Глава 13.

Здравствуй, Питер, ты много знаешь, ты много видел.

И все, что я могу сказать тебе, это только слова…


Женя пропала. Прошло уже больше суток с тех пор, как она уехала с Яной, и за все это время – ни одного звонка, ни одной смс, только «Абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позднее».

Как будто Марина без этого электронного голоса не знала, когда и кому ей звонить!

Она была в отчаянии. Наверное, Женю отговорили – Сергей и Яна, и еще один мальчик у них был… Миша, кажется. Наплели с три короба о том, что с ней, Мариной, нельзя связываться, и убедили прервать поиски. И если это так – то, черт возьми, что же ей теперь делать?

Она не выдержала, и снова набрала Женин номер. «Абонент…»

Чтоб ты сквозь землю провалился!

Телефон улетел на пол, а Марина слезла с кровати и подошла к окну. В утренних сумерках двор-колодец выглядел даже более мрачным, чем обычно. Отвратительный вид – зассанные углы, облупившийся поребрик, чьи-то старые машины и обломки деревянного стула.

Она никогда не любила такой Питер. Ее Санкт-Петербург был иным – парадным, солидным, развевающим паруса и распахивающим белые двери. Зеленым в Павловске и Петергофе, темно-синим вокруг Петропавловки, и голубым-голубым на Крестовском острове.

Что же делать, если она так и не появится? Не в Таганрог же опять за ней ехать, честное слово. Женька-Женька…

Марина открыла окно, и в номер ворвался свежий влажный воздух. Невидимые глазу капельки проникли через рот в гортань, оттуда – в легкие, и наполнили тело теплом. Когда-то очень давно она любила, как пах утренний Питер. А теперь?

А теперь все стало по-другому, и не осталось ничего из того, что было важно и дорого раньше. Нет вокруг толпы поклонников, не заводит больше с полборота любой намек на секс, не так уж прельщают ночные тусовки, модные платья и брендовые сумочки в шкафу уже далеко не такие уж модные… И только одно, только одно имеет значение и смысл. Она должна сделать то, что задумала.

Много лет назад, когда Женька ушла окончательно, Марина решила: никому больше не позволю проникнуть в свое сердце. И свято держала слово, пока не появилась Лека. И, наверное, это все же было наказанием, ее появление – наказанием за сотни разбитых надежд, десятки сломанных жизней.

Но разве мужчины, все эти мужчины, не выбирали свой путь сами? Разве она заставляла их ложиться с ней в постель? Разве лгала и обещала принадлежать только им?

Нет! Не было так никогда. Каждый всегда знал, на что он идет. Знал, что любая ночь с ней может стать последней, что будущего нет, а прошлое не имеет значения. И дальше решал для себя сам.

Конечно, ей это нравилось – словно Клеопатра, красивая и величественная, она шла по жизни, а мужчины падали к ее ногам – поверженные и покорные. И они получали то, чего хотели! Какой восхитительный секс она им дарила – не передать словами. Каждый получал именно то, что нужно конкретно ему. Кто-то – страсть на границе с яростью, другой – нежность заячьего хвостика, иные – ощущение превосходства и власти над целым миром.

И она любила каждого из них. Кого-то год, кого-то месяц, а кого-то мгновение – но любила каждого. Даже после того, как от них ничего не оставалось, продолжала любить уже память о них.

Кто бы мог подумать, что пройдет не так уж много лет, и они исчезнут как не бывало, оставив в памяти и душе только одно лицо, одни незабываемые глаза.

Марина вошла в ванную и остановилась напротив зеркала, пристально рассматривая свое отражение. Красивая… Но кому нужна твоя красота, когда да единственная, которой ты бы хотела подарить ее, не любит тебя?

– Я бы хотела родить тебе сына, – вырвалось против воли, и Марина вдруг произнесла это вслух, – я до сих пор так хочу родить тебе сына…

А что, если бы однажды все пошло немножко по-другому? Что, если бы они встретились раньше, или, наоборот, позже? А вдруг можно было бы повернуть планету другой стороной, толкнуть ее и заставить крутиться в совсем другом направлении? В направлении, где бы была семья, свой дом, двое детей – мальчик и девочка, мультики Диснея по утрам, огромная двуспальная кровать с пуховым одеялом и тяжелым покрывалом, книжка на прикроватной тумбочке, разбросанные по всему дому игрушки, мини-вэн вместо кабриолета, торжественные поездки к родителям, и тихое, спокойное, счастье?

Ну вдруг, а? Вдруг же?…

Она улыбнулась собственному отражению и подмигнула. Забудь об этом, милочка. Невозможно изменить то, что уже свершилось. Детей у тебя никогда не будет, своих так уж точно, а единственная женщина, с которой ты хочешь разделить эту придуманную жизнь, скорее всего рассмеется тебе в лицо, если ты ей об этом расскажешь. Поэтому хватит мечтать – пора подумать, где же ее искать, эту женщину.

И где найти…


***

На шашлыки они, конечно, не поехали. Но и на кладбище Женя ехать отказалась: слишком много потрясений для одного дня, надо дать себе небольшую передышку, и поехать, скажем, вечером. А пока можно просто отправиться в пешую прогулку – втроем, как раньше. Пошататься по Питеру, попить кофе и поболтать.

Сергею не понравилась эта идея: он как заведенный рвался к Лесе, но Макс неожиданно поддержал Женин порыв.

– Брось, Серый, пошли погуляем. Когда ты в последний раз вынимал свою задницу из автомобиля? Скоро совсем ходить разучимся.

Дело было не в ходьбе, и все трое прекрасно это знали, но Сергей все же дал себя уговорить и, бросив машину у литейного моста, первым размашисто зашагал по набережной в сторону Невского. Весь его вид говорил о том, что лучше бы его не трогать, по крайней мере, какое-то время, иначе легко можно нарваться.

А Женька с Максом и не пытались – спокойно шли сзади, держась за руки и молча вдыхая неповторимый Питерский воздух.

И почему она не ценила этот воздух, пока жила здесь? Тогда он казался чем-то постоянным, незыблемым, что никуда не денется, и всегда под рукой. А теперь вот делся… И сразу обрел ценность.

Все-таки Питер для нее – это Марина. Не друзья, не Леся даже, а Марина – только та, старая, периода острой влюбленности и горькой любви, когда любое чувство отдавало безнадежностью, и полным отсутствием какого бы то ни было будущего.

Самое забавное, что ведь поначалу Женьке правда ничего не было от нее нужно. Она была влюблена в свою любовь – когда достаточно смотреть, изредка чувствовать запах, и знать, что она есть, существует – единственная и недоступная. Лека рассмеялась бы, услышав такое определение, конечно. Сказала бы, что единственная и недоступная – это полоска стрингов, впившаяся в попу, а любовь не может быть ни единственной, ни недоступной, иначе это не любовь, а мазохизм.

Женя засмеялась пришедшей в голову метафоре. Макс покосился на нее, но ничего не сказал. Он как раз закуривал, и одновременно убирал пачку «Кэмела» в карман спортивных штанов. Серегина спина впереди уже не выглядела такой уж злой, и Женька решилась:

– Серега! – Крикнула она, с удовольствием отмечая, с какой готовностью он обернулся. – Давайте к воде спустимся.

Макс спрыгнул первым – просто перемахнул через бортик, минуя ступеньки, и приземлился прямо на камни, в полуприсяде, пружиня на согнутых ногах. Следом за ним рядом оказался Сергей, а потом и Женя. Они захохотали, глядя друг на друга – каждый выполнил прыжок по всем правилам, и теперь они напоминали подростков, собравшихся осквернить удовлетворением своих физиологических потребностей ближайшие кусты.

Женька выпрямилась и присела на камни.

– А ведь тело помнит, да, Джен? – Спросил Макс, устраиваясь рядом.

– Да. Помнит.

Тело помнило даже больше, чем ты бы мог себе представить, Максимка. Даже то, чего давно не осталось ни в голове ни сердце, то, что защитные механизмы долгими ночами тщательно стирали резинкой, тело все еще помнило.

Женя никому не рассказывала об этом, но порой она просыпалась ночами от того, как жгло огнем ладони. И она бежала в ванную, открывала кран с холодной водой, и долго стояла так, пытаясь охладить жар, но он не уходил, оставался с ней, потому что его чувствовала не кожа, а то, что под кожей, глубже, гораздо глубже.

Ладони помнили холодную воду финского, острые камни, за которые они цеплялись, вылезая наружу – заставляя себя вылезать, не желая этого, желая только одного – смерти. Они помнили и жар другого тела, тела убийцы, к которому прикасались снова и снова, и которое так страстно желали. Тело-предатель, тело-боль, тело-ужас и мрак.

С тех пор ничего не изменилось. Все забылось и прошло, а тело все помнило.

– Может, искупаемся? – Предложила Женя.

Макс и Сергей засмеялись в унисон.

– Конечно. Если ты хочешь потом отмывать с себя бензиновую пленку.

Да, изменилась не только Женька – похоже, что и Питер изменился тоже. Было время, когда это не было бы смешно.

– Ты стала другой, Джен, – будто откликаясь на ее мысли, сказал Сергей, – я надеялся, что время вылечит тебя, но этого так и не случилось.

– Наверное, – равнодушно ответила Женя, – пожизненная рецессия застарелой болячки. Это я.

– Пожизненная регрессия, – поправил Макс, – от чего ты прячешься, Жень?

Здравствуй-здравствуй, доморощенный психоанализ, без которого не обходится ни одна задушевная встреча с друзьями. Здравствуй-здравствуй, откровенность и пытливость. И снова – как встарь – игры в бога.

– Макс. Вот ответь мне. Зачем тебе это знать?

– Я хочу помочь.

– Но ведь я не просила о помощи, – Женя улыбалась мягко и ласково, – почему ты считаешь, что мне это нужно?

– Ты бы себя видела, – вмешался Сергей, – как каменная…

– Тогда ты хочешь помочь не мне, а себе, – уточнила она, – тебе невыносимо видеть меня каменной, и ты хочешь чтобы я была другой. А ты спросил, нужно ли это мне?

– А тебе нужно?

– Нет.

Она искренне надеялась, что «нет» прозвучало достаточно уверенно, потому что из глубины души уже лезла наверх вонючая жижа, и чтобы ее сдержать, надо было немедленно прекратить все разговоры вокруг опасной темы, и свернуть на что-нибудь не менее яркое, но гораздо более безопасное.

– Вот вы все время ругаетесь, что я не приезжаю, так взяли бы сами хоть раз в гости приехали. С детьми вместе. Лека бы обалдела от счастья.

Макс усмехнулся, но правила игры принял.

– Скучаешь по ней?

– Безумно. Даже когда не думаю о ней – словно бы все равно думаю. Она постоянно в моем сердце, мое маленькое чудовище.

– А как насчет большого чудовища?

Ну понеслась… Женя откинула с лица упавшие на лоб волосы, и швырнула в Неву маленький камушек.

– А что насчет большого чудовища?

– Ты ее любишь?

Серега-Серега, прямолинейный и строгий романтик, ты единственный из нас за все эти годы сохранил веру в любовь и справедливость.

– Конечно, нет, – улыбнулась Женька, – я ее даже не знаю. Понимаешь? Когда-то думала, что знаю. А теперь – нет.

Она задумчиво посмотрела на золотой шпиль Петропавловки, сверкающий вдали, и закрыла глаза. Вы никогда не узнаете правды, ребята. Никто никогда не узнает правды.

Тогда тоже было лето. Оно было совсем другим, звенящим и легким, наполняющим и наполненным. Словно роликовые коньки по горячему асфальту, летели дни, собирая в себя полную грудь впечатлений и радостей.

Дежурила Альбина, и Леку не пускали в общагу. Поэтому каждое Женькино утро начиналось с осторожного стука в окно, с затаскивания Леки внутрь, и с долгого сладкого чаепития в пижамах, сидя на подоконнике.

Они садились друг напротив друга, ставили между собой банку с вареньем, и поедали его, залезая в банку одной ложкой на двоих и закапывая друг друга сладкими каплями. Их голые пальцы ног то и дело касались друг друга и щекотали, полные восторга и смеха.

Лека щурила свои синие глазищи и неожиданно подмигивала, а Женька заливалась от этого неудержимым хохотом и пиналась ногой.

Напившись чаю до тошноты в горле, они наряжались в одинаковые джинсовые шорты (две недели назад Лека обрезала их папиным охотничьим ножом), майки и шлепки, и шли гулять под удивленным взглядом Альбины.

На улице Ленина в полноцвет играло лето – зеленые листья вишен и абрикосовых деревьев, плавящийся под ногами асфальт, побелевшие от жары кирпичи зданий.

Они доходили до парка, не забыв по дороге потереть солнечные часы, и принимались бегать в тени среди деревьев, догоняя друг друга и поливая водой из припасенных бутылок. А потом укладывались, обессиленные, под каким-нибудь кустом, и долго спали, обнявшись.

Женька лежала щекой на Лекином плече, вдыхала запах ее кожи, футболки, одеколона, и пошевелиться боялась от переполняющей ее нежности.

А потом вернулся Виталик. И пришел ад.

– Джен, ты спишь что ли? – Женька открыла глаза, и прямо перед собой, очень близко, увидела лицо Максима. Он дул ей на лоб, сложив губы в аккуратную трубочку.

– Макс, – недовольно сказала Женя, – если ты хочешь меня поцеловать, то вспомни о том, что ты женат, а я лесбиянка. Ладно?

Он отстранился, засмеявшись, а Серега живо заинтересовался вопросом.

– Ого, так ты наконец определилась?

– О чем ты? – Удивилась. – Последний мужчина был у меня вскоре после универа, так что…

– Я о другом. Ты всегда отрицала, и бесилась, когда тебя называли лесбиянкой. Что изменилось?

– Ну… – Женя сделала вид, что задумалась. – Просто я подумала, что так не бывает – что жопа есть, а слова нет. Я сплю с женщинами, влюбляюсь в женщин, жила с женщинами. И кто я после этого? Не Чебурашка же.

Она снова закрыла глаза, и подумала, как забавно все меняется. Ведь, и правда, было время, когда слово лесбиянка заставляло ее краснеть и смущенно прятать глаза. А иногда и бить. И бить крепко.

Виталик тогда вернулся неожиданно – Женька думала, что еще как минимум месяц он будет жить дома, но в одно июльское утро ее разбудил стук не в окно, а дверь, и на пороге стояла совсем не Лека, а он – любимый, единственный и долгожданный.

Она задохнулась от счастья, кидаясь ему на шею, и зацеловывая лицо. Она верещала, обнимала, и снова принималась верещать. И совсем не заметила, как появилось, а потом исчезло в окне растерянное лицо.

– Поживем у тебя, – решил Виталик, – Алки и Ксюхи же еще долго не будет?

– Долго, – согласилась счастливая Женька. Где-то внутри ее кольнуло чувство опасности – а вдруг он рассчитывает на… И тут же исчезло под напором любимых рук и губ.

Волновалась она напрасно – Виталик вел себя безукоризненно. Держал за руку, целовал в губы, но ночью только обнимал за талию и не делал никаких поползновений на большее.

Лека исчезла. Женька несколько раз звонила с вахты ей домой, но ее мама неизменно отвечала, что дочери нет дома и «я не знаю, где она шляется». Наверное, уехала, – решила для себя Женька, и постаралась запихать поглубже неизвестно откуда взявшуюся обиду. Могла бы и зайти перед отъездом…

Однажды, когда они с Виталиком лежали на кровати поверх покрывала, и целовались, дверь вдруг распахнулась. Женька не сразу поняла, что произошло, а когда поняла, ахнула, пораженная: прямо посреди комнаты стояла неизвестно откуда взявшаяся Ксюха. И она почему-то плакала.

Виталик бросился к ней, попытался обнять, а она кинулась на него с кулаками, под удивленным взглядом ничего не понимающей Жени. Постепенно, под напором долетающих до нее обрывков слов, она начала догадываться.

– Ты говорил, что это несерьезно… говорил что любишь… говорил ненадолго… вернешься…

Ксюха захлебывалась слезами, а Виталик только твердил как заведенный:

– Я с Женькой теперь, Ксюха, я теперь с ней.

Женькино сердечко сжалось от жалости. Ксюха дралась ожесточенно, но все было бесполезно – Виталик был больше, сильнее и крепче. Он схватил ее за запястья и держал подальше от себя.

И тогда она озверела окончательно.

– Ах, ты теперь с ней? – Закричала, отталкивая Виталика дальше от себя. – Ну так я ей расскажу тогда, с кем она связалась.

Куда только делась жалость… Теперь Женя чувствовала страх – Ксюха надвигалась на нее, нависала – худая, некрасивая, лохматая, от нее веяло ужасом и отчаяньем.

– Он не любит тебя, и бросит так же как меня бросил. Он говорил, что ты только увлечение и что он скоро от тебя избавится. А еще говорил, что как только ты ему дашь – можешь быть свободна.

Женька помотала головой. Услышанное никак не хотело проникать в нее, болталось где-то на поверхности отрывками непонятых слов. То есть как увлечение? Как это – избавиться?

А Ксюха разозлилась еще сильнее – по ее щекам разлился нездоровый румянец, руки задрожали.

– Уходи отсюда, – велел Виталик, – хватит балаган устраивать!

– Ты говнюк, – отрезала она в ответ, – настоящий говнюк. Как ты мог так поступить?

– Перестань, Ксюш, – Женька вскочила на защиту любимого так, словно он был декабристом, а она его верной женой, – веди себя достойно.

– Пусть себя ведет достойно этот гондон! – Взвизгнула Ксюха. – Лживый ублюдок! И ты хороша. Отличная у нас с тобой вышла дружба, Женечка – увести чужого парня, это надо быть очень хорошей подругой.

– Он не… Он не твой парень!

– О да, конечно! Он не мой парень, он не трахал меня на этой самой кровати, и не обещал жениться. Разуй глаза, дура! Он врет тебе так же, как врал и мне!

Какой-то абсурд. Возмущенный Виталик с одной стороны – в голубых джинсах и белой футболке, агрессивная Ксюха с другой – в платье-разлетайке и кедах. А посередине – ничего не понимающая Женька, мотающая головой туда-сюда в тщетных попытках разобраться.

И вдруг до нее дошло. Она вспомнила, как начинались их отношения с Виталиком, вспомнила странные Ксюхины взгляды и ночные слезы, и все поняла.

– Ты что, встречался с нами обеими одновременно?

Виталик совсем озверел и принялся за руки выталкивать Ксюху из комнаты. И Женька поняла, что не ошиблась, и кинулась защищать подругу. Она вырвала ее из рук Виталика и оттолкнула к кровати.

– Виталь, это правда? – Спросила с надеждой.

– Я выбрал тебя, – крикнул он в ответ, – как бы ни было, я выбрал тебя!

Женька задрожала от омерзения. Значит, все то время, когда он ухаживал, говорил эти красивые слова… Он был с ней тоже. Какая гадость.

– Уходи, – велела она, – не хочу тебя видеть.

– Прекрасно! – По-видимому, терпение Виталика на этом кончилось. Он озверело глянул на Ксюху и вышел, захлопнув за собой дверь.

Женька повернулась, и то, что она увидела в Ксюхиных глазах, заставило ее отшатнуться: столько ненависти и боли сквозило в нем.

– Он всего лишь парень, – пробормотала она.

– Много ты понимаешь, – процедила в ответ Ксюха.

Женя усилием воли заставила себя вынырнуть из воспоминаний. Нельзя. Дальше вспоминать нельзя. Это даже хуже, чем… В общем, просто хуже. Нельзя.

– Черт с вами, – сказала она, вставая на ноги и отряхивая джинсы, – поехали на кладбище. Все равно, по-видимому, из прогулки ничего не выйдет.

Довольный Серега кивнул и пошел первым.

Ну и ладно. Ну и хорошо. Раз вы так хотите – пусть будет так. В любом случае это лучше, чем то, к чему вплотную подобралась память и от чего ее срочно надо защитить.

Загрузка...