Глава 5

Непрошенный туманный рассвет пробивается сквозь эркерные окна гостиной. Я тяжело вздыхаю и с головой кутаюсь в стёганое одеяло, перед этим взглянув на стрелки напольных часов в углу. Для сна я выбрала гостиную из-за того, что это единственная комната, в которой есть часы. На протяжении всей ночи я любовалась деревянными часами и не смотрела на циферблат. Последний раз я заснула в 2 часа ночи. Сейчас уже 6 утра. Это означает, что со смерти Хлои я впервые проспала четыре часа подряд.

К тому же, это первый день выпускного года, который начнётся без нее. Я к этому не готова.

Я откидываю одеяло и сажусь. По окнам понятно, что на улице ни темно, ни светло, а серо. Кажется, будто там холодно, но я знаю, что это не так. Ветер шелестит сухой травой неподалёку от заднего крыльца, словно это шорох юбок гавайских танцовщиц. Интересно, как выглядит море этим утром. Первый раз со смерти Хлои, я решаю это проверить.

Я открываю раздвижную стеклянную дверь навстречу теплому августовскому бризу. Один ловкий прыжок с верхней ступени заднего крыльца — и мои голые ноги утопают в холодном песке. Это частный пляж, и, обхватив себя руками, я прохожу по дорожке между двух огромных песчаных холмов перед нашим домом. За ними еще один миниатюрный холмик, закрывающий вид на океан из окон гостиной. Спала бы я в своей комнате прошлой ночью, я могла бы уже впитывать солнечный свет со своего балкона на третьем этаже.

Моя комната битком набита вещами Хлои. Нет ничего на моих полках, столе, в шкафу, что бы не напоминало о ней. Награды, снимки, косметика, одежда, обувь, мягкие игрушки. Даже на кровати — стёганое одеяло с коллажем из наших детских фотографий, которое мы вместе сделали для школьного проекта. Если я вынесу отсюда все вещи, связанные с Хлоей, то комната окажется пустой.

Такая же пустота внутри меня.

Я останавливаюсь в нескольких шагах от кромки воды и плюхаюсь на песок, прижимая колени к груди. Утренний прилив — отличная компания, когда хочешь побыть вдали от людей. Он успокаивает и утешает, и ни о чем не просит. В отличие от солнца. Чем выше оно поднимается, тем сильнее убеждает, что время не остановить. От него не убежишь. Оно пролетает мимо, не важно, смотришь ли ты на старые деревянные часы, или на солнце.

Итак, наступил мой первый день в школе без Хлои.

Я вытираю слёзы и встаю. Всю дорогу до дома я иду, зарывая пальцы в песок. Мама ждет меня на ступеньках заднего крыльца, одной рукой она разглаживает халат, а другой — держит кружку с кофе. На фоне пляжного домика с серой кровлей, она похожа на призрака в своем белом халатике, — если не считать длинных темных волос, необыкновенно голубых глаз и привычку пить кофе. Она улыбается так, как мама улыбается дочери, потрясённой утратой. И слёзы полились с новой силой.

— Доброе утро, — говорит она, облокачиваясь на дерево, стоящее рядом с ней.

Я присаживаюсь и наклоняюсь к ней, она крепко меня обнимает.

— Доброе утро, — хриплю я.

Мама протягивает мне кружку и я делаю глоток.

— Тебе приготовить завтрак? — она пожимает мое плечо.

— Спасибо, я не голодна.

— Тебе нужны силы для первого дня в школе. Я могу сделать блинчики. Или французские тосты. У меня есть всё, что нужно, чтобы приготовить вкусный омлет.

Я улыбаюсь. Обожаю омлет. Она отыскивает всё, что можно, и добавляет в омлет — лук, болгарский перец, грибы, жареную картошку, помидоры, — и неважно, кладут это в омлет или нет.

— Конечно, — говорю я, поднимаясь.

* * *

Я слышу запах готовки из ванной, и выходя из душа, стараюсь угадать, что же на завтрак. Запах напоминает халапеньо[1], что поднимает мне настроение. Я сбрасываю свое полотенце на кровать, достаю футболку на вешалке из шкафа. Я не покупала ничего нового к школе, так что моим одноклассникам придется смириться с моей старой одеждой — футболка, джинсы и шлепанцы. В любом случае, это все, что я буду носить в ближайшие две недели, пока тщательно не спланирую новый наряд.

Закрутив небрежный узел на голове, я закрепляю его карандашом. И хватаюсь за косметичку. Сегодня, вероятно, не стоит красить ресницы. Хотя, возможно, легкие тени не помешают. Поэтому я берусь за флакончик теней «фарфор». И бросаю их обратно, с отвращением захлопывая комод. Это как начать все с чистого листа после отъезда. К тому же, я и сама цвета фарфора. Я практически вся из фарфора последние дни.

Спускаясь по лестнице, пряный аромат окутывает меня. Жареные яйца выглядят аппетитно. Они аккуратно уложены на тарелке вместе с беконом и зеленью. Но мне стыдно за то, что я всего лишь поелозила еду по тарелке. Стакан молока так и остался стоять рядом нетронутый.

Я смотрю на прежнее место моего отца, во главе стола. Два года назад его забрал рак, но я до сих пор помню, как он клал газету рядом с тарелкой. Помню то, как они с Хлоей ругались из-за страницы о спорте. Помню запах похоронного бюро на его церемонии, такой же, как и на ее.

Через стол мама кладет около моей тарелки ключи, пряча выражение своего лица за чашкой кофе.

— Сможешь сегодня вести машину?

Я была удивлена, что не заметила скрытого намека. Хотя, может, это и был намек на то, что стоит опять начать жить нормальной жизнью.

Я киваю. Жую. Смотрю на ключи. Жую еще немного. Беру ключи и ложу их в карман. Откусываю еще кусок. Мой рот горит огнем, но я не подаю вида. Молоко должно быть холодным, но оно словно вода из-под крана. Единственное, что меня сейчас беспокоит — это ключ в кармане. Я ставлю посуду в раковину, хватаю рюкзак и иду в гараж. Одна.

* * *

Пока никто меня не обнимает, со мной будет все нормально. Я иду по коридору средней школы, кивая в знак приветствия студентам, которых знаю с первого класса. Большинство из них поступают довольно разумно, бросая лишь сочувственный взгляд в мою сторону. Некоторые, так или иначе, разговаривают со мной, но все нормально, все это нейтральные разговоры типа «Доброе утро» и «Я думаю, мы еще третий семестр поучимся вместе». Даже Марк Бэйкер, божественный красавчик-защитник средней школы дарит мне улыбку и мое лицо вспыхивает. В любой другой день, я бы уже хвасталась Хлое о том, что Марк Бейкер узнал о моем существовании. Но вся причина в том, что он узнал обо мне в первую очередь из-за того, что Хлоя мертва.

У всех них появилась тема для обсуждения. Но через несколько недель они даже не заметят, что чего-то не хватает. Они просто будут жить дальше. Забудут о Хлое.

Я качаю головой, но знаю, что это правда. Несколько лет назад, новенькая девчонка, сидевшая позади старшего брата на мотоцикле, разбилась на смерть, когда он проехал знак «Стоп» и врезался в машину. Ее шкафчик был забит открытками, цветами, студенты провели собрание со свечами на футбольном стадионе, и президент школы выступил с речью у школьного мемориала. Сейчас я в жизни не вспомню ее имя. Мы посещали несколько кружков вместе, и иногда пересекались на занятиях. Я отчетливо помню ее лицо. Но не могу вспомнить ее имени.

Я проверяю удар на своем новом шкафчике. Он открывается с третьей попытки. Я смотрю в него и чувствую, как опустошенно он выглядит. Коридор пустеет довольно быстро. Когда становится тихо, закрываются двери классов, а в воздухе перестает витать аромат духов и одеколона, я захлопываю шкафчик, закрывая его как можно крепче. И мне сразу становится легче.

Так как я опаздываю на урок, мне приходиться сидеть спереди. Задний ряд отлично подходит для тех, кто любит писать сообщения, но мне не с кем общаться. Поэтому первый ряд не так уж плох. Я смотрю, как в кабинет заходит мистер Пиннер и достает список внеклассных занятий. Модели самолетов свисают с потолка, полосатый рисунок и черно-белые картинки египетских пирамид украшают стены. Раньше кабинет истории был моим любимым, но при нынешнем моем состоянии, мне уже просто все равно.

Мистер Пиннер объясняет правило номер три, когда его взгляд поднимается и застывает на ком-то в задней части класса.

— Я могу вам помочь? Надеюсь, вы же не нарушаете первое правило класса? Помнит ли его кто-нибудь?

— Пунктуальность, — вмешивается благодетель позади меня.

— Это всемирная история? — спрашивает возможный нарушитель. Его голос звучит одновременно самоуверенно, и вообще не так, как должен, когда кто-то нарушает правило номер один. Я слышу, как некоторые ученики начинают ерзать на стульях, вероятно, чтобы посмотреть на него.

— Единственная и неповторимая, — говорит мистер Пиннер. — Если только вы не имеете в виду прихожую внизу, — он смеется над своей шуткой.

— Так здесь проходит всемирная история или нет? — снова спрашивает ученик.

Шепот пробегает по рядам, и я улыбаюсь циферблату, на который смотрю. Мистер Пиннер прочищает горло.

— Разве вы не слышали меня в первый раз? Я же сказал, что это — всемирная история.

— Я слышал вас в первый раз, но вы не ясно выразились.

Даже благодетель хихикает. Мистер Пиннер волнуется, держа в руках листы с остальными правилами, и поправляет очки на носу. Девочка позади меня шепчет: «Великолепен!» — едва ли она имеет в виду мистера Пиннера, — я заглатываю приманку и оборачиваюсь.

У меня перехватывает дыхание. Гален. Он стоит в дверях, — нет, он заполняет дверной проем, с одной лишь папкой в руках и злым выражением лица. И он уже пристально смотрит на меня.

Мистер Пиннер говорит:

— Проходите и садитесь впереди, молодой человек. Вы можете сидеть здесь остаток недели. Я не терплю опозданий. Как ваше имя?

— Гален Форца, — отвечает он, не отводя от меня взгляд.

Затем идет к столу рядом с моим и садится. Хоть стул и сконструирован так, чтобы предложить достаточно места нормальному подростку, когда на него садится Гален, он выглядит крохотным. Позади него начинают шушукаться, когда он начинает ерзать на нем, чтобы устроиться поудобнее. Я бы сказала, что он выглядит лучше без рубашки, но должна признать — обтягивающая футболка и потертые джинсы ему тоже идут.

Все же, его присутствие вызывает у меня головокружение. Гален был главной фигурой в моих ночных кошмарах за последние несколько недель, в которых я снова и снова переживала последний день в жизни Хлои в моем подсознании. Не важно, сплю ли сорок пять минут или два часа: я врезаюсь в него, слышу как приближается Хлоя, чувствую неловкость. Иногда она спрашивает его, не хотел бы он пойти с нами в Бейтаун, и он соглашается. Мы вместе уходим, вместо того, чтобы зайти в воду.

Иногда сон смешивается с другим, в котором я тону в садовом пруду бабули. События сливаются друг с другом, как акварельные краски; Хлоя и я падаем в воду, и вдруг появляется стая морских львов, которые выталкивают нас на поверхность. Нас ждет лодка папы, но я чувствую соленую воду вместо пресной.

Было бы лучше, чтобы у сна был настоящий конец — было ужасно видеть это снова и снова, но он длился не долго, и когда я просыпалась, то знала, что Хлоя мертва. После других вариантов снов я просыпаюсь и думаю, что она еще жива. И тогда я каждый раз теряю ее вновь и вновь.

Только покалывание никогда не появляется в моих снах. Я практически забыла о нем. И вот оно проявилось сейчас и я краснею. Сильно.

Гален бросает на меня вопросительный взгляд, и впервые с тех пор, как он сел, я замечаю его глаза. Они голубые. Не фиолетовые, как мои, не такие, как были тогда, на пляже. Или я ошиблась? Я могла бы поклясться, что Хлоя сделала замечание относительно его глаз. Но мое подсознание могло просто выдумать это, как изобретает другие варианты того дня. Одно осталось неизменным: привычка Галена пристально смотреть на меня. Или то, что он заставляет меня краснеть.

Я поворачиваюсь вперед к столу, складываю руки на столешнице и направляю взгляд на мистера Пиннера. Он говорит:

— Хорошо, мистер Форца, не забудьте, где вы сидите, так как это ваше место до следующей недели, — он подает лист с правилами Галену.

— Я больше не буду, спасибо, — отвечает ему Гален. Несколько человек хихикают за нами. Поздравляю. У Галена появился клуб поклонников.

Когда мистер Пиннер говорит о… ну, хорошо, я не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит. Все, что я знаю, это то, что покалывание уступает место другому, огню. Как если бы поток вулканической лавы протекал между моим столом и Галена.

— Мисс Макинтош? — обращается мистер Пиннер. И если я могу правильно вспомнить, мисс Макинтош — это я.

— Э-э, простите? — выдавливаю я.

— Титаник, мисс Макинтош, — повторяет он раздраженным голосом. — Вы можете сказать, когда он пошел ко дну?

Омойбог, да. Я была по-настоящему одержима Титаником целых шесть месяцев, после того как мы проходили его в прошлом году. В прошлом году, пока у меня не возник спор с историей, относительно времени.

— Пятнадцатое апреля, тысяча девятьсот двенадцатый.

Мистер Пиннер мгновенно становится довольным. Его тонкие губы расплываются в улыбке, что делает его похожим на беззубого, из-за сильно больших десен.

— Ах, у нас есть любительница истории. Очень приятно мисс Макинтош.

Раздается звонок. Уже звонок? Мы уже провели пятьдесят минут в этом классе?

— Помните, что надо изучить лист с правилами. Засыпайте с ним, обедайте вместе, берите его в кино. Только так вы сможете выдержать мой курс, — мистер Пиннер пытается перекричать шум учеников, когда они стремятся к двери.

Я позволяю Галену выйти первым, открываю рюкзак и кладу в него блокнот, делая вид, что долго затягиваю ремни. Он не двигается. Ладно. Я встаю, хватаю свои вещи и проскальзываю мимо него. Поток электричества проскальзывает по моему запястью, когда он хватает меня, заставляя вздрогнуть от его прикосновения.

— Эмма, подожди.

Он помнит мое имя. А это значит, он помнит то, как я врезалась в его голую грудь. Жаль, что я не напудрилась сегодня утром, это смогло бы хоть немного скрыть мой румянец, появившийся на щеках.

— Привет, — отвечаю я. — Не думала, что ты меня помнишь, — я замечаю, как несколько взглядов студентов, выходящих из аудитории, обращаются к нам, а парочка его поклонниц уже выстроились в очередь, чтобы заговорить с ним. — Добро пожаловать в Миддл Поинт, но наверное, тебе пора в класс, так что увидимся позже.

Он сжимает руку сильнее, когда я пытаюсь отстраниться.

— Подожди.

Я смотрю вниз, туда, где он держит меня.

— Да? — отвечаю я.

Он поворачивается к своему столу и поправляет рукой черные волосы. Я помню, что Гален не любитель светских бесед. Наконец, он смотрит вверх. Неужели уверенность вновь появилась в его глазах?

— Не могла бы ты помочь мне найти следующую аудиторию?

— Конечно. Это очень просто. Тут всего лишь три коридора. Сотый, двухсотый и трехсотый. Позволь мне взглянуть на твое расписание, — он достает его из своего кармана и протягивает мне. Разворачивая его, я говорю. — Твоя следующая аудитория сто двадцать третья. Это значит, что она в сотом коридоре.

— Но ты можешь показать мне, где это?

Я проверяю свое расписание, чтобы посмотреть, куда я должна идти. Причем я не сомневаюсь, что буду сопровождать его до сто двадцать третьей аудитории, даже если мне нужно идти на следующий урок в противоположном направлении. Мне повезло, мой следующий урок, английская литература, тоже в сто двадцать третьем кабинете.

— Э, вообще-то, следующий урок у нас вместе, — объясняю я ему, извиняясь. Он следует за мной к двери и подстраивается к моему, несколько более медленному, темпу. Между тем я просматриваю наши расписания, чтобы узнать, на скольких занятиях он еще должен выносить мое неуклюжее общество, и на скольких занятиях мне еще придется краснеть. Ответ прост: на всех. Я стону. Громко.

— Что? — спрашивает он. — Что-то не так?

— Хм, просто… выглядит так, как будто бы у нас одно и тоже расписание. Семь занятий вместе.

— Это проблема?

Да.

— Нет. Я имею в виду для меня нет, но… я только подумала, что, возможно, ты не хотел бы находиться постоянно рядом со мной после того, что произошло тогда на пляже.

Он останавливается и тянет меня из потока учеников к ряду шкафчиков. Это движение настолько близкое, что привлекает внимание других. Разбросанные остатки его фанклуба шатаются поблизости и ждут, что я устранюсь и предоставлю им поле для игры.

— Вероятно, нам стоит пойти в более уединенное место, чтобы поговорить, — говорит он тихо и наклоняется ко мне. Он многозначительно осматривается вокруг.

— Уединенное? — пищу я.

Он кивает.

— Я рад, что ты начала с этого. Я не был уверен, как я должен сообщить тебе об этом, но теперь все проще для нас обоих, ты так не думаешь? И если ты будешь продолжать идти на контакт, я смогу смягчить для тебя обстоятельства.

Я тяжело глотаю.

— Смягчающие обстоятельства?

— Да, Эмма. Ты, конечно, понимаешь, что я мог бы арестовать тебя прямо сейчас. Ты ведь понимаешь это, верно?

Омойбог, он проделал весь этот длинный путь, чтобы получить компенсацию за физические повреждения? Он предъявит иск моей семье? Мне уже восемнадцать. Меня можно законно обвинить. Жар в моих щеках — частичный результат от Убей-меня-лучше-всего-прямо-сейчас, и частично от Где-лежит-нож-когда-он-так-тебе-нужен.

— Но это вышло случайно! — шиплю я.

— Случайно? Ты, пожалуй, разыгрываешь меня, — он потирает переносицу.

— Нет, я не собираюсь тебя разыгрывать. Почему я должна была намеренно тебя толкать? Я даже не знаю тебя! И кроме того, откуда я знаю, что это не ты врезался в меня, а? — идея ужасна, но она допускает благоразумные сомнения. По его лицу я могу прочитать, что он и не подумал об этом.

— Что? — он старается последовать за мной, но чего я ожидала? Он даже не может найти класс в школе с тремя коридорами. Он выследил меня в стране, а это большее чудо, чем пуш-ап.

— Я сказала — ты еще должен доказать, что я намеренно толкнула тебя. То, что я планировала причинить тебе вред. И кроме того, я выяснила это с тобой тогда…

— Эмма.

— … и ты сказал, что у тебя не было повреждений…

— Эмма.

— … но единственный свидетель с моей стороны мертв…

— ЭМ-МА.

— Ты слышал меня, Гален? — я поворачиваюсь и ору на остальных зрителей в коридоре, как раз, когда звенит звонок. — ХЛОЯ УМЕРЛА!

Для меня спринт — не самая лучшая идея. Бежать со слезами на глазах, от которых все вокруг расплывается, еще хуже для меня. Но спринт со слезами, затмевающими зрение и в шлепках — просто неуважение к человеческой жизни, начиная с моей собственной. Поэтому я не особенно удивляюсь, когда дверь столовой ударяет меня по лицу. Правда, я немного удивляюсь, когда все становится черным.

Загрузка...