Пропуск в райский сад

Глава 14, в которой история Марка

Тридцать лет назад его отец с компанией студентов-художников в летние каникулы отправились на поиски «нового Барбизона», но чтобы там были не лесные пейзажи, а виноградники. По созвучию им понравилось название городка Куассон, и они ездили по его окрестностям, чтобы снять себе жилье. Но стояла пора сбора урожая, и все мало-мальски пригодные в этих целях постройки и сооружения были заняты во всех имениях сезонными рабочими. Наконец они попали в Бон-Авиро. Дед Марка имел фамильную слабость к искусству и поэтому, узнав, что перед ним не обычные студенты-бездельники, которые нанимаются на сбор винограда не столько чтобы работать, сколько бесплатно харчеваться, а будущий цвет французской живописи, к тому же готовый платить за питание и крышу над головой, растрогался и пустил на постой. Причем не в какой-нибудь там сарай, а в свой хозяйский дом, в котором на тот момент было множество пустых комнат — бабушка Марка к тому времени уже умерла, и его дед жил только вдвоем с единственной дочерью — кроме Мари, будущей матери Марка, больше детей у него не было. Квартирантам был выдвинут ряд условий: готовят сами в людской кухне, с рабочими не ссорятся, не заглядываются на его дочку, и каждый должен оставить ему по одной картине, среди которых непременно — его портрет с дочерью.

Довольно сложно портретировать и не заглядываться, тем не менее портретист справился со своей задачей, а вот пейзажист Жан-Луи Дени — нет, хотя ни в одном из его пейзажей Мари никогда не присутствовала. Однако буквально через две недели она заявила отцу, что Дени сделал ей предложение и намеревается просить у него ее руки, а если отец откажет, она все равно выйдет за Дени — не пятнадцатый век на дворе.

Дед был шокирован. Во-первых, внешне этот Дени был самым заурядным из всех квартирантов, во-вторых, у Мари уже имелся потенциальный жених — Жак Бетрав, а в-третьих, ему совершенно не нравилась та мазня, которую этот Дени выдавал за пейзажи.

— Во-первых, ты ничего не понимаешь в мужской красоте, — сказала Мари, — во-вторых, Бетрав — сопляк, моложе меня на два месяца, а в-третьих, Жан-Луи пишет вовсе не пейзажи, а портреты природы. И я хочу настоящую свадьбу! С фатой, подружками и все такое! Иначе я умру. Ты же знаешь, у меня больное сердце, как у мамы, и я могу умереть в любой момент.

Свадьба удалась на славу. Только два человека не выказывали радости — отец невесты и Бетрав, который пил вместе с ним и повторял без конца:

— Дени ей не пара, не пара! Вот увидите, мсье, они разойдутся! Но вы не волнуйтесь, я женюсь на ней! Я возьму ее даже с детьми от этого мазилы!

Бетрав оказался прав и не прав одновременно. В сентябре молодой супруг уехал в Париж. Один, без Мари. Расставались они очень нежно.

— Дочка, я ничего не понимаю. Вы разводитесь?

— Папа, зачем? Мы любим друг друга. Просто я не хочу жить там, а он — здесь. Значит, будем переписываться.

— Переписываться?..

— Ну не только. Жан-Луи приедет на Рождество. Кстати, папа, кажется, я жду ребенка. Представляешь, ты будешь дедушкой! Папа, почему ты молчишь? Ты не рад?

Но Жан-Луи явился уже в ближайшие выходные и потом почти каждый уик-энд проводил в Бон-Авиро. В будние же дни вечера здесь коротал Бетрав. По Куассону поползли слухи. Однако дед Марка пропускал их мимо ушей, всячески поощряя визиты Жака, готового жениться на Мари, несмотря на дитя.

Весной родился Марк, и Мари попросила Бетрава стать крестным.

— Ты же все равно вечно здесь торчишь. Так хоть будешь на законных основаниях.

— Но, сделавшись твоим кумом, я уже никогда не смогу жениться на тебе!

— На мне жениться? Какие глупости! Не утомляй меня, Жак. Знаешь же, что у меня больное сердце и я могу умереть в любой момент. Поэтому мне важно вдвойне, чтобы у моего мальчика был достойный крестный отец!

Бетрав Марка крестил, но затаил сильную обиду и буквально через неделю пригласил чуть ли не полгорода на свою помолвку с соседской девчонкой Полетт, низкорослой толстушкой в очках, которая бегала за ним всегда, сколько все помнили. Вскоре сыграли свадьбу, однако молодая мадам Бетрав вечерами одиноко тосковала у окна — ее супруг пропадал в Бон-Авиро, с особым рвением исполняя обязанности крестного отца в периоды отсутствия родного.

Жан-Луи проводил в Бон-Авиро и зимние каникулы, и все лето. И всегда помногу писал этюды и рисовал, объясняя Марку:

— Масляной краской, темперой, акрилом, акварелью — пишут, а рисуют — пастелью, углем, сангиной, карандашом.

Он вкладывал карандаш в пальчики Марка и водил ими своей рукой. Марку это ужасно нравилось — происходило чудо! Мамины кошки, цветы, куры, лохматый пес Султан получались на листах как живые! Потом папа убирал свою руку и говорил:

— Теперь, дружочек, сам! Смотри внимательно: голова кошки примерно раз в пять меньше, чем ее туловище. Примерно посередине мордочки расположены глаза. Ушки — на макушке, чуть в сторону по отношению к глазам. Лапок четыре, и посмотри внимательно, откуда они растут, иначе твоя кошка не сможет бегать! А хвост — примерно такой же длины, как туловище и намного толще лапок, потому что пушистый…

От папы всегда пахло красками, и Марк очень любил этот запах, и очень любил папу, и очень хотел поскорее научиться рисовать и писать, как папа, который подарил ему совсем маленький этюдник, но совсем-совсем настоящий! На трех складных металлических ножках, с малюсенькой масленкой, пригоршней кистей и настоящими масляными красками. Мама посмеивалась над ними, когда они возвращались домой с этюдов — оба перепачканные краской, особенно Марк, — и заботливо расставляла на каминной полке сырые, ароматные картоны, безжалостно тесня там свои многочисленные подсвечники. А папа гордо говорил, что у Марка замечательное чувство цвета.

Мама тоже периодически ездила с папой в Париж, но никогда не брала с собой сына — маленький, далеко. Марк конечно же скучал, хотя вечера без мамы таили в себе особое качество — дед, дядя Жак и он играли в лото по-взрослому. На деньги. Дядя Жак играл в лото хуже всех, и поэтому к концу игры у Марка всегда оказывалась куча денег! Но самое главное, что со всеми этими деньгами они с дядей Жаком потом шли в магазин и покупали подарок для мамы! Чего только Марк ни покупал своей мамочке: и духи, и конфеты, и чулки. А однажды мамы очень долго не было, и он выиграл столько денег, что их хватило на те самые туфли, которые мама примеряла много раз и со вздохом говорила продавщице:

— Нет, не сегодня. Как-нибудь потом. Обычно Марк дарил маме свои подарки после того, как папа уезжал, чтобы ей не было уж слишком грустно. Так научил его дядя Жак. Но на этот раз Марк не вытерпел, к тому же очень хотелось показать папе, что он тоже о маме заботится.

Однако вместо того, чтобы радоваться, мама почему-то выглядела растерянной. А папа спросил у деда:

— Это вы дали малышу деньги?

Дед закряхтел, и поэтому Марк успел его опередить:

— Нет! Это мои деньги! Я их выиграл! У дяди Жака! Он совсем не умеет играть в лото! А потом мы с ним поехали в магазин и купили их тебе. Тебе же они раньше нравились!..

Взрослые напряженно молчали. Марк посмотрел на деда.

— Дед! Ну скажи им! Все было по-честному!

— Папа! Сколько раз я просила тебя…

— Подожди, Мари, — перебил папа Марка. — Просто наш мальчик стал совсем взрослым. — Он присел на корточки, взял в свои ладони руки Марка и заглянул ему в глаза. — Сынок, я тебя очень прошу, никогда больше не играй на деньги.

— Даже с дедом?

Папа поднял глаза и вопросительно посмотрел на деда. Тот крякнул, махнул рукой и ушел.

— Лучше вообще ни с кем, малыш. Выигранные деньги — плохие деньги, как приходят, так и уходят.

— А какие хорошие?

— Заработанные своим трудом. Вот когда продашь свою первую картину, тогда и будешь вправе покупать маме подарки.

— Но мама не разрешает мне продавать свои картины!

Папа вдруг чуть не потерял равновесие.

— Бог мой! Сынок! У тебя уже есть покупатель? — И снизу вверх посмотрел на маму.

— Да, дядя Жак. Мам, ну скажи! Правда… Мама закашлялась. Папа закряхтел, совсем как дед, и поднялся на ноги.

— Марк! Никакой он тебе не дядя! — быстро-быстро заговорила мама. — Он твой крестный! Ты должен называть его крестный Жак!

— Крестный — непонятное слово. А дядя…

— Не спорь с мамой, сынок. — Папа взъерошил ему волосы. — У мамы больное сердце. Думаю, что теперь, когда ты стал взрослым, в следующий раз мы все вместе поедем в Париж. Надо же тебе наконец познакомиться с дедушкой и бабушкой.

В Париже Марку сначала не понравилось. Наверное, потому, что они ехали долго-долго, так долго, что он даже уснул. Конечно, какое-то время было интересно смотреть, как за окнами машины проплывают незнакомые пейзажи и даже замки вдалеке. Папа рассказывал всякие истории про эти замки, но потом Марку все это надоело, и он уже жалел, что поехал. А мог бы сейчас вместе с дедом делать что-нибудь в саду, болтать с ним, мог бы поиграть с Султаном, порисовать в беседке, вечером пришел бы дядя Жак, и они поиграли бы в лото. Нет, он не стал бы играть на деньги и объяснил бы все про них дяде Жаку. Но и деду про деньги тоже опять пришлось бы объяснять… Он же слышал, как они с мамой спорили по этому поводу, и дед настаивал, что лото — хорошая игра, не в карты же они играют… А вот интересно, как играют в карты? Марк видел карты. У деда висит карта Франции. У папы есть целая книжка с картами разных дорог. Как же в них играют?.. И почему дед считает, что это плохо?..

Он проснулся от гудения машин. Открыл глаза и не поверил им: впереди, по бокам и сзади было просто невероятное количество машин! Столько машин сразу он никогда не видел. Причем они все стояли и никуда не ехали. Некоторые гудели то тут, то там. Их машина тоже стояла, конечно.

— Выспался? — спросила мама, оборачиваясь с переднего сиденья. — Хочешь есть? — И протянула ему бутерброд. — Мы в Париже, малыш. Ты так сладко спал, что мы не стали останавливаться, чтобы не будить тебя.

— А почему стоят все машины? — спросил он уже с набитым ртом.

— Это называется «пробка», сынок, — сказал папа. — Париж — очень старый город и не был рассчитан на современное количество машин. Поэтому очень часто бывают такие пробки.

Пробка двигалась еле-еле, и Марк признался, что очень хочет писать. Мама посоветовала потерпеть. Он сказал, что не может больше. Тогда папа предложил пописать в пакет. И Марку пришлось это сделать! Как же он возненавидел Париж…

Наконец через целую вечность они оказались у дома, где жили родители его папы. Дом был огромный и очень красивый, как дворец. Папа нажал какие-то кнопочки у роскошной двери этого дома и поговорил с кем-то по радио! Потом что-то зазвенело, как телефон, папа открыл эту дверь, и они вошли. Такие сказочные лестницы Марк видел только по телевизору! А еще тут был такой шкафчик за напоминавшей массивное кружево решеткой. Папа сказал, что это «лифт». Они в него вошли. Папа закрыл кружевную решетку и опять нажал на кнопку. Шкафчик поехал вверх! Было и страшно, и здорово…

Папины родители встретили их прямо у дверей этого шкафчика. Марк даже сначала не поверил, что это его бабушка и дедушка. Дедушка был почти таким же, как папа, только с сильной сединой в волосах и в костюме, какие бывают только у самых важных господ в телевизоре, которых его дед очень не любит. По счастью, дедушка на важного господина не походил, хотя и был в таком костюме — он задорно подмигнул Марку и присел перед ним на корточки, как обычно делает папа, а важные господа на это точно не способны. И еще от дедушки, несмотря на важный костюм, тоже, точно как от папы, пахло красками.

Но еще больше Марка потрясла бабушка. Она была такая красивая, просто как королева из его любимой книги сказок. Большие добрые глаза, пышные волосы по плечам — даже длиннее, чем у мамы, — длинные большие серьги у длинной шеи в узких продолговатых ушах. На очень красивых тонких руках много колец и звенящих браслетов. Настоящая королева! Разве что королевы обычно носят длинные платья, а на его неправдоподобной бабушке были брюки.

Только вот его маме бабушка точно не нравилась, хотя они ласково поцеловались в обе щеки. Марк не мог объяснить, каким образом, но он точно почувствовал, что маме она не нравится — точно так же, как деду не нравится его папа. Ну насчет деда понятно — ему вообще никто не нравится: папу он называет «этот», дядю Жака — недоумком, важных господ в телевизоре — болтунами, работников на винограднике — дармоедами, знакомых в городе — идиотами. Но что, если маме бабушка раньше нравилась — мама же всегда передавала ему приветы от бабушки и всякие подарки, — а теперь мама почувствовала, что бабушка ему понравилась, и это не понравилось маме, потому ей и перестала нравиться бабушка? Но почему маме не понравилось, что ему понравилась бабушка?.. Лучше всего просто поскорее спросить об этом маму!

Тут они вошли в квартиру, и Марк позабыл обо всем на свете. Здесь было действительно как во дворце, даже еще лучше — прямо в прихожей огромный резной, с львиными мордами, набитый книгами буфет и круглое зеркало в толстенной золотой раме из сплошных завитушек! Через раскрытые двери в первую комнату он увидел яркий ковер на полу, круглый стол на одной-единственной ножке, стеллажи с книгами по стенам, а в промежутках — картины просто от пола до потолка! В следующей комнате опять были книги и картины в золотых рамах, а потолок оказался расписным! Потом была просто совсем сказочная комната, в которой на паркете, состоявшем из сплошного разноцветного узора, помещался накрытый стол, вокруг которого были даже не стулья, а креслица с витыми золочеными ножками и подлокотничками, обтянутые блестящим изумрудным шелком! И обои здесь тоже были шелково-изумрудные, с таким красивым рисунком, что даже не требовалось картин, причем сами обои не занимали всю стену, а были в тонких бело-золотистых рамках, а между ними висели золотые хрустальные светильники! Много-много, Марк даже не смог сразу сосчитать, сколько их было тут. А потом он увидел люстру. Дома у них тоже была хрустальная люстра, но эта не шла с ней ни в какое сравнение! Он безвольно опустился на пол и разглядывал это чудо с открытым ртом…

На следующий день мама заболела, и ей надо было ложиться в больницу. От слова «больница» Марк пришел в ужас.

— Не волнуйся, — сказала мама. — Это очень хорошая больница. Меня обязательно вылечат. Ты немножко поживешь с бабушкой, и вы сможете навещать меня каждый день.

— Мама, у тебя сейчас сильно болит сердце? — дипломатично поинтересовался Марк, собираясь все-таки спросить, почему маме не нравится бабушка — вчера от изобилия впечатлений эта проблема вылетела у него из головы.

— Не волнуйся! — Мама погладила его по голове и чмокнула в щеку. — Меня вылечат обязательно!

Наверное, сильно, решил Марк и не рискнул спрашивать.

Дедушка и папа были уже на работе, и маму в больницу повезла бабушка. Они спокойно болтали с мамой о чем-то, но ощущение, что бабушка не нравится маме, Марка не покидало.

Больница превзошла все его ожидания — просто межгалактический корабль! Столько здесь было всяких серебристо-металлических штучек — одни лестничные перила чего стоили. А сколько стеклянных дверей и всяких прозрачных предметов! А прямо на полу были нарисованы стрелки, которые показывали всякие нужные направления, — в точности как на космическом корабле! А в маминой комнате было много-много всяких приборов! Но мама ничего не разрешила трогать:

— Смотрят глазками, а не ручками. Слушайся бабушку, малыш, и обязательно приходите завтра. Я буду скучать.

Все расцеловались на прощание. Марк очень внимательно опять наблюдал за мамой. Так хотелось ошибиться!..

Каждой день утром они с бабушкой навещали маму, а потом обедали в каком-нибудь кафе и гуляли по Парижу. И это было просто восхитительно! Марк гордо перехватывал взгляды прохожих, посматривавших на его бабушку. Но она никого не замечала, кроме своего внука.

— Ты вылитый Жан-Луи в детстве! Мне кажется, будто я помолодела, потому что со мной снова мой маленький сыночек.

Мучительный вопрос разрешился сам собой в первом же уличном кафе: бабушка курила, а мама сердилась, даже когда курил дед, особенно в доме.

В субботу Марк отправился к маме вместе с папой, и они, запасясь провизией, целый день провели в больничном парке. Как и всякие другие посетители и пациенты, они тоже расположились на траве и устроили пикник. Мама выглядела усталой, но все равно это немножко напоминало пикники в Бон-Авиро, а потом папа предложил Марку переночевать у него.

Марк уже знал, что папа живет отдельно, и это было еще более удивительно, чем даже красивая курящая бабушка, хотя та и объясняла:

— Он же взрослый, и у него своя жизнь. Папина квартира совершенно не походила

на квартиру его родителей. Здесь было всего две комнаты: одна напомнила Марку первый этаж их дома в Бон-Авиро, потому что здесь ютились сразу и гостиная, и кухня, но была совсем малюсенькой по сравнению с ним. Зато вторая! Просторная, с огромными окнами и битком набитая холстами, мольбертами, этюдниками, красками, кистями, рулонами бумаги, картонами… Но что здесь, что в жилой комнате беспорядок царил просто чудовищный! И это было восхитительно!

— Ты никогда не убираешься? — спросил Марк.

— А зачем? — хмыкнул папа. — Тратить время.

— Я понял! — обрадовался Марк. — Ты нарочно живешь отдельно, чтобы не убираться! Ты здорово придумал.

На следующий день они опять вместе с мамой устроили пикник на траве в больничном парке. Потом к ним вдруг подошла какая-то улыбающаяся девушка.

— Это Кларисс, — сказала мама. — Наша с папой подруга. Мне бы очень хотелось, чтобы ты тоже подружился с ней. А я что-то чувствую себя сегодня неважно. Папа проводит меня в палату, а ты пока поиграй с Кларисс.

Марк меньше всего ожидал, что у мамы в Париже есть подруга, но Кларисс ему понравилась. Она была тоже художница, как и папа, к тому же она сразу придумала веселую игру — Марк черкал в альбоме каляки-маляки, а Кларисс быстро превращала их то в забавных зверушек, то в машины или в человечков, да еще моментально придумывала про них истории. Потом каляку-маляку изображала Кларисс, и теперь уже Марк дорисовывал картинку и сочинял рассказ.

Вечером Марк рассказал бабушке и дедушке про Кларисс. Они переглянулись.

— Я рада, что тебе она понравилась, — сказала бабушка. — Она неплохая.

— Да, она славная, — с улыбкой покивал дедушка. — Я тоже давно ее знаю. Она была моей студенткой.

Потом целых три дня в больницу не пускали посетителей. У бабушки были какие-то неотложные дела, и поэтому Марк целыми днями гулял с Кларисс. Где только они не побывали! В зоопарке, в цирке и даже в Лувре! Марку так понравилось среди картин, что он согласился уйти только тогда, когда объявили по радио, что музей закрывается на ночь.

Вечером к ним присоединялся папа. Он шутил, но Марк видел, что папа грустный, и понимал, что тоже скучает по маме.

Наконец посещения в больнице разрешили, и они сразу все вместе — папа, он, Кларисс, дедушка и бабушка — отправились к маме. Папа и дедушка ради этого даже отпросились с работы.

Мама выглядела очень бледной, и у нее были спутанные волосы, но она улыбалась, хотя за все время так и не встала с кровати. Бабушка сидела рядом и бережно расчесывала ей волосы. И Марк видел с облегчением, что маме это приятно, и что маме вообще приятно, что они все вместе здесь.

В тот год Марк должен был пойти в школу, и папа приехал накануне первого сентября, но не один, а с Кларисс. Причем у Кларисс был очень смешной неуместный животик. Когда дед ее увидел, он вдруг побагровел и непривычно грубо рявкнул:

— Что это значит!? Твой муж — магометанин?!

— Папа, немедленно успокойся! — Мама тоже непривычно повысила голос. — Ты же знаешь, что у меня больное сердце! И я могу в каждую минуту умереть. Но я хочу, чтобы у моего сына была добрая, ласковая мачеха! Кажется, я имею на это право?

Дед махнул рукой, плюнул и ушел.

Мама ласково обняла Кларисс, поцеловала ее в обе щеки.

— Не волнуйся, дорогая. Отец отходчивый. Он же прекрасно понимает, что я права. Ты ведь будешь Марку хорошей матерью? Правда? Сынок, правда же наша Кларисс очень хорошая? — Она погладила Марка по голове.

— Мамочка! — воскликнул он, приходя в себя. — Ты умрешь прямо сейчас?

— Ну что ты, малыш! Я постараюсь пожить подольше. А у тебя, между прочим, очень скоро будет сестричка или братик! — И она нежно потрогала животик Кларисс.

Вечером Марк никак не мог уснуть, хотя мама и легла вместе с ним, как он очень любил. Чтобы ее не расстраивать, он пытался притвориться, что спит, но маму было не провести. Она приподнялась на локте, а второй рукой погладила его по щеке.

— Спи, малыш. Все хорошо. Завтра — твой первый день в школе. Я сделаю большой букет. Мы все поедем тебя провожать.

— Кларисс тоже?

— Конечно. Только знаешь, мы все вместе с дедом подумали и решили пока никому не говорить, что она как бы папина невеста. Просто моя дальняя кузина.

— Как бы моя тетя? Тогда я буду называть ее тетя Кларисс.

Мама улыбнулась.

— Как хочешь, малыш. Кларисс пока поживет у нас. На природе ведь лучше, чем в городе?

В середине декабря Кларисс родила девочку. Акушерку вызывали на дом. Дед радовался больше всех и от избытка чувства даже напоил папу — они оба заснули прямо за столом.

За прошедшие месяцы дед очень расположился к Кларисс, которая помогла основательно навести порядок в его бухгалтерии. Выяснилось, что мать разрешила ей заняться искусством только после того, как она окончила бухгалтерский коллеж. Ее рано овдовевшая мать работала бухгалтером на заводе и просто не представляла себе, как можно иначе зарабатывать на жизнь порядочной женщине.

Накануне Рождества из Парижа прибыли бабушка и дедушка. А ближе к вечеру папа поехал на вокзал в Куассон встречать мать Кларисс. Она оказалась крупной сдобной бретонкой с почти прозрачными, очень светлыми голубыми глазками на полном бело-румяном лице. Она хлопала ими и от растерянности не могла говорить.

Дед и дедушка к тому моменту уже изрядно надегустировались вин из погреба, и дед игриво заявил:

— Мадам, полагаю, в наших с вами силах внести некоторую ясность в эту путаницу. Вы — вдова, я — вдовец. Как вы смотрите на то, чтобы нам сочетаться узами брака?

Марк заметил, как мама и Кларисс обменялись взглядами.

— За кого вы меня принимаете? — . пролепетала толстуха.

Дед приосанился и повел плечами. Марк никогда не видел его таким игривым!

— За очаровательную бабушку крошки Жаннин.

— Соглашайтесь! — добавил, подмигивая, парижский дедушка. — Лучшего деда для нее вам не сыскать.

И весной они действительно поженились! Марк деда не узнавал — тот перестал ворчать, распрямил спину и все время мурлыкал себе под нос веселенькие мотивчики. Новоиспеченная женушка подпевала ему баском, подняла бухгалтерию Бон-Авиро на невиданный доселе уровень, произвела в доме ремонт, оснастив его современной сантехникой, холодильником и новой плитой, а по субботам они ездили на танцы в соседний городок!

Крестными малышки Жаннин стали мама Марка и Бетрав. Тот сначала отказывался, но мама сказала:

— Ты же знаешь, у меня больное сердце и я могу в любую минуту умереть. А ты всегда проследишь, чтобы твои крестные дети не стали чужими после моей смерти.

Мама по-прежнему часто говорила о смерти, но в тот год болезнь словно отступила от нее. Может быть, потому, что папа еще зимой перебрался в Бон-Авиро. Он взял большой заказ на иллюстрации к подарочному изданию «Тысяча и одной ночи», и дни напролет рисовал восточных красавиц и красавцев, джиннов, падишахов, виды сказочных восточных городов. Кларисс много ему помогала. Дед пропадал на виноградниках, его жена вела дом и готовила.

Свою дочку Кларисс только кормила грудью, а все остальное делали мама и Марк — купали, пеленали, выносили на воздух, стирали пеленки и гладили пеленки. Потом, когда у Кларисс кончилось молоко, Жаннин полностью перешла на их попечение. Кроватка перекочевала в комнату Марка, где они теперь жили с мамой.

Мама просто светилась, кормя девчушку из бутылочки.

— Ты моя дочка. Моя, моя… Ты моя любимая девочка…

Дедова жена посмеивалась баском и качала головой.

— Чудно… Чудные вы все… Да и я с вами!

Она как-то очень естественно вошла в их семью, и Марку порой казалось, что другой бабули у него и быть не могло.

Летом целый месяц в Бон-Авиро провели парижские бабушка и дедушка. Марк купался в счастье: у него два деда, две бабушки, папа, сестренка и… две мамы!

Дедушка привез с собой всякие гипсовые штуки и учил Марка классическому рисунку. Ближе к осени он заявил:

— Господа, как хотите, но я считаю, что мальчику с его даром нечего делать в местной школе. Чем раньше он начнет всерьез относиться к своему таланту, тем лучше. Он умеет уже больше, чем дети во втором классе художественной школы. Я не сомневаюсь, что его возьмут туда с радостью.