Его луч таинственно высвечивал то один предмет интерьера, то другой.
— Как будто мы играем в детективов, — тихо сказала я. — Правее, Марк, вход в подвал вон там, с правой стороны. Щиток будет внизу тоже справа от двери.
— Надеюсь, с лестницей в подвал все в порядке?
— Какого черта ты привела полицию?! — неожиданно сверху заорала мама.
Марк машинально поднял фонарик и осветил ее. Она замахала руками, прикрываясь от света:
— Совсем спятила?!
— Мама, успокойся! Это не полиция, это Марк. Он помо…
— Что еще за Марк? Откуда он взялся?
— Мама, — снова начала я, но он, останавливая, потрогал меня за рукав и заговорил, освещая фонариком свое лицо:
— Не волнуйтесь, мадам, я никому не сделаю ничего плохого. Я всего лишь хочу спуститься в подвал и посмотреть, что случилось с электричеством. Может быть, сумею исправить, но если окажется…
— Эй, мсье! А у вас есть лицензия на электроработы?
— Но, мама…
— Я уже скоро тридцать шесть лет — мама! Гони его в шею! Он спалит мне весь дом! Как ты только вечно умудряешься находить всяких биндюж… — Вдруг она громко вскрикнула, и я услышала ее стон и сдавленный возглас: — Чертов радикулит!..
— Посветите мне! — Марк сунул мне в руку фонарик и ринулся к лестнице на полу. — Держитесь, мадам, я сейчас поднимусь к вам и…
— Не-е-ет! Соланж, пусть этот кретин сначала разберется со светом, а то еще прирежет меня в темноте. И давай с ним в подвал! Главное, не оставляй его одного!
Марк опять подергал меня за рукав.
— Хорошо, мама.
И мы направились к подвалу.
— Не спускайтесь. У вас же болит нога, — едва слышно прошептал Марк, почти касаясь моего уха губами. — Я быстро.
— Спасибо… — Я опустилась в попавшееся на пути кресло и вытянула ногу. Щиколотку будто рвало изнутри, и по всему телу бежал неприятный, какой-то липкий озноб.
Очень скоро луч фонарика заскользил по полу, и я услышала шаги Марка и его бодрый голос:
— Сожалею, дамы, и одновременно поздравляю! Ваши пробки — хит пятьдесят восьмого года! Просто чудо, что без пожара обошлось.
— Дочка, а он не врет?
— Мама, а ты? Насчет радикулита?
Я ожидала услышать в ответ какую-нибудь очередную гадость, а она вдруг разрыдалась громко и отчаянно. В темноте это звучало особенно беспомощно, но одновременно — нарочито.