Покоренная поцелуем

Глава 3

Когда дверь в курятник широко растворилась, из-за царившего здесь мрака Ротгару пришлось сощуриться и часто заморгать.

В проеме не видно было этих норманнских убийц — там стояли только его хороший приятель гончар Бритт и Альфред, обычно добывавший для него глину.

— Очень рад видеть ваши отвратительные рожи, — пошутил Ротгар, чтобы скрыть волнение. Хотя в их глазах он заметил скрытое беспокойство, что было для него в новинку, сами они выглядели хорошо, были здоровыми и крепкими, без признаков испытываемых лишений, — они были хорошо одеты, а на сапогах поставлены прочные заплаты по случаю необычных холодов. Если все обитатели Лэндуолда так хорошо жили, то он, выходит, зря рисковал своей свободой и самой жизнью. Ну, как бы там ни было, он очень обрадовался их приходу.

Гончар протянул ему бурдюк с водой и полбуханки хлеба. Духовитый запах хлеба вызвал таинственный рефлекс, от которого у него задрожали руки, когда он поднес его ко рту. У него началось обильное слюновыделение, а кадык конвульсивно задергался в предвкушении яства.

Нет, он не станет хрюкающей, жадно поглощающей пищу свиньей на глазах своих друзей. Знаете, как трудно повернуть назад лошадь, когда она почувствовала знакомый запах родной конюшни, но он все же отложил хлеб в сторону.

— А мы думали, что ты умер, Ротгар. Он никогда бы не узнал голоса Бритта настолько он стал грубовато-хриплым.

— Вы послали нам донесение после сражения при Стэмфорд-Бридже. Но мы не получали от вас больше никаких вестей со времени битвы при Гастингсе. А это было в октябре, и с тех пор ни слова.

— Обстоятельства оказались сильнее меня, — ответил Ротгар. Тот самый импульс, который заставил его не подавать вида, насколько он голоден, не позволял ему рассказывать о том, где он провел эти последние месяцы.

Стоя на пороге, Альфред настороженно вскидывал голову, поворачивая ее то влево, то вправо, и в этот момент был похож на тех кур, с которыми Ротгар делил общую площадь.

— Поторапливайся, Бритт, — сказал он. — В доме зашумели.

— Мы придем за вами сегодня ночью, — сказал Бритт, — когда будет темно, хоть глаз выколи. В нашем распоряжении будет несколько часов, чтобы увезти вас отсюда. Вам нужно отсюда уходить. Они убьют вас. Многие до вас здесь умерли.

— Кто же? — спросил он. Хотя у него и без того тяжело на сердце, он должен знать имена тех крестьян, с которыми расправились норманны.

В поминальном списке Бритта, который, называя каждое имя, поднимал при этом вверх испачканный глиной палец, не упоминались простые люди из Лэндуолда, а лишь такие, как Ротгар, которые когда-то обладали титулом главы клана. Голос Бритта монотонно звучал, и в ушах Ротгара звенел похоронный звон по равным ему почти из каждой деревни, каждой усадьбы в округе, до границ которой можно было доскакать за три дня.

— Со всех мест сюда стекались беглецы, рискуя собственной жизнью, чтобы предупредить нас о грозящей кровавой расправе. Но Лэндуолд расположен так далеко, и мы надеялись, что норманнский бич нас минует. Только все напрасно.

— Но они все же не тронули дом в Лэндуолде, а вы с Альфредом не носите на лбу позорную норманнскую отметину.

Бритт не правильно понял то облегчение, которое испытывал Ротгар в связи с тем, что Лэндуолду не пришлось испытать всех унижений в полной мере. И без того красное лицо гончара еще больше заалело, и он в смущении отвел в сторону глаза.

— Они прибыли сюда спустя три дня после того, как первый беглец доставил нам это известие. Нас предупредили, но вас рядом с нами не было, и наши мужчины струсили. Мы бросили оружие.

— Я не намерен упрекать вас, Бритт. Мне легче от мысли, что народ Лэндуолда оказался достаточно здравомыслящим. Если бы вы расправились с этим отрядом норманнов, Вильгельм прислал бы других, еще больше. — Ротгар тяжело вздохнул. — Я видел собственными глазами, как это делается.

Плотно сжатые челюсти Бритта, кажется, слегка разжались.

— Может, мы поступили правильно, — признался он, но сказал это в таком ворчливом тоне, который не оставлял сомнения в том, что он до сих пор переживает из-за проявленной трусости. И Ротгар сразу это понял.

— Бритт! — зашептал Альфред с порога. Он сделал шаг вперед, но Ротгар крепко схватил его за руку.

— Подожди минутку, Бритт.

Испытывая угрызения совести, знали ли его верные друзья, что они сложили оружие перед таким человеком, как Хью? Мария утверждала, что никому из местных крестьян ничего не известно о его недееспособности. Но личный опыт Ротгара подсказывал ему, что обычно от внимания крестьян никогда не ускользает что-то важное. И все же — мог ли кто-нибудь сказать таким, как Бритт: «Знаете ли вы, что сложили оружие перед человеком, чьи мозги почти вытекли из черепной коробки?»

Если наступит время, когда он выйдет из этого курятника на волю, то обладание такой тайной может оказаться весьма кстати. Но, с другой стороны, он постоянно слышал этот надоедливый горделивый внутренний голос, предупреждающий его, что его крестьяне станут меньше его уважать, если узнают, что его законное место занял какой-то идиот.

Протянув руку на прощание своему другу, бывшему своему вассалу, он, пытаясь скрыть испытываемые им чувства, как бы невзначай спросил Бритта:

— Ну, а как у вас идут дела с этим норманнским правителем?

— Бритт! — послышалось вновь от двери. Голос Альфреда уже был на грани паникерства. Теперь даже Ротгар слышал постукивание горшков, крики голодных животных, что свидетельствовало о начале обычных домашних утренних дел.

Бритт торопливо заговорил:

— У нас здесь все хорошо, Ротгар. Я тебе расскажу обо всем подробно сегодня ночью, но ты должен знать, что новый владелец не обижает ни человека, ни зверя. Прислуга рассказывает о нем дикие басни, но я не знаю, чему можно верить. На мой взгляд, он похож на монаха или на священника. Он почти не выходит из своих покоев. И брюхо у леди Эдит вроде не располнело, хотя они женаты с Рождества. — Краска снова залила его лицо, словно он вспомнил, что когда-то Эдит была невестой Ротгара. — Простите меня. Этот незаконнорожденный сын шлюхи Вильгельм передал все владения Эдит, как и ваши, этому норманну.

— В таком случае Хью женился на ней по той же причине, по которой я вытащил ее из монастыря. У Ротгара не хватало земли, и, когда отец Эдит умер, не оставив после себя мужского потомства, он посчитал преступлением против здравого смысла требование отписать богатые земли Кенуика монастырю. Монахини, как это ни странно, не выразили особого протеста, когда он ее похитил, и только первый призыв в армию предотвратил их свадьбу и присоединение земельного наследства Эдит к участку Лэндуолда.

Ротгару очень хотелось знать, был ли брак Хью делом рук Марии, думала ли она, как и он, что его брак с Эдит был единственным надежным способом заручиться лояльностью местных крестьян по отношению к новому правителю Лэндуолда.

— Ах, так вот значит по какой причине вы остановили свой выбор на ней. Признания Ротгара нарушили обычную сдержанность Бритта, и он снова проявил свой юмор и добродушие, которые и стали основой дружбы между господином и простым гончаром. — Ну теперь я могу оставить вас здесь с легким сердцем, зная, что вы не станете чахнуть по бледнокожей леди Эдит и ее длинному, острому носу.

Давно уже Ротгар не смеялся так искренне соленой шутке.

— Я мечтаю только вот об этой буханке хлеба, больше ни о чем, — сказал он. — А теперь ступай, покуда твой монашествующий господин не вызнал, что у него в курятнике высиживают не только цыплят.

Лицо Бритта посерьезнело:

— Но я надеюсь, что сегодня ночью вы будете на месте.

— Я тоже, — мягко ответил Ротгар. Груз его затруднительного положения всей тяжестью обрушился на него, когда его друг, повернувшись, вышел, задвинув дверь на три балки.

Трижды за последний месяц Хью просыпался с каким-то чувством озарения. Трижды в течение тридцати дней брат Марии разговаривал с ней и, судя по всему, понимал то, что она ему говорила. Марии оставалось только надеяться, что Бог не сочтет ее легкомысленной и что сегодня это может произойти в четвертый раз.

Когда они с Хью приехали впервые в Лэндуолд, она отправлялась к себе в спальню в полной уверенности, что это поместье отныне принадлежит им. Никогда им больше не придется упаковывать вещи и сниматься с насиженного места по чьей-то прихоти. У Хью будет достаточно времени, чтобы выздороветь. Но затем до них стали доходить слухи о том, что Вильгельм заменял то одного прежде пользовавшегося его полным доверием рыцаря, то отважного воина, находившегося у него в фаворе, из-за куда более невинных причин, которые он мог бы поставить в упрек им здесь, в Лэндуолде. Сам Хью слаб умом и постоянно болеет из-за тяжелого ранения; крестьяне с недоверием и подозрительностью относятся к новому хозяину; работы по строительству нового замка только начались и идут ни шатко ни валко. Если бы только у них было золото, то они могли бы все ускорить, но у них его не было. Она слышала истории о том, что некоторые английские замки набиты золотыми слитками, и отдала приказ обыскать все поместья. Они нашли спрятанный сундучок, но, когда вскрыли его, выяснилось, что в нем хранилось всего несколько мелких серебряных монет. Что предпримет Вильгельм во время Пасхи, когда Филипп Мартел сообщит ему о том, как плохо обстоят здесь дела?

Ночами, когда ей не давали спать тревожные мысли, она разрабатывала план, пусть худой, лишь схематичный, со многими недостатками, но, чтобы выполнить его с чистой совестью, ей следовало заручиться согласием Хью. Поэтому она молилась, чтобы сегодня утром рассудок его прояснился.

Если это произойдет, то приготовленная ею для него доза лекарства не понадобится. Но если она войдет в его покои без нее, то Бог может счесть ее слишком самоуверенной и отвернуться от нее. Она взяла в руки кувшинчик с драгоценной жидкостью, которую привезли из далекой Византии. Почувствовав, каким легким он стал, руки у нее задрожали, и она поспешила поставить его на стол, чтобы, не дай Бог, не уронить его на пол, не пролить жидкость, лишая тем самым себя всяких надежд на будущее.

Она купила эту странную настойку из любопытства, задолго до того, как Хью был нанесен удар по голове. Продавший ее старик называл себя колдуном, и она думала о нем всякий раз, когда возникала необходимость перевозить вместе с вещами этот драгоценный кувшинчик из одного поместья родственников в другое.

— Представь себе, это не кувшинчик, — говорил старик, — а поле красных цветов. Каждая капля, вытекающая из него, — это цветок, который ты срываешь своими руками. В конце концов цветов больше не останется, поле оголится, но человек, выпивший их нектар, восстановит свое здоровье.

Мария никогда в жизни не видела поля, усыпанного красными цветами. Она вдруг вообразила, как стоит среди благоухающей алой красоты, и купила этот сироп именно по этой причине, не очень веря в его превозносимые до небес целебные свойства.

Когда Хью был нанесен удар в голову, она вспомнила слова старика об этом зелье. Она также помнила его предостережение — нужно быть очень осторожной с лекарством: только одну его каплю нужно смешивать с глотком вина и выпить все как можно скорее, чтобы зелье не утратило своей целительной силы. Она в точности следовала всем его указаниям, и отрывала красные цветки один за другим, — и вот поле стояло уже почти совсем голое, а до выздоровления Хью было еще далеко.

В последние месяцы иногда ей трудно было преодолеть соблазн и самой не попробовать этот сироп забвения.

Кто-то настойчиво дергал ее за платье. Это был Фен, этот странный мальчик, которого Хью спас от смерти в тот же день, когда и сам был ранен. Фен никогда не разговаривал; молчал он и сейчас, хотя его широко раскрытые глаза, его напряженное тело — все достаточно красноречиво говорило о грядущей катастрофе. Затем из покоев Хью до нее донеслись треск, сдавленный вопль Эдит, рычание агонизирующего человека.

— Уолтер, Стифэн! — крикнула Мария на ходу двум рыцарям, бегом преодолевая несколько метров до комнаты ее брата. Фен бежал впереди, и его скользящие, неуловимые движения помогли ему опередить ее, добраться до покоев первым. Она вбежала сразу за ним и увидела такую картину: Хью глядел ей прямо в глаза, он пребывал в замешательстве, агонизировал, но не утратил еще рассудка — руки его, разбитые параличом, лежали неподвижно по бокам, что, вероятно, явилось следствием уменьшения целебной мощи зелья; воспитанная в монастыре, Эдит стояла на коленях возле его кровати. Казалось, Бог все же на ее стороне. Хью находится в полном сознании, и его доза еще не готова.

— Пошли со мной, Эдит, — сказала Мария, поднимая жену Хью с колен. — Ты знаешь, какие с ним случаются припадки.

— Но он… он смотрел на меня. — Холодные глаза Эдит расширились от удивления.

— Ему становится лучше с каждым днем, — успокоила ее Мария, и вдруг сама себе сильно удивилась. Точно такие слова она сказала Ротгару Лэндуолдскому, считая, правда, их преувеличением, желаемым, выдаваемым за действительное. Но кто знает… кто знает… Она потеснила Эдит, пропуская вперед Уолтера и Стифэна, которые стали с обеих сторон ложа Хью. Своими сильными руками они придавили его плечи к кровати, чтобы он не причинил себе вреда, когда начнется припадок.

Сегодня утром, когда все четверо глядели на него, не спуская в большой тревоге широко раскрытых глаз, Хью сумел сохранить контроль над своим телом.

— Кто она такая? — прохрипел он, поднимая трясущийся палец на дюйм от кровати. Мария не могла понять, о ком идет речь — о ней или об Эдит.

— Почему она плачет? — спросил Хью, решив сам тем самым поставленную им загадку. Хотя часто слезы накатывались на глаза Марии, она никогда не позволяла себе ронять их в присутствии других.

— Я же вам говорила — он смотрел на меня! «Может, в ее простодушии виновато монастырское воспитание», — подумала Мария. Ее невестка могла целыми днями, да нет, неделями хранить, словно великомученица, полное молчание, а затем по неизвестным причинам принималась так откровенничать, что впору лучше помолчать.

— Иногда я испытываю к нему жалость, — призналась Эдит Марии, не отрывая взора от Хью. — Вчера вечером… я нашла причину, из-за которой он может чувствовать себя таким одиноким, поэтому, когда сегодня он поднял на меня глаза, я попыталась понять, как все же тяжело не иметь друзей. И я расплакалась, эта мысль так меня опечалила.

Мария подумала: «Насколько Эдит восприимчива, если сумела почувствовать одиночество Хью. У самой Эдит нет друзей и нет их у меня».

— Никто не соизволил ответить на мой вопрос. — Голос Хью прервал наивную речь Эдит и напомнил Марии, что периоды его просветления носят кратковременный характер.

— Эта леди — ваша супруга, — ответила Мария, отлично зная, что если он что-то задумал, то не успокоится до тех пор, покуда не получит полного удовлетворения. Им нужно было многое обсудить, поэтому лучше сразу удовлетворить его любопытство, чем напрасно тратить время и напоминать ему, что она уже тысячу раз представляла ему Эдит.

Лицо Хью осветилось радостью, и улыбка тронула уголки его губ.

— Тогда я могу потрогать ее волосы, — сказал он, судорожно подергивая пальцами. Это было что-то новенькое.

— Подойдите к нему, — прошептала Мария, подталкивая Эдит к его кровати. Эдит имела привычку носить распущенные волосы, которые доходили ей до нижней части спины и которые она заплетала в косу на ночь. С явной неохотой она выпростала из-за спины косу и концом ее пощекотала пальцы Хью.

— Нет, — дернул он головой, и боль исказила его лицо. Он что-то неслышно шептал, но никто не мог разобрать его слов. — Раскройте ее, — наконец произнес он, и Мария почувствовала, насколько он расстроен, так как не мог сказать того, что хотел.

— Распустите волосы.

— Да, да. — Глаза Хью сияли от благодарности и., напряженного ожидания.

Пальцы Эдит застыли — она не знала, что предпринять. Потом, наклонив голову, она ловко принялась распускать косу. Покончив с последним завитком, она провела рукой по волосам, тряхнула головой. Они мягко рассыпались по спине.

— Надо мной леди, жена моя.

Вновь Эдит выпростала волосы из-за спины, на сей раз они спадали двумя пучками с обеих сторон головы. Пропустив левый через пальцы левой руки, она направила его мягкие концы на лицо Хью, а правый во всей своей шелковистой прелести опустился ему на руки и грудь. Мария увидела, как Хью погрузил свои пальцы в золотые кудри — она даже слышала, как он шумно вдыхает их соблазнительный запах.

Мог ли рассчитывать Ротгар на подобные нежные сценки с Эдит?

— Достаточно, Эдит, — сказала Мария после продолжительного, по ее мнению, наблюдения за проявлением столь любопытной интимности. — Теперь ступайте. Можете все идти. — Рыцари, переминавшиеся с ноги на ногу в неловкой тишине, вылетели из комнаты. Фен, который редко позволял себе не находиться рядом с хозяином, растворился в сумрачных тенях. Эдит покорно встала с края кровати и сделала шаг вперед. Концы ее длинных волос поползли по телу Хью за нею вслед.

«Теперь Эдит будет еще больше меня ненавидеть», — подумала Мария, наблюдая за грациозными движениями Эдит и выражая сожаление, что взяла с ней слишком властный тон, когда приказала распустить волосы. Но когда Эдит, выходя из покоев, бросила на нее последний взгляд, Мария не заметила в нем никакой враждебности. Нервная улыбка блуждала по дрожавшим губам Эдит; розовый цвет на щеках, яркий блеск веселых глаз напоминали те довольные выражения на лицах женщин, которые время от времени украдкой выскальзывали из рыцарских покоев ранним утром. А соответствующее глупое выражение на лице Хью не имело никакого отношения к полученному по голове удару.

До сих пор переживаемые Хью хорошие деньки следовали по одному и тому же образцу. Вначале постепенное восстановление движений, потом способность выговаривать слова, потом формулировать идеи и, наконец, высказывать здравые мысли — все это находилось в полном соответствии, но лишь до тех пор, покуда он не испытывал острого желания погладить волосы Эдит, запустить в них пальцы, и тогда начинались эти глупые умозаключения.

Ротгар Лэндуолдский заперт в курятнике, и все последние эти часы не имеет ни воды, ни хлеба.

Боже праведный, ее мысли становились такими же бессвязными, как и мысли ее брата. А поврежденный рассудок Хью мог отказать в любую секунду. Больше нельзя было терять напрасно время.

— Вы меня знаете?

— Да. Ты — Мария, моя сестра..

— Вы знаете, где в данный момент находитесь? Осторожная осмотрительность промелькнула у него в глазах.

— В своей кровати.

Мария попыталась подойти к нему с другой стороны.

— Назовите эту местность.

— Я, — снова его губы беззвучно зашевелились, — это не Эвре. — Он произнес эти слова достаточно убежденно, но потом, выражая сомнение, повысил голос.

Мария отрицательно покачала головой.

— Тогда Мортен? Пуатье? Авранш? — Хью выплеснул целый водопад названий различных местностей, причем все они находились в Нормандии, и ни одно из них он не посещал за последние два года.

— Хью, вы лежите в своей кровати в своем поместье Лэндуолд. Вам его подарил Вильгельм вместе с местностью под названием Кенуик. — У нее упало сердце, когда она поняла по глазам брата, что он не узнает названных ею мест. — Постарайтесь припомнить.

Словно почувствовав ее отчаяние, он отвернулся от нее, нахмурился, стараясь получше сосредоточиться. Мария молчала. Она насчитала пятьдесят ударов пульса. Потом сто.

Хью повернулся к ней, его лицо вдруг возбужденно озарилось.

— Мне нужно построить замок, — сказал он в каком-то благоговейном ужасе.

— Да, Хью, наконец-то!

— И… и…

Вновь лихорадочные взгляды, беззвучная работа губ, но слова отказывались выговариваться. Хью, застонав, обхватил голову руками — верный признак того, что злые демоны начали свою болезненную работу. Будь проклята эта Эдит вместе с ее волосами!

— Нет, все пропало, исчезло, — прошептал он, и в его голосе чувствовался полный отказ от новых усилий.

— Нет, так не пойдет. — Она противопоставила отчаянию Хью свою властность. Охватив его голову руками, она запрокинула ее вверх. Он поморщился от ударивших ему в лицо солнечных лучей, проникающих в комнату через отверстия в натянутой на окне шкуре, дернулся назад, но она держала его крепко.

— Хью, вы должны внимательно меня выслушать. Ротгар, тот человек, который правил здесь до вашего приезда, вернулся домой. По декрету Вильгельма он должен быть либо казнен, либо сурово наказан за сопротивление с оружием в руках.

Хью удалось освободить голову, и он лег в кровати так, чтобы на него не падали солнечные лучи.

Во время кратких периодов просветления наступали такие моменты, когда, по мнению Марии, он слышал и понимал все, что ему говорили, даже если злые демоны не ослабляли своей хватки. Хотя он сейчас от нее отвернулся, она продолжала говорить ему о том, что намеревалась высказать, умоляя Бога, чтобы ее слова отыскали какое-то надежное местечко в его мозге и удержались бы там, покуда он вновь не придет в себя.

— Крестьяне постоянно жалуются на тяжкий труд, к которому мы их принуждаем. Приближается Пасха, и Вильгельм ожидает вашего доклада по поводу состояния дел. Вы помните Филиппа, Хью? Он просто облизывается от предвкушения того, какие басни о нас он расскажет Вильгельму.

Подобно этим крестьянам, Хью, который сейчас стонал, бился в агонии из-за чудовищных головных болей, казалось было абсолютно наплевать на все ожидания Вильгельма; но, в отличие от этих крестьян, именно он, Хью, будет лишен поместий в Лэндуолде и Кенуике, если только стены нового замка не будут впредь своевременно возводиться.

— Я предлагаю вступить в торг с этим Ротгаром, — сказала Мария, раскрывая самую сокровенную часть своего плана. — Он испытывает большую любовь к этой земле. Мы удерживаем его как пленника, и он готов волей-неволей принять наши предложения. Кажется, я смогу убедить его, заставить его понять, что если Вильгельм назначит сюда другого правителя, то народу Лэндуолда придется страдать еще больше под еще более жестокой рукой.

Ничего не отвечая, Хью зарылся лицом в волчью шкуру, толстый мех которой заглушил пронзивший его вопль от острой боли.

Мария опустилась на колени перед кроватью, обнимая крупное, дрожащее с головы до ног, тело брата.

— Простите меня, Хью, — шептала она, пытаясь унять его страдания. Но вы должны сказать мне «да». Должны сказать, что мы поступили правильно, сохранив ему жизнь, чтобы я могла передать другим, что Хью, господин Лэндуолда одобрил этот план.

Его ничего не понимающие, отсутствующие глаза смотрели на нее.

— Скажите же, — побуждала она. Потом, намереваясь во что бы то ни стало вытащить это слово из горла Хью, она намеренно медленно начала повторять, покуда это слово не стало отражаться от стен, словно эхо. — Скажите — да. Да! Да! Да!

Как ребенок, подражающий, словно обезьянка, своей матери, он наконец сумел овладеть этим словом.

— Да, — сказал он. А затем, чуть слышно прошептал:

— Помогите мне.

Если говорить об одобрении вообще, то полученное от Хью оставляло, так сказать, желать много лучшего. Но теперь она может выступить против Гилберта, против любого из тех, кто посмеет оспорить ее действия.

— Да, брат мой, — сказала она, покачивая его, прижав к себе, словно убаюкивая ребенка. — Я помогу тебе побороть болезнь, я помогу тебе сохранить это место, каких бы трудов мне это ни стоило.