Последнее лето - твое и мое

Глава вторая ЕСЛИ НЕ ПОСТАРАЕШЬСЯ, СТАНЕШЬ ПОСРЕДСТВЕННОСТЬЮ

В старые времена Пол приходил к ним в пижаме, чтобы побороться за хорошую кашу. Алиса догадывалась, что это была одна из немногих битв, какие он мог выиграть или проиграть. Самое главное было — прийти пораньше.

Его огромный дом стоял между их домом и океаном. Два этих дома стояли так близко друг от друга, что по ночам, когда океан был спокоен, можно было слышать, как ссорятся родители в соседнем доме. В его доме было семь спален и телевизор. Чистый, прибранный дом, один из шкафчиков которого был забит коробками с хлопьями. Но в ранних детских воспоминаниях Алисы никто никогда не приходил туда, чтобы съесть фруктовых шариков, а тем более — чтобы побороться за них. Алиса чувствовала, что маленькие дети инстинктивно предпочитали жить в маленьком доме, а не в большом.

В то утро Пол тоже появился у них, хотя и не в пижаме. На нем были ярко-желтые, колом стоящие брюки, едва не заставившие Алису рассмеяться. Но она сдержалась, с недоумением думая о том, что он больше не приходит к ним по утрам.

Он пришел к ним привычным путем — через черный ход. Если идти нормальным путем, то пришлось бы пройти по деревянному настилу, по меньшей мере, сто пятьдесят шагов, и еще больше для Алисы, но гораздо меньше для Пола. А вот песчаная тропинка среди зарослей тростника была длиной тридцать шагов самое большее, притом была скрыта от окружающего мира.

— Ты уже позавтракал? — мимоходом спросила Алиса, излишне заботящаяся о мелочах.

— Нет, — у него был слегка виноватый вид. — Но это неважно. Необязательно меня кормить.

Она пододвинула к нему коробку рисовых хлопьев, а также миску и ложку. Он молча положил себе хлопьев, позабыв, казалось, нужные слова.

— Молока? — спросила она.

— Спасибо.

Подперев подбородок рукой, Алиса смотрела, как он ест. Обычно он не возражал, чтобы на него смотрели.

— А что у тебя с волосами? — спросила Райли, проходя из кухни в прачечную.

— Отросли, — ответил он, с удовольствием хрустя хлопьями.

— И так сильно?

— Угу, так сильно.

— Мои так не отрастают, — заметила Алиса.

— Потому что ты, вероятно, их моешь и расчесываешь.

— В общем, да.

— Ну вот.

— Они у тебя не так уж хорошо выглядят, — сказала Райли вполне обыденным тоном, держа под мышкой полотенце.

— Я знаю, — ответил Пол, нащупав пальцами один из свалявшихся комков. — Немного чешутся. Думаю, на лето постригусь. — Положив ложку, он взглянул на Алису. — У тебя все еще есть парикмахерские ножницы?

Она потрясла коробку с хлопьями, чтобы посмотреть, хватит ли еще на одну тарелку.

— Да. Хочешь их одолжить?

— А ты могла бы это сделать? — спросил он.

Она поставила коробку на стол.

— Ты хочешь сказать, могла бы я тебя постричь?

— Ага.

Иногда она стригла его, и Райли тоже. Время от времени стригла и других ребят. В качестве услуги вынимала из волос комки жевательной резинки и репьи. И не потому, что хорошо умела стричь, но потому только, что однажды дядя Пейтон подарил ей парикмахерский набор с хорошими ножницами. А иначе приходилось бы уезжать с острова.

Может ли она его постричь? А почему бы и нет?

— Что-нибудь простенькое, — сказал он.

— Сделай ему пышную шевелюру, — предложила Райли.

— Думаю, что смогу.

Он встал, выжидающе глядя на нее.

— Прямо сейчас? — спросила она.

Лучше было бы немного повременить, и тогда он об этом забудет.

— Да. Это ничего?

Она почти машинально поднялась вслед за ним по лестнице. У них была лишь одна ванная комната, и они с Райли подолгу препирались о том, чья очередь ее убирать. Пол сел на край ванны, как привык это делать.

Райли встала в дверном проеме с усмешкой на лице.

Ножницы лежали в шкафчике, все в том же пластиковом футляре. Алиса предпочла бы, чтобы они на нее не глазели. Ее смущала такая приверженность Пола к ее ножницам.

— Ладно. Так… — начала она. — Просто, гм…

— Просто отстриги их.

Он стянул через голову футболку, что только усилило ее неловкость. Она заставила себя сосредоточиться на его голове. Теперь его лицо находилось на уровне ее груди, а обычно было наоборот. Он посмотрел на нее снизу вверх, и у нее возникло ощущение, будто она состоит из одних ноздрей.

— Не все, конечно…?

Она не смогла бы постричь его наголо.

— Смелее. Делай, как хочешь.

— Думаю, ты найдешь там какую-нибудь живность, — прокомментировала Райли.

Алиса кивнула. Не это ее беспокоило. Невозможно было вырасти вместе с Райли и быть ханжой.

Смешно подумать, о каких вещах они втроем только ни говорили. Часто их интересовали вполне конкретные вещи. Конкретные или метафизические, а иногда нечто среднее. Еще один пережиток, своего рода прерогатива ребенка. Они говорили о рыбе, и они говорили о Боге. Но по мере того как ребенок подрастал, его начинало занимать то, что посередине.

Прошлым вечером, когда по кровельной дранке барабанил дождь, они несколько часов проговорили, сидя на усыпанном песком полу в их гостиной. Они говорили о сильных штормах, смытых волной домах, о старой прогулочной дорожке, проходившей некогда по берегу океана и лежащей теперь глубоко под водой. Они говорили о неизменности своего острова, вопреки тому, что он постоянно менял очертания. Алиса испытывала облегчение от того, что родителей нет дома, что они втроем, как и прежде. Поэтому разговор их перескакивал с предмета на предмет, иногда заходя в тупик. Они могли позволить себе не обсуждать серьезные темы — например, то, чем каждый из них занимался за прошедшие три года.

Алиса подняла ножницы и несколько раз щелкнула ими в воздухе. Для начала она дотронулась рукой до теплой макушки Пола. Алиса чувствовала, как руку ей покалывает его щетина. К горлу подкатили рыдания. Как же она по нему скучала! Иногда человек до конца не осознает всю печаль оттого, что его забыли, пока не утешится тем, что его снова вспомнили.

— Ладно, начнем, — сказала она слабым голосом.

Захватив прядь его коричневых волос, она отстригла ее. Острые ножницы, встретившись с волосами, издали чудесный звук: мягкое многоголосое поскрипывание. Алиса припомнила, что ей всегда нравился этот звук.

Под слоем грязи волосы Пола, несмотря на плохое с ними обращение, были такими же хорошими, как в детстве. Каждая прядь, которую она отстригала у спутавшихся кончиков, симпатично завивалась и ровно ложилась на голове. В отличие от него самого, волосы Пола были более послушными и податливыми.

— Ну, что скажешь? — спросила она, обращаясь к Райли.

Райли дольше обычного стояла не шевелясь. Она взглянула на ворох спутанных волос на линолеуме.

— Ему придется прибраться.

Произнесла она это дружелюбно, похоже, с одобрением.

Райли спустилась вниз, и они услышали, как хлопнула входная дверь.

Алиса взялась за прядь у него на затылке, отчего он вздрогнул. Она осторожно стригла волосы вокруг уха, восхищаясь бледным шелковистым пушком, росшим по краю. Она заметила это уже давно. Такие вещи всегда имели для нее значение.

— Ты так спокойно сидишь, — похвалила она его.

Ей показалось, он не сразу ее услышал, хотя она была в нескольких дюймах от его уха.

— Стараюсь, — сказал он наконец.

Под конец она, обретя уверенность в своем парикмахерском искусстве, стала стричь его спереди. Чтобы рабочая рука не дрожала, Алиса оперлась о его подбородок. Впрочем, в этом не было особой надобности. Она смотрела на его щеки, челюсти, чувствуя, как его близость успокаивает ее.

Она вспомнила, как после пятого класса бабушка Рут научила ее вязать. Всю зиму Алиса вязала Полу шапку. Ей хотелось, чтобы во время этих холодных месяцев, когда его не было рядом, когда натянутые отношения их родителей отдалили Пола от Алисы, их что-то объединяло. На следующую зиму Алиса, чтобы напомнить ему об океане, связала ему шарф в зеленовато-серо-голубых тонах. Она вспомнила, как послала ему шарф в школу-интернат, куда он только что поступил. Ее вязание должно было заместить ее, прикасаясь к нему и согревая его, должно было заставить его помнить ее.

Алиса впала в задумчивость, убаюканная звуком стригущих ножниц. Она подравнивала, подрезала, придавала форму и приглаживала. Сердце ее переполнялось радостью. Она чувствовала, как мышцы его шеи расслабляются и он, расслабляясь, начинает ей полностью доверять.

Сколько времени прошло с тех пор, как она испытывала подобные ощущения? Она и забыла, каково это.

Несмотря ни на что, он вызывал в ней такие сильные чувства! И так было всегда. Даже несмотря на то, что был старше ее. И хотя он плохо обошелся с Алисой, отказался от нее и даже забыл, она все-таки жаждала его видеть. Возможно, еще и потому что у него умер отец. Или потому, что Лия не заботилась о нем как следует. Алиса вспомнила, как ее мать рассказывала ей, что в иные трудные моменты маленький Пол приходил к ней вместо Лии. «Я была тронута тем, что Пол позволял мне о нем заботиться, — говорила Джуди, — но от этого становилось грустно. Ребенок, о котором хорошо заботятся, не станет так часто обращаться к чужим людям».

«У нее была тяжелая жизнь», — говорил, бывало, отец Алисы о Лии, признавая тем не менее, что от нее одни неприятности.

Лия выросла в Италии, осиротев в пятнадцать лет. Она называла Пола Паоло, и это позволялось только ей. Если так его называли Алиса или Райли, Пол их бил. Вероятно, его мать хотела назвать его в честь героического дяди, погибшего во время Второй мировой войны, но отец, Робби, назвал сына в честь Пола Маккартни. Алиса не знала, что именно указано в его свидетельстве о рождении. Ей казалось странным, что Пол притворяется, будто не говорит по-итальянски, хотя они прекрасно знали, что говорит.

Алиса знала также, что родители отца Пола, его бабушка и дедушка, не любили Лию. Они винили ее во всем, что случилось с Робби. И хотя Алиса чувствовала, что Лия повинна во многих вещах, возможно, именно в этом ее вины не было.

Пол был их единственным внуком и предполагаемым наследником огромных денег, которые она торопилась растратить. Алиса узнала об этом от своих родителей, а не от Пола. Бабушка Пола однажды позвонила Алисиной матери в надежде, что та со своей стороны вмешается. Райли это помнила. «Вам следует позвонить Лии», — посоветовала Джуди, однако бабушка отказалась. Лии звонили только адвокаты.

Пол не навещал бабушку с дедушкой. С матерью он не ладил, однако был ей предан. Насколько Алиса могла судить, главным было то, что он умудрялся ее любить.

С тех пор как Пол окончил колледж, Лия проводила большую часть времени в Италии. Бывая в Соединенных Штатах, она повсюду находила бесконечные минусы — еда, темп жизни, язык, музыка. Алиса представляла себе более счастливую Лию в Италии, но Пол однажды рассказал ей, что, бывая там, Лия тоже жаловалась.

Алиса не помнила Робби, отца Пола, потому что он умер, когда ей было лишь несколько месяцев. Райли его все-таки помнила — какие-то обрывки воспоминаний вроде его бороды, каучуковых сандалий или пальцев, умеющих вязать любые узлы.

Алисе страшно было говорить об отце Пола, потому что она знала о вещах, о которых ей знать не следовало. Она знала то, о чем Пол ей не говорил и чего, вероятно, сам не знал. От этого ей было очень неприятно, и она винила свою мать за то, что та ей рассказала. Ее мать придавала слишком большое значение информации, начиная поспешно верить нейтральным фактам лишь потому, что они были правдой. «Это во мне говорит журналист», — заявляла ее мать, умудряясь даже в извинении похвалить себя.

Пол почти не говорил об отце, а когда все-таки говорил, выходило, что он его прекрасно помнит. Однако Алиса замечала, что Пол не рассказывает о мелочах.

Алиса догадывалась, что Пол не мог мысленно представить себе отца — так же, как она не могла себе представить Пола, когда тот был далеко. Может быть, так происходит с людьми, которые так сильно тебе нужны, что это тебе только вредит.

Алиса с лязгом опустила ножницы в раковину. Она стояла неподвижно, одна ее ладонь была около его уха, другая — на затылке. Когда его голова медленно прижалась к ней, как раз к месту под грудью, она задержала дыхание.

Она так и застыла, наклонив к нему голову. Она чувствовала через блузку тепло его щеки и подбородка, чувствовала, как его щетина зацепляется за хлопковые нити, а его дыхание заполняет мелкие складочки.

Он был здесь, с ней. Она боялась вздохнуть.

В кухне хлопнула дверь. Он поднял голову. Она отступила назад. И вот его уже с ней не было.

Только что охватывавший их воздух теперь уже обтекал их, как два отдельных тела. Он, ничего не говоря, смотрел на нее несколько мгновений. Она взяла ножницы и дрожащими руками положила их в пластиковый футляр.

Он встал и посмотрелся в зеркало.

— Хорошая работа, — сказал он ей.

Она поняла, что он окончательно трансформировался обратно в того Пола, которого она знала. Они это сделали вместе. Из чужого незнакомого Пола он превратился в любимого и требовательного прежнего Пола.

Но существовал промежуточный момент, момент освобождения во время этого превращения, когда Пол прикоснулся к ней. Об этом моменте она теперь будет думать.

Впервые за несколько месяцев голове было удобно лежать на подушке, кожа головы не чесалась. Но, несмотря на это, Полу было не уснуть, что он тоже относил на счет своей стрижки.

Он представлял себе или скорее чувствовал, как она упирается большим пальцем ноги в его ступню. Он чувствовал нажим ее ладони на голову и пальцев на подбородок. Когда она наклонялась над ним, он ощущал новый Алисин запах — может быть, более чистый, чем у прежней Алисы, но все такой же знакомый и глубоко волнующий.

Когда он прижался головой к ее телу, его переполнили сильные ощущения. Зачем он это сделал? Что это значило? С другими знакомыми девушками он этого не делал. Невозможно было это отменить. Можно было попытаться сбросить это со счетов. Притвориться, что ничего не было. Но это произошло между ними. Правда, к его облегчению (он ведь испытывал облегчение, верно?), на оставшуюся часть дня они, казалось, пришли к соглашению о взаимной потере памяти.

Его мучения и удовольствие, соединившись, породили тревожные мысли. Может, ему не надо было сюда возвращаться? Но что еще ему оставалось?

Весь фокус состоял в том, чтобы сохранить то, что у него было, по возможности не разрушая этого. В состоянии ли человек это сделать? Любое исполненное желание несет в себе разочарование. Может ли человек прервать этот цикл? Может ли он заставить мир на миг застыть?

В его любви к Алисе не было ничего нового. Он всегда ее любил, даже когда обижал. Он это помнил, и об этом ему говорили. Он полюбил ее, прежде чем она это осознала. Разве это не самый простой способ любить кого-то? Еще будучи пухлым бессловесным младенцем, она служила ему утешением. Он таскал ее на себе с места на место. Психиатр его матери говорил, что Алиса — его промежуточный объект.

В возрасте четырех лет, когда умер его отец, Пол понял, что у него не будет братьев и сестер в обычном смысле, и Райли тоже это понимала.

— Ничего, — сказала ему Райли, — мы разделим с тобой Алису.

Райли была ему ровней, соперником, его двойником, а также лучшим другом. В некотором смысле ему было трудно отделить себя от нее. Они были одного возраста, а много лет подряд и одного роста. Носили одинаковые штаны. Когда она перестала расти, а он продолжал, то чувствовал себя предателем.

Алиса не была его другом, хотя он знал, что ей всегда этого хотелось. Она была чем-то другим — ни больше, ни меньше, но другим.

Когда он думал об Алисе, особенно лежа в кровати, то часто вспоминал то лето, когда им с Райли было по тринадцать. Куда ни пойдешь, прежние друзья и компании, утратив интерес к когда-то важным вещам, оказывались никчемными и глупыми. Ребята вроде Меган Кули и Алекса Петерсона начали устраивать сборища в дальней комнате библиотеки, где играли в «бутылочку» и «веришь — не веришь». Райли их ненавидела, а Пол боялся. То, что они наблюдали у собственных родителей, заставляло их твердо держаться безопасной стороны подросткового возраста. Алиса в свои десять лет подражала им в негодовании.

В своих детских играх они оживляли топологию этого сурового места при помощи волшебного мира, простирающегося от океана до бухты. Там были места и существа как злые, так и добрые. Волшебство заключалось также и в их власти меняться ролями, если этого требовала добрая игра. Пол и Райли понимали, что этот мир очень хрупок. Он без следа уйдет под воду, если они это допустят. Надо было в него верить, а таких людей становилось все меньше и меньше.

Испытывая отвращение к внешнему миру и страх внутри себя, Пол и Райли пришли к бессловесному соглашению. В то время как в житейских бурях тела швыряло из стороны в сторону, у каждого из них был друг, готовый указать, где же истина. Они договорились, что, если будут честны друг с другом, с ними этого не случится. Они привязали бы себя к мачте предгормонального блаженства, чтобы таким образом пройти через бурю. В те времена они имели основание сказать: «Перед нами открыта истина». А если кто-то сказал бы, что это неправда, они знали бы, что им в уши нашептывает зло и рядом враг. Они не стали бы говорить. Они не сдались бы. Они носили бы с собой пилюлю с ядом и, если пришлось бы, проглотили ее.

Но что произошло бы, когда они преодолели бы эту бурю? Так далеко они не загадывали. Они не вполне понимали, что, вверяя кому-то одну часть своей жизни, можно разрушить все остальное. Поддерживая раннее проявление своего «я», человек, скорее всего, станет подвергать сомнению все будущие проявления, вступающие с ним в противоречие.

Алису в возрасте десяти лет легко было привлечь на свою сторону. Алису, у которой к тринадцати годам выросла грудь и которая настраивала себя на более широкую гамму тонких сфер человеческого общения. Тогда она еще не знала, чему посвятит свою жизнь.

Ее друзья оглядывались назад. Скорее пытаясь вспомнить, что такое истина, чем пытаясь ее найти. Они были как святые, разгадывающие древнюю книгу, как судьи, интерпретирующие конституцию. Они возвращались воспоминаниями к более спокойным, более справедливым временам.

Но время шло, как водится, сменяли друг друга времена года. Пол не рассказывал Райли или Алисе о том, что противоречило их соглашению. Амбиции, житейские заботы, секс, которым он наконец-то занялся со смешливой девчонкой в предпоследнем классе. Он шел вперед, проживая все эти годы, но постоянно чувствовал, что настоящая жизнь осталась здесь, на этом летнем берегу, с Райли и Алисой.

То, что в тринадцать и даже семнадцать представлялось значительным, к двадцати четырем превращалось в нечто странное: и все же их соглашение по своей природе не могло прерваться. Оно все еще существовало. Он чувствовал это даже теперь. Можно было уехать на несколько месяцев или лет, но оно оставалось, связывая человека с тем, что он любил.

Он догадывался, что Алиса выполняет это соглашение из чувства долга. Для Райли это был не более чем выбор. А для него?

Для него годы, проведенные здесь, на этом острове, с Райли и Алисой, были лучшим и самым продолжительным отрезком его жизни.