Рассвет

Глава 16 Частные переговоры

В отель я возвращалась медленно, голова моя шла кругом, вся моя жизнь перевернулась. Многое теперь приобрело для меня новый смысл – последние слова мамы в больнице, когда она просила не ненавидеть ее и папу, неудовольствие бабушки от моего возвращения, малодушие и нервное состояние моей настоящей матери, – все становилось на свои места, воссоздавая картину, которая мне не нравилась, но, по крайней мере, имела смысл.

Ланч в отеле уже закончился. Гости бродили по парку, сидели на веранде, наслаждаясь прекрасным днем. Молодежь резвилась на теннисных кортах и в бассейне. Некоторые гости совершали прогулки на лодках вдоль берега. Всюду вокруг меня были улыбки и смех. Тучи, сгустившиеся надо мной и покрывшие тенью мое лицо, отделяли меня от них.

Но я ничего не могла поделать с этим. Яркий солнечный свет, теплый бриз с океана, счастливый смех детей, возбуждение и энергия туристов – все это только подчеркивало мою собственную печаль. «Катлер'з Коув не был подходящим местом для угнетенного состояния, – подумала я, – особенно сегодня».

Моя бабушка сидела в лобби, улыбаясь и разговаривая с гостями. Они слушали и смеялись тому, что она говорила. Их внимание было приковано к ней, словно она была знаменитостью. Я видела, как другие гости стягиваются к ней, тоже желая послушать. Она не заметила, что я вошла.

Но неожиданно она подняла глаза на меня, и ее выражение застыло. Я не отвернулась первой. Она это сделала. Ее улыбка вернулась, и она продолжила свой разговор с гостями. Я прошла через лобби. Я должна была кое-что сделать прежде, чем буду говорить с ней. Сначала я поговорю еще кое с кем.

Клэр Сю сидела за конторкой в холле и болтала с подростками. Все они смеялись, а когда Клэр Сю обернулась в мою сторону, ее лицо было полно любопытства и никакого раскаянья.

Но сейчас мне не было до нее дела. Она уже не имела для меня значения. Она сделала какое-то замечание по поводу меня, я была уверена, потому что ее друзья вдруг захохотали еще громче. Я даже не оглянулась. Я поспешила по коридору к лестнице.

Здесь я остановилась. Моя решимость крепла с каждой минутой. Я вспомнила последние слова мамы в больнице, папу с опущенной головой в знак поражения, когда его доставили в полицию.

Я должна была сделать это ради них. Я поднялась по лестнице.

Когда я вошла в апартаменты моей матери, то нашла ее за туалетным столиком, она расчесывала свои золотые волосы и глядела любовно на себя в овальное зеркало. Долгое время она не осознавала, что я вошла. Она была слишком поглощена собственным отображением. Наконец, она увидела, что я стою здесь и гляжу на нее. Она повернулась на своем стуле.

Мать была одета в легкое голубое неглиже, но, как всегда, на ней были серьги, ожерелье и браслеты. На лице ее уже был макияж: губная помада, румяна и тени.

– О, Дон, ты напугала меня, подкравшись. Почему ты не постучала? Хотя я твоя мать, ты должна приучаться стучать, – сказала она наставительно. – Женщине моего возраста нужно, чтобы ее уединение уважалось, Дон, милая, – добавила она и сделала дружелюбную улыбку, которая теперь казалась мне маской.

– Разве вы не боитесь, что бабушка услышит, что называете меня Дон, а не Евгенией? – спросила я. Она посмотрела на меня более пристально и заметила гнев в моих глазах. Это заставило ее занервничать, она опустила свою щетку для волос и повернулась, чтобы направиться к своей постели.

– Я не очень хорошо чувствую себя сегодня утром, – промурлыкала она, опускаясь в свои шелковые простыни. – Я надеюсь, у тебя не возникли никакие новые проблемы.

– О, нет. Все мои проблемы старые, – заявила я, подходя ближе. Она с любопытством взглянула на меня, потом натянула на себя одеяло и откинулась на подушки.

– Я так устала, – сказала она. – Должно быть, это от нового лекарства, которое прописал мой доктор. Надо будет, чтобы Рэндольф вызвал его и сказал ему, что от этого лекарства я слишком устаю. Единственное, чего мне хочется, так это спать, спать и спать. Тебе следует уйти и позволить мне закрыть глаза.

– Вы не всегда были такой, мама, верно? – резко спросила я. Она ничего не сказала, лежала на подушке с закрытыми глазами. – Ведь не всегда? Разве вы не были оживленной молодой леди? – Я подошла ближе к кровати. Она открыла глаза и кинула на меня сердитый взгляд.

– Чего ты хочешь? Ты ведешь себя так странно. У меня нет сил. Пойди и поищи своего отца, если у тебя есть проблемы. Пожалуйста.

– Где я могу найти своего отца?

– Что?

– Куда я должна пойти, чтобы найти его, моего отца? – спросила я сладким, музыкальным голосом. – Моего настоящего отца?

Она закрыла глаза и снова улеглась.

– В его кабинете, я полагаю. Или в кабинете его матери. У тебя не будет проблем найти его, – она отстраняюще помахала рукой.

– Правда? Я думаю, что будет очень трудно найти моего отца. Не бегать же от отеля к отелю, от одного ночного клуба к другому, чтобы слушать гастролеров?

– Что? – Она снова открыла свои глаза. – О чем ты говоришь?

– Я говорю о моем настоящем отце… В конце концов, моем настоящем отце. О том, который был у бассейна.

Мои слова попали точно в цель. Я уловила выражение растерянности на ее лице. В конце концов, я не должна отвечать за ее прошлое и испытывать стыд.

Она смотрела на меня, не понимая, потом поднесла руки к груди.

– Ты не имеешь в виду мистера Лонгчэмпа? Ты ведь не называешь его своим отцом, нет? – Я покачала головой. – Тогда о чем ты говоришь? Я не могу понять. – Ее ресницы задрожали. – От этого я могу упасть в обморок.

– Только не падайте, пока не скажете мне правду, мама, – требовала я. – Я не уйду, пока вы этого не сделаете. Это я обещаю.

– Какую правду? Что такое ты несешь? Что теперь тебе наговорили? С кем ты разговаривала? Где Рэндольф? – Она посмотрела на дверь, словно он находился за ней.

– Вы не хотите, чтобы он присутствовал здесь, – сказала я. – Если только он не знал об этом все время. Как могли вы отдать меня? – спросила я. – Как могли вы позволить кому-то забрать вашего ребенка?

– Позволить… кому-то?

Я с отвращением покачала головой.

– Вы всегда были такой слабой и эгоцентричной? Вы позволили ей заставить вас отдать меня. Вы совершили сделку…

– Кто внушил тебе всю эту ложь?

– Никто не внушил мне никакую ложь, мама. Я только что вернулась от миссис Дальтон. – Ее гневный взгляд потух. – Да, от миссис Дальтон, которая была моей сиделкой, на которую, как вы сказали, бабушка возложила вину. Вы просто хотели перенести ответственность на кого-то другого. Если бабушка винила ее, то почему она выдала ей годовое жалованье? И почему после этого ее снова наняли, чтобы ухаживать за Клэр Сю?

– Нет смысла пытаться придумывать другую ложь, чтобы покрыть эту, – быстро добавила я, когда увидела, что она собирается начать говорить. Лучше было держать ее в растерянности. Прежде чем она могла собраться с духом и, защищаясь, нагородить новую ложь. – Миссис Дальтон очень больна и хочет найти примирение с Богом. Она сожалеет о своем участии в этом заговоре и желает рассказать кому-нибудь теперь всю правду. Почему вы сделали это? Как могли вы позволить кому-то забрать вашего собственного ребенка?

– Что тебе наговорила миссис Дальтон? Она больна, она могла уже впасть в безумие. Почему вообще ты пошла разговаривать с этой женщиной? Кто послал тебя туда?

– Она больна, но она не впала в безумие. И здесь, в отеле, есть другие люди, которые могут подтвердить ее рассказ, – отрезала я. – Меня тошнит от этой лжи, от жизни в сплошной лжи.

Вы лежите здесь в постели, притворяясь слабой, усталой и нервной, только для того, чтобы спрятать себя от правды, – сказала я. – Ладно, меня это не касается. Делайте то, что хотите, но больше мне не лгите. Не притворяйтесь, что любите меня и что скучали по мне, и что жалеете меня за то, что меня забрали отсюда, что я жила бедной, трудной жизнью. Вы послали меня в такую жизнь. Разве не вы? Разве не вы? – закричала я. Она моргнула и посмотрела на меня так, словно вот-вот зальется слезами. – Я хочу правды! – кричала я.

– О, Господи, – она закрыла лицо ладонями.

– Плач и притворство не спасут вас на этот раз, мама. Вы сделали ужасную вещь, и я имею право знать правду. – Она покачала головой. – Расскажите мне, – настаивала я, – я не уйду, пока вы этого не сделаете.

Она медленно отняла руки от лица. Это было изменившееся лицо, и не только потому, что слезы размыли косметику и от подведенных век побежали струи. У нее в глазах было усталое выражение поражения, губы дрожали. Она кивнула и повернулась ко мне. Она выглядела даже моложе, больше походила на маленькую девочку, которую поймали за тем, что она делала что-то нехорошее.

– Ты не должна думать обо мне плохо, – сказала она тоненьким, детским голосом, – я не хотела сделать ничего плохого, нет. – Она сложила губы дудочкой и подняла голову, как это сделал бы пятилетний ребенок.

– Просто расскажите мне, что произошло в действительности, мама. Пожалуйста.

Она взглянула на дверь, потом подвинулась ко мне ближе и понизила голос до шепота.

– Рэндольф не знает. Это разобьет его сердце. Он очень любит меня, почти так же, как любит свою мать, но он ничем не может помочь. Не может.

– Значит, это вы отдали меня? – спросила я, почувствовав, как подступает тошнота. До самого этого момента… этого момента истины… Я не хотела поверить тому, что мне рассказали. – Вы позволили Орману и Салли Джин Лонгчэмпам взять меня?

– Я должна была, – прошептала она. – Она заставила меня.

Краем глаза она взглянула на дверь. Она как маленькая девочка пыталась свалить свою вину на другую маленькую девочку. Моя ярость утихла. Было в ней что-то тоскливое и печальное.

– Ты не должна обвинять меня, Дон, пожалуйста, – умоляла она. – Ты не должна. Я не хотела делать этого, честно, но она сказала мне, что если я не сделаю этого, она расскажет Рэндольфу и подвергнет меня позору. Куда бы я пошла? Что бы я делала. Люди бы меня ненавидели. Все уважают и боятся ее, – зло добавила она. – Они бы поверили всему, что она сказала.

– Значит, вы занимались любовью с другим мужчиной и забеременели мной? – спросила я.

– Рэндольф всегда был так занят отелем. Он был влюблен в этот отель, – пожаловалась она. – Ты не имеешь никакого представления, как тяжело мне было в те дни, – ее лицо перекосилось. Глаза наполнились слезами. – Я была молода, красива, полна энергии, и мне хотелось всего, но Рэндольф всегда был так занят. Его мать всегда говорила ему, сделай то или сделай это, а если я хотела куда-то пойти или сделать что-то, он всегда должен был спросить разрешения у своей матери. Она управляла нашими жизнями, словно какая-нибудь королева.

Я не собиралась просто сидеть здесь все время. У него никогда не было времени для меня! – воскликнула она возмущенно. – Никогда! Это было несправедливо. Он никогда не говорил мне, что так будет, когда ухаживал за мной. Я была обманута. Да, – сказала она, оттачивая свою теорию, – я была обманута, введена в заблуждение. Он был одним мужчиной за пределами отеля, и другим внутри его. Внутри он был тем, чего хотела от него его мать, и не имело значения, что я говорила или делала. Поэтому меня нельзя винить, – заключила она. – Это, в действительности, целиком его вина… ее вина. – Слезы потекли по ее лицу. – Разве ты этого не понимаешь? Меня не надо винить.

– Она сказала вам, что вы должны отдать меня, и вы согласились, – проговорила я тоном адвоката, подвергшего свидетеля перекрестному допросу в суде. Но я и чувствовала себя адвокатом особого рода, потому что я действовала как представитель Салли Джин и Ормана Лонгчэмпа, да и самой себя.

– Я вынуждена была согласиться. Что еще я могла сделать?

– Вы могли сказать «нет». Вы могли воевать за меня и сказать ей, что я ваш ребенок. Вы могли сказать ей нет, нет и нет! – дико закричала я, но это было все равно, что заставлять четырехлетнего ребенка вести себя, как взрослый. Мать улыбнулась сквозь слезы и кивнула.

– Ты права, ты права. Я была плохой, очень плохой! Но сейчас все в порядке. Ты вернулась. Все в порядке. Давай больше не будем говорить об этом. Давай говорить о приятных вещах, радостных вещах. Пожалуйста!

Она коснулась моей руки и глубоко вздохнула. Выражение ее лица изменилось, словно все то, что мы обсуждали, мгновенно забыто и не представляет какой-либо важности.

– Я тут думала, что ты должна что-то сделать со своими волосами и, может быть, пойти и купить тебе какую-то красивую одежду. И новые туфли и кое-какие украшения. Ты не должна носить все то, что осталось от Клэр Сю. Сейчас ты должна иметь свои собственные вещи. Тебе это понравится? – спросила она.

Я покачала головой. Она действительно была ребенком. Возможно, она всегда была такой, вот почему моя бабушка так легко подчинила ее себе.

– Но я сейчас так устала, – сказала она. – Я уверена, что это все из-за нового лекарства. Я сейчас хочу лишь на время закрыть глаза, – она откинула голову на подушку. – И отдохнуть, отдохнуть. – Она опять открыла глаза и посмотрела на меня. – Если ты увидишь своего отца, пожалуйста, скажи ему, чтобы он позвал доктора. Мне надо заменить лекарство.

Я смотрела на нее сверху. У нее было лицо маленькой девочки, лицо, вызывающее сочувствие и сожаление.

– Спасибо, дорогая, – сказала она и закрыла глаза.

Я повернулась и пошла. Не было смысла кричать больше на нее или предъявлять ей какие-либо требования. В своем роде она была инвалидом, не такой больной, как миссис Дальтон, но просто закрытой от реальности. Я дошла до двери.

– Дон? – позвала она.

– Да, мама.

– Я сожалею, – сказала она и снова закрыла глаза.

– Я тоже, мама. Я тоже.

«Всю свою жизнь, – думала я, спускаясь по лестнице, – я имела дело с событиями, которые находились вне моего контроля. Как младенец, как ребенок, как молодая девушка я всегда зависела от взрослых и должна была делать то, чего они хотели, или как меня учили. Их решения, их действия, их грехи как ветер сдували меня с одного места на другое. Даже те, кто действительно любил меня, могли поворачиваться и направляться только в определенные места. Это было истиной и для Джимми, и уж определенно для Ферн. События, которые начались до нашего рождения, уже определяли, кем и чем мы должны были быть».

Но теперь вся трагедия последних месяцев обрушилась на меня: смерть мамы, арест папы, потеря семьи, постоянные попытки Клэр навредить мне, изнасилование меня Филипом, бегство и поимка Джимми, мое познание правды. Теперь же, словно флаг, резким порывом сорванный со своего древка, я развернулась на каблуках и устремилась в лобби отеля с высоко поднятой головой, глядя прямо перед собой, не видя никого, не слыша ни чьих голосов.

Бабушка все еще сидела на кушетке в лобби, небольшая аудитория гостей окружала ее и внимательно прислушивалась ко всему, что она говорила. Их лица были полны восхищения. Когда моя бабушка обращалась к кому-то, это воспринималось словно благословение священника.

Что-то в выражении моего лица заставило их отпрянуть от нее при моем приближении. Медленно, со своей мягкой, ангельской улыбкой, все еще твердо пребывающей на ее лице, бабушка обернулась и увидела, что отвлекло их внимание от блеска ее глаз и тепла ее голоса. В то мгновение, когда она заметила меня, ее плечи отвердели, улыбка исчезла, на лице появилась темная тень.

Я остановилась перед ней, сложив руки на груди. Мое сердце колотилось, но я не хотела, чтобы она видела, какой нервной и испуганной я была.

– Я хочу поговорить с вами, – проговорила я.

– Это невежливо так перебивать людей, – ответила она и снова повернулась к гостям.

– Мне безразлично, что вежливо, а что не вежливо. Я хочу поговорить с вами прямо сейчас, – настаивала я, придав своему голосу столько твердости, сколько могла. Я не сводила с нее своих глаз, так что она могла видеть, насколько я решительна.

Неожиданно она улыбнулась.

– Ладно, – сказала она окружающему ее кружку восторженных гостей. – Я вижу, тут у нас маленькая семейная проблема. Вы будете столь любезны извинить меня, если я отлучусь на несколько минут?

Один из джентльменов рядом с ней быстро подскочил, чтобы помочь ей подняться.

– Благодарю вас, Томас. – Она взглянула на меня. – Ступай в мой кабинет, – приказала она. Я оглянулась и направилась в ту сторону, пока она продолжала приносить извинения за мое поведение.

Когда я вошла в ее кабинет, я посмотрела на портрет моего дедушки. У него была такая теплая, добрая улыбка. Я подумала, как бы все было, если бы я знала его. Как он ладил с бабушкой Катлер?

Дверь рывком распахнулась, и моя бабушка ворвалась вихрем. Ее каблуки стучали по паркетному полу; когда она промчалась мимо меня, затем резко повернулась, глаза ее сверкали от ярости, губы вытянулись в карандашную линию.

– Как ты смела? Как смела ты вести себя подобным образом, когда я разговаривала со своими гостями? Даже люди самого низшего пошиба не ведут себя подобным образом. Или у тебя нет даже представления о приличиях? – вещала она. Я стояла будто перед раскаленной угольной топкой с открытой дверкой. Я противостояла бушующему пламени и алому жару. Я закрыла глаза и отступила на несколько шагов, но потом открыла их и выпалила в ответ:

– Вы больше не можете говорить со мной о приличиях. Вы лицемерка!

– Как ты смеешь? Я запру тебя в твоей комнате, я…

– Вы ничего больше не сделаете, бабушка, кроме того, что скажете правду… наконец, – сказала я. Ее глаза расширились от замешательства. С ноткой злорадства я преподнесла ей мой сюрприз: – Сегодня утром я навестила миссис Дальтон. Она очень больна и была счастлива наконец снять тяжесть вины со своей души. Она рассказала мне, что действительно произошло после того, как я родилась, и до того.

– Это просто смешно. Я не намерена стоять здесь…

– Потом я пошла к моей матери, – добавила я, – и она также созналась.

Бабушка взирала на меня некоторое время, ее ярость медленно сникала, как пламя в печи, потом она повернулась и подошла к своему столу.

– Садись, – приказала она и заняла свое место. Я придвинула стул к ее столу. Долго мы просто смотрели друг на друга.

– Так что ты узнала? – спросила она уже более спокойным тоном.

– А как вы думаете? Правду. Я узнала о любовнике моей матери, и как вы заставили ее в конце концов отдать меня. Как вы договорились с Орманом и Салли Джин Лонгчэмпами принять меня, а затем притворились, что они похитили меня. Как вы платили людям и заставляли их действовать по вашей указке. Как вы объявили награду только для того, чтобы прикрыть ваши действия, – выложила я все на одном дыхании.

– И кто же поверит этой истории? – ответила она с такой холодной уверенностью, что дрожь страха пробежала по моему телу. – Я знаю насколько больна миссис Дальтон. А тебе известно, что ее зять работает в Катлер'з Коув в Оздоровительной компании, и что я владею этой компанией? Я могу уволить его оттуда хоть завтра, – сказала она, постукивая пальцами. – А если ты и я пойдем вместе наверх, прямо сейчас, и выложим Лауре Сю всю эту историю, она просто хлопнется в истерику и начнет нести что-то настолько невразумительное, что никто не поймет и слова. Скорее всего, когда я буду стоять рядом с тобой, она просто не будет в состоянии припомнить что-нибудь из того, что говорила тебе, – она с триумфом взглянула на меня.

– Но это все правда, разве не так? – вскричала я. Я утратила ту твердость, ту уверенность, которая была моей стальной опорой. «Она так сильна, так уверена в себе, она так прочно стоит на ногах, что может остановить табун диких лошадей», – подумала я.

Она отвернулась от меня и замолчала. Потом вновь повернулась.

– Ты, похоже, из тех, кто расцветает при противодействии. Прятала того мальчишку здесь, когда за ним гналась полиция. – Она покачала головой. – Ладно, я расскажу тебе. Да, это правда. Мой сын не является твоим настоящим отцом. Я умоляла Рэндольфа не жениться на этой маленькой шлюхе. Я знала, чем она была и чем станет, но как все мужчины, он был загипнотизирован ее красотой и сладеньким голосом. Даже мой муж был очарован. Я наблюдала, как она поводила плечами и кружила им головы глупым хихиканьем и видимой беспомощностью, – сказала она, скривив рот от презрения. – Мужчины просто обожают беспомощных женщин, но только она не была такой беспомощной, как притворялась, – добавила она с холодной улыбкой на губах. – Особенно, когда это касалось удовлетворения ее желаний.

Она всегда знала, чего хотела. Я не желала иметь такую женщину в моей семье. Считать ее частью этого… этого отеля. Но спорить с мужчиной, который под каблуком у женщины, все равно, что направить вспять водопад. Если ты останешься под ним слишком долго, он утопит тебя.

Итак, я отступалась, предостерегала их и отступилась. – Она кивнула, и к ней снова вернулась ее холодная улыбка. – О, она делала вид, что хочет быть ответственной и респектабельной, но что бы я ни поручала ей, она жаловалась на работу и усилия, а Рэндольф заступался за нее, чтобы ее освободили от этого.

«У нас достаточно украшений, развешанных на стенах и потолках, – говорила я ему, – чтобы мы нуждались еще в одном». Но с таким же успехом я могла адресовать эти слова стенам моего кабинета.

Прошло не так уж много времени, как она начала показывать свою подлинную натуру – флиртовать с каждым, кто носил брюки. Ее не останавливало ничто! Это было отвратительно! Я пыталась говорить с моим сыном, но он был настолько слеп к этому, как и ко всему другому. Быть так ослепленным женщиной – все равно, что открыто смотреть на солнце. После этого уже ничего не видишь.

Итак, я выяснила, и достаточно определенно, как ты, несомненно знаешь, что у нее была связь и она попала в незавидное положение. Я должна была бы тогда же вышвырнуть эту маленькую шлюху вон, – с горечью добавила она, – но… Я хотела защитить Рэндольфа, семью и репутацию отеля. То, что я делала, я делала ради семьи и отеля. Это для меня одно и то же.

– Но папа… Орман Лонгчэмп…

– Он согласился на это, – сказала она. – Он знал, что делает.

– Но вы сказали ему, что все хотели этого, разве не так? Он думал, что моя мать и Рэндольф хотели этого, верно? Разве это неправда? – настаивала я, когда она не откликнулась.

– Рэндольф сам не знает, чего хочет, и никогда не знал. Я всегда принимала правильные решения за него. Женитьба на ней, – сказала она, нагнувшись к столу, – это единственный случай, когда он пошел против моего желания, и видишь, чем это обернулось.

– Но Орман верил…

– Да, да, он так думал, но я хорошо заплатила ему и помешала полиции найти его. Это его собственная вина, что он попался. Он должен был оставаться подольше на севере и никогда не приезжать в Ричмонд.

– Он не должен быть в тюрьме, – настаивала я, – это несправедливо.

Она снова отвернулась, словно то, что я сказала, не имело значения. Но это было не так.

– Мне неважно, что вы можете заставить миссис Дальтон отказаться от ее рассказа и выставить мою мать такой дурочкой, что никто не поверит ей, мне же поверят, или, по крайней мере, это вызовет скандал. И я расскажу все Рэндольфу. Только подумайте, как он будет потрясен, узнав все это. Вы же позволили ему пуститься вдогонку в надежде найти и вернуть меня. Вы предложили эту награду.

Она изучала меня некоторое время. Я выдержала ее взгляд, но это было все равно, что смотреть на костер.

– Так чего ты хочешь? Ты хочешь ввергнуть меня в скандал, пролить дождь позора на Катлеров?

– Я хочу, чтобы вы вытащили папу из тюрьмы и перестали обращаться со мной, как с дрянью. Перестали называть мою мать шлюхой и требовать, чтобы меня называли Евгенией, – решительно заявила я.

Я хотела большего, но боялась предъявлять слишком много требований. Со временем я надеялась, что смогу заставить ее сделать что-нибудь для Джимми и для Ферн.

Она кивнула.

– Хорошо, – она вздохнула. – Я сделаю что-нибудь для Ормана Лонгчэмпа. Я позвоню знакомым, которые занимают высокие посты и посмотрю, можно ли его освободить раньше срока на поруки. Я в любом случае думала об этом. И если ты настаиваешь, чтобы тебя называли Дон, пусть будет Дон. Но ты должна кое-что сделать и для меня.

– Что именно? Вы хотите, чтобы я вернулась и снова стала жить с ним?

– Конечно, нет. Ты теперь находишься здесь, и ты Катлер, нравится тебе это или нет, – она задумалась на несколько минут. – Ты не можешь находиться здесь все время. Я полагаю, будет лучше для всех нас… Клэр Сю, Филипа, Рэндольфа, даже твоей… твоей матери, если ты уедешь.

– Уеду? Куда же?

Она кивнула с загадочной улыбкой. Очевидно, у нее появился хитроумный план.

– Ты обладаешь красивым голосом. Я думаю, что тебе должно быть дозволено развивать свой талант.

– Что вы имеете в виду?

Почему она так неожиданно вдруг решила помочь мне?

– Я являюсь почетным членом попечительского правления одной престижной школы исполнительских искусств в городе Нью-Йорке.

– В Нью-Йорке?

– Да. Я хочу, чтобы ты отправилась туда вместо того, чтобы вернуться в «Эмерсон Пибоди». Я сделаю сегодня же все распоряжения, и ты вскоре сможешь туда уехать. У них есть летняя сессия тоже. Разумеется, все что тут было сказано, должно остаться здесь, в стенах этого кабинета. Никто не должен знать ничего, кроме того, что я решила, что ты слишком талантлива, чтобы тратить свое время на уборку комнат в отеле.

Я видела, что ей нравится эта идея, все будут восхвалять ее благотворительность. Она будет выглядеть чудесной бабушкой, которая осчастливила свою новую внучку, а я должна буду делать вид, что благодарна ей.

Но я не хотела возвращаться в «Эмерсон Пибоди» и мечтала стать певицей. Она избавится от меня, а я получу возможность, о которой могла раньше только мечтать. Нью-Йорк! Школа исполнительских искусств! И папе тоже будет оказана помощь.

– Хорошо, – согласилась я. – Раз уж вы сделаете все, что обещаете.

– Я всегда держу свое слово, – гневно сказала она. – Твоя репутация, твое имя, наша семейная честь – это важные вещи. Ты пришла из мира, где все эти вещи были несущественными, но в моем мире…

– Честь и честность всегда были важны для нас, – ответила я, – мы могли быть бедными, но мы были порядочными людьми. И Орман, и Салли Джин Лонгчэмп не предавали друг друга и не лгали друг другу, – возразила я. Мои глаза наполнились слезами возмущения.

Она снова долго посмотрела на меня, только на этот раз мне показалось, что я заметила выражение одобрения в ее глазах.

– Это будет интересно, – наконец сказала она, цедя слова, – очень интересно посмотреть, какого рода женщину породила любовная связь Лауры Сю. Мне не нравятся твои манеры, но ты проявила определенную независимость и мужество, а эти качества восхищают меня.

– Я не уверена, бабушка, что ваше восхищение будет иметь для меня когда-нибудь значение.

– Если это все, то я думаю, тебе лучше уйти. Благодаря тебе и твоему вторжению, я должна сделать множество дел. Ты будешь проинформирована, когда тебе надо будет выехать, – добавила она.

Я поднялась.

– Вы думаете, что можете так легко управлять жизнью других? – с горечью сказала я, качая головой.

– Я делаю то, что я должна делать. Ответственность требует от меня принимать тяжелые решения, но я делаю то, что на благо семье и отелю. Когда-нибудь, когда тебе придется самой заботиться о чем-то важном и это потребует от тебя сделать непопулярный или неприятный выбор, ты вспомнишь меня и не будешь осуждать так сурово, – сказала она так, словно для нее было важно, чтобы у меня сложилось о ней лучшее мнение. – Потом она улыбнулась. – Поверь мне. Если тебе потребуется что-нибудь или по какой-то причине ты попадешь в беду, ты не должна обращаться к своей матери или к моему сыну. Ты обратись ко мне, и ты будешь рада, что сможешь это сделать, – предсказала она.

«Какая самонадеянность», – подумала я, но это было правдой – даже за то короткое время, что я пробыла здесь, я поняла, что только она несет ответственность за все бытие Катлер'з Коув.

Я повернулась и вышла, не зная, выиграла я или проиграла.

Позже, ближе к вечеру, Рэндольф пришел повидаться со мной. Теперь мне становилось все труднее и труднее думать о нем, как о моем отце, и это произошло как раз тогда, когда я почти стала свыкаться с этой мыслью. От одного взгляда на его лицо мне стало ясно, что бабушка рассказала ему о своей идее послать меня в школу исполнительских искусств.

– Мама только что рассказала мне о твоем решении поехать в Нью-Йорк. И, хотя я должен сказать, что это чудесно, я опечален, что ты уезжаешь. Ведь ты только что вернулась, – пожаловался он. Он выглядел немного расстроенным, и я подумала, как грустно, что он не знает правды, что я, так же как моя мать и бабушка Катлер, оставляю его одураченным. Разве это справедливо? «Как же хрупки счастье и мир в этой семье», – думала я. Его преданность моей матери, конечно, была бы сведена к нулю, если бы он знал, что она была неверна. В полном смысле все было построено на лжи, и я должна была эту ложь поддерживать.

– Я всегда хотела отправиться в Нью-Йорк и стать певицей, – сказала я.

– О, конечно, ты должна ехать. Я просто подразнил тебя. Я буду скучать по тебе, но я буду часто навещать тебя, а ты будешь возвращаться сюда на каникулы. Как волнующе это будет для тебя. Я уже сказал твоей матери, и она думает, что это чудесная идея. Она хочет отправиться с тобой по магазинам, чтобы купить тебе новые платья. Я уже вызвал автомобиль, который будет в вашем распоряжении завтра с утра.

– Она чувствует себя вполне здоровой для этого? – спросила я, едва скрывая свое презрение.

– О, я редко видел ее такой оживленной, как сейчас. Как только я рассказал ей о том решении, которое приняли вы с мамой, она заулыбалась и начала возбужденно говорить об этих покупках. Есть совсем немного вещей, которые Лаура Сю любит больше, чем делать покупки, – сказал он, смеясь. – И она всегда хочет поехать в Нью-Йорк. Она, возможно, будет навещать тебя каждый уикэнд, – добавил он.

– А как насчет моей работы в отеле завтра? Я не хочу свалить всю ее на плечи Сисси.

– С этим покончено. Ты больше не будешь работать горничной. Просто наслаждайся отелем и семьей, пока не уедешь в эту школу, – сказал он. – И не беспокойся о Сисси. Мы наймем кого-нибудь еще ей в подмогу и сделаем это быстро. – Он покачал головой и улыбнулся. – Ты вовсе не выглядишь такой счастливой от всего этого, как я ожидал. Что-нибудь не так? Я знаю, что ситуация с этим мальчиком Лонгчэмпом была неприятной, и понимаю, почему ты была так расстроена, но ты не должна была позволить ему прятаться здесь.

Он хлопнул в ладоши, словно мог этим хлопком отпугнуть неприятное воспоминание.

– Но это все позади. Давай не будем больше переживать из-за этого.

– Я не могу перестать переживать за Джимми, – сказала я. – Он всего лишь покинул жестокую приемную семью. Я пыталась рассказать вам, но никто не хотел слышать.

– Хм… ладно, по крайней мере, мы знаем, что маленькая девочка устроена прекрасно.

– Вы узнали что-то о Ферн? – Я быстро вскочила.

– Не очень много. Они не любят давать такую информацию, но друг твоей бабушки знает кого-то, кто знает тоже кого-то. Во всяком случае, Ферн взяла молодая бездетная пара. Их местонахождение нам пока неизвестно, но мы продолжаем искать.

– А что если папа захочет получить ее обратно? – вскричала я.

– Папа? Ах, Орман Лонгчэмп? При настоящих обстоятельствах я не думаю, что он будет способен получить ее обратно, когда выйдет из тюрьмы. До того пройдет порядочно времени, – добавил он.

Очевидно, бабушка Катлер ничего не говорила ему о нашей сделке. Я не видела способа, каким она могла бы, не раскрывая ее, объяснить, почему она это делает.

– Как бы то ни было, – продолжал он, – я должен вернуться обратно в свой кабинет. Увидимся за ужином. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня в лоб. – Возможно, ты станешь самой знаменитой из всех Катлеров вообще, – сказал он и удалился.

Я легла на подушку. Как быстро все произошло. Ферн была уже в новой семье. Возможно, она уже научилась называть мужчину папой, а женщину мамой. Возможно, из ее памяти уже стерлись Джимми и я. Новый дом, красивая одежда, много еды и хорошее обхождение, конечно сделают ее прежнюю жизнь чем-то вроде смутного сновидения.

Я была уверена, что в ближайшие дни бабушка Катлер выдворит меня в новую жизнь, подальше от нее и от Катлер Коув. Мое великое утешение заключалось в том, что я буду в мире музыки, и, хотя я вступала в этот мир через лишения и бедность, все несчастья и печали улетучатся прочь. Я настрою себя, приложу всю свою энергию и внимание для того, чтобы стать хорошей певицей.

В этот вечер мне было позволено сидеть за ужином в столовой вместе с моей семьей. Новость о моем отъезде в школу исполнительских искусств быстро распространилась по отелю. Члены персонала, которые раньше избегали меня, желали мне удачи. Даже некоторые гости слышали об этом и говорили что-то приятное. Моя мать совершила одно из своих поразительных появлений. В самом деле, я никогда не видела ее в такой лучезарной красоте. Ее волосы сияли, глаза были яркими и молодыми, она смеялась и разговаривала с большим оживлением, чем когда-либо. Все для нее было чудесным, люди были обворожительными, и это было самое чудесное лето за долгие годы. Она болтала и болтала о нашем предстоящем походе за покупками.

– У меня есть друзья в Манхэттене, – сказала она. – И первое, что я сделаю утром, я позвоню им, чтобы узнать, что модно сегодня. Мы не хотим, чтобы ты выглядела там, как дочь фермеров, – она рассмеялась. Рэндольф нашел ее смех заразительным и был более оживленным и более очаровательным, чем обычно.

Только Клэр Сю сидела с темным, подавленным выражением лица. Она с завистью поглядывала на меня, ее чувства были спутаны. Она избавлялась от меня, что делало ее счастливой, потому что она снова будет маленькой принцессой и центром внимания. Но я уезжала заниматься чем-то очень волнующим, и я была выделена, а не она.

– Мне тоже нужны некоторые новые вещи, – пожаловалась она, когда ей предоставилась возможность вставить слово.

– Но у тебя будет для этого гораздо больше времени, Клэр Сю, дорогая, – сказала мама. – Мы займемся покупками для тебя ближе к концу лета. А Евгения едет в Нью-Йорк через несколько дней. Нью-Йорк!

– Дон, – поправила я. Моя мать взглянула на меня, потом на бабушку. Она увидела, что никакого замечания не последовало. – Меня зовут Дон, – повторила я. Мама засмеялась.

– Конечно, если ты так хочешь и все согласны, – сказала она, снова бросив взгляд на бабушку.

– Это то, к чему она привыкла, – сказала бабушка Катлер, – если она захочет когда-нибудь поменять свое имя в будущем, она сможет это сделать.

Клэр Сю была изумлена и расстроена одновременно. Я улыбнулась ей, и она быстро отвела глаза.

Бабушка Катлер и я обменялись понимающими взглядами. Мы обменялись ими несколько раз за этот вечер. Теперь, когда наше противостояние было закончено, я обнаружила, что она относится ко мне по-другому, как и обещала. Когда некоторые гости интересовались моим талантом, она объяснила, что в нашей семье был дядя, который умел петь и играть на скрипке.

Я видела, что каждый был счастлив, что я уезжаю, но по разным причинам. Бабушка Катлер никогда не хотела меня, моя мать нашла во мне угрозу и беспокойство, Рэндольф был искренне счастлив за меня и мои новые возможности, и Клэр Сю была счастлива, что теряет свою соперницу. Только Филип, исполняя обязанности официанта, кидал иногда сконфуженные взгляды в мою сторону.

После ужина я посидела в лобби с моей матерью, слушая ее болтовню с гостями. Потом я извинилась, объяснив, что устала. Я хотела написать еще одно письмо папе, сообщив все, что я узнала. Я хотела, чтобы он знал, что я не виню его за то, что он сделал, и что я понимаю его и маму.

Но когда я открыла дверь в мою комнату, я обнаружила, что Филип ждет меня. Он лежал на моей кровати, закинув руки за голову и глядя в потолок. Он тут же встал.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я. – Убирайся. Немедленно!

– Я хочу поговорить с тобой, Дон. Не беспокойся, я хочу только поговорить, – сказал он, подняв руки.

– Чего ты хочешь, Филип? Не ожидай от меня, что я прощу тебя. Я никогда не забуду, что ты сделал со мной.

– Ты рассказала что-то бабушке? Поэтому она устроила тебе поездку в Нью-Йорк так быстро, я прав, не так ли?

Я смотрела на него, не входя в комнату, считая невозможным находиться с ним наедине после того, что он сделал со мной.

– Так ты сделала это? – со страхом спросил он.

– Нет, Филип, я этого не сделала. Но я думаю, что это правда, когда люди говорят, что у бабушки Катлер есть глаза и уши по всему отелю. – Это должно внушить ему страх. – А теперь уходи, – приказала я, держа дверь открытой. – От твоего вида меня тошнит.

– Ладно, тогда почему она делает это? Почему она посылает тебя?

– Ты разве не слышал? Она считает, что я талантлива. Я думала, что ты тоже так считаешь.

– Да, тоже, но… все это выглядит так странно… прямо в начале летнего сезона, сразу после того, как все вернулись в семью, она отсылает тебя в специальную школу искусств? – Он покачал головой, его глаза подозрительно сощурились. – Тут что-то происходит, что-то, что ты мне не говоришь. Имеет это какое-то отношение к тому, что Джимми был найден здесь?

– Да, – быстро сказала я, но он не был удовлетворен.

– Я не верю тебе.

– Плохо. Мне нет дела до того, чему ты веришь или что ты думаешь. Я устала, Филип, и у меня масса дел завтра. Пожалуйста, уходи. – Он не двинулся. – Разве ты не достаточно сделал со мной? – закричала я. – Немедленно оставь меня!

– Дон, ты должна понять, что тогда нашло на меня. Иногда ребята в моем возрасте теряют контроль над собой. Особенно это случается, когда девушка подталкивает его к этому, а потом идет на попятную, – сказал он. Но его попытка оправдаться была жалкой.

– Я никогда не подталкивала тебя к этому, Филип, и я ожидала, что ты поймешь, почему я дала отбой. – Я с ненавистью посмотрела на него. – Не пытайся переложить вину на меня. Ты и только ты ответственен за свои действия.

– Ты действительно злишься на меня, да? – спросил он, улыбка на его губах стала озорной. – Ты по-настоящему красива, когда гневаешься.

Я смотрела на него и не могла поверить и вспомнить возбуждение, которое испытала, когда впервые встретила его в «Эмерсон Пибоди». «Тогда все казалось другим. Словно мы были совсем другими. Мы и были ими на самом деле, – подумала я. – Мы никогда не вернемся туда, где однажды были… когда я верила в волшебные сказки и счастливый конец».

– Ты не должна ненавидеть меня, – сказал он, претендуя добиться понимания. – Ты не должна!

– Я не ненавижу тебя, Филип. – Он улыбнулся. – Но мне жалко тебя, – добавила я, сгоняя улыбку с его лица. – Ты никогда не сможешь изменить того, что произошло между нами, и ты никогда не сможешь изменить того, что я чувствую к тебе. Чувства, которые у меня были к тебе, умерли в тот вечер, когда ты изнасиловал меня.

– Я не был насильником, Дон, – запротестовал он, – я люблю тебя. Всем сердцем и душой. Я ничего не могу поделать с тем, что я чувствую к тебе.

– Но тебе придется что-то поделать, Филип. Я твоя сестра. Ты это понимаешь? Твоя сестра! Ты должен смириться с этим. Ты не можешь любить меня. И я уверена, что у тебя не будет больших проблем найти себе новую подружку.

– Думаю, что нет, – раздраженно сказал он. – Но это не означает, что я не буду думать о тебе. Я не хочу новую подружку, Дон. Я хочу тебя. Только тебя. Почему мы не можем провести нашу последнюю ночь вместе… просто разговаривая, – предложил он и снова лег на мою подушку. – Ради старых времен.

Я не могла этому поверить! Как мог он сделать такое предложение после всего того, что я сказала, Филип по-прежнему хотел… От этой мысли меня стало тошнить. Меня тошнило от Филипа. Я больше не могла смотреть на него. Как Клэр Сю и я никогда не будем иметь родственных отношений, так не будем иметь их и мы с Филипом. Я должна выбросить его из своей жизни. Раньше, чем я скажу что-то, о чем пожалею. Я сделала вид, что прислушиваюсь к чему-то в коридоре.

– Кто-то идет, Филип. Может быть, бабушка. Она сказала, что хочет позднее поговорить со мной.

– Да? – Он быстро вскочил и прислушался. – Я ничего не слышу.

– Филип, – повторила я со встревоженным видом. Он быстро поднялся и подошел к двери.

– Я никого не слышу, – сказал он. Я вытолкнула его прочь, захлопнула дверь и быстро заперла ее.

– Эй! – крикнул он. – Это нечестно!

– Нечестность правит в этой семье. А теперь уходи.

– Дон, открой, я хочу все восстановить, показать тебе, что я могу быть нежным и любящим, не нападая на тебя. Дон? Я останусь здесь всю ночь. Я буду спать у твоей двери, – угрожал он.

Я не обращала на него больше внимания, и через некоторое время он ушел, возмущенный. Наконец, я осталась наедине со своими собственными мыслями, Я подвинула стул к маленькому столику, достала ручку, бумагу и начала.

«Дорогой папа!

Независимо от того, что произошло, я поняла, что всегда буду называть тебя папой. Я понимаю, что пишу тебе, когда ты еще не получил возможность ответить на мое первое письмо. Но я хочу, чтобы ты знал, что я узнала правду. Я разговаривала с женщиной, которая была моей сиделкой, миссис Дальтон, а после этого добилась признания матери.

Потом я потребовала встречи с бабушкой Катлер и выяснила все из первых рук. Я хочу, чтобы ты знал, что я ни в чем не виню тебя или маму, и я уверена, что, когда Джимми узнает все, он почувствует то же, что и я.

Они посылают меня в школу исполнительских искусств в Нью-Йорк. В основном потому, что бабушка Катлер хочет избавиться от меня. Но это то, чего я всегда хотела, и я думаю, что это лучшее, что я могу унести отсюда.

Мы все еще не знаем, где находится Ферн, но я надеюсь, что однажды она будет снова с тобой… ее настоящим отцом. Я еще не знаю, что стало с Джимми. Он сбежал из одной плохой семьи, но был здесь найден и увезен обратно. Возможно, ты и он вскоре снова будете вместе. Бабушка Катлер обещала сделать все, что сможет, чтобы тебя отпустили раньше, на поруки.

Ты всегда говорил, что я приношу тебе солнечный свет и радость. Я надеюсь, это письмо принесет тебе немного света в эти, быть может, твои самые темные дни. Я хочу, чтобы ты знал, что всегда, когда я буду петь, я буду думать о тебе и твоей улыбке, и всей той любви, которую ты и мама дали мне.

С любовью, Дон».

Я поцеловала письмо и вложила его в конверт. Утром я отправлю его на почте.

Я действительно очень, очень устала. Как только моя голова коснулась подушки, глаза закрылись. Я начала погружаться в такой желанный сон. Звуки отеля быстро замирали вдали. Моя короткая, но драматичная жизнь здесь подходила к концу.

«Я снова уезжаю куда-то, – подумала я, – правда, не в папиной машине и в середине ночи. Но я снова в пути, в поисках, вечных поисках того места, которое называется домом».