Рассвет

Глава 6 Вечер открытия

Утро началось с того, что папа стал кричать на Джимми. – Почему ты вообще уехал куда-то? – Ты сам всегда так делаешь, – парировал Джимми. Они уставились друг на друга, но когда вышла мама, она была так счастлива, что Джимми вернулся, и папа сразу замолчал.

– Я узнаю все школьные задания у твоих учителей, Джимми, а ты тем временем сможешь помочь маме с Ферн, – сказала я.

– Это как раз то, чего я больше всего хотел, быть нянькой при младенце, – простонал он.

– Сам виноват в этом, – буркнул папа. Джимми впал в угрюмое молчание. Я была рада, когда подошло время мне и папе отправиться в школу.

– Джимми сделает еще одну попытку, папа, – сообщила я ему, когда мы отъехали от дома. – Вчера ночью он обещал мне это.

– Хорошо, – кивнул папа. Он повернулся ко мне и как-то странно посмотрел. – Приятно, что ты так заботишься о своем брате.

– А разве в твоей семье не заботились друг о друге, папа?

– Ничего похожего на вас с Джимми. – Его глаза сузились и я поняла, что ему не хочется говорить об этом.

А я не могла и представить, как можно не заботиться о Джимми.

Могла ли я быть счастлива, если Джимми не был счастлив? Нет. Так много произошло с нами в «Эмерсон Пибоди» и так быстро, что у меня голова шла кругом. Я решила сосредоточиться на школьных занятиях и на музыке, а все плохое оставить позади. Джимми, действительно, тоже попытался заниматься усерднее. Когда он вернулся в школу, стал больше внимания уделять спорту, и даже делал успехи на уроках. Мне показалось, что все у нас еще может быть в порядке.

Однако время от времени, проходя коридорами, я замечала, что миссис Торнбелл наблюдает за мной. Джимми сказал, что у него такое чувство, словно она охотится за ним, он очень часто видел, как она следит за ним.

Я улыбалась и вежливо приветствовала ее, и она кивала мне в ответ, но, казалось, она выжидала чего-то, что подтвердило бы ее убеждение, что мы не соответствуем требованиям, которые «Эмерсон Пибоди» предъявляет своим учащимся.

Разумеется, Филип все еще был расстроен, что я не могу ходить на свидания с ним и что я не хочу делать это украдкой. Он продолжал уговаривать меня, чтобы я попросила папу или стала встречаться с ним тайно. В глубине души я надеялась, что все улучшится, когда наступит весна. Но зима длилась долго, полы в помещениях были холодными, небо серым, деревья и кустарники обнаженными. И вот наконец воздух начал прогреваться на деревьях начали набухать почки. Меня переполняло чувство обновления, надежды и счастья. Я вбирала силу и радость от всего, что расцветало вокруг меня. Яркий солнечные свет и яркие цвета скрашивали нашу жизнь. Папа больше не говорил о том, чтобы уйти со своей работы. Джимми ходил в школу, а я наконец занялась музыкой, о чем всегда мечтала.

Только непрекращающаяся болезнь мамы угнетала нас, но я думала, что с приходом весны, когда можно будет в солнечные дни выходить из дому и держать окна открытыми, чтобы был свежий воздух, она определенно пойдет на поправку. Весна приносит с собой надежду. Так всегда было со мной, и теперь более, чем когда-либо, я молилась, чтобы на нас снова снизошло чудо.

Однажды в яркий солнечный послеполуденный час, когда я закончила свой урок по фортепьяно, Филип ждал меня за дверями музыкальной студии. Сначала я не заметила его и почти столкнулась с ним, потому что шла, опустив глаза. Я вся еще была наполнена музыкой. Звуки продолжали звучать в голове. Когда я играла на фортепьяно, мои пальцы, казалось, мечтали сами по себе. И даже после урока я все еще ощущала, как они прикасаются к клавишам. Кончики пальцев хранили память от этого прикосновения, они хотели вновь бежать по клавиатуре и сплетать звуки в мелодии.

– Пенни за твои мысли, – услышала я и, подняв голову, увидела нежные, смеющиеся глаза Филипа. Он беззаботно прислонился к стене, скрестив руки на груди. Его золотые волосы были зачесаны назад и блестели. Они были немного влажные после душа, который он только что принял после бейсбольной тренировки. Филип был одним из ведущих питчеров школьной спортивной команды.

– Ой, привет, – я остановилась в удивлении.

– Надеюсь, ты думала обо мне, – сказал он.

Я засмеялась.

– Я думала всего лишь о музыке, о своих уроках.

– Что ж, я разочарован, ну и как они у тебя идут? – Мистер Мур доволен, – скромно ответила я, – он поручил мне петь соло на весеннем концерте.

– Да?! Ура! Мои поздравления!

– Спасибо!

– У нас сегодня была сокращенная тренировка. Я знал, что ты еще здесь.

Коридоры были практически пусты. Время от времени кто-нибудь выходил из классов, но фактически мы впервые за долгое время были наедине.

Он придвинулся ближе, притиснул меня к стене и уперся в нее руками, как бы заключив меня в клетку.

– Мне бы хотелось отвезти тебя домой, – сказал он.

– Я бы тоже хотела, но…

– Что если я приеду вечером к твоему дому, и мы даже не поедем никуда, а просто посидим в машине?

– Не знаю, Филип.

– Тогда тебе не придется лгать, а?

– Я должна сказать им, куда я иду, и…

– Ты им все говоришь? Всегда? – Он покачал головой. – Родители знают, что иногда ты делаешь что-то по секрету. Они-то делают. Так как?

– Я не знаю. Посмотрим, – сказала я. В его глазах было столько огорчения. – Может быть, как-нибудь вечером.

– Хорошо, – он огляделся вокруг и придвинулся ближе.

– Филип, нас может кто-нибудь увидеть, – прошептала я, когда он приблизил свои губы совсем близко.

– Просто быстрый поздравительный поцелуй. – Он даже поднял свою руку к моей груди.

– Филип! – запротестовала я.

– Ладно, все в порядке, засмеялся он, отодвигаясь. – Ты нервничаешь перед концертом?

– Конечно. Это будет мое первое выступление перед множеством людей, а ведь они видели и слышали действительно талантливых исполнителей. Луиз говорила мне, что твоя сестра разгневается и будет ревновать к этому. Она надеялась сама петь соло.

– Она пела в прошлом году. Кроме того, у нее голос, как сирена.

– О, нет, вовсе не так. Но я хотела бы, чтобы она перестала рассказывать всякие отвратительные вещи обо мне. Если я хорошо делаю контрольную, она говорит всем, что я жульничаю. Она не оставляет меня в покое с того момента, как я поступила сюда. Я хочу объясниться с ней. – Филип засмеялся. – Это не смешно.

– Какими яркими становятся твои глаза, когда ты гневаешься. Ты не умеешь скрывать свои подлинные чувства.

– Я знаю. Папа говорит, что из меня был бы никудышный игрок в покер.

– Я бы хотел с тобой как-нибудь сыграть в покер на раздевание, – развязно сказал он.

– Филип!

– Что!

– Не смей так говорить! – потребовала я, но не могла удержаться, чтобы не вообразить этого.

Он пожал плечами.

– Иногда не могу удержаться. Особенно, когда нахожусь рядом с тобой.

Услышал ли он, как колотится мое сердце? Из-за угла появились ученики.

– Я должна спуститься в кабинет папы. Они с Джимми, должно быть, уже ждут меня.

Я побежала вниз.

– Подожди, Дон.

Он догнал меня на лестнице.

– Как ты думаешь… Я имею в виду, но это такой особый случай и… Можешь ты попросить своих родителей, чтобы они позволили мне подвезти тебя на концерт хотя бы? – спросил он с надеждой.

– Я спрошу, – ответила я.

– Отлично. Я рад, что дождался тебя здесь. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня. Я подумала, что он намеревается быстро чмокнуть меня в щеку, но вместо этого он поцеловал меня в шею. Он отпрянул раньше, чем я успела отреагировать. Ученики, спускавшиеся в коридор, увидели его и загоготали. Мое сердце, казалось, выпрыгнет из груди. Оно билось слишком часто. Я боялась, что папа и Джимми увидят красные пятна на моих щеках и поймут, что меня целовали.

«Определенно, – подумала я, – есть что-то особенное между мною и Филипом, если простой поцелуй или нежный разговор могут бросить меня в жар, заставляют всю меня дрожать, а голову кружиться». Я сделала глубокий вдох и выдох. «Папа и мама должны позволить ему взять меня на концерт, просто должны!» – думала я. Я поступила так, как они хотели, и не раздражала их, не ходила на свидания, хотя всем девочкам моего возраста вокруг это разрешалось. Это было бы несправедливо, они должны это понять.

Конечно, они немного опасались за меня, когда я впервые пошла в «Эмерсон Пибоди». Но за последние несколько месяцев я значительно повзрослела. Мои успехи в музыке и в школьных занятиях дали мне новое ощущение уверенности. Я чувствовала себя старше и сильнее. Мама и папа не могли не видеть этого.

Уверенная, что они дадут мне разрешение, я поспешила вниз, в цокольный этаж, чтобы встретить папу и Джимми и сообщить им новость о моем выступлении. Я никогда не видела папу таким возбужденным и гордым.

– Ты слышишь, Джимми? Сынок! – воскликнул он, хлопнул в ладоши. – Твоя сестра становится звездой.

– Я еще не звезда, папа. До этого мне еще надо много стараться.

– Ты добьешься этого. Очень хорошие новости, – радовался папа. – Наконец-то, мы можем сообщить маме что-то хорошее.

– Папа, – начала я. – Как ты думаешь, это не тот особенный случай, когда Филип Катлер может подвезти меня на концерт?

Папа замер на месте. Его улыбка на лице стала медленно затухать, глаза потемнели и стали маленькими. Я смотрела на него с надеждой, постепенно тепло снова вернулось в его взгляд.

– Ну… Я не знаю, дорогая. Посмотрим.

Когда мы приехали домой, мама лежала в постели, наблюдая за Ферн, которая сидела на полу на одеяле и играла со своими игрушками. Вечерний солнечный свет играл в лениво ползущих облаках, но мама так задернула шторы, что даже когда его лучи проникали внутрь, они не приносили тепла и радости. Когда я вошла, мама медленно, с большим трудом села в кровати.

Она явно не причесывала свои волосы весь день. Пряди свисали по обе стороны лица и завивались на макушке. Она мыла волосы почти каждый день, поэтому они блестели, словно черный шелк.

– Для женщины волосы – ее драгоценная корона, – много раз говорила она мне. И даже когда она чувствовала себя очень усталой, чтобы причесать их, всегда просила меня сделать это.

Мама не нуждалась в макияже. У нее всегда было гладкое лицо с розовыми губами. Глаза сверкали, словно полированный черный оникс. Я так хотела быть похожей на нее и считала, что природа была несправедлива ко мне.

До болезни мама всегда держалась прямо и ходила развернув плечи, величаво и грациозно, словно индейская принцесса, как говорил папа. Сейчас она сидела сгорбившись, опустив голову, ее руки бессильно лежали на коленях, она глядела на меня печальными, стеклянными глазами, оникс потускнел, шелковые волосы превратились в паклю, лицо поблекло и побледнело, губы стали почти бесцветными. Скулы выдавались, а ключицы, казалось, вот-вот проткнут истонченную кожу.

Я захотела рассказать о Филипе, но Ферн потянулась ко мне и стала лепетать мое имя.

– А где папа и Джимми? – спросила мама.

– Они пошли купить кое-что из продуктов в бакалею. Папа решил, что я должна сразу идти домой, чтобы помочь тебе с Ферн.

– Я рада, – мама глубоко вдохнула. – Малышка так утомила меня сегодня.

– Не только в ней дело, – осторожно проговорила я.

– Можешь дать мне стакан воды, дорогая? У меня пересохли губы, – попросила мама.

Я принесла ей воды и смотрела, как она пьет. Ее адамово яблоко выступало, словно поплавок на леске удочки.

– Ты давно обещаешь, что пойдешь к доктору, если тебе не станет лучше от настоев трав. И что же, тебе не стало лучше и ты не собираешься выполнять свое обещание. – Мне было неприятно говорить с ней об этом, но я полагала, что теперь это необходимо.

– Это всего лишь затянувшийся кашель. У меня была кузина в Джорджии, у которой простуда держалась почти год, пока отпустила.

– Что ж, она, как и ты, страдала целый год напрасно.

– Ладно, ладно. Ты становишься хуже, чем бабушка Лонгчэмп. Когда я была беременна Джимми, она не оставляла меня в покое ни на минуту. Все, что я делала, было неправильно. Когда я родила, почувствовала настоящее облегчение, словно скинула ее со своей спины.

– Бабушка Лонгчэмп? А я думала, что ты родила Джимми в дороге, у фермерского дома.

– Что? Ах, да. Так и было. Я имела в виду, пока я не покинула ферму.

– Но разве вы с папой не уехали сразу после того, как поженились?

– Не сразу. Вскоре после этого. Хватит допрашивать меня так настырно, Дон. Я не способна сейчас думать, – отрезала она. Это было не похоже на нее, но я вообразила, что это из-за ее болезни.

Я подумала, что следует сменить тему. Я не хотела делать ее несчастной, пока она все еще так сильно страдает.

– Ты только представь, мама! – сказала я, качая Ферн. – Я собираюсь петь соло на концерте! – с гордостью заявила я.

– Правда? Господи, как же хорошо, как хорошо! Она прижала руки к груди. Даже когда она не кашляла, она выглядела так, словно ей было трудно дышать, особенно, если что-то вызывало ее удивление или она делала какое-то движение слишком быстро.

– Ну, разве это не чудесно! Я знала, что ты еще покажешь всем этим богатым людям, что они ничуть не лучше тебя. Подойди ко мне, я обниму тебя.

Я опустила малышку Ферн на кровать, и мы с мамой обнялись. Ее тонкие руки обхватили меня так сильно, как только они могли, я почувствовала ее ребра сквозь сбившуюся рубашку.

– Мама, – глаза мои наполнились слезами, – ты так сильно похудела.

– Не так уж и сильно, и мне надо было сбросить несколько фунтов. Я поправлюсь опять очень скоро, вот увидишь. Знаешь, когда женщина в моем возрасте хочет набрать вес, ей достаточно только нюхать пищу, – пошутила она и поцеловала меня в щеку. – Прими мои поздравления, Дон, дорогая. Ты уже сказала об этом папе?

– Да.

– Я уверена, что он уже надулся от этого.

– Мама, я хочу попросить тебя об одной вещи, в связи с концертом.

– Да?

– Поскольку это совсем особый случай и все такое, как ты думаешь, можно будет Филипу Катлеру заехать за мной и отвезти меня? Он обещает вести машину осторожно и…

– Ты спросила об этом папу? – спросила она.

– Угу, он сказал: «Посмотрим». Но я думаю, что если ты разрешишь, он тоже согласится.

Она вдруг встревоженно взглянула на меня.

– Это недолгая поездка, мама, и мне действительно так хочется поехать с Филипом. Другие девочки моего возраста ездят кататься и ходят на свидания, но я не жалуюсь…

Она кивнула.

– Я не могу запретить тебе взрослеть, Дон, да и не хочу. Но я не хочу, чтобы у тебя было что-то серьезное с этим мальчиком… вообще с любым мальчиком. Не будь похожей на меня и не губи свою юность.

– О, мама, я же не собираюсь выходить замуж. Я всего лишь собираюсь на весенний концерт. Ну что в этом плохого? – умоляла я.

Мама кивнула в знак согласия. Она выглядела обессиленной и постаревшей.

– О, мама, спасибо тебе! – Я снова обняла ее.

– Дон, возьми меня, – ревниво позвала Ферн. – Дон, возьми!

– Ее Высочество зовет, – сказала мама и тут же снова откинулась на свою подушку.

Я была в смятении от счастья, что пойду на свидание, и от печали и боли за маму.

Мистер Мур решил удвоить мои уроки на остаток этой недели. Наконец наступил день концерта. В перерыве на ланч мистер Мур играл на фортепьяно, а я пела. Дважды у меня дрогнул голос. Он прекратил игру и посмотрел на меня.

– А теперь, Дон, – сказал он, – я хочу, чтобы ты сделала глубокий вдох и успокоилась, прежде чем мы пойдем.

– О, мистер Мур, я не смогу сделать это! Я вообще не понимаю, почему я решила, что смогу! Но петь соло перед всеми этими людьми, большинство из которых ходит в оперу и бывает на Бродвее в Нью-Йорке, и знает, что такое настоящий талант…

– Вы и есть настоящий талант! – сказал мистер Мур. – Вы полагаете, что я бы вытащил вас одну на эту сцену, если бы так не думал? Не забывайте, Дон, что, когда вы выходите на нее, я тоже выхожу. Ну, сейчас вы не намерены подвести меня, не так ли?

– Нет, сэр, – сказала я дрогнувшим голосом.

– Помните, как однажды вы говорили мне, что хотели бы быть похожей на птицу, которая сидит высоко на дереве и поет, не заботясь, слушают ее или нет?

– Да, я и сейчас хочу этого.

– Вот и хорошо, тогда закройте глаза и представьте, что это вы сидите на ветке и поете на ветру. Пройдет немного времени, и вы, как птенец, обретете крылья и полетите. Вы взлетите высоко, Дон. Я просто уверен в этом.

И вдруг исчезла его херувимская улыбка, исчезла его проказливая ухмылка, исчезло веселое сверкание его глаз. Теперь его лицо было каменно серьезным, его слова и глаза наполнили меня уверенностью.

– О'кей, – кивнула я, и мы начали снова. На этот раз я пела, отстранившись от своих переживаний, и когда мы закончили, его лицо светилось удовлетворением. Он поднялся и поцеловал меня в щеку.

– Вы готовы, – провозгласил он.

Мое сердце колотилось от возбуждения и радости, когда я выскочила из музыкальной студии.

Как только прозвенел последний звонок, я побежала искать папу и Джимми. Я очень нервничала и хотела сразу направиться домой готовиться к концерту, назначенному на восемь часов вечера.

Когда мы прибыли домой, мама лежала в постели, ее лицо горело сильнее, чем обычно, и она ужасно дрожала. Ферн гремела какой-то кухонной утварью, мама даже не заметила этого. Мы все собрались вокруг ее постели, и я потрогала се лоб.

– Она дрожит, папа, – сказала я, – ее лихорадит. Зубы мамы стучали, повернувшись ко мне, она с усилием улыбнулась.

– Это… всего лишь… простуда, – произнесла она.

– Нет, это не так, мама. Тебе становится хуже.

– Все будет в порядке.

– Будет, если ты обратишься к врачу.

– Дон права, Салли Джин. Мы больше не можем пускать на самотек. Мы укутаем тебя, как следует, и отвезем в больницу, чтобы тебя осмотрели и дали какие-нибудь эффективные лекарства, – сказал папа.

– Не-е-ет! – закричала мама. Я попыталась устроить ее поудобнее, пока папа собирал ее самые теплые вещи. Потом я помогла ему одеть ее. Когда я увидела маму без одежды, я была потрясена, какой худой она стала. Ее ребра проступали сквозь кожу, и косточки, казалось, сейчас выйдут наружу. Все тело было покрыто пятнами. Я едва сдерживала себя, чтобы не заплакать, и торопилась скорее все сделать. Когда наступила пора выводить ее на улицу, мы обнаружили, что она не может идти самостоятельно. Ее ноги слишком болели.

– Я понесу ее, – проговорил папа, едва сдерживая слезы. Я быстро одевала Ферн. Мама не хотела этого, но мы должны были отправиться все вместе… Ни Джимми, ни я не хотели оставаться в доме в одиночестве и ждать.

Я вошла в больницу первой и рассказала медицинской сестре о маме. Сестра позвала санитара, и мы быстро вкатили маму внутрь в кресле-каталке. Нам помог охранник больницы. Он странно посмотрел на папу, будто пытаясь вспомнить кого-то, кого знал много лет назад. Но папа не замечал ничего, кроме мамы.

Пока мы ждали, Джимми подошел к киоску и купил для Ферн леденец на палочке. Это заняло ее на время, правда, лицо ее испачкалось. Она по-детски лепетала, заглядывалась на других людей, ожидающих в лобби, чем вызывала улыбку некоторых из них. Большинство посетителей, озабоченные болезнью близких, отрешенно смотрели перед собой.

Наконец, спустя час с лишним, нас вызвал доктор. У него были рыжие волосы и веснушки, выглядел он молодым, и я подумала, что такой не может приносить никому плохие вести. Но я ошиблась.

– Как долго ваша жена так кашляет и испытывает озноб, мистер Лонгчэмп? – спросил он папу.

– Да какое-то время, он то появляется, то исчезает. Ей казалось, что ей становится лучше, поэтому мы не слишком задумывались об этом.

– У нее туберкулез легких и в тяжелой форме. Ее легкие настолько закупорены, что удивительно, как она может дышать, – доктор не скрывал своего раздражения.

«Но это не папина вина. Мама была такой упрямой!» – хотелось закричать мне. Папа выглядел совершенно подавленным. Он наклонил голову и кивал. Я взглянула на Джимми. Тот будто окаменел, сжав кулаки, глаза его горели гневом и печалью.

– Я направил ее в отделение интенсивной терапии, – продолжал доктор, – и дал ей кислород. Она очень потеряла в весе, – добавил он и снова покачал головой.

– Мы можем увидеть ее? – спросила я, слезы катились по моему лицу.

– Только пять минут, – кивнул доктор. – Я имею в виду именно пять минут.

«Как такой молодой человек мог быть таким твердым?» – размышляла я. Но я почувствовала, что он хороший доктор.

Настала тишина, одна только малютка Ферн лепетала и забавлялась своим леденцом. Мы пошли к лифту. Ферн с интересом наблюдала, как Джимми нажал на вторую кнопку и мы поднялись наверх. Ее глаза бегали из стороны в сторону. Я прижала ее к себе и поцеловала в мягкую розовую щечку.

Мы прошли в отделение интенсивной терапии. Когда мы открыли дверь, старшая сестра вышла из-за своего стола, чтобы встретить нас.

– Сюда нельзя приводить ребенка, – объявила она.

– Я подожду снаружи, папа, – сказала я, – а ты и Джимми идите первыми.

– Я выйду через минуту или две, – пообещал Джимми. Я понимала, как он хочет повидать маму.

В приемной отделения интенсивной терапии были маленькая кушетка и стул. Я посадила Ферн на кушетку и позволила ей ползать по ней. Через две минуты появился Джимми. Глаза его были красными.

– Иди. Она хочет видеть тебя.

Я вручила ему Ферн и поспешила в палату. Мама лежала на последней кровати справа. Она была в кислородной палатке. Папа стоял у кровати и держал ее за руку. Когда я вошла и стала рядом с ней, мама улыбнулась и тоже протянула мне руку.

– Все будет в порядке, дорогая, – уверяла она. – Но ты должна сегодня вечером спеть чудесно.

– О, мама, как я могу петь, когда ты лежишь здесь, в больнице?

– Как можно лучше. Ты знаешь, как мы с папой гордимся тобой, и мне станет гораздо лучше, если я буду знать, что моя маленькая девочка поет перед всей этой шикарной публикой. Обещай мне, что ты сделаешь это, Дон, мне будет плохо, если ты откажешься. Обещай.

– Я обещаю, мама.

– Хорошо, – она придвинулась ближе ко мне. – Дон, – ее голос был едва слышен. Я приткнулась к палатке так близко, как только было возможно. – Ты не должна никогда думать о нас плохо. Мы любим тебя. Всегда помни об этом.

– Почему я должна плохо думать о вас, мама?

Она закрыла глаза.

– Мама?

– Боюсь, ваши пять минут прошли, а доктор весьма строг, – предупредила сестра.

Я взглянула на маму. Она закрыла глаза, лицо ее пылало еще сильнее.

– Мама! – вскрикнула я на одном выдохе. Папа уже не сдерживал слез, он смотрел на меня так тяжело, что мне стало страшно за него.

Мы послушались сестру и вышли.

– Почему мама сказала это, папа? Что она имела в виду: «Ты никогда не должна думать о нас плохо?»

– Это из-за ее лихорадки, я полагаю, – сказал он. – Она немного не в себе. Поехали домой.

Когда мы приехали домой, у нас не было времени переживать за маму, хотя все наши мысли были о ней. Мы были слишком заняты подготовкой к концерту и попытками найти приходящую няньку для Ферн.

Как я не старалась, но мне была невыносима мысль, что мой дебют состоится в отсутствие мамы. Но я обещала маме, что спою как можно лучше, и я не собиралась огорчать ее.

У меня не было времени принять душ или вымыть голову. Я только расчесала волосы и добавила в прическу голубую ленточку, чтобы лучше подчеркнуть их цвет.

По крайней мере, я не должна была беспокоиться о том, что мне надеть. Всем хористам и оркестрантам положено было быть в форме. Школьная форма состояла из черно-белого свитера и черной юбки. Я надела все это и расправила юбку. Затем отступила назад и взглянула на себя, вообразив, что стою перед всей этой роскошной публикой. Я знала, что у меня уже фигура молодой девушки и что я выгляжу в школьной форме более рельефно, чем большинство девочек моего возраста. В первый раз я подумала, что моя гладкая кожа, белокурые волосы и голубые глаза могут быть привлекательными. Не ужасно ли это, вскружить голову самой себе? Не принесет ли мне это неудачу? Я опасалась этого, но ничего не могла с этим поделать. Девушка в зеркале улыбалась с удовлетворением.

Вошел папа и сказал мне, что миссис Джексон, пожилая женщина, которая жила через холл от нас, выразила желание приглядеть за Ферн сегодня вечером. Он также сказал, что оставил в больнице телефон миссис Джексон на случай, если будет необходимость связаться с нами. Потом папа отступил на шаг и окинул меня восхищенным взглядом.

– Ты выглядишь настоящей красавицей, дорогая, совсем взрослой.

– Спасибо, папа.

Он держал что-то в руке.

– Прежде, чем мы покинули больницу, мама просила меня дать тебе вот это. Одень на сегодняшний вечер, коль это такое уж особое событие.

И он протянул мне бесценную нитку жемчуга.

– О! Папа! – Я едва не задохнулась. – Я не могу, я не должна. Это наш страховой полис.

– Нет, нет. Салли Джин сказала, что ты должна надеть это, – настаивал он и надел их на меня. Я взглянула на переливающиеся белоснежные жемчужины, а затем посмотрела на себя в зеркало. – Они принесут тебе удачу, – папа поцеловал меня в щеку. Мы услышали стук в дверь.

– Это Филип, – крикнул Джимми из другой комнаты. Папа отступил назад, лицо его неожиданно снова стало серьезным.

Филип был в синем костюме с галстуком и выглядел очень красивым.

– Привет, – сказал он, – ну, парень, ты выглядишь грандиозно.

– Спасибо. Ты тоже, Филип. Это мой отец.

– О, да, я знаю. Я видел вас в школе, сэр, и поздоровался с вами однажды.

– Да, – кивнул папа, глаза его делались все меньше и меньше.

– Как миссис Лонгчэмп? – спросил Филип. – Джимми только что сказал мне, что вы должны были положить ее в больницу.

– Она очень больна, но мы полны надежд, – сказал папа. Он переводил взгляд с меня на него, лицо его было угрюмым.

– Что ж, – вздохнул Филип, – нам пора отправляться.

– О'кей, – я схватила свое пальто. Филип помог мне надеть его.

Папа выглядел очень озабоченным. Как только я и Филип подошли к двери, Джимми окликнул меня.

– Я сейчас догоню тебя, Филип! – крикнула я. Филип вышел, а я подождала Джимми.

– Я всего лишь хотел пожелать тебе удачи, – он наклонился и быстро поцеловал меня в щеку.

– Счастливой удачи, – прошептал он и поспешил обратно. Я постояла так некоторое время, приложив пальцы к щеке.

Вечер был полон звезд. Я надеялась, что одна из них сверкает для меня.