Глава 14 Десятое октября. Красный свитер

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)


Я добрался до своей кровати почти на рассвете смертельно уставшим — до самых костей, как сказала бы Амма. А теперь я ждал Линка на углу. Не смотря на солнечный день, я был словно в тени. И умирал от голода. Я был не в состоянии оказаться с Аммой лицом к лицу на кухне сегодня утром. Одного взгляда бы хватило, чтобы понять, что я видел прошлой ночью, и что я сейчас чувствовал, рисковать было нельзя.

Я не знал, что и думать. Амма, которой я доверял больше все на свете, может быть даже больше, чем моим родителям, так многое скрывала от меня. Она знала Мэйкона, и они оба хотели держать нас с Леной подальше друг от друга. И все это как-то было взаимосвязано с медальоном, с днем рождения Лены, и с опасностью.

Я не мог сложить части этой мозаики воедино, только не в одиночку. Мне нужно было поговорить с Леной. Только об этом я и думал. Так что, когда катафалк завернул за угол вместо Колотушки, я не слишком удивился.

— Я так и думал, что ты все слышала, — я сел на сиденье, пристроив свой рюкзак на полу перед собой.

— Слышала что? — улыбнулась она почти что застенчиво, и сунула мне коробку. — Слышала, что ты любишь пончики? Я слышала урчание в твоем желудке от самого Равенвуда.

Мы в замешательстве смотрели друг на друга. Лена смущенно опустила глаза, теребя край мягкого красного вышитого свитера, который выглядел как вещь, которая могла бы обнаружиться только на чердаке в доме у Сестер. Зная Лену, этот свитер точно не был из магазина в Саммервиле.

Красный? С каких это пор она носит красное?

Больше не казалось, что над ней висит грозовое облако, наоборот, она словно, наконец, вынырнула на солнце. Она не слышала моих мыслей. Она ничего не знает про Амму и Мэйкона. Она просто хотела меня увидеть. Похоже, она все-таки отчасти прислушалась к тому, что я говорил ей прошлой ночью. Может, она все-таки хочет дать нам шанс. Я улыбнулся, открывая белую бумажную коробку.

— Надеюсь, ты голоден. Мне пришлось побороться за них с толстым полицейским, — катафалк отъехал от бордюра.

— Так ты просто хотела подбросить меня до школы? — это было чем-то новеньким.

— Не-а, — она открыла окно, и на ветру ее волосы стали завиваться в локоны. Сегодня это был просто ветер.

— У тебя на уме кое-что получше?

Ее лицо просияло.

— Разве есть что-то лучше, чем провести такой чудесный день как этот в Стоунволл Джексон Хай?

Она была счастлива. И когда она повернула руль, я посмотрел на ее руку. Никаких чернил. Никаких цифр. Никакого упоминания о дне рождения. Никаких тревог, не сегодня.

120. Я знал это, словно это было написано невидимыми чернилами на моей руке. Сто двадцать дней до того, как все, чего бы там не боялись Амма и Мэйкон, случится.

Я выглянул в окно, когда мы съезжали с Девятого шоссе, страстно желая, чтобы она могла оставаться такой подольше. Я закрыл глаза, перебирая в голове схемы игры. Пик-н-ролл. Кол через заслон. Дальний бросок. Прессинг.


Я знал, куда мы едем, еще до того, как мы добрались до Саммервиля. Есть только одно место, куда еще может отправиться парочка вроде нашей, кроме трех последних рядов в кинотеатре.

Катафалк остановился в пыли возле водонапорной башни на краю поля.

— Тут? Мы останавливаемся тут? Возле водонапорной башни? Сейчас? — Линк ни за что мне не поверит.

Мотор заглох. Окна в машине были опущены, всюду стояла тишина, только ветер дул в наши окна.

Разве это не то, чем люди здесь занимаются?

Ну, нет. Не такие люди, как мы. И не посреди учебного дня.

А разве мы не можем хотя бы разок побыть ими? Мы должны всегда быть самими собой?

Мне нравится быть самим собой.

Она отстегнула свой ремень, я отстегнул свой и перетащил ее к себе на колени. Я чувствовал, как она, теплая и счастливая, прижимается ко мне.

Так вот зачем все сюда ездят.

Она хихикнула, и убрала волосы с моих глаз.

— Что это?

Я схватил ее правую руку. С ее запястья свисал тот самый браслет, который Амма дала Мэйкону прошлой ночью на болоте. У меня внутри все сжалось, мне придется испортить Лене настроение. Я должен сказать ей.

— Мой дядя дал мне его.

— Сними, — я повернул браслет на ее запястье в поисках застежки.

— Что? — ее улыбка померкла. — О чем ты говоришь?

— Сними его.

— Почему? — она выдернула у меня свою руку.

— Кое-что произошло этой ночью.

— Что произошло?

— После того, как я пришел домой, я проследил за Аммой, она ходила к Заводи бредущего, туда, где она живет. Она выскользнула из нашего дома посреди ночи, чтобы кое с кем встретиться на болоте.

— С кем?

— С твоим дядей.

— И что они там делали? — Ее лицо стало мертвенно бледным, и я мог уже сказать, что все, что могло бы быть возле башни, уже не случится.

— Они говорили о тебе, о нас. И о медальоне.

Теперь она слушала внимательно.

— И что с медальоном?

— Он что-то вроде Темного талисмана, что бы это ни значило, и твой дядя сказал Амме, что я не зарыл медальон. Они здорово всполошились из-за него.

— А с чего они взяли, что это талисман?

Я начал злиться. Похоже, она не видела главного.

— А как насчет того, что они вообще друг друга знают? Ты хоть знала, что твой дядя знаком с Аммой?

— Нет, но я не знакома со всеми, кого он знает.

— Лена, они говорили про нас. О том, что медальон нужно держать подальше от нас, а нас надо держать подальше друг от друга. У меня такое чувство, будто они считают меня угрозой чему-то. Словно я вмешиваюсь во что-то. Твой дядя думает…

— Что?

— Твой дядя думает, что у меня есть какая-то сила…

Она рассмеялась, что разозлило меня еще больше.

— С чего он это взял?

— Потому что я привел Ридли в Равенвуд. Он сказал, что у меня должна быть какая-то сила, чтобы сделать подобное.

Она нахмурилась.

— Он прав.

Это был совсем не тот ответ, которого я ожидал.

— Ты меня разыгрываешь, да? Если бы я обладал какой-то силой, ты что, думаешь, что я бы об этом не знал?

Может, она и не знала, зато я знал. Мой отец был писателем, а мама целые дни проводила за чтением журналов о почивших генералах Гражданской войны. Я был настолько далек от обладания магическими способностями, насколько это вообще возможно, если только умение надоедать Амме не посчитать за магию. Должно быть, была какая-то лазейка, которая позволила Ридли зайти. Один из проводков в системе безопасности магов перегорел.

Наверное, Лена думала о том же.

— Расслабься. Думаю, этому можно найти объяснение. Значит Мэйкон и Амма знакомы друг с другом. Что ж теперь мы это знаем.

— Не похоже, чтобы тебя это сильно расстроило.

— В смысле?

— Они лгали нам. Оба. Тайно встречаются, собираются нас разлучить. Заставляют нас избавиться от медальона.

— Но мы же никогда их не спрашивали о том, знают ли они друг друга, — почему она так реагирует? Почему она не расстроена, не злится, будто ей все равно?

— А с чего бы нам спрашивать? Неужели тебе не кажется странным, что твой дядя посреди ночи общается на болоте с Аммой, вызывающей духов и читающей по куриным костям?

— Да, это странно, но я уверена, что они просто пытаются защитить нас.

— От чего? От правды? Они еще кое о чем говорили. Они пытались выяснить кое-что про кого-то по имени Сара… что-то там. И о том, как ты проклянешь нас всех, когда обратишься.

— О чем это ты?

— Я не знаю. Почему бы тебе не спросить у своего дяди? Посмотрим, скажет ли он тебе правду на этот раз.

Я зашел слишком далеко.

— Мой дядя рискует своей жизнью, чтобы защитить меня. Всегда рисковал. Он согласился принять меня в свой дом, зная, что через несколько месяцев я могу превратиться в монстра.

— От чего он тебя защищает на самом деле? Ты хотя бы догадываешься?

— От меня самой! — рявкнула она. Все, я довел ее. Она рывком распахнула дверь и, вырвавшись из моего объятия, вышла наружу. Тень от массивной белой водонапорной башни все еще прикрывала нас от Саммервиля, но день больше не казался таким уж солнечным. Там, где несколько минут назад было безоблачное синее небо, уже пролегли серые полосы.

Надвигался шторм. Она не хотела об этом говорить, но меня это уже не заботило.

— В этом нет никакого смысла. Зачем он встречался с Аммой посреди ночи? Чтобы просто сказать ей, что медальон до сих пор у нас? Почему они не хотят, чтобы он был у нас? И, что еще важнее, почему они не хотят, чтобы мы были вместе?

На поле кроме нас больше никого не было. Легкий бриз менялся на ураганный ветер. Волосы Лены метались возле ее лица. Она выкрикнула мне в ответ:

— Я не знаю! Родители постоянно пытаются разлучить подростков, они делают то же самое. Если ты хочешь узнать зачем, то тебе стоит спросить Амму. Она меня ненавидит. Я даже не могу остановиться возле твоего дома, потому что ты боишься, что она увидит нас вместе.

Мне стало еще хуже. Я был зол на Амму, злее, чем когда-либо в своей жизни, но я все равно любил ее. Она была той, кто оставлял мне под подушкой письма от зубной феи, кто бинтовал мои разбитые коленки, кто тысячи раз пасовал мне мяч, когда я пытался попасть в Младшую Лигу. А с тех пор, как моя мама умерла, а отец ушел в себя, Амма была единственным человеком, которому я был нужен; который заботился или хотя бы замечал мои прогулы в школе и мои проигрыши в игре. Я хотел верить, что у нее есть объяснение всего этого.

— Ты просто не знаешь ее. Она думает, что она…

— Что? Защищает тебя? Так же, как мой дядя защищает меня? Тебе никогда не приходило в голову, что они защищают нас от одного и того же…от меня?

— Ну почему ты всегда все сводишь к этому?

Она пошла прочь от меня, как будто хотела сбежать отсюда:

— А что еще мне думать? Все дело только в этом. Они боятся, что я могу навредить тебе или кому-то другому.

— Ты не права. Все дело в медальоне. Есть что-то такое, чего они не хотят, чтобы мы узнали.

Я ковырялся в кармане в поисках знакомого предмета в носовом платке. После событий прошлой ночи я буду держать его при себе под неусыпным контролем. Я был уверен, что Амма обязательно попытается найти его сегодня, и, если она когда-нибудь его найдет, то мы больше никогда его не увидим. Я выложил медальон на капот автомобиля.

— Нам нужно узнать, что было дальше.

— Сейчас?

— Почему бы и нет?

— Ты даже не знаешь, сработает ли он.

Я начал разворачивать медальон.

— Есть только один способ проверить.

Я взял ее за руку, и не дал вырваться, прикоснулся к гладкому металлу…

Утренний свет начал становиться все ярче и ярче, пока не ослепил меня. Я ощутил знакомую воронку, засасывающую меня в события стопятидесятилетней давности. А потом вдруг толчок. Я открыл глаза. Но вместо грязного месива на поле и полыхающего в отдалении пожара, я увидел тень от водонапорной башни и катафалк. Медальон ничего нам не показал.

— Ты чувствовала это? Оно началось, а затем внезапно прекратилось.

Она кивнула, отталкивая меня.

— По-моему, у меня морская болезнь или как там это называется.

— Ты помешала?

— О чем ты говоришь? Я ничего не делала.

— Клянешься? Ты не использовала свои магические способности или еще что-нибудь?

— Нет, я была слишком занята борьбой с Силой твоей Глупости. Но, по-моему, для этого я не достаточно сильная.

В этом не было смысла — сначала втянуть нас в видение, а потом вот так вот вышвырнуть из него. Что было не так? Лена осторожно заворачивала медальон обратно в платок. Мне на глаза попался грязный кожаный браслет, который Амма дала Мэйкону.

— Сними эту штуку, — я подцепил его пальцем, поднимая Ленину руку с браслетом до уровня глаз.

— Итан, это для защиты. Ты сам говорил, что Амма постоянно делает такого рода вещи.

— Я так не думаю.

— Что ты хочешь сказать?

— Я говорю, что, может быть, именно из-за этой штуки не работает медальон.

— Но он не всегда срабатывает, ты же знаешь.

— Но видение началось, ему что-то помешало.

Она покачала головой, черные локоны рассыпались по плечам.

— Ты действительно веришь в это?

— Докажи мне, что я ошибаюсь. Сними его.

Она смотрела на меня, как на сумасшедшего, но думала о том же, о чем и я. Я был уверен в этом.

— Если я не прав, оденешь его снова.

Какое-то мгновенье она колебалась, но затем протянула мне руку, чтобы я мог снять его. Я расстегнул застежку и засунул браслет в карман. Я прикоснулся к медальону, а она взяла меня за руку.

Я сжал ее руку, и нас затянула воронка небытия….


Почти сразу же начался дождь. Сильный дождь, ливень. Словно разверзлись небеса. Иви всегда говорила, что дождь — это Божьи слезы. Сегодня Женевьева поверила в это. Он был всего в нескольких шагах, но они показались ей вечностью. Она опустилась на колени рядом с Итаном и прижала к себе его голову. Его дыхание было неровным. Но он был жив.

— Нет, нет, только не этот мальчик тоже. Ты и так слишком многих забрал. Слишком многих. Только не этого мальчика, — голос Иви сорвался на высокой ноте, и она принялась молиться.

— Иви, мне нужна помощь. Мне надо воды, виски и что-то, чем можно вытащить пулю.

Женевьева покрепче прижала комок ткани, бывший когда-то частью ее юбки, к свежей ране на груди Итана.

— Я люблю тебя. И я бы женился на тебе, что бы твоя семья ни думала обо мне, — прошептал он.

— Не говори так, Итан Картер Уэйт. Не говори так, словно ты умираешь. С тобой будет все в порядке. Все в порядке, — повторяла она, пытаясь убедить скорее себя, нежели его.

Женевьева закрыла глаза и сконцентрировалась. Распускающиеся цветы. Плачущие младенцы. Восход солнца.

Рождение, а не смерть.

Она создавала образы в уме, страстно желая, чтобы ее мысль воплотилась в реальность. Созданные картинки мчались по кругу в ее воображении.

Рождение, а не смерть.

Итан закашлялся. Она открыла глаза, и их взгляды встретились. Казалось, в эту секунду время остановилось, потом глаза Итана закрылись, и голова безвольно откинулась в сторону.

Женевьева снова закрыла глаза, воссоздавая образы. Это ошибка. Он не мог умереть. Она должна собрать всю свою силу. Она миллион раз уже так делала, передвигала предметы у мамы на кухне, чтобы одурачить Иви, лечила птенцов, выпавших из гнезд.

Почему сейчас не срабатывает? В чем дело?

— Итан, проснись. Пожалуйста, проснись!


Я открыл глаза. Мы стояли посреди поля, в том же самом месте, на котором нас захватило видение. Я посмотрел на Лену. Ее глаза были полны слез, которые могли вот-вот пролиться.

— О, Господи.

Я наклонился и присмотрелся к траве, на которой мы стояли. На растениях и на земле вокруг нас были видны какие-то красные пятна.

— Это кровь.

— Его кровь?

— Думаю, да.

— Ты был прав. Браслет блокировал наши видения. Но зачем тогда дядя Мэйкон сказал, что это для защиты?

— Может, так оно и есть. Но он не только для этого.

— Не пытайся подсластить пилюлю.

— Очевидно, что есть что-то, что они не хотят, чтобы мы узнали. И с этим связан медальон и, могу поспорить, Женевьева. Мы должны узнать как можно больше о них обоих, причем это нужно сделать до твоего дня рождения.

— Почему до моего дня рождения?

— Прошлой ночью Амма и Мэйкон говорили об этом, что бы это ни было, но оно как-то связано с твоим днем рождения.

Лена глубоко вздохнула, словно пытаясь связать все это вместе.

— Они знают, что я стану Темной. Вот в чем дело.

— И как это связано с медальоном?

— Я не знаю, но это неважно. Ничего из этого не имеет значения. Через четыре месяца я больше не буду собой. Ты видел Ридли. Вот кем я стану, или еще хуже. Если мой дядя прав, и я — Созидатель, то Ридли и рядом со мной не стояла.

Я притянул ее к себе и обнял, словно хотел защитить от того, от чего, как мы оба знали, я защитить ее не мог.

— Ты не должна так думать. Должен быть способ остановить это, если уж все так и будет.

— Ты не понимаешь. Нет способа остановить. Это просто случится, — она опять заговорила в повышенном тоне. Ветер нарастал.

— Хорошо, может быть, ты и права. Может быть, это просто случится. Но ведь мы можем найти способ, чтобы это не случилось.

Ее глаза потемнели, как небо над нами.

— А мы не можем просто наслаждаться тем временем, которое у нас осталось?

Я впервые осознал смысл этих слов.

Время, которое у нас осталось.

Я не мог потерять ее. И не потеряю. Лишь мысль о том, что я никогда больше не смогу прикоснуться к ней, сводила меня с ума. Это страшнее, чем потерять всех своих друзей. Это страшнее, чем стать самым последним человеком в школе. Это страшнее, чем бесконечно сердитая на меня Амма. Потерять ее — было самым страшным на свете. Будто я вновь падал в пропасть, только в этот раз я абсолютно точно разобьюсь о землю.

Я вспомнил, как Итан Картер Уэйт упал на землю сраженный, и красную кровь на поле. Ветер начал завывать. Пора было уходить.

— Не говори так. Мы найдем выход.

Хотя я и сказал это, я не знал, верю ли я сам в сказанное.

Загрузка...