Пропавшая невеста

Глава 15

– Хороший все-таки у нас хозяин, отзывчивый, умный, – по-простому рассуждала Нарва, неуклюже суетясь возле очага, – стоило только попросить по-человечески, и он тут же пошел навстречу.

– Золотой человек, – усмехнулась Ника, притянув к себе кружку с вонючим настоем.

Крапива в этом чае была лишней, но обижать старую травницу, которая до слез обрадовалась, увидев Доминику в своем крошечном ветхом домике, не хотелось. Поэтому девушка улыбнулась, сделала маленький глоточек и даже не поморщилась.

– А уж красивый какой! Я его редко вижу, но с каждым разом он все лучше и лучше становится. За этот год возмужал, в плечах еще больше развернулся. Взгляд появился настоящий, мужской, от которого под коленями немеет. Будь я помоложе, я бы ух-х!

Что означало это «ухх», Ника не поняла, но покраснела, потому что у нее в фантазиях было собственное «ухх». А после последнего разговора, когда он просто попросил пообещать не сбегать, что-то у нее внутри и вовсе дрогнуло и расплавилось.

– За пролеском медуница цветет как никогда. Сплошной лиловый ковер, – Нарва быстро перешла на свою любимую тему, – я начала срезать потихоньку да подсушивать. Сделаю настойку от мигрени, а еще мазь, чтобы кожу чистить. Как думаешь?

– Отличная идея.

Ника взяла кусочек старой серой плюшки, с трудом откусила и едва смогла прожевать, аж горло ободрала. Закашлялась, потом хлебнула вонючий чай. Стало стыдно. Пообещав себе, что каждый день будет носить Нарве свежие продукты, незаметно сунула надкушенную плюшку в карман.

– Еще чистяк уродился и недотрога готовится к цветению. Почек много. И вообще лес щедрый в этом году на дары. Удивительно.

– Ну так это же прекрасно. – Доминика с удовольствием потерла руки. От безделья в замке она изнывала, а тут появилась возможность заняться любимым делом. – Все соберем и переработаем. Я тебе столько новых рецептов расскажу – только успевай запоминать.

Все-таки не зря она в гимназии столько лет провела. Есть от этого польза.

– Когда приступим? – тут же оживилась и без того не по возрасту активная Нарва. – Сейчас могу огонь под котлом развести…

– Нет, – глядя на такую прыть, Ника рассмеялась, – не сегодня. Сначала мне надо обойти лес, посмотреть, послушать, решить, где брать, а где оставить. А после этого и начнем.

О том, что у нее есть дело за рекой, Ника не сказала. Незачем о таком рассказывать.

После невкусного, но очень душевного завтрака она помогла убрать со стола, да и вообще прибралась в избушке, потом взяла с полки свои старые сумки для трав, выбрала походную палку поудобнее и отправилась в дорогу.

Путь предстоял неблизкий, но Доминика была этому рада. Она снова оказалась на воле и может идти, подставляя лицо под нежные солнечные лучи. Теплый ветер привычно играл с волосами и пытался взметнуть подол легкого платья, в прогретом, густом воздухе стоял тот самый особенный аромат, когда распускаются десятки, а то и сотни разных цветов. Пели птицы.

Это был лучший день с того момента, как правда раскрылась и ее забрали в замок Вейсмора. Там было одиноко и тоскливо, а здесь она была сама собой и улыбалась, ласково проводя пальцами по колючим колосьям диких трав.

Спустя несколько часов она добралась до речушки, в которой по весне чуть не утонула. Мостик совсем развалился, и никто не построил новый, поэтому пришлось идти вброд.

– Ох, ты, – спрыгнув с бережка в реку, Ника втянула воздух, живот, а заодно покрылась мурашками.

Вода на излучине была прозрачной и студеной, несмотря на то, что солнце грело ее днями напролет. Она доходила до бедер, и Доминика, опасаясь замочить платье, все выше и выше подтягивала подол, не забывая смотреть по сторонам – вдруг кто подсматривает? Но лес был тих и спокоен, а птицы – главные предвестники опасности – заливисто выводили звонкие трели, полные счастья и беспечности.

Доминика добралась до другого берега без приключений, немного походила по румяному песку, потом шагнула на траву, дождалась, когда ноги высохнут, и отправилась дальше к сизому лесу.

Стоило только ступить под сень угрюмых деревьев, как со всех сторон обрушилась тишина. Зверье здесь было осторожным, птицы пугливыми и тихими, и даже шелест листвы каким-то особенным. Здесь жила тревога, и по мере того, как Доминика шла к подлеску за оврагом, она становилась все гуще и осязаемей.

Нужно место Ника нашла без труда. Еще издали она заприметила прогалину среди зелени, темное пятно, будто кострище. В центре, свернувшись клубком, спал маринис. Он был похож на безобидный тугой кочан капусты, но если присмотреться, можно было увидеть жуткие отличия. Его листья едва заметно пульсировали, то поднимаясь, то спадая, будто он дышал. Из-под самого нижнего листа текло что-то бурое и торчала скрюченная паучья лапка, а вокруг стебля валялись засохшие пустые панцири земляных жуков.

Маринис был сыт и спокоен. И это лучшее время, чтобы покончить с ним.

Доминика осмотрелась по сторонам в поисках тяжелого камня или палки и заметила под кустом сук толщиной с ее руку. Подобрала его, перехватилась поудобнее и ударила, метясь прямо в центр пульсирующего зеленого комка. Он дрогнул, прогнулся, но устоял. Ника ударила еще раз.

Раздался скрежет. Злой и отчаянный, будто клекот гигантского насекомого. Плотный зеленый шар зашевелился и раскрылся пятью длинными листьями, похожими на щупальца с присосками и когтями. Они дрожали, хаотично метались, пытаясь ухватить обидчика, и брызгали вонючим соком-кровью. Доминика отскочила в сторону, чтобы увернуться от ядовитых брызг. Там, где они падали, трава моментально темнела, и поднимался горький дымок.

Ничего не ухватив в воздухе, листья начали скрести землю, будто маринис пытался сорваться с места и уползти. Надо было добивать его. Еще пару ударов – и он затихнет. Тогда можно будет засыпать его землей и придавить чем-то тяжелым, а еще лучше сначала сжечь, а потом закопать глубоко-глубоко.

Доминика снова замахнулась, но за миг до удара перед взглядом оказалась серая нить, окольцовывающая запястья. Ее оковы. Символ того, что она не свободна, хоть и не пленница. Кхассер обещал снять их осенью… но что, если обманет? Передумает, решив, что его все устраивает, и незачем что-то менять? Что тогда?

Она опустила заведенную для удара палку и беспомощно уставилась на судорожно сжимавшееся растение. Ему было больно, и оно было уязвимо. Прекрасный шанс покончить с ним и избавить лес от иномирной скверны, но Доминика медлила. Ее сущность целительницы и травницы, оберегающей природу, протестовала против того, чтобы оставлять это отродье на земле Вейсмора, но боязнь снова быть обманутой сжимала ледяными когтями сердце… и в итоге победила.

Сердито отбросив палку на землю, она наблюдала, как трепещущие листья-щупальца охватывают ее, пытаясь задушить, потом понимают, что обломок и так мертв, и снова скручиваются в тугой шар, защищая слабую сердцевину.

Резко развернувшись, Ника бросилась прочь, так и не выполнив то, ради чего пришла.

Она обещала Брейру, что не сбежит, но не смогла сжечь все мосты и уничтожить единственное, что могло справиться с проклятыми серыми нитями и дать ей настоящую свободу.

***

В кузнице было жарко. Раскаленный жаром печи воздух полон искр и едкого запаха каленого железа. У наковальни стоял молодой кузнец и размеренно ударял молотом по раскаленному лезвию будущего меча. Он работал уже несколько часов подряд, чтобы выковать меч для одного из воинов кхассера. Его тело, закаленное нагрузками, блестело от пота, под смуглой кожей бугрились литые мышцы, могучая грудь вздымалась и опадала в такт дыханию.

Свою работу он любил и выполнял ее тщательно, поэтому обращались к нему не только люди из долины, но и те, кто жил за перевалом. Все знали, что у Луки самые лучшие мечи и кинжалы. Они идеально ложились в ладонь и были настолько острыми, что легко разрубали человеческий волос.

Кузнец был так поглощен своей работой, что не сразу заметил гостью, которая, как лиса, просочилась в его кузницу и встала в уголке, опасаясь приближаться к сильному и большому, как гора, мужчине.

Наконец, он заметил ее. Остановился, смахнул с лица темные пряди, прилипшие к потной коже, и спросил:

– Чего тебе?

– Здравствуй, Лука, – смиренно произнесла она, – помощь твоя нужна.

– Какая? – отставил в сторону тяжелый молот, взял с вешал кусок серой ткани и вытер руки. – Кинжал хочешь? Чтобы легкий и в кармане помещался?

– Нет, миленький, – девушка сокрушенно покачала головой, – кинжалом мою беду не исправить.

На ней была серая форма, которую носили служанки в Вейсморе. На голове чепец, чтобы волосы на лицо не падали, на груди передник, выделяющийся белизной на фоне закопченного помещения.

– Что ж тогда тебе от меня нужно?

– За подругу волнуюсь. Одна она совсем и заступиться за нее некому.

– Что за подруга? – Лука страсть как не любил, когда девушек обижали.

– Доминика. Знаешь такую?

– Как не знать, – горько усмехнулся, вспомнив девушку с невероятными синими глазами.

Он каждую ночь во сне их видел и тосковал, мучаясь от неразделенной любви.

– Я знаю – нравится она тебе. Жениться даже хотел.

– Хотел, – согласился он, – да хозяин не позволил.

– Вот поэтому я к тебе и пришла.

– Ее кто-то обижает?

– Пока никто, но… – она многозначительно замолчала. – Ты ведь знаешь, что кхассер в замке ее держит. Поселил в комнату хорошую, рядит… как куклу.

– Так хорошо же, – сказал таким тоном, что ничего хорошего в нем найти нельзя было даже при большом желании, – сыта, одета, обута. Заботятся о ней…

– Говорю ж тебе, кузнец! Игрушка она для него, не больше. Кукла! Ты нити-то серые видел на ее руках? Разве равным такие надевают? Нет! Кхассер привез ее с торгов каких-то, чтобы ублажала. Поиграется и бросит. А ей как после этого будет, представь? Как в глаза людям смотреть, когда все вокруг знать будут, какова ее роль? – Берта промокнула уголки глаз краем белого передника. – Сердце за нее болит. Понимаешь? Я ведь своими ушами слышала, как Брейр хвалился перед своим помощником, что она девка чистая, он у нее первым будет.

Кузнец сжал свои огромные кулаки размером с наковальню, а служанка горьким шёпотом продолжала:

– А потом, – подвинулась ближе и голос еще сильнее приглушила, – намекнул, что когда надоест, то и поделиться не против.

– Ерунду говоришь!

– Ерунду? – горько переспросила она. – Так и скажи, что испугался! Мне говорили, что дорога он тебе, а оказывается на словах только. Прости, что пришла.

– Да что я могу?! – взревел он, яростно ударив по кованой подставке, на которой инструменты лежали. Тяжелые молоты загудели, отзываясь на его силу, а один из них с грохотом упал на пол. – Я женить на ней хотел! А он забрал ее и все! Запер у себя в замке, так что не подойти и не увидеть!

– Ох, и тугой вы народ, мужики, – Берта сокрушенно поцокала языком, – ничего сами не можете. – Она вздохнула, села на грубо сколоченную лавку и, расправив складки на подоле, чопорно произнесла: – Чтобы ты без меня делал, кузнец.

– Что? – не понял он.

– В общем, слушай и запоминай. Пока ты тут кузницу громишь, новости появились. Разрешил кхассер твоей ненаглядной из замка выходить. Бегает она к травнице старой, помогает ей: траву рвет, цветочки собирает, – пренебрежительно фыркнула.

– К Нарве, что ли?

– Я почем знаю? Меня всякие старухи не интересуют. Так вот, ходит она почти каждый день.

– И что? – вздохнул Лука. – Пытался я с ней как-то раньше поговорить, но она и слушать не стала.

– Да кто ж тебя просит говорить с ней? Счастье свое силой брать надо. Подкарауль ее, когда одна будет, и…

– Ты что такое говоришь?! – взревел Лука.

– Да погоди ты кричать, – Берта недовольно махнула рукой, – дослушай сначала. Ты должен ее своей сделать раньше, чем кхассер. Он тогда не притронется к ней и вашему счастью противиться не станет.

– Да он на кол меня посадит!

– Так ты правду ему скажи. Мол, так и так, люблю. Женюсь. Детишек хочу только от нее. Наш хозяин добрый и отходчивый. Поворчит и успокоится. Новую игрушку себе привезет, а ты Доминику от позора спасешь. Может, и правда ребеночка сразу заделаешь. Всего-то и надо подкараулить, когда одна будет. Поверь, она тебе потом спасибо скажет.

– Иди отсюда! Ненормальная! – грозно сверкая глазами, шагнул к ней.

Мужик он был рослый, внушительный и подпускать такого к себе было страшно – ухватит лапищей своей и шею запросто свернет. Поэтому Берта подскочила с лавки и бросилась наутек, но уже в дверях притормозила и, обернувшись, выпалила на одном дыхании:

– Подумай о моих словах, кузнец! Времени у тебя впритык. День, может, два. Не сделаешь этого, быть ей в наложницах. А потом, когда надоест кхассеру – по рукам пойдет. И как ты жить после будешь, зная, что мог все это предотвратить, но ничего не сделал?

– Пошла вон! – загремел он.

Берта выскочила на улицу, вприпрыжку спустилась по ступеням и побежала прочь, придерживая длинные юбки, которые путались в ногах. Ей было так хорошо, что хотелось смеяться во весь голос. Кузнец ведь дурной. Сейчас прогнал, но слова-то запомнил.

***

– Это глотница, – сказала Ника, расправляя сморщенный темно-коричневый листочек, – ты не смотри, что она неказистая такая. Зато лучше нее никто не справляется с зубной болью. Развел сухой порошок в теплой водичке, прополоскал пару раз и забыл о том, что у тебя что-то болело.

Нарва только успевала восхищенно вздыхать, слушая, как совсем молодая девушка с азартом рассказывает о растениях. Вроде травки неприметные, обычные, которые под ногами каждый день встречаются, а оказывается и от них польза есть, да еще какая.

– А это что за сорняк? – травница чувствовала себя несмышленой девчонкой.

Сама-то она самоучкой была. Какие-то знания от матери и бабки по наследству достались, что-то услышала, пока по Андракису путешествовала, до чего-то своим умом дошла. А у Ники все четко было, как в аптекарской лавке. Откуда сколько листиков оторвать, как помешать в котле, чтобы отвар не свернулся, на какой стороне хранить. Все знала. И с удовольствием делилась тем, чему ее учили в гимназии.

– Это морий. Отвар из него помогает женщинам…

– А это?

– Мяснянка. Ее в суп добавлять можно, если мяса нет…

– А это?

И так весь день. Под вечер Доминика возвращалась домой уставшая, но довольная, потому что наконец чувствовала себя полезной. Вейсмор оказался столь богатым на разнотравье, что ей довелось найти редкие росточки, про которые только в книгах и читала, сварить зелья, на которые раньше бы не решилась. И даже узнать что-то новое от своей старой напарницы.

Кхассер наблюдал, как она менялась, как начали светиться глаза, и на губах все чаще расцветала улыбка, и понимал, что все сделал правильно.

Вот только как быть с внутренним зверем, который все чаще ярился и требовал забрать свое? Брейр сдерживался, понимая, что нужно еще немного времени. Доминика привыкала. С каждым днем она становилась чуточку ближе и чуточку открытие. Несмело улыбалась, когда встречала его утром в обеденном зале, разговаривала, когда обращался, искала взглядом, если был во дворе на площадке с воинами. Он всегда чувствовал ее взгляд. Будто теплым ветром по волосам. Чувствовал запах, а иногда казалось, что и биение сердца.

Гостья из Шатарии все больше находила общий язык с остальными жителями замка и все реже дергала нити на запястьях. Брейр всегда знал, когда она к ним прикасалась. Иногда задумчиво крутила, иногда раздраженно тянула, а порой снова делала попытку снять. Он только улыбался и в ответ прикасался к своим нитям, чувствуя, как она успокаивается.

Эта странная связь порой забавляла его, а порой подводила к самой грани соблазна.

Иногда он перемещался в ее спальню, когда она спала, и подолгу сидел на краю кровати, наблюдая, как во сне трепещут ее длинные ресницы. Осторожно поднимал длинные шелковистые локоны и медленно пропускал между пальцев. Наклонялся к тонкой хрупкой шее, на которой робко билась бледная голубая жилка, и жадно, до боли в легких, вдыхал ее запах. Особенный, отзывающийся гулом глубоко за грудиной и пряной сладостью на языке.

Он хотел ее. Так сильно и отчаянно, что ломило в паху, но одна мысль, чтобы пойти к кому-нибудь за утешением, вызывала у него дрожь отвращения. Зверь твердил, что он в своем праве. Что дева принадлежит им давно и по праву, но кхассер держался. Ему хотелось искупить вину те слова, что когда-то бросил ей в темной комнате постоялого двора.

Все у них будет. Надо только подождать.

И не свихнуться.

Поэтому он с необычайным рвением занимался делами замка и тренировался со своими воинами, стараясь вымотать себя настолько, чтобы в течение дня не было ни единой свободной минуты, а вечером упасть в постель и сразу заснуть, ни о чем не думая.

Как-то утром Доминика впервые сама подошла к нему:

– Брейр… – Она неуверенно переминалась с ноги на ногу, не зная, как попросить.

Он не торопил. Наблюдал за ней с едва заметной усмешкой, ловя себя на мысли, что готов сделать все, что ни попросит. Даже если горы свернуть потребуется.

Выяснилось, что не горы ей нужны, а сущая мелочь:

– Ты можешь дать мне денег? – все-таки выдавила она и, видя, как он вскинул брови, тут же добавила: – Мне для дела надо. У Нарвы котел старый совсем. Копоть с него горькая, портит зелья и не отмывается. И крючков специальных нет, чтобы мясистые корни разделывать.

– Я понял.

– Еще нужна пара чаш, в которых можно будет жмых настаивать и семена замачивать. Еще бы пару ножей, ложки новые…

– Хорошо.

– А еще…

– Да понял я все, – кхассер не выдержал и рассмеялся.

Доминика, готовая до посинения перечислять все, что ей нужно, замерла на полуслове и уставилась на него так, будто впервые видела. Он был таким красивым, когда улыбался. К ямочкам на щеках хотелось прикоснуться. И к губам тоже.

Зверь моментально уловил смену ее настроения. Янтарь глаз тут же потемнел, зрачки хищно сузились, превращаясь в тонкую линию. Брейр дернулся навстречу, но остановился.

Почти сорвался. Еще пара таких взглядов, и он точно не выдержит.

– Идем уже, – проворчал он, – купим твои… мелочи.

Они отправились в город сразу после завтрака. Верхом. Нике приглянулась темная вирта с белым пятном на лбу, кхассер взял первую попавшуюся. Он злился от того, что время шло, а способность обращаться, так и не восстановилась. И от того, что вместо крыльев вынужден пользоваться виртами, которые каждый раз нервно подбирались и пряли ушами, чувствуя в нем хищника.

В городе они прошлись по торговой улице, заглянули в два десятка лавок и из каждой выходили с покупками. То с мешочком маленьким, в котором лежали грей-камни, то со свертком мягким, а иногда и целой охапкой добра. Доминика потихоньку и самой Нарве вещей набрала. Ботинки новые, куртку легкую, пару теплых гамаш.

Брейр все ждал, когда она попросит что-нибудь для себя. Какую-нибудь безделушку, колечко или бусики, но Ника даже головы не поворачивала в сторону таких торговцев и планомерно выбирала необходимое. А кхассер шел рядом и с каждой секундой все больше испытывал желание подарить ей что-нибудь особенное. Настоящее. Такое, чтобы, глядя на эту вещь, она всегда вспоминала его.

Последней в ее списке была лавка кузнеца. Там Ника выбрала и котел, и часы, и те крючки особенные, больше похожие на инструменты для пыток, чем для сбора трав. В это время кхассер стоял на входе и, сложив руки на груди, наблюдал, как она бродит между полок, берет в руки то одну вещь, то другую. Взгляд сам скользил по ладной гибкой фигуре, подмечая, как плавно вздымается грудь в такт дыханию, как мягкие складки юбки колышутся вокруг стройных ног.

Вот как тут сдержаться? Когда хочется закинуть ее на плечо и утащить к себе в нору?

Брейр щедро расплатился за все, что она выбрала, еще и от себя добавил, потом забрал баул, набитый утварью, и вышел на улицу. Ника поспешно поблагодарила кузнеца и отправилась за кхассером.

А Лука подошел к узкому закопчённому окну и долго смотрел им вслед.

***

– Еще немного, – молилась Доминика, поднимая тоскливый взгляд к небу, – десять минут, пожалуйста!

Обращалась она к хмурым тучам, которые собрались над Вейсмором. Они угрожающе громыхали, перекатывались, словно ругая упрямую девушку. Внутри них пульсировали всполохи, уже яркие, но еще не настолько сильные, чтобы ударить ветвистой молнией в землю. В воздухе пахло грозой и дождем, первые капли которого уже падали то тут, то там.

– Я почти все! Не ярись!

Она сидела на корточках и торопливо складывала в мешочек лепестки южной зарицы. Редкий цветок. Он распускается раз в году всего на несколько часов, и это большая удача наткнуться на него в лесу. Доминика даже глазам своим не поверила, когда увидела, как из-под тяжелых листов лопуха выглядывают цветы – нежно-розовые сверху, и багряно-красные снизу.

Гроза подбирала все ближе, но Ника не смогла уйти и оставить такое сокровище. Завтра его уже не найдешь, да и ливень смоет чудодейственную пыльцу с ярко-синих пестиков.

Поэтому, рискуя вымокнуть до нитки, она осталась. Подняла повыше воротник, чтобы пока еще редкие капли не залетали за шиворот, и принялась собирать лепестки. Бережно, один к одному, отряхивая пылинки и маленьких черных таракашек, суетливо бегавших по листьям.

Когда последний цветок был собран, Ника затянула бечёвку на мешочке, спрятала его в карман и, подхватив сумку, полную трав и корешков, побежала прочь с поляны. До домика травницы далеко – вниз по склону, мимо рощи, через поле, до пролеска, в котором она знала каждое дерево и каждый кустик. Ближе было до охотничьей сторожки, которая стояла на холме между черных кленов и орешника, но Нике не нравилась эта угрюмая развалина.

Дождь становился все сильнее. Крупные капли щелкали по листьям, пригибая их к земле, и шуршали зеленой травой. Вдобавок поднялся ветер, он налетал то с одной стороны, то с другой, бросал в лицо брызги.

Нет, до избушки старой травницы ей точно не успеть. И сама вымокнет, и заботливо собранный урожай испортит. Поэтому она все-таки побежала к сторожке. Пару раз поскользнулась на сырой траве, едва не упала, но вовремя ухватилась за тонкую рябину.

Сторожка уже была совсем близко, когда белый всполох ударил в землю и спустя миг злой раскат грома разорвал тишину. Ника вздрогнула от неожиданности и понеслась дальше, все еще надеясь успеть. Ей почти удалось это. Только последние три десятка шагов она бежала под ливнем, наконец обрушившимся на Вейсмор. И, конечно же, промокла до нитки.

Сторожка всегда была открыта. Из замков только коротенькое поленце, подпиравшее покосившуюся дверь. От людей с недобрыми умыслами не поможет, но хоть любопытных лесных обитателей отвадит. Ладно, если беспечная белка или любопытная куница заскочат. А если росомаха прорвется? Или, чего доброго, медведь заглянет? После них путникам там делать будет нечего.

Доминика оттолкнула чурбан, плечом надавила на скрипучую дверь и ввалилась в сторожку. Внутри было сумрачно – два и так узких окна были наполовину заколочены сосновыми досками. Пахло запустением и влажной пылью. Из мебели – грубый стол, лавка, пара подвесных ящиков да топчан в углу.

Ника скинула тяжелую сумку на лавочку, подошла к окну и, глядя, как косые струи дождя лупят по земле, принялась расплетать сырую косу. В мокром платье было холодно. Она кое-как отжала подол, но лучше не стало. Убедившись, что возле домика никого нет, Доминика распутала шнуровку на груди, через голову стащила неприятно прилипавшее к коже платье и осталась в одной нательной рубашке, едва прикрывавшей бедра.

В углу притаился очаг, а рядом с ним стопка хвороста, заботливо оставленная предыдущим путником. Огонь бы развести, чтобы согреться, но Ника отказалась от этой мысли. Ждать, пока домишко прогреется, долго, а она уйдёт, как только стихнет дождь. Да и совесть не позволяла тратить хворост впустую. Вдруг потом придет другой путник, усталый, несчастный, голодный. Ему нужнее.

Ника отжала одежду и разложила ее на лавке, чтобы хоть немного просушить, а сама нашла под топчаном колючее шерстяное одеяло и обмоталась им. Воняло оно знатно! Мокрой псиной, кислым молоком и копотью. Но выбирать не из чего, да и со щепетильностью Ника рассталась, походив в облике зелёного чудища.

Пока за окном лютовала непогода, она прошлась по шкафчикам: нашла соль и немного черных сухарей, баночки с крупой и немного сушёных груш. Есть не хотелось. Поэтому Ника зачем-то проверила платье и, убедившись, что оно даже и не думало сохнуть, постелила одеяло на пол, уселась на него и принялась перебирать свою добычу. Корешки с семью листиками в одну сторону, стебельки – в другую, просто цветочки – в третью.

Она так увлеклась этим занятием, что перестала обращать внимание на всполохи и раскаты грома над сторожкой. А вдобавок просмотрела, как из ближайшего орешника выскочил нежданный гость и, натягивая капюшон до самых глаз, побежал к строжке.

Во время очередного небесного грохота дверь отворилась и на пороге возникла внушительная черная фигура. Ника испуганно уставилась на темный провал под капюшоном. Когда гость шагнул внутрь, она проворно вскочила на ноги и схватила единственное, что было хоть как-то похоже на оружие – чугунную кочергу на закопчённой ручке.

– Ника, это я, – раздался знакомый голос. Мужчина стащил с головы капюшон, и она увидела кузнеца. Он по-собачьи мотнул головой, стряхивая крупные капли с волос, и улыбнулся: – Я поговорить с тобой хотел. К Нарве вот пришел, а она сказала, что ты в лесу еще. Вот я и решил, что от непогоды только тут ты и могла укрыться. Как видишь, не ошибся.

– Лука, – Ника облегченно выдохнула и опустила кочергу, но спустя миг взвизгнула и бросилась туда, где сидела раньше – одеяло-то на полу осталось!