Глава 10, в которой дом родной

В сгустившихся дождливых сумерках он выглядел еще неприветливее, чем обычно. Мокрые голые плети тщедушного винограда на стенах, вытоптанный палисадник, брошенная, кажется, еще во времена моего детства железная лейка. Покосившаяся дождевая труба, нацеленная мимо водостока. Тускло светилось лишь окошко на втором этаже.

Я выбралась из машины. Дождь почти перестал — в воздухе просто висела липко-влажная сырость. Бетрав нагрузился моими сумками, отволок их к порогу. Вернувшись, подхватил меня под руку, помогая идти, и тихо предложил попрощаться.

— Не хотелось бы напугать вашу маму униформой вместо радости встречи. Завтра пригоню вашу машину, а за это время вы уже расскажете ей все ваши приключения.

— Вы так добры и деликатны. Огромное вам спасибо!

— Не за что. До завтра, мадам Дакор-Омье! — Бетрав молодцевато приложил руку к фуражке.

— До завтра!

Я дождалась, пока его служебная машина скроется из виду, и позвонила. Помедлила, прислушиваясь, и позвонила еще раз. Из дома по-прежнему не доносилось никаких звуков. Поползли нехорошие предчувствия, и я подумала, что рановато отпустила Бетрава. Позвонила снова и наконец с облегчением услышала, как наверху открывается окно и даже болтовню работающего телевизора.

Я подняла голову.

В окне появилась мама и, зевая, заспанно сказала:

— Ну наконец-то! У тебя ключи есть?

— Вроде брала с собой. Сейчас открою. — Я стала рыться в сумке. — Если ты, конечно, в очередной раз не поменяла замок. Ты же вечно ключи теряешь.

— Ничего я не теряла и не меняла! А дождь что, все идет или перестал? — Она выставила руку из окна.

— Какая тебе разница? Ты же все равно в доме, это я мокну. — Я нашла ключи и начала отпирать дверь. — Спускайся! Просто не понимаю, как можно захлопнуть замок изнутри!

Я заволокла внутрь свои сумки и, включая свет, спросила:

— Мама, ну где ты? Почему ты не спускаешься? — И остолбенела.

— Потому что не могу, дочка. Не видишь, что ли?

Мама стояла на лестничной площадке второго этажа, но лестничного пролета с привычными потемневшими столбиками балясин и перилами просто не существовало…

— Я лестницу уронила, — добавила она. — Приставь, пожалуйста, а то я слезть не могу.

На полу действительно валялась длинная садовая лестница, причем с довольно редкими перекладинами.

— Ну что ты на меня уставилась? — Ее голос зазвучал уже раздраженно. — Ты же сама хотела, чтобы я отремонтировала старую лестницу, даже денег мне дала! Но мы с Анатолем решили не возиться со старой, а построить новую.

— С каким еще Анатолем? Кажется, у тебя был Жюльен!

— Ой, когда это было? К тому же Жюльен оказался таким мерзавцем! Ну что ты застряла? Лестницу поставь!

— А Анатоль конечно же ангел… — Я проковыляла к лестнице и попыталась ее поднять.

— Тяжелая? — сочувственно поинтересовалась мама. — А что у тебя с ногой? Почему хромаешь?

— Упала, растянула связки. — Поднатужившись, я все-таки сумела поднять лестницу; теперь оставалось только умудриться приставить ее к площадке так, чтобы в процессе ничего не посшибать со стен. — Ну и где сейчас этот твой замечательный Анатоль? Тоже оказался мерзавцем?

— Как ты можешь говорить так о человеке, которого совершенно не знаешь? — Мама возмущенно всплеснула руками.

— Ладно, мама. — Я надежно пристроила лестницу. — Давай спускайся, потом расскажешь про Анатоля.

— Не буду я тебе ничего рассказывать. Ты бесчувственная. — Она обиженно поджала губы и полезла вниз.

Я придерживала лестницу, она скрипела и покачивалась.

— Мама, пожалуйста, осторожнее!

— Да что ты меня учишь?! Что я, по лестнице никогда не лазила? Учит меня, учит, будто я маленькая!

— Никто тебя не учит! — сказала я, терпеливо дождавшись, когда она наконец твердо встанет на пол. — Просто я в ужасе! Деньги на ремонт лестницы я дала тебе два года назад. Сколько же времени ты таким манером попадаешь на второй этаж и обратно? Это ведь страшно опасно!

— Не паникуй! — Она недовольно поморщилась. — Дай-ка я тебя поцелую. И ты тоже. Не чмокай воздух! А целуй. Я все-таки твоя мать. Кому ты еще, кроме меня, нужна?

— Наверное, даже тебе не очень, если ты занимаешься эквилибристикой. — Расцеловавшись с ней, я показала на приставную лестницу. — Так сколько времени это продолжается?

— Анатоль вернется и все сделает! Ты даже не представляешь, какие у него руки! Золотые!

— Допустим. Но что-то я не вижу здесь никаких стройматериалов. И вообще, откуда он вернется, мама?

— Из рейса. Он дальнобойщик. Он вернется в понедельник. А стройматериалы мы убрали. Убрали в сарай. Чтобы не валялись под ногами. Знаешь, какой он аккуратный? А как он меня любит! — Она томно вздохнула, возведя глаза к потолку.

— И от большой любви он мог допустить, чтобы ты без него одна лазила на второй этаж по садовой лестнице?

— Да я и не собиралась никуда лазить! Я вообще не люблю второй этаж. У меня все есть на первом. А туг ты звонишь, говоришь, что приедешь. Надо же было достать для тебя постельное белье! Я залезла. Все нормально. А она потом взяла и упала. Грохот такой! Не смотри на меня так! Не знаю я, почему она упала! Я махнула рукой.

— Ладно, мама. Можно, я присяду? — Я проковыляла к дивану. — Нога разболелась, просто невозможно стоять.

— Ой, бедненькая! А тут я еще тебя заставила возиться с этой лестницей… Ты только смотри не сболтни Анатолю, что я лазила на второй этаж!

— Не скажу… Но мама, если бы я не приехала, ты что, сидела бы там до понедельника?

— А какого рожна мне было бы туда лазить, кроме как за бельем для тебя? Ха! — Она посмотрела на мои сумки. — Слушай, ты небось есть с дороги хочешь?

— Нет, я перекусила по пути.

— Ну, тогда кофе!

— С удовольствием. Я как раз конфет тебе привезла. Возьми вон в той сумке.

— Дура ты! — Совершенно неожиданно она всхлипнула, опустилась рядом со мной на диван и порывисто обняла меня. — Дура ты моя невезучая! Ну выкладывай, что недоговорила по телефону! И не ври, что прямо сильно по мне соскучилась. Я ж все-таки телевизор смотрю…

Мы обе вздрогнули: из груды моих сумок завопил мобильный. Я машинально приподнялась, чтобы встать за ним, но мама меня остановила.

— Сиди уж, калека. В которой звонит?

— В кожаной, с бляхой. — Я плюхнулась обратно. — А конфеты — вон в той, клетчатой.

Она принесла мне кожаную сумку и, шмыгая носом, спросила:

— Что, сильно болит нога?

— Если не двигаться, то терпимо.

Я достала мобильный. На дисплее — номер Бруно.

— Слушаю, — сказала я.

— Ну и не двигайся. — Мама тем временем полезла в клетчатую сумку, вытащила могучую конфетную коробку.

— Привет, — не очень уверенно сказал Бруно. — Я тебя не разбудил? Ты где? Дома тебя нет.

Мама довольно вертела коробку в руках и подмигивала мне.

— Не разбудил. Я у мамы. Что тебе надо?

— Бруно твой? — с любопытством прошептала мама.

Я кивнула.

— Вообще-то у меня сегодня день рождения, — сказал Бруно. — Могла бы и поздравить.

— Поздравляю. Но, по-моему, он был у тебя вчера.

— Так в Ванкувере и есть вчера! Разница ж во времени сумасшедшая.

— Ты ради этого мне позвонил?

— Ну не только. Меня все поздравляли с будущим отцовством! Ты, похоже, все-таки умудрилась залететь?

— Нет. Успокойся!

— Да ладно! Об этом пишут все парижские таблоиды. Весь французский Интернет! Мне медсестры еще когда сказали.

— Говорю же, нет. Что еще?

— Детка, какого черта ты крутишь? Не можешь решить, абортироваться или разводиться?

— Бруно, мы разводимся! Ты сделал все, чтобы сломать мою жизнь, мою карьеру! Из-за тебя мне указали на дверь! Из-за твоего гнусного характера! А моя беременность — это хорошая мина Аристида при плохой игре. Алло! Ты меня слышишь?

— Слышу. Сдал, значит, тебя твой старикан? А я всегда говорил, завязывай, детка, с ним шашни! Уходи, пока не поздно, на другой канал. Но ты ж никогда меня не слушалась!

— Ты? Мне? На другой канал? Что-то я не помню такого.

— Да ладно! Короче: не смей абортироваться! Если, конечно, это мой ребенок, а не дедушки Консидерабля.

— Мерзавец! Я завтра же подаю на развод!

— Ага, значит, от дедули семечко? Прелестно!

— Говорю же, я не беременна!

— Успокойся. Вернусь через полгода, тогда и потолкуем. У меня нет лишних денег на твои истерики через океан!..

— Да пошел ты! — Я захлопнула мобильник.

— Опять, что ли, поссорились? — спросила мама.

— А мы и не мирились! Видеть его не могу. Она потерла нос, кривовато усмехнулась, поставила коробку на стол и подсела на диван ко мне.

— Так чего, дочка? Выгнали тебя все? И муж? И любовник? Не стоит больше на тебя? Или больше не стоит вообще?

— Мама!..

— Ой, да ладно! Я тебе всегда говорила: как состарится твой телевизионщик, так и выгонит! На черта ты ему нужна без кровати? А с мужем — мирись! Мирись, пока не поздно.

— Нет, мама! Бруно для меня больше не существует. Он загубил все! Всю мою жизнь! Всю мою карьеру! Ты даже себе представить не можешь, что он устроил на канале в тот день! Интервью в прямом эфире, а он является в последнюю минуту. Мрачный, злющий. Веду его в студию, усаживаю. А он только рыкает, даже не говорит ничего! Визажистка пытается его хоть как-то припудрить, чтобы хоть лоб и щеки не блестели, а он отшвырнул ее руку с кисточкой так, что девчонка чуть не упала. Правда, пробурчал: «Извините»… Радист кое-как приладил ему к лацкану микрофончик, и уже заканчивается заставка, как Бруно вдруг вскакивает из-за стола, обрывает микрофон и орет: «Никакого интервью не будет! Я не имею права разыгрывать из себя великого хирурга, потому что я — никто! Потому что у меня на столе только что умерла пациентка! И она не умерла бы, если бы не верила, что я всемогущий! А это вы, вы, чертово телевидение, заставили ее в это поверить! Вам плевать на людей! Вам нужно только шоу! Вам плевать, что я фиговый лекарь, вам нужно, чтобы у вашей звезды Соланж Омье ходил в мужьях великий хирург! И вы даже меня самого заставили поверить в то, что я великий! Вы меня развратили, погубили, и пошла цепная реакция! Уже я гублю людей»… И все такое. Тем временем успели поставить рекламный блок, и в студию сбежались все вплоть до Аристида и Консидерабля. Все пытаются успокоить Бруно, а тот орет и всех обличает! Дескать, раскручивайте бездарных певичек и певцов, от их бездарности люди не дохнут, как от бездарности раскрученных врачей! А вся популярность местной подстилки Соланж Омье только в глубоком вырезе ее пиджачка, откуда чуть не вываливаются ее сиськи! И что эти ее сиськи — эмблема канала, а она сама настолько тупа, что этого даже не понимает. И что не будь ее сисек, продажный «Каналь попюлер» вообще никто не стал бы смотреть. Тут Консидерабль хватается за сердце и начинает оседать по стенке. Я стою к нему ближе всех и успеваю подхватить. Аристид с выпученными глазами кидается с кулаками на Бруно. Бруно отшвыривает его как щенка и в один прыжок оказывается возле Консидерабля. Орет: «Да положите же вы его на пол! Отойдите, ему нужен воздух! Вызывайте «скорую»! — и начинает расстегивать Оливье воротничок и рубашку, но тут Аристид опять бросается на него: «Не прикасайся к моему отцу»!.. Короче, полный ужас…

— Да уж, — протянула мама. — Да уж…

— Но это еще не все! Что потом предстояло выслушать мне дома! Шлюха — было самым ласковым словом! Лучше бы он меня, наверное, избил… А он завалил меня на пол и, прости мама, просто изнасиловал… И при этом одновременно чуть не в лицах рассказывал про эту самую умершую пациентку! «Дивная, чудная женщина! Полная, цветущая, жизнерадостная провинциалка! Даже представить себе невозможно, что у нее смертельно больное сердце. А я ее убил! Я же понимал, что ее убью, но она так хотела жить! Она так верила в меня, что я сам поверил! Она так хотела жить… Милая, славная, пятидесятилетняя толстуха»…

— Ужасно… — Мама опять шмыгала носом и всхлипывала. — Все-таки он добрый парень, твой Бруно. Другим докторам плевать, что с их пациентами, а твой вон как убивается…

— Ага, убивается… И в это время насилует меня.

— Ну почему «насилует»? Он — твой муж, ты просто обязана с ним этим заниматься. Или ты… — она потерла пальцами глаза, стирая слезы, и лукаво прищурилась, — вовсе не от него собралась рожать? А от кого?

— Мама, я не беременна! Сколько можно? Это просто уловка для прессы. К осени все утихнет, и меня возьмет любой канал. А сейчас я просто хочу спокойно перевести дух. Я же два года не была в отпуске!

— Ха! Два года. А я вообще никогда не была!

— Так давай, мама, съездим вместе куда-нибудь. Твоего Анатоля с собой возьмем. Куда захочешь! На Канары, в Австралию, по Европе…

— Ты в своем уме? У тебя работы нет, с мужем черт-те что, а она в Австралию собирается! Банк, что ли, ограбила и теперь море по колено? Ладно. — Она поднялась с дивана. — Пойду, наконец, кофе сварю.

— Мам, а у тебя нет ничего покрепче?

— Ха! Есть, конечно. Но ты точно не в положении?

— Нет, честное слово! Ну, сколько можно?..

Я еще не успела договорить, как она побежала к лестнице и уже карабкалась вверх по ней.

— Мама! Куда ты? Что ты делаешь? Осторожнее!.. — Я рванулась следом, чтобы хотя бы придержать ей лестницу, но больная нога не позволила мне быстро двигаться, и мама оказалась наверху прежде, чем подоспела к лестнице я. — Мама, ну какая была необходимость? Я ж не знала, что выпивка у тебя на втором этаже! Ты всегда ее держала в холодильнике.

— Коньяк в холодильнике держат только идиоты! И потом, я забыла там выключить телевизор.

Она юркнула в свою комнату. Дверь хлопнула. Лестница покачнулась, поползла вниз и рухнула со страшным грохотом. Я едва успела отскочить. И невольно застонала, навалившись на больную ногу.

— Ты цела? — Мама выскочила из комнаты.

— Цела… Какого лешего тебя туда понесло?!

— А зачем ты трогала лестницу?!

— Я к ней даже не прикасалась!

— Ну тогда чего ты ждешь? Ставь обратно!

— Дай мне дух перевести! Я не супермен… Ты выключила телевизор?

— Нет, конечно. Когда я могла успеть? — Она опять скрылась в своей комнате.

Я вздохнула, нагнулась к лестнице, и тут во всем доме погас свет. Наверху сразу скрипнула дверь.

— Чего ты там еще наваляла? — из темноты спросила мама. — На минуту нельзя оставить одну!

— Ничего я не делала!

— Конечно! И лестницу ты не трогала, и электричество вырубилось само!

— Да оно всю жизнь у тебя вырубается, сколько я себя помню! То канализацию прорвет, то труба лопнет. А крыша течет всегда! И при этом у тебя куча любовников, и все как один на все руки мастера! А что они могут? Только лестницу в доме разобрать!..

— Все сказала?

— А что, разве неправда?

— Ты на своих-то мужиков посмотри! Один — старый пескоструйщик, другой — нервнобольной, хотя и врач. И в отличие от тебя я никогда не спала одновременно с двумя! Потому что я — порядочная женщина!

— Знаешь, я уже жалею, что к тебе приехала!

— Ну и жалей! Никто тебя не звал! Явилась, разнесла мне весь дом. Да еще учит меня, учит! Соплячка…

Дверь на верху хлопнула.

— Мам! Где у тебя телефонный справочник? Ответа не последовало.

Я кое-как доковыляла до дивана, впотьмах разыскала свою сумку, почти на ощупь пробралась к входной двери и выскочила наружу.

Меня трясло. Я прислонилась спиной к стене и постояла, переводя дыхание. Перед глазами плыли темные пятна. Моросил дождь. Я закрыла глаза и подставила ему лицо. Прикосновения холодной влаги были сейчас даже приятны.

Сколько раз вот так же, прислонившись спиной к стене и подставив лицо дождю или ветру, я стояла тут в детстве. А потом появлялась мама, обнимала меня и уводила в дом…

Я рассталась с поддержкой стены, морщась от боли, пересекла наш палисадник и побрела по абсолютно пустынной улице. И вдруг впереди из-за поворота, слепя фарами, вывернула машина! Если бы могла, я побежала бы ей навстречу, но я была способна лишь перебраться на проезжую часть и замахать руками.

Водитель, похоже, заметил, сбавил скорость, и в паре метров от меня затормозил «лендровер». Слишком знакомый «лендровер».

Дверца раскрылась.

— Это вы?! — выглядывая из нее, спросил Марк.

— Боже… вы… — У меня перехватило дыхание. — Как вы здесь оказались? Зачем? Вы…

Он выскочил из машины.

— Все хорошо, все хорошо! Успокойтесь. Обопритесь на меня. Давайте сумку. Что-то случилось с вашей мамой? — Он распахнул дверцу. — Садитесь, садитесь. Вот так. Я могу помочь?

В машине было сухо и тепло. Моя нога обрела покой. И я громко, без всякого стеснения разревелась.

Он уселся за руль и протянул мне сигареты.

— Хотите?

— Да!..

Руки дрожали. После первой затяжки я закашлялась.

— Так вы не курите? — Растерянные глаза и голос.

— Ну что вы! Просто очень крепкие… — Я шмыгнула носом, сделала еще затяжку и раскрыла сумку, чтобы достать платок. — Все пытаюсь бросить, да никак. — Я вытерла слезы, высморкалась. — Так как же вы все-таки здесь оказались? Приходите мне на помощь второй раз за сегодняшний день!

Он пожал плечами.

— Я опять поехал покупать лампочки…

— В Альбуа?

— Нет, было просто нехорошее предчувствие, а вашу улицу и номер дома я запомнил, когда Жак читал ваши документы… Слушайте, что с вашей мамой? Мы сидим тут, болтаем, а надо же что-то делать! Что с ней?

— С ней абсолютно все в порядке!

— Но тогда почему вы на улице? Почему ловили машину?

— Потому, что она меня выгнала. — Я усмехнулась.

— Выгнала? — взволнованно переспросил он. — Правда?

— Не по-настоящему! Успокойтесь. Так, в сердцах. Просто ее очередной гран ами в отъезде, и она не очень уверена в его возвращении. Вот и бесится. Это ее нормальное состояние.

— Боже мой… Значит, вы ловили машину, чтобы съездить за ним?

— Ха! Еще чего! Как вам такое могло прийти в голову? Нет, конечно. Просто у мамы в доме отрубилось все электричество, а в двух кварталах отсюда — ночной магазин, и я подумала, что там наверняка подскажут, где можно срочно найти электрика, или, может быть, там просто есть кто-нибудь, кто в этом разбирается. Кстати, может быть, вы…

Он негромко засмеялся.

— Я не самый крупный специалист, но, думаю, стоило бы мне посмотреть, что там, прежде чем звать профессионала.

— Ой, пожалуйста! И еще я должна вас сразу предупредить, что на второй этаж нет лестницы. Ну ремонт… И пока приходится пользоваться садовой. А она упала, и мама сейчас сидит на втором этаже и не может спуститься…

Загрузка...