Изабель снова трещала про лошадей. Такое меня ждёт будущее? Жизнь, которая вращается вокруг кобыл?
Ужин был адом. Просто самая паршивая трапеза из всех, что у меня когда-либо была. Волчица всё это время злорадствовала: каждый намеренно брошенный в мою сторону взгляд был ещё одной метафорической пощёчиной мне по лицу.
Я не хотел доставлять ей такого удовольствия хоть каким-то признаком реакции, хотя мои ладони сжимались под столом в кулаки. Ужасно желать ударить собственную мать, но ярость и отчаяние брали надо мной верх в течение всего ужина.
После этого мне пришлось танцевать с Изабель. И она снова болтала об этих грёбаных лошадях, пока мне не захотелось сказать ей «да проваливай уже»! Совсем не помогало то, что в каких-то метрах шести от меня Эльза танцевала с Мэттом, и его чёртовы руки обвивали её. Эльза была такой несчастной, хотя, я мог сказать наверняка, она вовсю старалась казаться спокойной и полной самообладания.
Поэтому, когда песня закончилась, и я, наконец, смог отделаться от Изабель, я попросил её сестру о танце, хоть это и была ужасная идея. Потому что, когда я смотрел на неё сейчас, и наши тела качались вместе под песню о неразделённой любви, я подумал о том, как я собираюсь прожить всю жизнь, ни разу её не поцеловав? По-настоящему, чтобы я запомнил её губы, а она — мои. И я никогда не займусь с ней любовью? Не трахом, не сексом…, а чем-то наполненным смыслом. И никогда не проснусь утром рядом с ней? И не испытаю каких-то простых вещей или необычных, из тех, что я хотел бы делать с ней? Для неё?
— Как думаешь, можно нам уйти с этой вечеринки, прямиком к дороге и исчезнуть до того, как кто-нибудь решит, что что-то не так? — спросила она меня. Не без улыбки.
Я тихо промычал:
— Не искушай меня.
— Во сколько ты завтра вылетаешь?
Не так уж и скоро, но всё же слишком скоро.
— В восемь утра, а ты?
— В пять тридцать утра. Мой отец точно спятил. Мы полетим в аэропорт Лос-Анжелеса вместе с Лихтенштейном, а он, по-видимому, жаворонок.
Мелкие шевеления ненавистной паники сжали мышцы в моей груди. Это всего через восемь часов. Осталось всего восемь часов до того, как Эльза сядет на самолёт и улетит от меня.
— Из достоверного источника мне известно, — продолжила она, — на кухне есть пирог, что-то традиционное для этого региона, присланный из местного городишка, но считающийся слишком деревенским для этого вечера.
— Ты являешься агентом секретной информационной пироговой сети, Эльз?
Она улыбнулась, и это подействовало на меня сильнее, чем рука матери этим утром.
— Естественно. Это то, что я хочу на сегодняшний вечер: мы должны его попробовать, пока не уедем. В конце концов, разве не пирог является квинтэссенцией американского образа жизни?
— Думаю, это особенный яблочный пирог с настоящим вкусом американской жизни.
Она пробубнила:
— Ха-ха.
Я продолжил, смущаясь:
— Сомневаюсь, что местный пирог, про который ты слышала, яблочный. Как чудесно! Мы имеем дело с пирогом-загадкой.
Она нежно прижалась ко мне, словно толкаясь. И я засмеялся, потому что, то весёлое разочарование, что она мне продемонстрировала, было таким очаровательным.
— Ты в игре?
— Чем сулит собой эта миссия с пирогом? Стоит ли мне одеться во всё чёрное?
— Тем, что надо пробраться на кухню, конечно. Но это старомодно для нас с тобой. Мы съедим столько пирога, сколько сможем, лишь бы потом не стошнило, — уголки её губ лукаво вздёрнулись наверх. — Если ты не следишь за своей женской — простите — мужской фигурой.
Я сделал вид, что возмутился.
— Держу пари, что смогу и тебя съесть под столом.
Чёрт, её улыбка восхитительна.
— Если я присоединюсь к тебе ради этой миссии, мне можно будет примкнуть к ИПС?
Она издала что-то отдалённо напоминающее смех, и я почувствовал, как это лёгкое дыхание прошло свой путь к моим костям, и штанам.
— ИПС, в смысле информационная пироговая сеть? Конечно! Ты получишь все преимущества, которые доступны постоянным членам, включая возможность съесть самый вкусный пирог на планете.
Я бы хотел съесть её.
— Охранник уже не слабо заработал за мой счёт на этой неделе, не так ли? Придётся заплатить ему за ещё один визит, — сказал я ей.
Она покрылась румянцем, и мои штаны стали ещё более тесными. К тому моменту, когда песня была допета, я был так сильно возбуждён, и было чудом то, что я вообще мог ходить.