и к нему при мертвенном лунном свете постепенно возвращалось сознание. Под собой он чувствовал окаменевший, неестественно холодный труп Уолтера.

Осторожно, пошатываясь от слабости, он неуверенно встал на ноги. Где же Мария? Никаких признаков его возлюбленной. Никаких признаков Гилберта, лошадей. Тяжело дыша, Ротгар извлек свой меч из тела Уолтера и вытащил кинжал Марии, застрявший у него в горле. Гилберт увез Марию… но куда? Скорее всего, в Стиллингхэм. Он бросил опытный взгляд охотника на землю.

Замерзшие следы четырех лошадей ясно уходили в сторону Стиллингхэма. Если Филипп тоже мертв, никто не помешает Гилберту в полной безопасности доехать. Принимая во внимание состояние его ноги и боли в голове, которые, насколько он помнил, возникли из-за нанесенного ему Гилбертом удара и из-за потери крови, Ротгар понимал, что ему никак не добраться до Стиллингхэма пешком.

Он разглядывал пустой горизонт. Не было видно и признаков Фена, который мог бы ему указать прямую дорогу через густой лес до Лэндуолда. Если он в таком покалеченном виде предпримет путешествие, то у него скорее отрастет до колен борода, прежде чем он выйдет на дорогу на Лэндуолд, где ему могут оказать помощь. Нет, лучше всего идти по направлению к монастырю. Сестра Мэри Агнес могла приготовить какое-нибудь снадобье, чтобы унять острую головную боль, а в конюшне он, конечно, мог выбрать приличную лошадь, чтобы совершить поездку до Стиллингхэма.

Оторвав лоскут от туники Уолтера, он замотал им бедро, надеясь, что кровотечение прекратится.

Он, хромая, пошел вперед, опираясь на меч, как на костыль. Он шел но направлению к монастырю.

— Не отчаивайся, любовь моя, — шептал он на ходу, желая, чтобы его мысли донеслись до Марии. — Я обязательно тебя найду.

Мария почувствовала, как лошадь замедлила шаг, когда они въезжали в монастырскую конюшню, где царило оживление. Одетые в черное женщины окружили двух тяжело дышащих, ужасно уставших осликов, а сестра Мэри Целомудренная оказалась в центре внимания сестер.

Она взвизгнула, увидев Марию, сидевшую на лошади впереди Гилберта.

— Ах, слава Богу, миледи. Мы так за вас беспокоились.

— Где аббатиса? — спросил Гилберт.

— Она молится, возносит благодарения, — ответила сестра Мэри Целомудренная, а остальные монашенки шепотом выразили свое недовольство грубостью Гилберта.

— Кто вы такой, и кто позволяет вам разговаривать со мной в таком тоне? Вы не из тех, кто сегодня ночью сопровождали миледи. Слава Богу и за это. Мы знаем, что тот, который помоложе, предатель.

Выходит, Филипп Мортел сообщил монахиням о тяжелом состоянии здоровья Хью. Гилберт, проигнорировав замечание монахини, слез с лошади. Потом не столь уж вежливо стащил с седла и ее, поставив рядом с собой. Он схватил ее в железной перчатке за запястье рукой, и холодный металл больно впился ей в кожу.

— Проводите меня к аббатисе, — приказал он.

— Я этого не сделаю. — Сестра Мэри отважно выпрямилась. — Мужчинам не разрешается находиться в монастырских стенах. Даже отцу Бруно.

— Тогда прочь с дороги. Я сам ее найду. — Он проложил себе плечами проход между группой почти не оказывающих никакого сопротивления монахинь.

— Вы ищете меня, господин норманн? — Властный голос настоятельницы заставил Гилберта остановиться. Он резко обернулся. Аббатиса нахмурилась.

— Надеюсь, вы не станете прибегать к оружию на священной земле монастыря?

— Он намерен убить вас, матушка, — взвизгнула Мария. Выругавшись, он с силой привлек ее к себе и прикрыл ей ладонью рот.

Аббатиса, казалось, была абсолютно спокойной. Указав рукой на окружавших ее монахинь, поинтересовалась:

— Прямо здесь? Перед этими свидетелями? Прошу вас образумиться, господин норманн. Я уверена, мы сможем решить все, что вам требуется.

— Не мели вздор, ведьма, — плюнул Гилберт. — Я намерен удерживать возле себя эту женщину. И я не позволю вам вызвать из Лэндуолда дополнительные силы.

— Что мне от того, намерены вы ее удерживать или не намерены? И разве наши несчастные измордованные животные способны совершить еще один переход до Лэндуолда? — Аббатиса бросила презрительный взгляд на Марию, которая изнывала от отчаяния. Все ее надежды рушились, когда она услыхала такие слова:

— На мой взгляд вы разработали неудачный план, намереваясь лишить меня жизни, а затем овладеть ею. Святая церковь непременно покарает вас за убийство одной из христовых дочерей. Почему бы вам просто не жениться на ней? В таком случае никто не станет спрашивать, что вы с ней делаете и на каком основании.

— Именно это я и намерен сделать, — упрямо сказал Гилберт, хотя в его голосе чувствовалась определенная неуверенность.

— В таком случае Бог привел вас в нужное место, — сказала аббатиса с лучезарной улыбкой на лице.

— Вы не забыли, господин норманн, что завтра Пасха? Сюда приедет отец Бруно, чтобы отслужить мессу в этот самый святой из всех дней.

— Этот почтенный священник сам обещал обвенчать нас в понедельник, подтвердил, кивая головой, Гилберт. — Отлично. В любом случае мы расположимся здесь, у вас.

— Матушка, не делайте этого, — запричитала Мария. — Не будьте безучастны, когда он начнет выполнять задуманное!

— Женщинам следует принимать то, что им посылает Господь, — огрызнулась аббатиса. — Прекратите болтовню. Бог посылает вам такую возможность, за которую тут же ухватилась бы любая здравомыслящая женщина в такую ночь. — Она изменила тон, обращаясь к Гилберту:

— А теперь, милорд, не угодно ли подкрепиться?

— Гм… Скоропалительное принятие настоятельницей доминирующей роли Гилберта его немного раздражало.

— Конечно, вы не против, — ответила она за него. — Сестра Мэри Целомудренная, отправляйтесь на кухню и подогрейте этот прекрасный говяжий бульон. Сестра Мэри Агнес, господин норманн немало проехал сегодня верхом. Видно, как ему досаждает рана на шее. Отправляйтесь в кладовку и принесите немного той мази, за которой приезжала недавно к нам леди Эдит.

Во время плена Ротгар овладел одним трюком, который снимал как физическую, так и душевную боль. Опиравшееся на меч, тело его вскоре подчинялось четкому ритму — шаг, гулкий удар, волочение ноги; шаг, гулкий удар, волочение ноги. Он позволял себе думать и фантазировать о чем угодно: вот Гилберт Криспин нанизан на острый конец его меча, — Богу было угодно, чтобы он не затупился и сыграл свою роль при возмездии; он держит в своих объятиях Марию; вот он поносит себя на чем свет стоит за то, что угодил в расставленную норманном ловушку. Мария. Потом он видел перед глазами кобылу, на которой сидит Мария. Вот она с распущенными волосами наблюдает за тем, как он работает на строительной площадке замка. Лошадь пошла вперед, сделала короткий, как у него, неуверенный шаг. Причем он видел ее так явственно, что даже заморгал глазами, чтобы получше ее рассмотреть. Поводья тащились по земле, а темные, поблескивающие полоски струились по передним ногам лошади. Увидев перед собой Ротгара, она захрапела, откинув голову, потом застучала копытом и заржала, словно обвиняя его в чем-то, словно она была уверена, что он несет ответственность за какой-то дурной поступок.

— Ну-ка спокойнее, спокойнее, девушка, — мягко позвал ее Ротгар. Он мечом придавил поводья к земле, но лошадь вовсе не выказывала никакого намерения бежать от него. Она только сильнее заржала и забила копытом, когда он подошел к ней поближе. Потом успокоилась.

— Что случилось, — заботливо спросил он ее, опускаясь на корточки перед ее передними ногами. Два небольших полумесяца рваной плоти красовались прямо под коленной чашечкой. — Кажется, кто-то ударил тебя копытами.

При обычных обстоятельствах Ротгар Лэндуолдский никогда бы не сел на раненое животное. На сей раз он был вынужден это сделать, вздохнув с облегчением, когда его вес перестал давить на больную ногу. Испытываемое им облегчение, а также смена положения тела способствовали уменьшению острой боли в голове. Он помотал ею, пытаясь набраться как можно больше решимости, чтобы непременно отыскать Марию.

— Впереди нас ждет утомительное ночное путешествие, — сказал он, натягивая поводья и заставляя лошадь переступить ногами. Он направил ее в сторону Стиллингхэма.

Едва несчастная лошадь сделала два-три шага, он осознал, что на ней ему не поймать Гилберта Криспина. Нельзя было и помышлять, что она с такими ранами доберется до Стиллингхэма. Тем не менее ее шаг, по сравнению с его шагом, был, конечно, крупнее, и она передвигалась быстрее его. Сидя в седле, он увидел струйку дыма, поднимающуюся над соломенной кровлей Марстонского монастыря.

— Ну, покажи все, на что ты способна, девушка, — тяжело вздохнув, обратился он к ней. Они поехали к монастырю. Он на ходу проклинал несправедливую к нему судьбу, которая так круто изменила его жизнь.