Расчет или страсть?

Глава 19

Хит рывком сел в постели и открыл глаза. Было холодно и темно, хоть глаз выколи. Он слепо уставился в темноту. Ночной кошмар все еще крепко держал его и тисках страха. Этот кошмар то и дело возвращался к нему, пробирал до печенок, надрывал душу, изводил ее с беспощадным упорством, не давая ему забыть о том, что он никогда себе полностью не принадлежал и принадлежать не будет.

Как ни абсурдно, в кошмарах он неизменно ощущал себя мальчиком, и всякий раз его так и подмывало позвать на помощь мать. Горькая ирония всего этого состояла в том, что мать никогда не откликалась на его зов, когда он был ребенком.

Брат его, едва появившись на свет, уже попал в тиски проклятия. Все знали о судьбе Уильяма – судьбе еще одного Мортона, погибшего в безумии. Эта смерть надломила его мать, швырнула ее в темные бездны, откуда она так никогда и не вернулась.

Хит провел дрожащей рукой по волосам. Сердце его колотилось где-то у горла. Он пытался протолкнуть его на место, но у него не получалось. Ни звука – только время от времени потрескивали поленья в очаге. И слабое мерцание углей, света которых не хватало, чтобы осветить комнату. Но этого света хватило, чтобы напомнить ему о том, где он находился. В охотничьем домике. В том домике, который последнее время дарил ему приют, когда его одолевало желание сбежать из дома. Но сейчас этот приют стал местом его пытки.

Хит судорожно вздохнул. Только сейчас он осознал, что слишком долго задерживал дыхание. Так, будто верил, что кошмар его не игра подсознания, не воспоминание из прошлого, а реальность. Словно он проснулся двенадцатилетним, разбуженный надрывными криками младшего брата, живо напоминавшими ему о хрупкости его собственного рассудка. Каждый стон младенца острым ножом впивался ему в сердце, все глубже затягивая его в пучину безумия. Безумие это было как зверь, таящийся в ночи, только ждущий своего часа, чтобы пожрать и его.

Хит опустил ноги на холодный пол и встал. Стараясь не смотреть на ту, что лежала на ковре, он подошел к камину. Упрямая женщина. Надо было уговорить ее лечь в постель.

Обойдя ковер кругом, он опустился на одно колено перед огнем и кочергой поворошил поленья, добившись того, чтобы поленья затрещали веселее и огонь разгорелся ярче. Но лучше бы он этого не делал – стоило ему обернуться, как взгляд его сам упал на нее. Он любовался ею, пожирал глазами, как голодный пожирает глазами уставленный яствами стол.

Ноги сами двинулись к ней, на коврик из овчины, на котором она спала, свернувшись на боку, как невинное дитя. И все же невинной она не была. Он больше не верил в ее наивность, не верил в то, что она пала невинной жертвой бабушкиных интриг. Не верил в то, что она осталась в Мортон-Холле с единственной целью избежать сезона. Каким же он был тупицей, если готов был поверить в эту ложь.

Он скользил взглядом по ее спящему телу, непроизвольно сжимая и разжимая кулаки. Мышцы свело от напряжения. Гнев отравлял кровь – он злился на себя за то, что его влекло к ней, несмотря на то, что он прекрасно знал, что она такое.

Он не знал, чего ему хочется сильнее: привлечь ее к себе, заключить в объятия или трясти до тех пор, пока зубы не начнут стучать в этой ее упрямой голове. Она считает его ничтожеством? Черт его дери, если это не ранило его в самое сердце. Черт его дери, если ее слова не лишили его сна. Сколько часов он пролежал, уставившись в потолок, после того, как, судя по ритму ее дыхания, она уснула крепким и безмятежным сном? И это сказала ему она, та самая, что обманывала его, играя в недотрогу. И он, глупец, даже начал ей сочувствовать.

Она пошевельнулась, перевернулась на спину, и волосы ее рассыпались по подушке. Плечи ее отсвечивали, как мрамор, над краем одеяла. Во рту у него пересохло от этого зрелища. Только тонкий барьер ткани скрывал ее наготу. Всего пара шагов, и он сможет беспрепятственно любоваться ею. Всего два шага отделяли его от тела, о котором он мечтал уже столько дней и ночей.

Она тихо вздохнула и открыла глаза. Она смотрела сквозь него, и нежная сонная улыбка блуждала на ее губах. Потом она моргнула. Улыбка испарилась, и сонный взгляд тоже. Испуганно вскрикнув, она рывком села, забыв об одеяле, забыв о своей наготе.

Он судорожно вздохнул при виде ее маленьких тугих грудок, темных сосков, отлогого ската ее живота. И это зрелище оказалось для него роковым. Он больше не мог сдерживаться. Ноги отказывались его держать.

Он опустился перед ней на колени, не отрывая от нее взгляда. Он жадно пил ее глазами.

Она проследила за его взглядом и, увидев, что обнажена, испуганно вскрикнув, схватила одеяло.

Он застонал. В нем проснулся зверь – первобытный, движимый зовом инстинкта. Не раздумывая он вырвал одеяло из ее рук и отбросил его в сторону, принудив ее лечь перед ним во всем великолепии своей наготы.

Порция еле слышно вскрикнула, пытаясь закрыться руками, но он схватил ее за запястья, сжав пальцы вокруг тоненьких косточек, таких хрупких, что могли сломаться от малейшего усилия.

Он окинул взглядом ее всю, от головы до пят, следуя плавным изгибам и нежным округлостям ее тела. Она подтянула колени в попытке прикрыть самые интимные части своего тела, и это движение, такое естественное, такое женственное, еще сильнее разожгло его желание. Он должен был овладеть ею, оставить борьбу и провалиться в самые темные глубины пропасти. Его неумолимо тянуло в бездну.

Ему всегда нравились женщины крепкие, полногрудые, и пышные, как Делла. Но подростковая стройность Порции имела свою прелесть. Такая женственная, такая трогательно тоненькая и нежная, она была похожа на ивовый прутик, клонящийся на ветру. Ее тело хотелось боготворить, лелеять и пестовать. У него не оставалось сил для борьбы, сил сопротивляться искушению.

Отпустив ее запястье, он положил руку ей на бедро. Тяжело и хрипло дыша, он провел ладонью по нежной плоти, захватывая ягодицу. Она судорожно вздохнула, и этот звук отличался от всего того, что ему когда-либо доводилось слышать, он исходил из тех ее глубин, где таилось наслаждение.

Пальцы его глубже погрузились в нежную плоть, он побуждал ее приподняться ему навстречу, разжать ноги, открыться перед ним, как цветок. Он лег на нее, прижимаясь всем своим телом, и застонал от невыносимого наслаждения: она была такой нежной, кожа ее такой шелковистой, а тело таким теплым.

Она посмотрела ему в глаза своими широко распахнутыми синими глазами, сверкавшими в свете огня, как драгоценные камни.

– Что вы…

Он заставил ее замолчать, тряхнув головой.

Не время для слов, для логики. О какой логике речь, если он пришел к этой женщине? Если он держал ее в объятиях, прижимал к себе ее гибкое тело, словно имел на нее права?

Закрыв глаза, он бережно провел рукой по ее тоненькой спине, ощущая под пальцами каждый бугорок ее позвоночника. Каждый изящный, волнующий бугорок – ему так хотелось прикоснуться к каждому из них губами.

Руки его блуждали по ее телу. Пальцы его благоговейно касались ее, боготворили все, к чему прикасались. Нежную впадину пупка. Каждое ребрышко. Мягкий изгиб ее живота, который вздрагивал под его пальцами. Он держал на ладонях ее упругие груди, чувствуя их плотность. Он провел ладонями по ее отвердевшим соскам. Она задышала трудно и хрипло, и звуки ее дыхания возбуждали его не меньше, чем ее шелковистое тело у него под руками.

Не в силах остановиться, он сжал ее груди в ладонях, сминая их, лаская соски. Пылкие стоны ее дразнили его слух, горячили кровь, заставляя забыть о сдержанности. Сдавленный смех рвался из его груди. И он еще думал, что может остановился в любой момент?

Она вцепилась ему в плечи, царапая его ногтями.

– Хит! – всхлипнула она в отчаянной мольбе.

Отпустив ее груди, он просунул руку между ее бедрами, поглаживая нежные завитки, влажные от желания. Он проверял ее готовность, поглаживая нежные складки там, внизу. Она была готова принять его.

Пальцы ее больно впивались в его плечи. Она подалась вперед, прижавшись влажным лбом к его груди. Он лихорадочно ласкал эти складки, с каждым разом подбираясь все ближе к крохотной почке. И наконец он прикоснулся к ней там, потер эту крошечную жемчужину между пальцами. Тело ее напряглось, и она закричала.

Он пил ее взглядом, – пил взглядом ее искаженное страстью лицо, зная, что никогда не сможет его забыть, да он и не хотел его забывать. И тогда, когда тело ее все еще сотрясали спазмы разрядки, он развел ее ноги и прижался губами к этой точке – средоточию наслаждения. Он пил ее страсть губами, он познавал ее на вкус.

Выгнув спину, она приподнялась с ковра, и крик ее был ему слаще соловьиной трели. Глаза его пировали на ее вздрагивающей в спазмах высшего наслаждения груди, на этих невысоких крутых холмиках, золотистых в свете живого огня.

Она без сил опустилась на овчину, часто и трудно дыша.

Он встал и, не спуская с нее глаз, торопливо и неловко, словно подросток, принялся освобождать себя от одежды.

Она подняла взгляд и, посмотрев ему в глаза, хрипло спросила:

– Хит?

Он покачал головой. На пол упали последние покровы. Нагой, он стоял над ней. Глаза ее широко распахнулись. Он выдержал ее взгляд. «Скажи мне «нет», если сможешь», – без слов говорил он ей.

– Этому суждено было случиться с самого начала, – пробормотал он. Теперь уже ничто не могло его остановить, никакие соображения здравого смысла. Этого он хотел с самого первого момента, когда увидел ее. – С тех пор как мы встретились на той грязной дороге. Теперь обратного пути нет.

Теперь никакие доводы не могли его урезонить, теперь ему было все равно. Даже если он знал, что из всех земных женщин она была последней, с кем ему стоило ложиться в постель.

В конечном итоге бездна все же его поглотила.