Прекрасные создания

Глава 26 Девятнадцатое декабря. Белое Рождество

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Я не думаю, что после заседания дисциплинарного комитета кто-либо верил в то, что Лена на следующий день появится в школе. Но она явилась, и я знал, что она это сделает. Никто больше не знал, что однажды она уже отказывалась от права ходить в школу. Больше она никому не позволит удержать ее от этого. Для всех остальных школа была тюрьмой. Для Лены она означала свободу. И только это для нее имело значение, потому что в тот день Лена стала кем-то вроде привидения — никто на нее не смотрел, не заговаривал с ней, не садился рядом за столиком, за партой или на скамейке. К четвергу половина ребят в школе была в футболках Ангелов Джексона с белыми крыльями на спине. Судя по тому, как на нее смотрела половина учителей, они были бы тоже не против надеть эти футболки. В пятницу я сдал свою баскетбольную форму. Просто, теперь мы, похоже, были в разных командах.

Тренер был в бешенстве. После того, как, наконец, все вопли утихли, он только покачал головой:

— Ты спятил, Уэйт. Посмотри, как ты играешь в этом сезоне, и ты действительно собираешься пустить все коту под хвост из-за этой девчонки?

Я услышал выделение в его голосе — эта девчонка. Племянница Старика Равенвуда.

Правда, еще никто не сказал дурного слова кому-либо из нас, по крайней мере, не в лицо. Если миссис Линкольн поселила в них страх перед Богом, то Мэйкон Равенвуд дал повод населению Гатлина опасаться кое-чего похуже. Правды.

Поскольку я видел, как числа на стене и на руке Лены становятся все меньше и меньше, иной вариант развития событий становился все возможнее. А что если мы не могли остановить этого? А что если Лена была права и после ее дня рождения девушка, которую я знал, исчезнет? И все будет так, словно ее никогда здесь и не было.

Все, что у нас было — это Книга Лун. И чем дальше, тем сильнее я старался не думать сам и не намекать мысленно Лене об одном.

Я не был уверен, что Книги будет достаточно.

«СРЕДИ ВСЕХ НАДЕЛЕННЫХ СИЛОЙ ЕСТЬ ДВОЕ ИЗНАЧАЛЬНЫХ ДЛЯ ВСЕЙ МАГИИ, ДЛЯ ТЬМЫ И СВЕТА».

— По-моему часть про Свет и Тьму мы уже хорошо проработали. Как думаешь, мы доберемся до хороших новостей? До части, которая будет называться «Лазейка на День Призвания»? Или «Как победить проклятого Разрушителя»? Или «Как остановить ход времени»? — я был расстроен, а Лена и вовсе молчала.

Мы сидели на холодных скамейках, и школа оттуда казалась совершенно опустевшей. Мы должны были быть на выставке научных достижений и наблюдать за тем, как Элис Милкхауз погружает яйцо в уксус; слушать Джексона Фримена, доказывающего, что в мире не существует глобального потепления, и смотреть, как Энни Ханикатт демонстрирует расчеты о превращении Джексона в экологическую школу. Может быть, Ангелам придется задуматься о вторичной переработке их флаеров.

Я уставился на учебник по алгебре, который вытащил из рюкзака. Не похоже было, что здесь есть еще что-либо, достойное изучения. Я и так достаточно выучил за последние несколько месяцев. Лена была за миллион миль отсюда — она с головой ушла в Книгу. Последнее время я таскал ее с собой в рюкзаке, чтобы не бояться, что Амма найдет ее, когда меня не будет дома.

— Смотри, здесь еще про Разрушителей.

«ВЕЛИЧАЙШИЙ ИЗ ТЕМНЫХ, БЛИЖЕ ВСЕГО СТОЯЩИЙ К ЭТОМУ МИРУ И МИРУ ДУХОВ — РАЗРУШИТЕЛЬ, ВЕЛИЧАЙШИЙ ИЗ СВЕТЛЫХ, БЛИЖЕ ВСЕГО СТОЯЩИЙ К ЭТОМУ МИРУ И МИРУ ДУХОВ — СОЗИДАТЕЛЬ. БЕЗ ОДНОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДРУГОГО, КАК НЕ МОЖЕТ БЫТЬ СВЕТА БЕЗ ТЕМНОТЫ».

— Видишь? Ты не станешь Темной, ты будешь Светлой, потому что ты Созидатель.

Лена покачала головой и указала мне на следующий параграф.

— Совсем не обязательно. Это всего лишь мнение моего дяди. Послушай это: «В ЧАС ПРИЗВАНИЯ ПРАВДА ЗАЯВИТ О СЕБЕ. ЧТО КАЗАЛОСЬ ТЬМОЙ МОЖЕТ СТАТЬ ВЕЛИКИМ СВЕТОМ, ЧТО БЫЛО СВЕТОМ МОЖЕТ СТАТЬ ВЕЛИКОЙ ТЬМОЙ».

Она была права, не было никаких гарантий.

— Тогда все очень запутанно. Я уже даже не уверен, что понимаю смысл.

«ИЗ ТЬМЫ НИЧТОЖНОЙ ВЫШЕЛ ТЕМНЫЙ ОГОНЬ, И ТЕМНЫЙ ОГОНЬ ПОРОДИЛ ВСЕ СИЛЫ ЛИЛУМ ИЗ ДЕМОНСКОГО МИРА И ВСЕ СИЛЫ МАГОВ, ТЕМНЫХ И СВЕТЛЫХ. НЕТ СИЛЫ, КОЛЬ ИХ ВСЕХ НЕ БУДЕТ. ТЕМНЫЙ ОГОНЬ СОЗДАЛ ВЕЛИКУЮ ТЬМУ И ВЕЛИКИЙ СВЕТ. ВСЕ СИЛЫ РАЗОМ — ТЕМНАЯ СИЛА, А ТЕМНАЯ СИЛА — ОНА ЖЕ СВЕТ».

— Тьма ничтожная? Темный огонь? Это что, теория Большого взрыва для Магов?

— А Лилум тебя не смутили? Я никогда ничего не слышала обо всем этом, но опять же, мне никто ничего не говорит. Я даже не знала, что моя собственная мать жива, — она пыталась выдать это за сарказм, но я расслышал боль в ее голосе.

— А может, Лилум — это старое название Магов?

— Чем больше я пытаюсь в этом разобраться, тем меньше я понимаю.

И тем меньше времени у нас остается.

Не говори так.

Прозвенел звонок и я поднялся.

— Ты идешь?

Она покачала головой.

— Я еще здесь посижу немного.

Одна, на холоде. Теперь каждый день все было именно так — она даже в глаза мне не смотрела после заседания дисциплинарного комитета, как будто я был одним из них. Вообще-то я не мог обижаться на нее, учитывая, что вся школа и половина города фактически решили, что она — находившаяся в заведении закрытого типа психически больная, страдающая раздвоением личности дочь убийцы.

— Будет лучше, если ты все-таки появишься в классе. Не давай директору Харперу дополнительных козырей против себя.

Она оглянулась на здание.

— Теперь это все не имеет значения.

Всю оставшуюся часть дня Лены не было, то есть даже когда она физически присутствовала, мысли ее бродили очень далеко. На химии мимо нее прошел тест по таблице Менделеева.

Ты не темная, Ли. Я бы знал это.

На истории ее не было с нами, когда мы инсценировали дебаты между Линкольном и Дугласом, и мистер Ли пытался заставить меня выступать на стороне рабовладельцев, скорее, в качестве наказания за будущее «вольнодумство» в работе, которую мне еще только предстояло написать.

Не давай им загнать себя в угол. Они ничего не значат.

На языке жестов она тоже отсутствовала в то время, когда я стоял перед классом и показывал «Гори, гори, маленькая звездочка», на радость ухмылявшимся остальным членам баскетбольной команды.

Я никуда не уйду, Ли. Ты не можешь закрыться от меня.

И тут я понял, что именно это она и делает.

К обеду мое терпение лопнуло. Я дождался, когда она выйдет с тригонометрии, и прижал ее к стене, бросив свой рюкзак на пол. Я взял ее лицо и притянул ближе к себе.

Итан, что ты делаешь?

Это.

Я притянул ее лицо обеими руками. Когда наши губы соприкоснулись, я почувствовал, как жар моего тела растопил ее холод. Ее тело таяло в моих руках, и то непостижимое притяжение, которое связывало нас с самого начала, снова соединило нас в одно целое. Лена уронила книги и обняла меня за шею, отвечая на поцелуй. Я меня закружилась голова.

Прозвенел звонок. Она оттолкнула меня, задыхаясь. Я наклонился, чтобы поднять ее копию «Удовольствия проклятого» Буковского и потрепанный блокнот. Блокнот почти разваливался на части, но наверняка ему предстояло выдержать еще много записей.

Не надо было этого делать.

Почему нет? Ты же моя девушка, и я скучаю по тебе.

Пятьдесят четыре дня, Итан. Это все, что у меня есть. Самое время прекратить притворяться, что мы можем что-либо изменить. Будет легче, если мы оба примем это.

Она говорила об этом так, словно подразумевала нечто большее, чем просто день ее рождения. Она говорила о других вещах, которые мы изменить не в силах.

Она отвернулась, но я успел поймать ее за руку прежде, чем она совсем повернулась спиной ко мне. Если она имеет в виду то, что я подумал, то я хотел, чтобы она смотрела мне в глаза, когда будет это говорить.

— Что ты имеешь в виду, Ли? — я с трудом задал этот вопрос.

Она отвела взгляд.

— Итан, я знаю, ты думаешь, что все еще может закончиться хорошо, какое-то время я тоже в это верила. Но мы живем в разных мирах, и в моем мире одного сильного желания вовсе не достаточно, чтобы это произошло, — она не могла смотреть мне в глаза. — Мы слишком разные.

— Ага, теперь мы слишком разные? И это после всего того, через что мы с тобой прошли? — мой голос становился все громче. Несколько человек остановилось и уставилось на меня. Они даже не смотрели на Лену.

Но это так. Ты — смертный, я — маг, и даже пусть эти миры пересекаются, они все равно разные. Мы не можем жить сразу в двух.

На самом деле она говорила, что это именно она не сможет жить в двух мирах… Эмили и Саванна, баскетбольная команда, мистер Линкольн, мистер Харпер и Ангелы Джексона — они, наконец-то, получали то, чего добивались.

Ты это из-за дисциплинарного комитета? Не позволяй им…

Дело не только в заседании. Во всем сразу. Я не принадлежу этому миру, Итан. В отличие от тебя.

Теперь я, значит, один из них? Ты это хотела сказать?

Она закрыла глаза, и я практически увидел, хоровод мыслей у нее в голове.

Я не говорю, что ты такой, как они, но ты один из них. Именно здесь ты прожил всю свою жизнь. И после того, как это все закончится, после моего Призвания, ты все еще будешь тут. Тебе снова придется ходить по этим коридорам и улицам, а меня, возможно, здесь уже не будет. Но ты-то останешься здесь, и неизвестно как надолго, а ты сам говорил, что люди в Гатлине никогда и ничего не забывают.

Два года.

Что?

Я здесь останусь еще только на два года.

Два года — это очень большой срок, чтобы быть невидимкой все это время. Поверь мне, я это знаю.

Какое-то время мы оба молчали. Она просто стояла, отрывая клочки бумаги от спирали ее блокнота.

— Я устала бороться с этим. Я устала притворяться, что я нормальная.

— Ты не можешь сдаться. Только не сейчас, после всего этого. Ты не должна дать им выиграть.

— Они уже это сделали. Они победили в тот день, когда я разбила окно на английском.

Что-то в ее голосе подсказало мне, что она решила покончить не только с Джексоном.

— Ты бросаешь меня? — я затаил дыхание.

Пожалуйста, не усложняй все. Я тоже этого не хочу.

Так не делай этого.

Я не мог дышать. Я не мог думать. Казалось, что время опять остановилось, как это было на обеде в День благодарения. Только на этот раз здесь не было никакого волшебства. Это было что-то прямо противоположное волшебству.

— Я просто думаю, что во многом так будет легче. Это не меняет моих чувств к тебе, — она посмотрела на меня, в ее огромных зеленых глазах блестели слезы.

А затем она повернулась и стремительно пошла по коридору, в котором было так тихо, что падение карандаша показалось бы грохотом.

Веселого Рождества, Лена.

Но ответа не было. Она ушла, и к этому мне было не подготовиться ни за пятьдесят три дня, ни за пятьдесят три года, и даже ни за пятьдесят три столетия.

А пятьдесят три минуты спустя я сидел за столом в одиночестве в переполненном кафетерии, что уже само по себе говорило о многом, и смотрел в окно. По небу плыли облака, и Гатлин весь окрасился в серый цвет. Я бы не назвал это штормом, ведь снега не было уже много лет. Если нам везло, то за весь год могло выпасть несколько снежинок, но никогда снег не шел целый день с того момента, как мне исполнилось двенадцать.

Я хотел, чтобы пошел снег. И я бы хотел отмотать последние события обратно, чтобы вновь оказаться в коридоре с Леной. Я бы хотел сказать ей, что мне абсолютно наплевать на то, что все в городе меня ненавидят, потому что это на самом деле не имеет ни малейшего значения. Я был потерян до того, как обрел ее в своих снах и до той нашей встречи под дождем. Я знаю, что все выглядело так, словно это я постоянно спасаю Лену, но на самом деле это она спасала меня, и я не был готов к тому, что она внезапно перестанет это делать.

— Эй, чувак, — Линк плюхнулся на скамью за пустым столиком напротив меня. — А где Лена? Я хотел сказать ей спасибо.

— За что?

Линк вытащил согнутый пополам тетрадный лист из кармана.

— Она написала мне песню. Вот круто, да?

Я даже не мог смотреть на него. Она разговаривала с Линком, а не со мной.

Линк подцепил кусок моей нетронутой пиццы.

— Слушай, я хотел попросить тебя об одолжении.

— Валяй. Чего тебе надо?

— Мы с Ридли отправляемся в Нью-Йорк на каникулах. Если кто-то спросит, я в церковном лагере в Саванне, и это все, что ты знаешь.

— В Саванне нет церковного лагеря.

— Ну, да, но моя мама этого не знает. Я сказал ей, что записался в лагерь, потому что у них есть что-то вроде баптистской рок-группы.

— И она поверила?

— Она ведет себя странновато в последнее время, но мне все равно. Она сказала, я могу ехать.

— Что бы там не говорила твоя мама, ты не можешь уехать. Есть кое-что, чего ты не знаешь о Ридли. Она… опасна. С тобой может кое-что случиться.

Он аж засветился. Никогда не видел таким Линка раньше. Опять же, в последнее время я не так уж часто его видел. Я все время был с Леной, либо думал о Лене, о Книге и о ее дне рождения. Вокруг этого крутился весь мой мир еще час назад.

— На это я и надеюсь. Я схожу с ума по этой девчонке. Знаешь, она реально что-то со мной сделала, — и он схватил последний кусок пиццы с моей тарелки.

На какое-то мгновение мне пришла в голову мысль рассказать все Линку, как в старые добрые времена — о Лене, о ее семье, о Ридли, Женевьеве и Итане Картере Уэйте. Линк знал, как это все начиналось, но сможет ли он поверить во все остальное. Иногда мы слишком многого просим, даже от лучших друзей. В данный момент я боялся потерять еще и Линка, но что-то сделать было необходимо. Я не мог позволить ему уехать в Нью-Йорк, или куда-нибудь еще, с Ридли.

— Слушай, друг, ты должен мне поверить. Не связывайся с ней. Она просто использует тебя. Ты пострадаешь.

Он смял банку колы в руке.

— О, я понял. Если самая горячая девчонка в городе начинает что-то крутить со мной, то значит, она обязательно использует меня? Похоже, ты считаешь, что только тебе можно урвать самую крутую цыпочку. С каких пор у тебя такое самомнение?

— Я не это имел в виду.

Линк встал.

— По-моему, мы оба знаем, что ты имел в виду. Забудь о моей просьбе.

Было слишком поздно. Ридли уже полностью завладела им. Что бы я ни говорил, ничего не изменит его решения. Я не мог потерять и девушку, и друга в один день.

— Слушай, ты неправильно понял. Я ничего не скажу, не говоря уже о том, что твоя мать вряд ли будет со мной разговаривать.

— Круто. Тяжко тебе иметь такого красивого и талантливого лучшего друга.

Линк взял печенье с моей тарелки и переломил его пополам. Как будто это вновь был тот грязный батончик Твинки с пола автобуса. Ссора миновала. Никакой девушке, даже если она Сирена, не встать между нами.

Эмили не сводила с него глаз.

— Тебе лучше идти, пока Эмили не сдала тебя твоей маме. Тогда ты уже точно не попадешь в церковный лагерь, хоть реальный, хоть вымышленный.

— Да наплевать мне на нее, — но он забеспокоился. Меньше всего он хотел застрять дома с мамой на все зимние каникулы. И он не хотел, чтобы от него отвернулась команда, чтобы от него отвернулся весь Джексон, даже если сам он был то ли слишком глуп, то ли слишком наивен, чтобы осознавать это.

В понедельник я помогал Амме сносить вниз с чердака праздничные украшения. Из-за пыли у меня слезились глаза, по крайней мере, я себя убеждал, что дело именно в ней. Я нашел модель маленького города, освещенного маленькими белыми огнями, которую моя мама каждый год ставила под елку, окружая его ватой, изображавшей снег. Дома были сделаны ее бабушкой, и она любила их так сильно, что и я полюбил их, хотя они были сделаны всего лишь из простого картона, клея и блесток и постоянно падали, когда я пытался расставить их. «Старые вещи всегда лучше новых, потому что у них есть своя собственная история, Итан». Мама бы взяла в руки старую жестяную машинку и сказала: «Представь себе, что моя прапрабабушка играла с этой же самой машинкой, пристраивая тот же самый город под своей елкой, как мы сейчас с тобой».

С каких пор я не видел этого города? Как минимум с того момента, когда я последний раз видел маму. Он казался меньше, чем обычно, а картонные домики — более мятыми и изодранными. Я не нашел ни человечков, ни даже животных ни в одной из коробок. Городок выглядел опустевшим, и это расстроило меня. Словно все волшебство исчезло вместе с ней. Я понял, что, не смотря ни на что, говорю с Леной.

Все ушло. Коробки здесь, но все не так. Ее здесь нет. Это больше даже не городок. И она никогда с тобой не познакомится.

Но ответа не было. Лена либо исчезла, либо блокировала меня. Я даже не знал, что было хуже. Я был действительно одинок, и хуже всего было то, что все остальные видели мое одиночество. Поэтому я направился в единственное место в городе, где, насколько я знал, я ни с кем не встречусь. В библиотеку Гатлина.

— Тетя Мэриан?

В привычно пустой библиотеке было ужасно холодно. По-моему, после заседания дисциплинарного комитета у тети Мэриан вообще больше не будет посетителей.

— Я тут, обернись.

Она сидела в пальто на полу, практически заваленная стопками открытых книг, как будто они только что упали на нее с полок. Она держала книгу в руках и читала ее вслух, пребывая в своем обычном книжном трансе.

«Его мы знаем по приметам.

Он к нам идёт с росой и светом.

Земля в ответ вскипает цветом.

Любимец мира — у ворот».

Она закрыла книгу.

— Роберт Геррик. «Рождественский гимн, спетый для короля в Уайтхолле», — она говорила так же отрешенно, как Лена в последнее время, теперь я это заметил.

— Извини, не знаю этого парня, — было так холодно, что я даже видел облачка пара, вырывавшиеся из ее рта, когда она говорила.

— Кого это тебе напоминает? Любимец мира, и земля вскипает цветами под его ногами

— Ты о Лене? Держу пари, что у миссис Линкольн будет что сказать по этому поводу, — я сел рядом с Мэриан, сдвинув книги в проход.

— Миссис Линкольн. Какое жалкое создание, — она покачала головой и вытащила другую книгу. — Диккенс считал, что Рождество — это такое время, когда люди «…свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних, — даже в неимущих и обездоленных, — таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле, а не каких-то существ иной породы».

— А что, обогреватель сломался? Не хотите, чтобы я позвал городского электрика?

— Я его и не включала. Забыла, наверное, — она бросила книгу в кучу, окружавшую ее. — Бедный Диккенс, не суждено ему побывать в Гатлине. У нас тут куда интереснее, чем раскрытые друг другу сердца.

Я поднял одну книгу. Ричард Уилбер. Я открыл ее, окунувшись в запах страниц, и пробежался глазами по строкам: «Если не двое то, что остается? Одинокий я, одинокая ты». Странно, но это было именно то, что я сейчас чувствовал. Я захлопнул книгу и посмотрел на Мэриан.

— Спасибо, что пришла на заседание, тетя Мэриан. Надеюсь, тебе это не доставило неприятностей. Мне все кажется, что это моя вина.

— Ты в этом не виноват.

— Кажется, что виноват, — я бросил книгу на пол.

— С чего бы? Разве ты был зачинщиком бойкота? Разве ты научил миссис Линкольн ненавидеть, а мистера Холлингсворта бояться?

Мы сидели на полу в окружении груды книг. Она потянулась и сжала мою руку.

— Битва началась не с тебя, Итан. И, я боюсь, не на тебе она закончится, и не на мне тоже, по той же причине, — она посерьезнела. — Когда я вошла сегодня утром, все эти книги стопками лежали на полу. И я не знаю, как они попали сюда и зачем. Я закрыла двери, уходя вчера вечером, и они по-прежнему были закрыты сегодня. Все, что я поняла, сидя здесь и просматривая все книги, так это то, что в каждой из этих книг, во всех до единой, было что-то вроде послания для меня о происходящем в данный момент и в этом городе. О Лене, о тебе и даже обо мне.

Я покачал головой.

— Это совпадение. С книгами такое бывает.

Она вытащила наугад первую попавшуюся раскрытую книгу и протянула ее мне.

— Попробуй. Открой ее.

Я взял книгу у нее из рук.

— Что это?

— Шекспир, «Юлий Цезарь»

Я открыл книгу и прочитал:

— «…Поверь мне, Брут, что может человек

Располагать судьбой, как хочет.

Не в звездах, нет, а в нас самих ищи

Причину, что ничтожны мы и слабы….»

— И какое это отношение имеет ко мне?

Мэриан посмотрела на меня поверх своих очков.

— Я всего лишь библиотекарь. Я только лишь выдаю тебе книги, но не могу дать ответов, — но все же она улыбнулась. — Что касается упоминания судьбы, то вопрос в том, кто хозяин твоей судьбы: ты сам или звезды над головой?

— Ты говоришь о Лене или о Цезаре? Потому что, мне очень жаль разочаровывать тебя, но я не читал пьесу.

— Я так и знала.

Остаток времени мы провели, копаясь в книгах и по очереди читая друг другу отрывки из них. В конце концов, я понял, зачем я пришел.

— Тетя Мэриан, кажется, мне нужно еще раз сходить в архив.

— Сегодня? А разве тебе больше нечем заняться? В конце концов, купить подарки?

— Я не хожу по магазинам.

— Мудрые слова. А что касается меня, «в целом, я люблю Рождество… По-своему, нелепо, но оно добивается мира и спокойствия. Но с каждым годом нелепости все больше».

— Опять Диккенс?

— Эдвард Морис Форстер.

Я вздохнул.

— Не могу объяснить. Думаю, мне очень нужна моя мама.

— Я знаю. Мне тоже ее не хватает.

Вообще-то я не задумывался о том, как рассказать Мэриан о своих переживаниях, о городе, о том, как все пошло наперекосяк. Но сейчас слова застряли в моем горле, будто мешая прорваться наружу другой личности.

— Я подумал, что, если рядом со мной будут ее книги, может быть, тогда я почувствую то, что было раньше. Может, я смогу даже поговорить с ней. Я попытался однажды сходить на кладбище, но я не почувствовал, что она находится там, в земле, — я уставился на какое-то пятнышко на ковре.

— Я знаю.

— Я не могу себе представить, что она лежит там. Это невозможно. Зачем бросать того, кого вы любили, вниз, в грязь, в одинокую старую яму? Где холодно и грязно, и полно всяких насекомых? Не может быть, что все закончилось вот так вот, после всего, после всего, чем она была…, - я старался не думать об этом, о том, что ее тело превратилось в грязь, кости и прах. Я ненавидел саму мысль о том, что ей пришлось пройти через все это в одиночку, так же, как я в одиночестве прохожу через все это сейчас.

— А как бы ты хотел, чтобы это закончилось? — Мэриан положила мне руку на плечо.

— Я не знаю. Мне или кому-то другому нужно поставить ей памятник, наверное.

— Как генералу? Твоя мама здорово бы посмеялась над этим, — Мэриан обняла меня. — Я поняла, что ты имел в виду. Но она не там, она здесь.

Она протянула мне руку, и я помог ей встать. Мы держались за руки весь путь к архиву, будто я до сих пор был тем самым малышом, с которым она сидела, когда мама работала. Она вытащила толстую связку ключей и открыла дверь. Но не пошла за мной внутрь.

Зайдя в архив, я тут же опустился на стул перед столом моей мамы. Стул моей мамы. Деревянный, со знаками отличия Дюка. По-моему, они дали ей эту штуку на окончание учебы с отличием, или что-то вроде того. Стул не был удобным, но привычным и знакомым. От него пахло старым лаком, тем самым лаком, который, кажется, я пытался отгрызть в детстве, и я сразу же почувствовал себя лучше, чем было за последние несколько месяцев. Я вдохнул запах нагромождений книг, обернутых в поскрипывающий пластик, старых крошащихся пергаментов, пыли и дешевых шкафов для картотеки. Я мог вдохнуть тот самый воздух той самой атмосферы с той самой планеты, на которой обитала моя мама. Для меня это было так, как будто я вновь, семилетний, сижу в ее объятиях, уткнувшись ей в плечо.

Мне захотелось домой. Без Лены мне некуда было больше идти.

Я поднял маленькую фотографию в рамке с маминого стола, практически полностью скрытую за грудой книг. На ней были мои родители в кабинете в нашем доме. Кто-то давным-давно сделал эту черно-белую фотографию. Наверное, для обложки одного из их ранних проектов, когда мой отец еще занимался историей, и они работали вместе. В то время, когда еще у них были забавные прически, уродливые брюки, и счастливые лица. Тяжело было смотреть на фотографию, но еще тяжелее было положить ее обратно. Когда я собрался было положить ее на место, рядом с пыльными стопками книг, кое-что попалось мне на глаза. Я вытащил ее из-под энциклопедии оружия Гражданской войны и каталога местных растений Южной Каролины. Я даже не знал, что это за книга. Я только увидел, что в нее в качестве закладки вложена длинная веточка розмарина. Я улыбнулся. По крайней мере, это был не носок и не грязная ложка для пудинга.

Гатлинская поваренная книга для юных поваров «Жареные цыплята и соусы». Она сама раскрылась на странице. «Кастрюля пахты с жареными помидорами от Бетти Бартон» — любимое блюдо моей мамы. От страниц шел запах розмарина. Я поднес веточку поближе. Она была совсем свежей, словно ее только вчера сорвали в саду. Моя мама не могла положить ее туда, однако больше никто не стал бы использовать веточку розмарина в качестве закладки. В любимом рецепте моей мамы лежала закладка со знакомым запахом Лены. Может быть, все эти книги действительно пытались что-то сказать мне?

— Тетя Мэриан? Это вы искали рецепт с жареными томатами?

Она просунула голову в дверной проем.

— Думаешь, я бы прикоснулась к помидору, уж не говоря о том, чтобы его готовить?

Я уставился на веточку розмарина в моей руке.

— Так я и думал.

— Кажется, это была единственная вещь, в которой мы с твоей мамой не были единодушны.

— Я могу взять эту книгу? Всего лишь на несколько дней?

— Итан, тебе не нужно даже спрашивать. Это все вещи твоей мамы; здесь нет ничего из того, что бы она не захотела отдать тебе.

Я хотел спросить Мэриан о веточке розмарина в кулинарной книге, но не смог. Я не осмелился бы ни показать, ни рассказать о ней кому бы то ни было. Даже с учетом того, что я никогда не жарил, и, скорее всего, никогда в жизни не буду жарить помидоры. Я засунул книгу подмышку, направившись в сопровождении Мэриан к двери.

— Если я понадоблюсь, я всегда здесь для тебя. Для тебя и для Лены. Ты знаешь. Нет ничего, что я бы для тебя не сделала, — она убрала мою челку с глаз и улыбнулась мне. Это не было улыбкой моей мамы, но это была одна из маминых любимых улыбок.

Мэриан обняла меня и поморщилась.

— Ты пахнешь розмарином?

Я пожал плечами и проскользнул в дверь навстречу серому дню. Может, Юлий Цезарь был прав? Может быть, настало время противостоять моей судьбе и судьбе Лены? От нас это все зависит или от звезд, я не мог просто так сидеть и ждать, когда это все прояснится.

Когда я вышел на улицу, шел снег. Я не мог в это поверить. Я поднял голову к небу и позволил снежинкам падать на мое замерзающее лицо. Огромные белые пушистые снежинки кружили в воздухе, медленно опускаясь вниз. Это вовсе не было ураганом. Это был подарком, или даже чудом: Белое Рождество, прямо как в песне.

Когда я подошел к крыльцу своего дома, там была она — сидела на верхней ступеньке, опустив капюшон. В тот момент, когда я увидел ее, я понял, чем на самом деле был этот снег. Примирение.

Лена улыбнулась мне. В ту же секунду те части, на которые разбилась моя жизнь, встали на место. Все, что было неправильно, исправилось само собой; может быть, не все, но этого было вполне достаточно.

Я сел рядом с ней на ступеньку.

— Спасибо, Ли.

Она прижалась ко мне.

— Я просто хотела, чтобы ты почувствовал себя лучше. Я так запуталась, Итан. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я не знаю, что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится.

Я провел рукой по ее влажным волосам.

— Не отталкивай меня, пожалуйста. Я не вынесу, если потеряю еще кого-нибудь из тех, кто мне дорог.

Я расстегнул молнию на ее куртке и обнял за талию, просунув руку под кофту. Я целовал ее, прижимая к себе, до тех пор, пока не понял, что мы растопим снег во всем дворе, если не остановимся.

— Что это было? — спросила она, отдышавшись.

Я снова поцеловал ее и отпустил только тогда, когда совершенно закончился воздух.

— Думаю, именно это называется судьбой. Я хотел сделать это еще с зимнего бала, и теперь не собираюсь ждать дольше.

— Не собираешься?

— Не-а.

— Ну, все-таки тебе придется немного подождать. Я все еще под домашним арестом. Дядя Эм думает, что я пошла в библиотеку…

— Меня не волнует, что ты под замком. Я-то на свободе. Если придется, я перееду к тебе домой и буду спать вместе со Страшилой на его коврике…

— У него есть собственная спальня. И спит он на кровати с балдахином.

— Еще лучше.

Она улыбнулась и взяла меня за руку. Снежинки таяли, приземляясь на нашу теплую кожу.

— Я скучала по тебе, Итан Уэйт, — она поцеловала меня в ответ.

Снег пошел сильнее, заметая нас. Мы его как будто притягивали.

— Наверное, ты был прав. Мы должны как можно больше времени проводить вместе, пока…, - она замолчала, но я знал, о чем она думает.

— Мы что-нибудь придумаем, Ли. Я обещаю.

Она неуверенно кивнула и уютно устроилась в моих объятиях. Я чувствовал, как нас окутывает спокойствие.

— Я не хочу думать об этом сегодня, — она игриво толкнула меня, возвращаясь к жизни.

— Да? И о чем же тогда ты хочешь думать?

— Снежные ангелы. Никогда не делала ни одного.

— Правда? Вы что, никогда не делали снежных ангелов?

— Дело не в самих ангелах. Мы только несколько месяцев прожили в Виржинии, так что я не жила нигде, где бы шел снег.

Через час мы, полностью промокшие, сидели за кухонным столом. Амма отправилась в Стоп энд Стил, и мы пили ужасный горячий шоколад, который я попытался состряпать самостоятельно.

— Я не уверена, что горячий шоколад готовится именно так, — поддразнивала меня Лена, пока я соскребал в горячее молоко месиво, оставшееся от растапливания шоколадных чипсов в микроволновке. В результате получилась какая-то бело-коричневая масса. На мой взгляд, получилось здорово.

— Да? И откуда ты знаешь, как надо делать? «Кухня, горячий шоколад, пожалуйста», — я спародировал ее сопрано своим низким голосом, и в результате вышел ломающийся фальцет. Она улыбнулась. Как я тосковал по этой улыбке, даже если не видел ее всего несколько дней; даже если не видел ее несколько минут.

— К слову о Кухне. Мне пора идти. Я сказала дяде, что иду в библиотеку, а сейчас она уже закрыта.

Сидя за кухонным столом, я притянул ее к себе на колени. Мне с трудом удавалось не прикасаться к ней каждую секунду, раз уж у меня вновь появилась эта возможность. Я постоянно находил предлог то, чтобы пощекотать ее, то, чтобы коснуться ее волос, рук, коленей. Притяжение между нами было магнетическим. Она прижалась к моей груди, и мы оба сидели обнявшись, пока я не услышал чьи-то шаги наверху. Лена вскочила с моих коленей, как испуганная кошка.

— Не пугайся, это мой отец. Он всего лишь принимает душ. Это единственное время, когда он покидает свой кабинет.

— Ему стало хуже, так ведь? — она взяла меня за руку. Мы оба знали, что на самом деле это не было вопросом.

— Отец не был таким, пока не умерла мама. После этого он просто выпал из жизни.

Мне не нужно было рассказывать ей все остальное. Она не раз слышала это в моих мыслях. О том, как умерла моя мама, и мы прекратили готовить жареные помидоры, потеряли частички макета рождественского города; и что она уже никогда не сможет поспорить с миссис Линкольн, и что ничего больше не будет как прежде.

— Мне жаль.

— Я знаю.

— Ты поэтому ходил в библиотеку сегодня? Искать напоминания о маме?

Я посмотрел на Лену. Убирая волосы с ее лица, я кивнул, вытаскивая веточку розмарина из кармана, и осторожно выкладывая ее на стол.

— Пойдем. Хочу кое-что тебе показать.

Я поднял ее со стула и взял за руку. Мы прошлепали по старому деревянному полу в наших мокрых носках и остановились у двери в кабинет. Я взглянул на ступеньки, ведущие в спальню моего отца. Я еще даже не слышал, чтобы текла вода — у нас огромный запас времени. Я попытался повернуть дверную ручку.

— Заперто, — нахмурилась Лена. — У тебя есть ключ?

— Погоди, смотри.

Мы стояли, уставившись на дверь. Я чувствовал себя очень глупо, просто стоя возле двери, и Лена, наверное, тоже, потому что она начала хихикать. Но, когда я уже готов был расхохотаться, дверь начала открываться сама. Лена смеяться тут же перестала.

Это не заклинание. Я бы его почувствовала.

Похоже, мне предлагают войти или нам предлагают.

Я отступил назад, и дверь снова сама захлопнулась. Лена вытянула вперед руку, словно собиралась использовать свои силы, чтобы открыть эту дверь для меня. Я нежно коснулся ее спины.

— Ли, мне кажется, что я должен сделать это.

Я снова прикоснулся к дверной ручке. Замок щелкнул, дверь распахнулась, и я впервые за все эти годы вошел в кабинет. Это по-прежнему было темным и пугающим местом. Картина, закрытая тканью, все еще висела над полинявшей софой. Резной стол отца из красного дерева, стоявший у окна, был завален листами его последнего романа; листы бумаги лежали на компьютере, на стуле и аккуратными стопками были разложены даже на персидском ковре.

— Ничего не трогай. Он заметит.

Лена присела на корточки и принялась разглядывать ближайшую стопку листов. Затем она вытащила один лист и включила медную настольную лампу.

— Итан.

— Не включай свет. Я не хочу, чтобы он пришел сюда и накинулся на нас. Он убьет меня, если узнает, что мы были здесь. Все, что его волнует — это его книга.

Она молча протянула мне лист бумаги. Я взял его. Весь лист был исписан каракулями. Не коряво наспех написанными словами, а просто каракулями. Я схватил пачку бумаги, лежавшую ближе всего ко мне. Все листы были изрисованы волнистыми линиями, странными фигурами и каракулями. Я поднял листок с пола — ничего, кроме ровных рядов из мелких кружочков. Я кинулся к грудам бумаги на его столе и на полу. Лишь огромное количество листов бумаги с каракулями и странными фигурками на них. И ни единого слова.

Тогда я все понял. Не было никакой книги.

И мой отец не был писателем. Он даже не был вампиром.

Он был сумасшедшим.

Я упал на колени, уронив руки. Меня тошнило. Я должен был догадаться, что этим все закончится. Лена погладила меня по спине.

Все в порядке. У него сейчас просто тяжелые времена. Он вернется к тебе.

Нет. Он ушел. Она ушла, и теперь я теряю и его.

Что же мой отец делал все то время, пока избегал меня? В чем был смысл спать днем и работать всю ночь, если на самом деле нет никакой работы над великим американским романом? Если вырисовываешь лишь ряды и ряды кружочков? Чтобы избежать встречи со своим единственным ребенком? Знала ли об этом Амма? Неужто все были в курсе, кроме меня?

В этом нет твоей вины. Не вини себя.

Но я себя не контролировал. Во мне кипела ярость, я столкнул его ноутбук на пол, сметая со стола листы бумаги. Я столкнул медную лампу, и, даже не думая, сдернул ткань с картины над диваном. Картина, падая на пол, зацепила нижнюю книжную полку. Книги рухнули на пол, раскрываясь от удара.

— Посмотри на картину, — она ровно положила ее на книгах, лежащих на полу.

На картине был нарисован я.

Я, но только в форме солдата Конфедерации в 1865 году. Но это был я, вне всякого сомнения.

Никому из нас не нужно было даже читать карандашную надпись на задней стороне полотна, чтобы разобраться, кто это был. У него были даже такие же длинные каштановые волосы, падающие на лицо.

— Вот мы и встретились с вами, Итан Картер Уэйт, — как только я это произнес, то сразу же услышал, как отец спускается по лестнице.

— Итан Уэйт!

Лена с тревогой посмотрела на дверь.

— Дверь!

Дверь захлопнулась, и замок повернулся, закрывая ее. Моя бровь взметнулась вверх. Не думаю, что я вообще когда-либо к этому привыкну.

В дверь кто-то заколотил

— Итан, с тобой все в порядке? Что там происходит?

Я ему не ответил. Я никак не мог определиться с тем, что же делать дальше, но я точно не хотел видеть его прямо сейчас. А потом я заметил книги.

— Смотри, — я опустился на колени на пол перед рядом лежащей книгой. Она была открыта на третьей странице. Я перелистнул ее на четвертую страницу, но страница вновь перелестнулась обратно. В точности как замок в двери кабинета.

— Это ты сделала?

— Ты о чем? Мы не можем оставаться тут всю ночь.

— Мы с Мэриан провели весь день в библиотеке. Как бы глупо это ни звучало, но она думает, что книги дают нам подсказки.

— Какие подсказки?

— Не знаю. О судьбе, о миссис Линкольн и о тебе.

— Обо мне?

— Итан! Открой дверь! — отец колотил в дверь, но он так долго держал ее закрытой передо мной, что теперь наступила моя очередь.

— В архиве я нашел фото моей мамы в этом кабинете, а затем — поваренную книгу, в которой лежала закладка в виде веточки розмарина на странице с ее любимым рецептом. Веточка розмарина была свежей. Понимаешь? Это как-то связано с тобой и моей мамой. А теперь мы здесь, словно что-то хотело, чтобы мы сюда пришли. Или кто-то — ну, я не знаю.

— Или может быть, тебе пришло это в голову только потому, что ты увидел ее фотографию.

— Может быть, но посмотри сюда, — я перевернул страницу «Истории Конституции» с третьей на четвертую. И снова, как только я перевернул страницу, она тут же сама перевернулась обратно.

— Странно, — она повернулась к следующей книге «Южная Каролина: от колыбели до могилы». Книга была открыта на двенадцатой странице. Лена перевернула на одиннадцатую. Книга перелистнулась обратно.

Я убрал челку с глаз.

— Но эта страница ни о чем не говорит, это просто карта. Книги Мэриан были открыты именно на конкретных страницах, потому что они пытались что-то сказать нам, это были своеобразные послания. Не похоже, чтобы книги моей мамы пытались нам что-то сказать.

— Может, это какой-то код?

— Моя мама ничего не понимала в математике. Она была писателем, — я произнес это так, словно этого объяснения было достаточно. Но я-то в математике соображал, и мама знала об этом лучше всех.

Лена разглядывала следующую книгу:

— Страница 1. Это титульный лист. Это не может быть содержанием.

— С чего бы ей оставлять мне код? — вслух размышлял я, но у Лены уже был ответ.

— Потому, что ты всегда знаешь, что будет в конце фильма. Потому что ты вырос с Аммой, мистическими романами и кроссвордами. Может быть, твоя мама хотела, чтобы ты разгадал то, что не будет ни под силу никому другому.

Отец без особого энтузиазма все еще где-то там стучал в дверь. Я заглянул в следующую книгу. Страница 9, а затем 13. Число страниц нигде не превышало 26. И это притом, что большая часть книг имела гораздо больше страниц….

— В алфавите 26 букв, верно?

— Да…

— Ага, вот оно. Когда я был маленьким и все не мог усидеть в церкви с Сестрами, мама придумывала для меня игры, в которые можно было играть на обратной стороне церковной брошюры. Мы играли в «виселицу», зашифрованные слова и этот алфавитный код.

— Стой, дай я возьму ручку, — она схватила ручку со стола. — Если А — это 1, а Б — это 2, то дай я сейчас это запишу…

— Внимательнее. Иногда я писал цифры при обратном отсчете букв, когда первой считалась последняя буква.

Мы с Леной сидели в окружении книг, передвигаясь от книги к книге, пока мой отец пытался достучаться до нас через дверь. Я не обращал на него внимания точно так же, как и он все эти годы не обращал внимания на меня. Я не собирался ни отвечать ему, ни объяснять что-либо. Пусть почувствует себя на моем месте для разнообразия.

— 3, 12, 1, 9, 13…

— Итан, что ты там делаешь? Что значит этот грохот?

— 25, 15, 21, 18, 19, 5, 12, 6…

Я посмотрел на Лену и отложил бумагу в сторону. Я уже был на шаг впереди:

— Это, кажется, для тебя.

Ответ был таким очевидным, как будто моя мама стояла у меня за спиной и диктовала мне его.

CLAIMYOURSELF — ВЫБЕРИ ПРИЗВАНИЕ САМА

Это было послание для Лены.

Моя мама была здесь, в какой-то форме, в каком-то смысле и в какой-то вселенной. И моя мама все равно была моей мамой, даже если она и жила в книгах, дверных замках, в запахе жареных помидоров и старых книгах.

Она жила.

Когда я, наконец, открыл дверь, передо мной стоял отец в купальном халате. Его взгляд устремился мне за спину, внутрь кабинета, где листы его воображаемого романа были разбросаны как попало, а картина с изображением Итана Картера Уэйта неприкрытая лежала на софе.

— Итан, я…

— Что? Ты хочешь сказать, что месяцами сидел взаперти в кабинете, занимаясь вот этим? — я показал ему измятую страницу в руке.

Он опустил взгляд. Может быть, мой отец и был сумасшедшим, но ему еще хватало рассудка, чтобы понять, что я узнал правду. Лена села на софу, чувствуя себя неловко.

— Почему? Это все, что я хотел бы узнать. Существовала ли книга вообще, или ты просто не хотел видеть меня?

Мой папа медленно поднял голову, его глаза были уставшими и покрасневшими. Он выглядел старым, словно одно разочарование в жизни состарило его вмиг.

— Я просто хотел быть ближе к ней. Когда я здесь, с ее книгами, с ее вещами, то мне кажется, что она на самом деле не ушла. Здесь до сих пор ее запах. Жареные помидоры… — протянул он, словно редкий момент просветления прошел, и он снова лишился рассудка.

Он прошел мимо меня в кабинет, и наклонился, чтобы поднять один из листочков, исписанных кружками. Его рука дрожала.

— Я пытался писать, — он оглянулся на мамино кресло. — Просто я больше не знаю, о чем писать…

Дело было не во мне. Все дело было в моей маме. Несколькими часами ранее я чувствовал то же самое в библиотеке, сидя окруженный ее вещами, пытаясь ощутить ее рядом со мной. Теперь я знал, что она не ушла, и все для меня стало по-другому. А мой отец этого не знал. Она не открывала ему двери и не оставляла сообщений. У него даже этого не было.

На следующей неделе, в канун Рождества, потертый и помятый картонный город уже не казался таким маленьким. Кривой шпиль держался на церкви, и даже фермерский домик будет стоять сам по себе, если его правильно поставить. Приклеенные белые блестки все еще блестели, и город опять был окутан все тем же слоем снега из ваты.

Я лежал на полу на животе, засунув голову под нижние ветви белой сосны, как это всегда было раньше. Сине-зеленые иголки царапали мою шею, пока я осторожно один за другим развешивал маленькие огоньки в круглые дыры с тыльной стороны поломанного городишки. Я сел, чтобы посмотреть, как мягкий белый свет огней меняется, переливаясь радугой из раскрашенных бумажных окон города. Мы так и не нашли фигурок людей, маленькие машинки и животные тоже куда-то исчезли. Городок был пуст, но впервые он не казался опустевшим, а я не чувствовал себя одиноким.

Когда я так сидел, слушая царапанье карандаша Аммы по бумаге и старую заедающую рождественскую папину пластинку, мне что-то попалось на глаза. Это был маленький и темный предмет, завалявшийся между слоями снега из ваты. Это оказалось звездочкой размером с пенни, раскрашенной в серебряный и золотой цвета, с ореолом, напоминавшим погнутую скрепку. Это была верхушка от сделанной из ершика рождественской елки для маленького города, которую мы годами не могли отыскать. Моя мама сделала ее в школе, когда она была еще маленькой девочкой из Саванны.

Я положил ее себе в карман. Отдам ее Лене в следующий раз, когда увижусь с ней, для ее ожерелья талисманов, для сохранности, чтобы звездочка больше не терялась, чтобы я больше не терял ее.

Моей маме это могло бы понравиться. Понравиться. Так же, как ей понравилась бы Лена, или она уже даже ей нравилась.

Выбери призвание сама.

Ответ, который был у нас перед глазами все время. Он был всего лишь заперт в книгах в кабинете моего отца и зажат между страниц маминой кулинарной книги.

И немного припорошен снегом.