Предел прочности (СИ)

Глава 14

Кассий

5 лет назад

2016 год,

Координаты засекречены, штат Калифорния

Тюрьма Дьюэль

— За что накрыли?

Я услышал этот вопрос как только сел на койку, которая была свободна в камере. Для меня освободили нижнюю полку, хотя я думал, что это место считалось чуть ли не элитным и его придется заслужить.

От матраса на койке было одно название: даже сидя я чувствовал, что это просто тонкий кусок грязной ткани, наполненный дешевым материалом, сквозь который чувствуется жесткая пружина. Чтобы на этом спать, нужно обладать железным терпением и крепким здоровьем.

Я испытывал настороженность перед сокамерниками, Я не дебил и знаю, что здесь заключены за самые жестокие убийства. Тюрьма ни хера не меняет людей, наоборот делает их еще злее и заставляет во всех видеть врагов. Некоторым везет, и выйдя отсюда, они действительно берутся за голову, но таких примеров единицы.

Конкретно я сел на пожизненное и меня окружают люди с таким же приговором. Скорее всего мы не выйдем отсюда никогда, я вряд ли смогу получить условно-досрочное с моим преступлением, но сказать честно, я и не гонюсь за ним. Мне нечего делать на воле, все свои цели там я уже выполнил и меня никто не ждет.

— Вы уже пробили меня и все знаете сами.

Я знаю, что здесь царит закон каменных джунглей: либо ты, либо тебя. Мои новые соседи, я не сомневаюсь, не могли так просто позволить подселить к себе человека-тень, о котором не нарыли ни единого клочка биографии.

Вопрос мне задал высокий голубоглазый блондин, на вид около тридцати лет. Он носит идиотские усы, уходящие за углы губ, а его спортивное тело вдоль и поперек украшают татуировки: какие-то узоры, изображения неизвестных мне богов. Среди моря черной краски мой взгляд привлек кровавый отпечаток ладони над сердцем. Я смотрел именно на него безразличным взглядом. Я хотел показать, что не собираюсь воевать с ними, но и не позволю сделать из себя куклу для битья. Я согласен на полное игнорирование друг друга, тем более я привык к одиночеству и тишине.

— Хочу услышать твою версию произошедшего. Ты же знаешь этих шавок, — он кивнул на дверь, — могут и приврать.

— Я отрубил человеку голову мачете в его же машине, а потом пошел домой, помылся, съел сэндвич с сыром и лег спать.

Я ответил спокойным тоном, будто бы все это не вызывает у меня никаких эмоций, но по моим рукам побежал табун мурашек от воспоминаний, и я еле как смог скрыть дрожь.

Это был неполный рассказ, но делиться подробностями я не собирался. На самом деле, отрубив голову, я вышел из машины и начал курить одну сигарету за одной. Шел холодный дождь, сигарета в моих дрожащих и испачканных руках намокала и тухла, но я продолжал совершать механические движения, чувствуя влажный, отвратный табак. Когда я шел в сторону дома пешком, намеренно отказавшись от такси, меня стошнило. Четыре раза. А потом еще два, потому что вытирая рот ладонью, я почувствовал металлический привкус чужой запекшейся крови. Она чувствовалась как инородный тяжелый слой, обволакивающий мою руку.

Я зашел в свой пустой и холодный дом, практически упал около двери и плакал. Я выглядел жалко: весь мокрый, грязный, но по поим щекам струились слезы счастья из-за смерти этого мудака. Я не мог перестать рыдать и говорить с моим ангелом, глядя в потолок. Я сообщил ей, что смог отомстить за всю боль и страдания, которые он ей принес. А еще извинялся, кажется, миллионный раз за то, что не смог защитить ее тогда и ей пришлось ждать так долго.

Потом я провел в душе около трех часов, с остервенением отмывая все свое тело. Там же я намеренно поранил себя бритвой несколько раз, чтобы охладить внутреннюю агонию и вернуть себе рассудок. Я истратил два флакона геля для душа и большой пакет жидкого мыла. Все эти подробности я упустил. Они останутся только в моей голове.

Я поднял глаза на спросившего, а затем медленно посмотрел на остальных трех мужчин. Они продолжали заниматься своими делами, но периодически бросали взгляд на меня. Я не понимал кто они и чем занимаются, но хотел выяснить это, потому что они не были похожи на простых заключенных, которые коротают остатки дней: физическая форма, взгляд и манеры говорили мне о том, что здесь что-то скрывается.

— Как убил то, латинос? — прозвучал вопрос насмешливым тоном от крепкого тучного мужика, который читал книгу, лежа в очках на соседней койке. Он делал вид, что беседа его не интересует, но вот уже минут десять я не видел, чтобы он перелистнул хотя бы одну страницу. Он был самым старшим среди всех нас, и мне показалось, что он лидер в этой камере.

— Я подождал, пока он увидит меня в зеркале заднего вида. Пока умирал, он смотрел в мои глаза.

— Почему хлопнул именно в тачке?

— Словить его на улицах в одиночестве было сложно: он всегда был в компании. Забраться к нему домой я не мог: у него есть жена, домохозяйка, и совсем маленький ребенок. Машина — идеальный вариант. Я хотел, чтобы он умирал только в присутствии меня.

После этих слов они переглянулись. Я не смог прочитать их взгляд, но меня и не волновало их мнение. Я все сделал правильно. Если бы у меня была возможность, я бы оживил его и убил еще раз. Раз за разом я бы делал это без сожаления. С удовольствием.

Девять лет я наблюдал за ним. Это был мой способ мазохизма. Он успел закончить школу, университет и даже устроиться на приличную работу. Купил машину, женился на красавице, с которой долгое время был в отношениях. Они вместе путешествовали, купили дом, у них родилась дочь. Каждое утро он ездил в крутой офис, пил с друзьями в баре, гулял с семьей в парке, а я медленно умирал и терял все, что было мне дорого. На самом деле я умер еще в тот день, когда впервые услышал его имя. После этого я раз за разом плакал по ночам и бил самого себя за слабость. Он стал моим палачом и я ответил тем же.

Каждая его улыбка делала меня злее. Каждое его достижение я считал за личный проигрыш. Злость на него я выплескивал в совершенствовании своего тела. Я должен был готовиться к его последнему дню жизни. И я сделал это.

В суде мне было плевать на приговор, на проклятия его жены и на слезы его матери. Если я могу поверить, что его любимая не знала о темном прошлом, то мамаша была на стороне своего конченного сына все время. Земля круглая, сука, скажи спасибо, что я не пристрелил твоего мужа и тебя. Урод заслужил и вы это знаете.

— Как тебя там, Кассий, да? — спросил темноволосый, который все это время отжимался около умывальника. Получив мой кивок, он продолжил, — если ты думаешь, что отрубив голову какому-то псу, тебе больше ничего не страшно, то ты ошибаешься. Здесь закон не у этих жирных шавок с рациями и наручниками, а у нас. Власть здесь мы и ты либо подчиняешься, либо мы тебя ломаем. Советую сразу выбрать сторону, стоя на берегу. Если решишь найти утешение и защиту у кого-то из маршалов, можешь сам себе член отрезать и засунуть в свою глотку. Крысам здесь не рады.

Я не ответил ему, да и мне было нечего сказать. В какой-то степени я был рад, что кто-то из них наконец-то прямо сказал к чему мне готовиться. Я люблю конкретику, прямолинейность, чтобы продумывать план своих действий.

Его слова были мне понятны, я ожидал этого: типичное разделение на охотников и жертв. Я не знал как сложится мое будущее в тюрьме, но я ни одному сукиному сыну не позволю вытирать об меня ноги. Даже им.

Пока я ждал суда и всех этих бессмысленных процедур, я слышал, что несколько лет назад сюда доставляли и насильников. Как только их приговор узнавали остальные, их тут же убивали. Были случаи, когда это делали практически на глазах у охраны. Таже участь настигала всех, кто позволял себе издеваться над женщинами. После этого насильников сюда больше не сажают. И власть действительно не у копов, они бессильны против отбитых заключенных с ножом в кармане.

Честно, я бы поступил также с любым педофилом. В моей жизни ни разу не было отношений, только секс без обязательств, часто на одну ночь. Но я никогда не позволял себе делать что-то против воли девушек, в том числе и бить их. Даже если они просили. Даже если это возбуждало меня. Женщины и дети неприкосновенны и блять точка.

Дневная прогулка — час хождения на свежем воздухе. Это время, когда охранникам около камер приходится хоть немного напрячься и начать заниматься своей работой. Маршалы рядом с нами больше похожи на бойцовских собак: вроде бы греются на солнце и разговаривают между собой, но один твой неверный шаг, и они уже бегут всей стаей к тебе, готовые доставать дубинки и наручники.

На прогулке я увидел, как мои сокамерники вместе с другими становятся в шеренги и занимаются спортом под руководством какого-то громилы. Он орет, раздавая указания, задает ритм и считает, следя, чтобы каждый выполнял упражнения грамотно. Со стороны это выглядит масштабно: толпа крепких мужчин одновременно отжимаются, садятся друг другу на плечи и приседают, крича что-то о мотивации.

Я заметил, что среди них есть и те, кто не имеет специальной татуировки. К таким относятся нормально, они делают все вместе со всеми. Я захотел присоединиться к ним, потому что стоять и смотреть на небо скучно и бесполезно. Раз уж я здесь навсегда, то хочу проводить время с пользой. Идя в их сторону, чтобы спросить о разрешении, я столкнулся с маленьким и противным темнокожим заключенным, появившемся на моем пути.

Я видел, что он шел в противоположную от меня сторону, но стоило мне сделать один шаг, как его траектория движения сменилась. Он намеренно шел, словно танк, на меня.

— Ты ахуел, щенок? — он заорал на меня, манерно двигая руками и начиная наступать. Он был ниже меня на добрых две головы и шире в несколько раз, но старался зацепить меня, слегка подпрыгивая, не отрывая носков от пола, и делая злое лицо. Все внимание уже было направлено на нас, в том числе и громилы с компанией.

Он начал разминать пальцы, продолжая меня оскорблять. Сначала я просто хотел послушать его вопли и пойти дальше, но прикосновение его потного тела ко мне, слюни, вылетающие из его рта и грязные выражения, которые нельзя услышать даже от самых отпетых бандитов медленно, но верно выводили меня из себя.

Половины слов я уже не слышал, до меня долетали только тупоголовые и повторяющиеся маты. Перед глазами появилась пелена, сердце начало стучать чаще. Я начал терять контроль над своими эмоциями и это плохой знак.

В девять лет мне поставили диагноз — дереализация. Ребенком я не понимал что это, да и мне было все равно. Но чем старше я становился, тем больше я чувствовал, что отличаюсь от остальных. Часто я не понимал ход времени и событий, не мог объективно понять свое состояние, половина эмоций и простых человеческих чувств для меня словно стали заблокированы. Мне приходилось учиться смеяться, радоваться и удивляться тогда, когда это делают все. Казалось, что все вокруг просто спектакль, а я стою и смотрю его со стороны. Чувство дежавю сопровождало меня слишком часто. Я научился с этим жить. Просто принял свой мозг таким, какой он есть.

Но я просто ненавижу отрываться от реальности, именно поэтому никогда не употреблял наркотики и не пил алкоголь — знаю, что ощущение оторванности от мира станет еще больше, еще краше и я боюсь, что никогда не смогу прогнать это. В такие моменты, как этот, я перестаю контролировать свое тело и разум, двигаюсь на автомате и к чему это может привести известно только Богу.

В моих мыслях без остановки звучало слово «заткнись» и если бы он сделал это, я бы смог отойти в угол и дать себе время, чтобы восстановить контроль. Но у этого ублюдка были другие планы. Внутри меня словно зарождалось цунами и дал ему выплеснуться наружу.

Я первый кинулся на него (лучшая защита — нападение, правда?). Я просто плюнул ему в лицо, попав в открытый рот, и с левого кулака дал по нижней челюсти. Его голова отлетела наверх, но он не потерял сознание. Не давая ему опомниться, я ударил под дых, поднял за волосы и еще раз дал по лицу, целясь в нос. Я не слышал и не видел что происходит вокруг нас. Я просто месил этого черта и не мог остановиться. Я бил его в нос, по челюсти, пару раз попал прямо по зубам и это отдалось болью в мою кисть, но я игнорировал ее. Вторая рука, которая запуталась в его волосах, все сильнее и сильнее сжимала его кудрявые темные пряди. Если бы я резко дернул, мне кажется, что смог бы снять скальп.

Хотел ли я убить его? Нет. Смог бы я остановиться? Нет, черт возьми, я не контролировал свои движения. В голове была пустота, я буквально не слышал никого, не улавливал собственные мысли. Я был словно в трансе, в бреду, а может быть вообще отключился на пару минут.

Его лицо уже опухло, темного цвета кожи не было видно, сейчас его мало бы кто смог узнать, но я бил и бил и не планировал останавливаться. В какой-то момент я будто бы вынырнул из-под воды, стал слышать крики вокруг себя, чувствовать чужие руки на своем теле. А еще вспышки боли во всем теле стали ярко ощутимы. Меня словно пронзило молнией. Чертовски больно. Это был электрошокер, которым меня ударили в бедро. Оказывается маршалы пытались нас разнять, но у них ничего не получилась, более того, я попал по солнечному сплетению одному из них локтем и они подняли тревогу.

Я уже ничего не мог сделать, все мое сознание заволокла чертова боль и я схватился за ногу, крича сквозь стиснутые зубы. Охранники воспользовались этим моментом и повалили меня на землю, дополнительно ударяя дубинками. Боль от новых ударов и рядом не стояла с ударом тока. Я просто молился, чтобы они забили меня до смерти и я перестал чувствовать это.

Позже меня посадили в карцер на пять дней, а этот ублюдок лежал в мед пункте около месяца и его перевели в другой корпус. Как я слышал, большей части зубов у него больше нет. Надеюсь разговаривать он никогда не сможет.

Вернувшись в камеру, я почувствовал, что атмосфера изменилась. Как будто больше я не был чужим, но и своим я тоже не стал. Подозрение, которые витало в воздухе, словно испарилось, и его заменил интерес.

Первым ко мне подошел блондин:

— Я Марко Алонсо, — он протянул мне руку и я охотно поддержал крепкое рукопожатие, — это, — указал он на старика, — Армандо Фриас, он здесь главный.

Остальные двое представились сами. Адриан Мартинез, тот самый темноволосый, который давал мне предостережение, и Доминик Эррис, молчаливый и достаточно тощий парень.

— Так и планируешь бить всех за каждое кривое слово? — спросил Армандо, скручивая табак в бумагу.

— Нет, но и оскорбления терпеть не буду, — спокойно ответил я, садясь с ними за стол, — этот мудак явно искал драку именно со мной, я дал ему то, что он просил.

— Учись совладать со своим гневом, парень. Уметь постоять за себя правильно, я одобряю. Но расквасить всю башку какому-то дерзкому уроду за «сукиного сына», а потом сидеть в клоповнике чуть ли не неделю — перебор. Мы можем научить тебя всему, дать защиту. Но наше время и внимание нужно заслужить, — сказал Марко, смотря на меня исподлобья.

Я молча кивнул, понимая, что провокаций может стать еще больше.

Спустя два дня подвох произошел. Не знаю откуда, но они узнали обо мне многое. На завтраке ко мне подсел лысый мужик и начал что-то говорить про мою мамашу. Слова о ней давно меня не задевают — эта шлюха ушла сразу же после моего рождения, даже не дождавшись, пока мне исполнится хотя бы год, но семейные проблемы касаются только меня и как бы там ни было, моя семья — твердыня и я буду ее защищать. Никто не имеет права копаться в грязных трусах моих родных.

Я молча выслушал все, что он говорил, спокойно жуя свой кусок хлеба с тонким ломтиком масла. Закончив завтрак, я встал и выбил ему зубы кружкой из-под чая. В тот день я узнал, что дешевый алюминий, который можно погнуть легким нажатием, может стать неплохим оружием в правильных руках. Конечно, я получил за это несколько ударов дубинкой, но оно того стоило.

Позже охранник, ведя меня по коридорам из душа, предложил сотрудничество. Он хотел, чтобы я сливал ему все о своих сокамерниках. Я сказал лишь одно предложение: «найди себе другую крысу». Не знаю как, но им передали мои слова.

Этим же вечером, после отбоя, Доминик сел на мою кровать и отдал мне небольшой сверток с белым порошком внутри. Не нужно много ума, чтобы догадаться о содержимом.

— Завтра ты должен передать это заключенному с номером 98. На прогулке, ровно через 5 минут после того, как мы выйдем туда. Опоздаешь или не придешь, не успеешь даже моргнуть, как останешься без мозгов.

— Как мне сделать это? — Нас осматривают каждый раз, когда дверь камеры открывается. Скрыть достаточно пухлый сверток получится, если засунуть его в рот. Но я не рискну сделать это, потому что не хочу, чтобы наркотики как-то просочились на мой язык.

— Через задницу, — ответил он абсолютно серьезно, глядя мне прямо в глаза.

Я спрятал сверток под подушку и молча отвернулся к стене, гадая есть ли во всем этом подводные камни.

В итоге я сделал то, что мне сказали. С помощью вазелина я смог засунуть и пронести наркотики, чтобы отдать их нужному человеку. Он пожал мне руку и хитро улыбнулся, выкидывая сверток в уличный туалет. Это, конечно же, оказалось простой проверкой: смогу ли я пойти на такую сделку. И я смог, даже если бы кто-то употребил это вещество, я бы все равно сделал это. Чужие зависимости никак меня не касаются. Каждый сам выбирает свой путь, даже если он ведет в могилу.

Через пару дней затишья мне показали символ и рассказали о Фамилии. Мексиканская мафия. Законы, система, дела и сделки. Меня посвящали во всю систему до рассвета, но умалчивали о денежном обороте и еще о нескольких нюансах. Обо всем этом узнают люди, в которых нет сомнений, а чтобы стать таким, нужно пройти серьезную школу жизни, как минимум показать, что ты готов поймать пулю ради своего брата.

Уже ближе ко времени подъема я стал солдатом Мексиканской мафии. Мне дали именно эту должность за физическую силу и умение отстаивать себя.

Еще через два дня я узнал наш Кодекс и мне набили татуировку грязной самодельной машинкой. Вместо краски была красная и черная паста для гелевой ручки. Меня заставляли пить спирт, разбавленный с водой, чтобы продезинфицировать все внутри. Каким образом это помогло помочь от возможных заражений я не знал, но давился убойным напитком, чтобы заглушить боль от иголки. Я разрезал кожу на месте татуировки и поклялся в верности, произнося слова из Кодекса.

С того дня я не нарушил ни одно из правил и не собираюсь этого делать никогда.

Это моя семья, давшая мне стимул к жизни.