Раймон и Армель

Глава 3

Казалось, прошла вечность с тех пор, когда в саду замка Корбэ звучал беззаботный детский смех и веселые голоса. И вот теперь, после долгих месяцев отчаяния и скорби, возрождался к жизни и замок, и красивый, хотя в последнее время немного запущенный сад, и сам хозяин. Из-за деревьев доносились голоса его детей, и барон направился в ту сторону. Оставаясь незримым для них, с невольной улыбкой наблюдал за сыном и дочерью. Они сидели под раскидистым деревом, Армель — на деревянной скамье, а маленький Амори — в специальном кресле на колесах, в котором он и перемещался. Две головы — золотая и белокурая — склонились над лежащей на скамье толстой книгой в сафьяновом переплете. — Видя, что Цезарь направляет путь в земли секванов, — вслух читала Армель, — по краю области лингонов с целью подать провинции руку помощи, Верцингеторикс остановился в десяти милях от римлян тройным лагерем и собрал на совет начальников конницы… — Как хорошо ты читаешь! — проговорил Амори. — Теперь я ясно вижу, как интересна эта книга. А вот раньше, когда ее читал мой воспитатель, диакон Антоний, я чуть ли не засыпал! Нет, он хороший человек и очень учёный, но его чтение так монотонно! Лишь из боязни обидеть его я старался не зевать! И то не всегда получалось. — А он не бранил тебя за это? — Нет, он добрый. Но я знаю, что он тогда расстраивался. Помолчав немного, мальчик сказал: — Я бы и сам хотел стать военачальником, как Юлий Цезарь. Но и Верцингеторикс тоже отважный воитель, для меня было бы честью помериться силами с таким противником, будь я взрослым… И здоровым. Он говорил это спокойно и без горечи, как будто смирился с тем, что из крепкого и сильного мальчика стал калекой. Но сердце отца вновь болезненно сжалось. — А что думаешь о Цезаре ты, сестра? — спросил Амори. — Был ли полководец более прославленный, чем он? Она пожала плечами. — Возможно, Александр Великий. Ну и ещё, может, наш император Карл Великий. Каждый из них совершал великие деяния, которые не удавалось повторить никому. А вот ошибки у них были одинаковые! — Какие же? — Слишком доверяли своему окружению. Ну, вот Цезарь даже погиб из-за этого! — Ну не могли же они совсем никому не доверять! А вокруг великих людей и правда часто крутятся всякие… — мальчик презрительно скривил губы. — Может быть, вернёмся в замок? — предложила Армель. — Ветер сегодня холодноват, ты можешь простудиться. — О нет, мне не холодно. Если ты не замерзла, давай погуляем еще! Я, кстати, собирался спросить тебя об одном деле. — Что же это за дело, Амори? — Почему ты не попросишь отца удалить из замка Беренис? — Не думала об этом, — Армель пожала плечами. — Почему не думала? Она же ненавидит тебя, распускает слухи! — Она была твоей нянькой, Амори. Тебе не жаль ее? — Жаль, но ты — моя сестра. Никто не смеет порочить твое имя. Пойми, неверные или готовые предать вассалы никому не нужны, а она озлоблена. Ты понимаешь, прежде она имела большое влияние в замке…

Барон, так и не замеченный ими, отступил за деревья. Вернулись они через час, прямо к обеду.

Незаметно пролетели 2 месяца с того дня, как барон де Корбэ привез дочь в свой замок. По прибытии Армель пролежала ещё сутки, а встав наконец с постели, чувствовала себя чужой в незнакомом огромном помещении, и даже заранее подготовленные для нее чудесные наряды не вызвали улыбки на тонком, побледневшем от болезни личике. Армель никогда не бывала в настоящих рыцарских замках, только видела издали глубокие, наполненные водой рвы и мощные каменные стены с узкими бойницами. За ними высился донжон, а над воротами и по всему периметру — боевые башни-бастионы. И только теперь, поселившись в замке, она узнала, как много внутри жилых помещений и хозяйственных построек — складов, амбаров, сараев, конюшен, загонов для скота. Были здесь и колодцы, и родник, который должен был использоваться в случае осады, и кузни, и ткацкие, и псарни, и соколятни, и многое другое. И, разумеется, была своя часовня, и даже библиотека, и прекрасный сад. Тогда, в первые дни пребывания здесь, ей казалось, что, выйди одна, она непременно заблудится, что никогда не сумеет запомнить расположение всех строений, залов, комнат и служб.

Проснувшись в свое первое утро на новом месте, она сначала не решалась встать, ибо не знала, как отдавать приказания здешним служанкам, многие из которых были одеты лучше ее. Но девушки оказались хорошо выучены и без каких-либо напоминаний наполнили лохань для мытья, а также принесли несколько больших кувшинов, чтобы остывшую воду можно было разбавить. Армель не желала, чтобы эти посторонние служанки видели ее обнаженной, ведь следы хлыста Бодуэна все еще оставались на ее плечах, и это было так нестерпимо стыдно, будто она сама совершила нечто преступное. Она позволила остаться помогать при купании только Берте, которая заодно смазала ссадины целебным бальзамом и еще раз заверила, что скоро они полностью заживут. «Главное, чтобы зажили раны на сердце», — подумала кормилица, помогая девушке вытереться. Прислужницы вернулись, только когда Армель позволила им это. Она уже оделась в тонкую полотняную рубашку и просторный мягкий халат и сидела у камина. Девушки красиво причесали ее волосы, но когда спросили, какое из платьев она желает надеть, Армель, даже не задумавшись, указала на первое попавшееся. Оно оказалось светло-розовым, с серебряной вышивкой в виде звёздочек по подолу и широкими, ниспадающими почти до пола навесными рукавами. Тончайшую талию дважды обвил пояс, сделанный в виде массивного серебряного шнура венецианского плетения. Ее подвели к гладко отполированному зеркалу, в котором она могла видеть себя в полный рост. Оттуда на нее глянула очень нарядная и очень грустная девушка, и Армель не сразу поняла, что это она сама. Ведь ни платьев, ни такого зеркала у нее никогда прежде не было. Хотелось, чтобы кто-нибудь позвал Берту, которая успела уже куда-то выйти, но просить об этом она не решалась, это могло показаться признаком боязни и слабости, а она ведь решила стать смелой и сильной. А сейчас — хотя бы выглядеть такой.

Одна из служанок доложила, что с молодой госпожой желает встретиться ее брат. Она до сих пор не видела его, знала лишь, что он не может ходить. Жить в одном доме, быть членами одной семьи и не общаться все равно невозможно, и они должны были познакомиться. Так почему не сейчас? Она передала через ту же служанку, что ждёт в своих покоях, и тут же прошла туда из опочивальни. Это было нечто вроде не слишком большой, но уютной гостиной со светлой, украшенной искусной резьбой мебелью и мягким меховым ковром, устилавшим весь пол.

Тяжёлая дверь открылась, впуская мальчика. Он въехал в кресле на колесах, которым самостоятельно управлял при помощи каких-то рычагов, расположенных на подлокотниках. Он был белокурый и голубоглазый, с правильными чертами лица. И, кажется, приветливый. Мальчика сопровождал слуга, который по знаку юного хозяина тут же оставил их. Армель тоже отпустила девушек-прислужниц и поклонилась брату. — Меня зовут Амори, — представился ребенок. — А вы Армель. Полагаю, вы знаете, что я ваш брат. Простите, если я помешал… Он улыбнулся искренне и немного смущенно, и Армель не смогла не улыбнуться в ответ. — Мне говорили, что сестра у меня красивая, — продолжал он, — и я вижу, что люди не солгали. Хотите, я вместе с папой покажу вам замок? — Можешь говорить мне «ты», Амори, — сказала она. И смущённо добавила: — Если, конечно, это не противоречит вашим правилам. — Ничуть! — заверил он. — И никаких особых правил тут не заведено. Мы с братьями всегда общались по-простому. Тебе бы они тоже понравились. Только их больше нет. Потом он по-детски бесхитростно рассказал, как тоскует по погибшим братьям, как после их смерти сам заболел и думал, что тоже умрет, и как потом умерла его мать. — Я сначала очень удивился, когда отец рассказал о тебе. Ведь никогда прежде я не слышал, что у меня есть сестра. А потом я даже обрадовался, хотя и было немного страшно, что ты не сможешь принять меня как брата. — Чему же ты радовался? — спросила она. — Ведь отец мог бы отдать всю свою любовь только тебе… — Но если я тоже умру, он будет не один, — объяснил Амори. — Это же хорошо, когда кто-то родной просто есть на свете. Я думаю, не надо сравнивать, кого любят больше, это же совсем не важно! И добавил с обезоруживающей прямотой: — Не подумай, что я зануда, просто я теперь точно это знаю… Да, наверно, он знал. Ведь он уже потерял троих близких людей, и какой мелочью теперь должны были ему казаться все пустые обиды! Армель помимо воли почувствовала, что этот мальчик, сын умершей баронессы, ее врага, неожиданно и так быстро вызвал симпатию. Он был так добр и искренен, с такой стойкостью переносил свое несчастье, что просто нельзя было таить против него зло. Ещё несколько дней назад Армель думала, что не сможет полюбить своего единокровного брата, а теперь вот была рада, что он будет показывать ей замок, и уже не чувствовала себя такой одинокой. Мальчик нравился ей все больше. Своим креслом Амори самостоятельно управлял в галереях и переходах замка, но по лестнице не мог ни подниматься, ни спускаться, в этом ему помогали слуги.

Что же это за болезнь, думала Армель. Ведь ноги целы, не сломаны, и человек мог ходить, а теперь не ходит. Берта узнала от слуг, что их маленький господин перенес страшную лихорадку, попав под ледяной дождь. Три недели был при смерти, а потом как-то выкарабкался, но с тех пор не ходит. На все Божья воля, и женщины сокрушенно качали головами в белых, туго накрахмаленных чепцах. Многие были рады, что мальчик так привязался к сестре, да и она к нему. И только худая, тонкогубая Беренис, бывшая прежде нянькой Амори и его братьев, мрачно смотрела на Армель, даже порой крестилась при виде ее, когда никто не замечал. — Проклятая ведьма сгубила невинных детей, чтобы подбросить свое отродье на их место, — шептала она.

Итак, прошло 2 месяца. Армель полностью поправилась, освоилась в замке и ежедневно обходила его, чтобы как можно лучше понять и запомнить его устройство, а затем и начала управлять хозяйством. Понемногу она стала вновь улыбаться, с братом быстро сдружилась, а с отцом оставалась неизменно почтительной. Барон давал ей время привыкнуть к новому положению и пока не заводил речь ни о прошлом, ни о будущем.

Вскоре после переезда Армель узнала о поединке, на который Раймон вызвал наследника Мортрэ. Ему удалось ранить и свалить на землю Бодуэна, и он имел право добить противника, но тот взмолился о пощаде. — Их отцы — близкие друзья, — объяснял дочери барон де Корбэ. — И им важно сохранить эту дружбу, чтобы она не сменилась кровной враждой. Кроме всего прочего, ведь их земли находятся рядом. Сосед-враг — это хуже, чем иноземный набежчик, Армель. Иноземец уйдет, а сосед всегда рядом и знает наши сильные и слабые места! Видно, поэтому Раймон де Ренар и оставил жизнь Бодуэну. Все это я узнал, когда сам ездил в замок Мортрэ. Да, Бодуэн пролежит ещё долго, а вот его оруженосец, которого ранил Гуго, пошел на поправку… Армель не спросила, для чего отец ездил в Мортрэ. Было очевидно, да и Амори сказал по секрету, что барон сам хотел расквитаться за нее.

Но сейчас ее больше волновало другое. — Но как же… Мессир Раймон? Он был недавно ранен! — Он и сейчас получил ранение, — осторожно ответил барон. — О нет, не серьезное, но, видно, прошлая рана не до конца зажила. Я слышал, что он слег, едва вернувшись домой. Ну что ты так испугалась? Это не смертельно. — О мессир барон, я должна помочь ему! — голос Армель предательски дрогнул. — Я ухаживала за ним и уже знаю, чем лечить! — Что ж, можно отправить ему те снадобья, которыми ты его исцелила, — кивнул барон. — Это будет дружеский поступок. — А что ещё о нем слышно? — Пожалуй, больше ничего. Да, молодой шевалье де Ренар через своего дядю-епископа внёс виру за Гуго, и тому можно не скрываться. Через несколько дней он явится к нам. Я сумею сделать из него отличного воина, не все же парню ходить в слугах! Ты рада? Отец не поддерживал более разговоров о Раймоне, и Армель не у кого было узнать, собирался ли он примириться с Бодуэном и состоялась ли все же его помолвка. Теперь ей прислуживала, кроме Берты, молоденькая жизнерадостная камеристка Аннет. Она и объяснила, что вряд ли помолвка была оглашена, ибо о подобных событиях в знатных семьях становится известно очень быстро. Впрочем, Армель это мало утешало. Не сегодня, так завтра Раймон может вернуться к той надменной девице, тем более, что этого очень желают родители с обеих сторон. Но выкинуть его из головы она не могла. И не хотела. И стоило девушке сомкнуть глаза в своей опочивальне, как вновь она видела склонившееся к ней любимое лицо. А потом вдруг вспоминала его безжалостные слова, сказанные на рассвете в лесу, и на глазах выступали слезы от обиды…

— Итак, Беренис, ты слышала мою волю. За долгую службу я не оставлю тебя без средств, но из замка ты должна уйти. Барон сидел в массивном дубовом кресле с резными подлокотниками, а бывшая нянька стояла напротив него. Услышав этот приговор, она с рыданиями бросилась к ногам хозяина. Старый волкодав Мартэл недовольно рыкнул, чуть отодвигаясь. — За что вы гоните меня, мессир? — Ты знаешь, что дважды я повторять не люблю! Когда я привез сюда свою дочь, я сказал всем живущим в замке: вот ваша новая госпожа, и вы обязаны повиноваться ей и уважать, а кто поступит иначе, тот неверен мне! Ты же возненавидела мою дочь и распускаешь нелепые слухи. Я был терпелив, ибо ты заботилась о моих детях. Но больше так продолжаться не может. Однако Беренис умоляла барона до тех пор, пока он не согласился дать ей последний шанс. — Однако же, — сказал он, — в покоях твои услуги действительно теперь не нужны. Будешь отвечать за работу замковых птичниц. Женщина прижалась губами к руке барона, выражая благодарность. Но стоило ей остаться одной, как дикая гримаса ярости исказила ее и без того непривлекательные лицо. — Я отомщу проклятой бастардке за это унижение! — одними губами проговорила она.