Прощай — прости

Глава седьмая

Фиона считала, что это отличная мысль.

— Разумеется, Пат поможет тебе получить работу! Он вечно ноет, когда приходится брать двадцатилетних сопляков, а они уходят, чуть только освоят компьютер как следует. — Фиона сидела в кухне Моранов на стуле, изрубцованном следами бесчисленных гонок на игрушечных машинках, скрестив изящные ноги, обтянутые черными лайкровыми леггинсами. — Он ухватится за возможность нанять кого-то вроде тебя.

— Ты правда так думаешь?

Фиона была не только эксцентрична, но и великодушна. Эшлин не хотелось, чтобы она ставила бедного Пата перед необходимостью оказать услугу их неожиданно брошенной соседке. Ввязываясь в поиски работы, Эшлин нуждалась в поддержке, но не в подачках.

— Я совсем заржавела. Мне бы хотелось учиться, но только если Пат сочтет, что это действительно имеет смысл, — искренне сказала она.

— Не смеши меня, дорогая. Если ты в состоянии соорудить на скорую руку обед из четырех блюд, не впадая при этом в истерику из-за сломавшейся морозилки и потекшего мороженого, то определенно справишься с несколькими телефонами. И ты же знаешь, папочка обожает тебя, — добавила она с улыбкой. — На вечеринках все старается сесть рядом, так что придется отбиваться, когда он увидит, что ты вся такая деловая сидишь в приемной.

Эшлин рассмеялась против воли, представив, как импозантный адвокат со стальными глазами, каким был отец Фионы, приглашает ее в кабинет ради жарких развлечений на столешнице старинного стола — посреди важных документов и томов по юриспруденции.

— Даже представить себе такого не могу, — усмехнулась она.

— Зато я могу, — ответила Фиона. — Когда мама бросила его, он словно превратился в четырнадцатилетнего мальчишку, который только что открыл радости секса и резвится на полную. Я рассказывала, как он чуть не затащил в постель подружку невесты на свадьбе кузена?

— Да брось!

— Ты не представляешь, что это за человек! Он свихнувшийся, как Мартовский заяц, только на почве секса. И, как ни крути, женщины просто обожают его. Всегда обожали. — Фиона зажгла сигарету. — Сама не знаю, зачем я курю эту гадость, — пробормотала она, — притом что забочусь о здоровье. Пат постоянно выговаривает мне, но ведь у каждой девочки должен быть какой-нибудь порок.

— Я, в общем-то, не спорю, — заметила Эшлин. — Тем более что я-то подтянутой фигурой вообще не могу похвастать. Уже вечность не ношу леггинсы, а живот? Если он вырастет еще больше, то понадобится что-то вроде этих ужасных утягивающих трусов, которые носят бабушки.

— Только через мой труп, — твердо сказала Фиона. — Оставим бабушек и их приспособления. Эшлин Моран, деловая женщина, будет блестящей, ухоженной и чертовски сексуальной, даже если для этого мне лично придется трижды в неделю водить ее в спортзал.

Она поднялась и стряхнула пепел.

— Я поговорю с Патом, как только вернусь с аэробики. Спрошу, что у них сейчас с вакансиями. Там постоянно кто-то уходит, а нанимать временных сотрудников из агентств стоит целое состояние. Он сделает все, чтобы заполучить тебя. По крайней мере, папа сделал бы.

Эшлин снова хихикнула. Неважно, сколь беспросветно мрачной была ее жизнь. Несколько минут в компании Фионы с ее остротами и циничными замечаниями обо всем на свете — и настроение немедленно улучшалось. Глядя на мир глазами Фионы, Эшлин менялась к лучшему, обретала зрелость и уверенность в себе. В глазах Фионы она никогда не будет напуганной и одинокой женушкой, внезапно покинутой и пасующей перед тем, что ждет ее и двух ее ребят за поворотом жизни. Этим Фиона и очаровательна — своим умением смотреть на жизнь сквозь цветные очки, которые преображали мир, хоть и не всегда были розовыми. Если бы ее муж, с которым они прожили десять лет, вдруг решил оставить свою неугомонную, помешанную на теннисе женушку, Эшлин не сомневалась, Фиона бы только вздохнула и начала все сначала. Заново обустраивая жизнь, высматривая по-настоящему верного спутника и не давая обстоятельствам сломать себя.

На Фионе был розовый джемпер поверх маленького сексуального топа, который, как прикинула Эшлин, ей самой не налез бы даже на бедро. Загорелая после регулярных поездок на виллу Финиганов в Испании, подтянутая и стройная благодаря аэробике через день, Фиона выглядела фантастически. В этом изящном наряде, покупка элементов которого составляла главную радость ее жизни, с длинными наманикюренными ногтями, часиками «Картье», в чьем золоте плескалось солнце, роскошными каштановыми волосами с матовым блеском — следствием вечности, проведенной в парикмахерских салонах, — Фиона была стопроцентной роскошной сучкой. Которой, слава богу, на самом деле не была.

Эшлин вспомнила тот день, когда Финиганы въезжали в огромный дом из красного кирпича на той стороне улицы, превратившийся в причал для целой флотилии фургонов с дорогой мебелью. Бригада из десяти взвинченных мужчин целый день вела схватку с неповоротливыми сосновыми шкафами, чудовищными диванами и полированным обеденным столом, за которым, казалось, могло уместиться человек двадцать. Из окна спальни Эшлин наблюдала за перипетиями этой битвы и не могла оторваться. Наконец высокая, безукоризненно одетая брюнетка заглушила мотор своего спортивного автомобиля и проследовала в дом с маленькой пушистой собачкой на поводке. Эшлин немедленно заключила, что ее новая соседка, по-видимому, важная деловая леди, не из тех, кто станет забегать к ней на кофе по утрам. Так что для нее оказалось полной неожиданностью, когда пару дней спустя Фиона возникла на пороге, представилась и осведомилась: их соседка через два дома полный псих или искусно прикидывается?

— Я только сказала, что мы с мужем переехали в дом через дорогу и хотели бы познакомиться с соседями. А бедняжка побледнела и, заявив, что не собирается ничего покупать, захлопнула дверь у меня перед носом, — пожаловалась Фиона.

— Она глухая, — объяснила Эшлин. — Ну и, видимо, слегка не в себе. Но вы еще не видели ее брата. Он считает, что сейчас 1944 год, а он — французский шпион, работающий под прикрытием.

— Так, а в округе есть нормальные люди? — спросила Фиона.

— Ну, мы вполне нормальные, — ответила Эшлин. — Большую часть времени во всяком случае. Могу я предложить вам чашку кофе?

— Спасибо, это было бы отлично. Если мой организм к одиннадцати утра не получает как минимум четыре дозы кофеина, он объявляет забастовку. Я могу зайти домой и захватить несколько отвратительно сладких булочек, если хотите, — предложила она.

— О, поверьте, у меня тут много всяких отвратительно сладких штучек. Даже чересчур.

Они подружились. Иногда вместе ходили в супермаркет, компенсируя болтовней потерю времени в очередях, или заглядывали в магазинчики с одеждой — когда Эшлин в очередной раз садилась на диету.

Фиона постоянно агитировала Эшлин посещать спортзал или хотя бы время от времени играть в теннис с общими друзьями. Но на этот раз взгляд Фионы был преисполнен особой твердости.

— Ты должна наконец начать заботиться о себе, дорогая. Я достаточно насмотрелась на девочек, которые просто разваливаются на куски, когда их брак прокисает, и не хочу видеть, как это происходит с тобой. Завтра мы вместе отправляемся покупать тебе кроссовки, и без разговоров, пожалуйста! — Она усмехнулась и ткнула Эшлин в пухлое плечо.

Когда Фиона ушла, Эшлин направилась в гостиную. Там на полу, скрестив ноги, восседал Филипп, лопал рисовые хлопья и смотрел хит-парад, который представлял какой-то непричесанный ди-джей. Ковер был устлан комиксами и футбольными карточками. Картину дополняли два пустых пакета из-под чипсов и несвежие носки.

— Филипп, что ты тут устроил, убери немедленно!

— Зачем? Кто-то придет? — быстро ответил он. — Папа?

У Эшлин похолодело в животе, как всякий раз, когда она думала о том, как подействует уход Майкла на детей.

Предыдущим вечером она сказала, что отец уехал на неделю. Она не знала, что говорить, и решила доносить до них правду постепенно.

Пол выглядел удивленным.

— Я думал, папа придет смотреть, как мы играем в футбол в субботу, — произнес он медленно. — Он успеет вернуться?

— Я не знаю, милый, — чувствуя себя отвратительно, оттого что врала и оттого что запретила Майклу прийти и рассказать обо всем самому, она чмокнула его в щеку и обернулась к Филиппу — пожелать доброй ночи и ему. В пижаме с символикой «Манчестер Юнайтед», с раскрытым журналом комиксов, прижатым к груди, он пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал. Эшлин поцеловала его и легонько дотронулась до фиолетового синяка на левой кисти — последствия, по его словам, столкновения со штангой футбольных ворот.

— Спокойной ночи, мистер Гиггз. Или сегодня — Кантона?

— Ни тот, ни другой, — заторможенно ответил сын.

Она через силу улыбнулась, оставила дверь чуть приоткрытой, чтобы свет из коридора проникал в комнату, и стала спускаться, направляясь прямиком к бару — за хорошей порцией джина с тоником.

Филипп знал, что что-то не так, разумеется, знал. Однажды она прочитала в журнале, что дети улавливают мельчайшие нюансы в отношениях родителей. И Филипп, конечно же, уловил. Майкл говорил, что он — как подающий надежды журналист, ведущий расследование, такой же любопытный, дотошный и настырный. Маленький бронепоезд — его было не остановить. «Почему» было его любимым словом. «На этот раз я не знаю, почему», — мрачно подумала Эшлин. Она беспомощно смотрела на потрепанные комиксы и крошки, разбросанные по полу. Надо пылесосить, как всегда.

Следует все рассказать мальчикам. Еще вчера следовало. Ни к чему притворяться, будто все хорошо. В конце концов, они все равно все узнают. Забыв о телевизоре и подняв на нее огромные грустные глаза, Филипп спросил:

— Папа сегодня придет домой?

Она не удивилась. Всматриваясь в серьезное лицо, на котором, казалось, застыл этот вопрос, в темные глаза, до боли напоминавшие отцовские, она понимала, что пора принять решение. Не будь трусихой, Эшлин. Скажи им прямо сейчас, ты должна это сделать.

— Где Пол? — спросила она решительно.

— Наверху, — ответил Филипп.

Эшлин подошла к лестнице и крикнула:

— Пол! Спустись вниз, я хочу поговорить с тобой.

Пол скатился по лестнице, перепрыгнув через последние две ступеньки и с шумом приземлившись сразу на обе ноги. На которых, разумеется, не было носков. Если Филипп их снимал, то Пол тут же следовал его примеру. Он вихрем влетел в гостиную и бухнулся на пол рядом с братом. Заглянув в один из пакетов, который, по его расчетам, должен был быть с чипсами, а не из-под чипсов, Пол произнес с осуждением:

— Ты съел мои чипсы!

— Я не ел, — отозвался Филипп.

— Ел!

— Тихо! — крикнула Эшлин. Дьявол, она не собиралась кричать на них. — Мальчики, есть одна вещь, о которой я должна вам рассказать, — начала она более мягко. — О вашем отце и обо мне.

Она остановилась, понимая, что собирается сказать чудовищную вещь, и задаваясь вопросом, какими словами можно передать простое, казалось бы, обстоятельство: ваш отец бросил меня. Они выжидательно смотрели на нее — два миниатюрных Майкла, те же черты лица, те же глаза. Ей вдруг вспомнилось, как она сказала ему о беременности; как на прогулке морозным мартовским днем вокруг них возник маленький, очень личный мирок — прямо посреди Буши-парка, который они прошли из конца в конец, пробежавшись заодно и по списку предполагаемых имен для их будущего ребенка; как они гадали, на кого он будет больше похож; как она улыбалась: «На тебя». Ей хотелось, чтобы их ребенок был темненьким, а не бледным с ее мышиными волосами. Как Майкл прошептал в ответ: «Нет, на тебя», — и оттянул воротник ее куртки, чтобы коснуться холодными губами ее теплой шеи.

Дети смотрели на нее, терпеливо ожидая, когда она заговорит. Слишком терпеливо. Бедняжки, они понимали — что-то случилось. Ей оставалось только по возможности смягчить удар, постараться, чтобы он был как можно менее болезненным. И хотя ее сердце пылало от ярости, она не могла превращать мальчишек в ракеты «Экзосет» и использовать как оружие в войне против отца. Ох, не следовало вчера соглашаться, чтобы Майкл тоже с ними разговаривал. Она начала заново.

— Мы с папой не особенно ладили в последнее время, и… — Господи, что ей сказать? Он ушел? Он больше с нами не живет? Это звучало ужасно, как приговор. Если бы только они были чуть постарше, хотя бы на пару лет, они бы смогли понять. Но в десять — как можно надеяться на понимание? — Папа переехал от нас, ему было плохо…

— Почему плохо? — с беспокойством спросил Филипп. — Это из-за меня? Потому что я приставал к нему с роликами?

— Нет-нет, милый, это не имеет отношения к вам. Папа любит вас, просто… ему нужно побыть одному какое-то время. Он хочет, чтобы вы были сильными и понимали, что он вас очень любит.

— Тогда почему он ушел? — Пол смотрел на нее с таким замешательством во взгляде, что она разрывалась между желанием разрыдаться и обнять его.

— Мы с папой не всегда ладим, — медленно произнесла она. — Иногда взрослые ссорятся, и им нужно некоторое время побыть врозь, папа этого и хочет. Побыть самому по себе. Это, конечно, не означает, что вы его больше не увидите, — добавила она, как ей показалось, обнадеживающе.

— Но почему, мам?

На этот раз «почему?» произнес Пол. Филипп просто стоял, опустив голову, густые темные волосы падали на лоб. Эшлин хотела ласково убрать их в сторону, но он отшатнулся.

— Я вот что скажу. Давайте пообедаем в «Макдональдс». Как вам такая мысль?

— Хорошо, — Пол выглядел так, словно готов был расплакаться.

— Мы только вчера ходили в «Макдональдс». Я думал, мы не должны питаться бургерами все время, — тихо сказал Филипп.

— He все время, конечно, — ответила Эшлин. — Но иногда можно немного нарушить правила, разве нет? Дети, где ваши носки? У вас есть пять минут, чтобы собраться!

Пол убежал за носками наверх, а Филипп остался стоять, глядя себе под ноги. Эшлин крепко обняла его, чувствуя, как напряжено и словно наполнено страданием его тело.

— Мне очень жаль, что так вышло, милый. Это не твоя вина. Тут совершенно ни при чем ролики или что-нибудь подобное. Дело в нас с папой…

— Не важно, — вдруг сказал он и, выскользнув из объятий, наклонился за носками. — Я не голоден.

Сидя с телефоном на кровати, Эшлин старалась говорить потише, чтобы не разбудить мальчиков. Было около половины девятого, но еще не стемнело. На той стороне улицы парочка выгуливала собаку. Они держались за руки, а пятнистый терьер энергично рыскал по придорожным кустам.

— Это так несправедливо! Мальчики очень расстроены. Я чувствую себя так, будто это моя вина, будто я отнимаю у них детство.

— Не глупи, ты делаешь все, что возможно в данных обстоятельствах, — ответила Фиона. — Ну что еще ты можешь сделать?

— Я даже не знаю, — тяжело вздохнула Эшлин, вспоминая, как прошел день. Обед катастрофически не удался. Филипп наотрез отказался есть. Пол последовал его примеру, оставив Эшлин почти весь гамбургер и большую часть картошки-фри. В иной день она уметелила бы все за милую душу, но сегодня у нее совсем не было аппетита.

— Что думаешь о временной работе, которую предложил Пат? — спросила Фиона.

— Чертовски страшно, вот что думаю. Не знаю даже, что пугает сильнее — само возвращение на работу или тот факт, что за двенадцать лет я все позабыла. И еще: Пат дал мне шанс, и я боюсь его подвести.

— Ерунда. Конечно же, у тебя все получится. От тебя ничего такого не требуется, правда. В любом случае, у тебя есть неделя, чтобы все обдумать, — заметила Фиона. — Элизабет уходит в декрет только через три недели, так что у тебя будет время привыкнуть к работе. Ты запросто справишься.

— Спасибо тебе, Фиона, спасибо за все. За то, что поддерживаешь меня, за помощь с работой… За то, что ты есть, — с чувством произнесла Эшлин. — Не знаю, что бы я делала без вас с Джо.

— Как там она?

— Ничего. Мы созванивались только что. Она ходила пешком в Портмарнок: говорит, надо было измотать себя, чтобы вечером нормально заснуть, бедняжка.

— А что из себя представлял ее приятель?

— Я совсем его не знаю. Видела пару раз, но мы толком не общались. Майкл от него не в восторге. Другое дело, что, — Эшлин издала гортанный смешок, — Майкл тот еще эксперт по человеческим натурам. Или, скорее, это я ничего не понимаю в людях. — Она замолчала.

— Отставить хандру, — приказала Фиона. — Расскажи мне лучше поподробнее об этом ужасном человеке. Он из серии очаровашек или просто мешок с дерьмом?

— Он красавчик. Голубоглазый блондин с белыми зубами. Как из рекламы зубной пасты.

— И при этом мешок с дерьмом?

— Боюсь, что да. Вообще-то, большинство мальчиков Джо были с каким-либо фатальным изъяном. Странно все это, — сказала Эшлин задумчиво. — Я читала, что женщины, которых в детстве насиловали или избивали, инстинктивно выбирают таких мужчин, которые будут жестоко обращаться с их собственными детьми. Получается замкнутый крут.

— Но ведь ее никто не насиловал! — воскликнула Фиона в изумлении.

— Боже, конечно нет! Но у нее умер отец, когда она была совсем ребенком. И мне часто кажется, Джо бессознательно выбирает таких мужчин, которые когда-нибудь бросят ее, как бросил отец, — добавила Эшлин. — Тем, кто не знает ее близко, должно быть, кажется, что она человек широких взглядов и высокого полета, у которого есть все. Но на самом деле у нее комплексов не меньше, чем у других. А то и побольше.

— Да, я понимаю, о чем ты, — заметила Фиона. — Когда мои родители разводились, они стремились порвать друг другу глотки, как питбули. Но из-за того, что у нас был огромный дом, «ягуар», дворецкий и прочее, все думали, мы живем как у бога за пазухой. Изнутри всегда все выглядит иначе, — добавила она. — Мы делали вид, что все отлично, но я никогда не водила к себе школьных подружек, потому что они могли стать свидетелями очередной маминой выходки. Отец когда-то подарил ей набор таких китайских фарфоровых фигурок, знаешь? И когда мама приходила в бешенство, она бросала ими в отца. К тому моменту, когда она ушла, в доме не осталось ни одного китайского сувенира. Она перебила все. — Фиона чуть слышно усмехнулась. — Короче, о скрытых проблемах я знаю все. Можно сказать, я эксперт в этом вопросе.

— Извини, я не знала, — сказала Эшлин с сочувствием.

— Не стоит, все уже в прошлом. Я годами уживалась с этим, но теперь все хорошо. На самом деле, — решительно сказала Фиона, — им было бы лучше сразу расстаться, чем все эти годы играть в свои чертовы игры.

— А из-за чего все началось? — спросила Эшлин, не сдержав любопытства. Раньше она не слышала, чтобы Фиона говорила о матери. Кроме упоминания, что они редко видятся, потому что мать живет в Аризоне.

— Она пила, — сказала Фиона резко. — Пила как сапожник, у нее вся семья такая. Поэтому ты никогда не увидишь меня под хмельком. Я чертовски много перевидала пьяных, чтобы пить. Алкоголь уродует семьи, и я не хочу, чтобы это продолжалось в моей.

«Вот дьявол», — подумала Эшлин, вспоминая о полупустой бутылке джина в баре. Она основательно надралась на выходных.

— Все, Эш, я побегу, — сказала Фиона. — Пат весь день играл в бильярд и теперь для разнообразия жаждет семейного тепла и уюта. Ты уже решила, в чем пойдешь на работу? В любом случае, завтра основательно пороемся в твоем шкафу. Что-нибудь убийственно великолепное для поддержания боевого духа в первый рабочий день.

— Убийственно великолепное? В моем шкафу? — изумилась Эшлин.

— Ну, если ничего не найдем, придется пройтись по магазинам, — радостно заключила Фиона. — Ура-ура!

— Ты неисправимый шопоголик! — рассмеялась Эшлин. — Ладно, пока.

«И никакого джина на ночь, — добавила она про себя. — Подумай о матери Фионы».

На следующее утро, забросив мальчиков в школу, она помахала им как ни в чем не бывало. Она делала так каждый понедельник. Только этот понедельник не был похож на другие. Неделю назад она была вполне довольна жизнью. Ну хорошо, скорее, не полностью недовольна. Теперь же она была одинока и сломлена.

Размышляя о состоянии своих финансов, она направилась в «Рокс» во «Фраскати-Центр» и взяла корзину, а не тележку. Наслаждаясь ароматом свежеиспеченного хлеба, Эшлин подсчитывала траты с маниакальной скрупулезностью. Двадцать фунтов. Слишком много. Зачем она купила дорогой шампунь-кондиционер? Там же был универсальный, гораздо дешевле. А полтора фунта за малюсенький тюбик крема от морщин? Безумие какое-то.

Дома она разложила покупки и, вооружившись ручкой и чашкой кофе, погрузилась в изучение коммунальных счетов и хозяйственных платежей. Какое, оказывается, невероятное количество денег ей требовалось еженедельно! Общая сумма казалась огромной, особенно по сравнению с ее банковским счетом. Полторы тысячи разлетятся мгновенно. Сколько Майкл собирается платить в качестве алиментов, интересно?

Телефон зазвонил, когда она развешивала выстиранное белье. Дьявол! Она помчалась в дом, едва не растянувшись по пути: плитка на дорожке была положена отнюдь не идеально.

— Слушаю! — Она затаила дыхание.

— Здравствуй, Эшлин! — Это была ее мама. — Вы там заболели все, что ли? Три дня никто не выходил со мной на связь, я уже волнуюсь. С мальчиками все в порядке?

Только мать умела задавать такие многозначительные вопросы. Эшлин не знала, с чего начать. Она ждала этого звонка. Или, скорее, боялась его. Обычно она не упускала случая набрать номер родителей — по поводу или без. Наилучший момент — воскресенье около полудня: отец как раз начинал дремать над газетой и наверняка не поднял бы трубку.

Шон Магуайер всегда имел повод для нытья. В последнее время жизнь ему отравляла двадцатидвухлетняя Никола. Она висела на телефоне, болтая со своими бесконечными «дружками-молокососами», и одевалась в эти отвратительные крохотные юбки. Эшлин слушала, и ее не покидали две мысли. Что она впустую тратит драгоценное время и что у их брата Николаса почему-то никогда не возникает сложностей в общении с отцом. Ну конечно, он не носит развратных юбок. Кроме того, Шон всегда хотел сына и только сына, о чем не уставал напоминать дочерям.

— Я волновалась, Эшлин, — опять прозвучало в трубке.

— С мальчиками все хорошо, мам. — Пришло время открыть миру правду. — Но с Майклом, боюсь, есть проблема.

— Боже мой, что с ним?! Я так и знала, что у вас что-то стряслось!

— Ничего с ним не случилось, — сказала Эшлин. — Он… ну, в общем, мы расстались.

— Что?! Этого не может быть! Это ужасно, просто ужасно!

Эшлин никогда не причиняла маме лишних беспокойств.

А теперь… Господи, только бы та не начала выуживать из нее детали! Опять обсуждать все в подробностях — это невыносимо. Эшлин слышала, как ее мать подвинула табурет поближе к аппарату и тяжело опустилась на него. В доме Магуайеров телефон располагался на кухне, что исключало даже намек на приватность во время разговора. От этого, судя по его постоянному нытью, особенно страдал Николас. Когда Этиа Магуайер вновь заговорила, ее голос предательски дрогнул.

— Но почему, Эшлин?! Что случилось? Почему ты все скрывала? И что теперь будет с мальчиками, бедняжечки!

У Эшлин ком в горле застрял. Ну почему это так тяжело! Почему на случай развода нет специальных карточек, вроде тех, которые отправляешь, когда меняешь адрес. «Мистер и миссис Моран развелись. Впредь мистер Моран будет проживать со своей „Синди Кроуфорд“ по адресу: № 10, Прим-роуз-Авеню, а миссис Моран (бывшая миссис Моран) по-прежнему доступна по старому адресу. Всем сочувствующим родственникам и друзьям звонить по указанному номеру».

— С мальчиками все будет хорошо, мам. Просто у нас с Майклом как-то разладилось, и мы основательно поцапались. В итоге он временно съехал. Вот и все.

— И все? — требовательно прозвучало в трубке. — Что значит «и все»? Это серьезно? Он ушел навсегда, Эшлин? Не темни!

Эшлин сдалась. Не имело смысла притворяться, будто у них с Майклом небольшая семейная ссора. Лучше уж сказать правду, хоть это и было чертовски больно.

— Слушай, мам, я все расскажу, только не говори отцу, хорошо? — в отчаянии произнесла она.

— Хорошо, любимая, — мягко сказала мама. — Только я должна знать абсолютно все.

Абсолютно все потянуло на час разговора и две чашки чая. У папы точно будет удар, когда он увидит счет за телефон. Хотя он решит, что это Никола вознамерилась разорить его. Пока ее мама заваривала вторую чашку, Эшлин меланхолично размышляла о том, что «Эйриан Телеком» стоило бы ввести специальный тариф на «звонок отчаяния», позволяющий абоненту раз в месяц звонить родственникам без учета времени. Они бы озолотились.

— Ты сделала себе чай, любимая? — спросила мама, поднимая трубку.

— Я решила отказаться от чая и кофе, как ни странно. А на бисквит в шоколаде только украдкой глянула на выходных.

— Молодчина, доченька, — произнесла мама с сомнением, как будто отказ от бисквитов в разгар кризиса казался ей не самым разумным решением.

— Просто я всегда так хотела остановиться, прекратить наконец жрать, — пояснила Эшлин. — Хотела быть стройной, как та девочка, на которой женился Майкл. Но ничего не могла с собой поделать, все время ела и ненавидела себя за это. Какой-то порочный круг, который невозможно было разорвать. А теперь мне совсем не хочется есть, но он уже не увидит этого. — Ее голос дрогнул впервые за весь разговор. — Что теперь будет, ма? Почему все так получилось?

— Не знаю, любимая, — ответила мама. — В жизни часто случаются такие вещи, что сразу и не разберешь, где черное, где белое. Когда мы с твоим отцом поженились, мы знали — что бы ни случилось, это навсегда. Хотя, Господь всемогущий, как мне иногда хотелось развестись! Знаешь, он ведь тяжелый человек, — добавила она. — Теперь все иначе. Все так требовательны к жизни, хотят немедленного счастья. Никто больше не хочет над ним трудиться.

— Я хотела, — разрыдалась наконец Эшлин. — Это он не хотел, ублюдок!

Мама ничего не ответила.

— Ведь он же ублюдок, правда? Скажи! Или это я во всем виновата?!

— Ты не виновата, Эшлин. Просто я не хочу повторять старую ошибку и критиковать Майкла. Однажды твой отец поссорился с бабушкой. Потом они помирились, но он не забыл ни слова из того, что я успела наговорить о ней. Не думаю, что он простил меня за это.

— Думаешь, мы с Майклом тоже помиримся? — прошептала Эшлин с надеждой.

— Кто знает, как все повернется, — дипломатично ответила мама. — Просто не представляю вас порознь. Майкл не дурак. Ему будет не хватать мальчиков и жизни с тобой. Он не сможет просто так все забыть и вычеркнуть из жизни последние двенадцать лет.

— Думаешь? — Эшлин словно опять было десять. Она снова перелазила через забор и порвала зеленое платье. Она ждала, пока мама придет и исправит положение. Исправит все на свете. Мама всегда знала, что сказать. Ее нежный и добрый голос был способен смягчить любой удар. Тонкими, почти незаметными стежками она могла залатать любую дыру, нужными словами унять самые горькие слезы, придать миру опору, когда, казалось, все шло вкривь и вкось. Теперь Эшлин хотела, чтобы она исправила то, что было окончательно разрушено, окончательно, но несправедливо. — Прости, мам, — быстро сказала она. — Я дурацкие вещи спрашиваю. Боже, если я сама не догадываюсь, как все будет, откуда тебе знать.

— Эшлин, я бы и рада сказать, что у вас все образуется, да не могу. Это не решит проблему, тебе придется с этим смириться. Мне действительно жаль, что все так вышло, — вздохнула мама. — Я понимаю, ты хорохоришься, доченька, но будет нелегко. Если б я только знала, чем тебя подбодрить.

— Чем ты меня действительно подбодришь, так это обещанием, что отец ничего не узнает, — попросила Эшлин.

— Твой отец не такой плохой… — преданно начала Этна.

— Мам, — перебила Эшлин, — он преисполнится желчи, и — ты же знаешь его — во всем обвинит исключительно меня. Сейчас я бы, пожалуй, обошлась без такого заключения. Я имею в виду, надо бы морально окрепнуть и найти работу, для начала. Мне потребуется на это раз в десять больше уверенности в себе, чем я имею сейчас, — устало произнесла она. — Весь этот кошмар мне уже ночами снится. Что, если я не справлюсь?

— Не глупи, Эшлин, — голос матери стал тверд, как гранит. — Последние десять лет на тебе висело домашнее хозяйство, и все работало, как часы. К тому же ты не боишься запачкать руки. Так что не вздумай говорить, будто тебя пугает офисная работа. Она не должна тебя путать. Не годится это.

Ну вот, опять. Кто-то считал, что она суперженщина. У нее что, особая способность — внушать людям, будто она на что-то годится? Или — чего, правда, никак не могло быть, — они и в самом деле так считали? Какая жалость, что Майкл не относился к их числу.