Раймон и Армель

Глава 7

Церковь, как водится, была выстроена на пригорке, а поблизости расположилась деревня, по местным меркам — довольно большая. По воскресным дням здесь бывало даже многолюдно. Кто на повозке, запряженной низкорослыми деревенскими лошадками, кто верхом на муле, кто пешком, а кто и в лодке по реке — стекались сюда жители мелких лесных селений, где нет своей часовни, чтобы отстоять мессу. К тому же, здесь раз в неделю открывался торг, и можно было продать, купить или обменять различную крестьянскую утварь, домотканые холсты, глиняную и деревянную посуду, бусы из раскрашенных шариков, а также живность — кур, поросят и гусей.

Влекли крестьян и нехитрые развлечения, которых так мало в жизни простого человека — фокусы бродячих гистрионов, песни под пронзительные звуки рожков и дудок, а если повезет, то и настоящие представления, которые устраивали мимы, переодетые в размалеванных девиц, разбойников c приклеенными усами и сарацинских царьков с выкрашенными в черный цвет лицами, в странных головных уборах, украшенных птичьими перьями. Порой участвовали дрессированные собаки, которые на радость детворе танцевали на задних лапах и возили тележку, в которой важно восседал кот. Настоящих развлечений — казней, позорного столба, как и говорящих заморских птиц, жестоких петушиных боев, стравливания хищных зверей с громадными свирепыми псами, плясок уродцев-карликов, как и поводырей с медведями, здесь не случалось. Такое можно было увидеть только в городах и больших замках, где поглазеть на выступления собираются толпы, а знатные господа и богатые торговцы готовы щедро платить тем, кто хорошо их веселит.

Раймон улыбнулся, вспомнив, как в детстве его живо интересовал вопрос: почему женские роли, даже принцесс, всегда играют какие-то переодетые парни с накрашенными лицами и нарочито тонкими, какими-то канареечными голосами? Всё это казалось ему не очень красивым, особенно если "принцесса" путается в необъятных юбках, а на ее щеках и подбородке, даже стоя в последнем ряду зрителей, можно увидеть щетину?

— Почему женщины не играют женщин? — простодушно спрашивал он, если иногда доводилось, остановившись на пути из замка в обитель, увидеть подобный спектакль. — Потому что это грех! — втолковывал его дядя, тогда еще не епископ, а аббат. — Зато получилось бы более красиво, — возражал мальчик. — Хотя, конечно, так смешнее! — Но эти кривлянья даже и в исполнении мужчин неугодны Богу, дитя! Подожди немного, в обители ты увидишь спектакль, который подготовили мальчики из нашей монастырской школы под руководством наставников, и поймешь разницу…

Маленький Раймон вежливо кивал и делал серьезное лицо, но во время представления в монастыре ему хотелось зевать. Благообразные юноши в балахонах, представлявшие нечто собственного сочинения о жизни святых угодников, казались невообразимо скучными, к тому же, у них не было даже самого захудалого пастушьего рожка, а была только арфа, на которой наигрывал юный послушник, и мелодия эта навевала сон…

Сейчас вспомнилось, как он бывал на деревенских воскресных представлениях после мессы, вместе с Армель. Недавно, и в то же время — целую вечность назад. Как будто в другой жизни, где они могли стоять рядом в нетопленном храме, где от дыхания изо рта вырывался пар, но все равно на душе было радостно. Наверно, тогда его согревал огонь в крови, а потом — костер, разведенный на маленькой рыночной площади. Там было и представление, и танцы, и угощение в честь Рождественских праздников. В том маленьком, отрезанном от дорог и городов зимнем царстве можно было, запрокинув голову, смотреть на звезды, которых так много в небесной вышине, будто какой-то волшебник вбил массу блестящих гвоздиков в черно-синий потолок… а потом начинали падать снежинки, сначала медленно, потом быстрее, их становилось все больше, и наконец образовывалась густая белая завеса, и уже не было видно звезд. Зато можно было любоваться снежинками в их неистовом кружении, или просто танцевать ночью у костра, где никто не делал различий между знатными и простолюдинами. Да они и были почти неотличимы друг от друга в тяжелых одеждах мехом наружу и грубых башмаках, которыми нужно было топать, останавливаясь напротив друг друга, а потом снова кружиться — то вдвоем, то двумя хороводами, один из которых то извивался внутри другого, чтобы потом вновь разбиться на отдельные пары. Тогда он не хотел заглядывать далеко в будущее, а просто радовался здесь и сейчас. Ни до, ни после этого Рождества ему не бывало так весело и свободно, не звучал так искренне его смех, не сочинялись будто бы сами собой сотни веселых шуток! Тогда он думал, что это из-за отъезда из дома. Здесь он был не только хозяином поместья и старинной дедовской усадьбы с частоколом и дозорной вышкой, но и господином самому себе, и ни перед кем не держал ответа.

И совсем рядом жила она, девушка, к которой он так боялся привязаться по-настоящему! Не знающая притворства. Ранимая душой, но и не менее гордая, чем он сам. Красивая, как настоящая принцесса, хоть у нее и не было парчовых платьев, а единственным украшением служили дивные волосы цвета осени…

Он сто раз запрещал себе привязываться к ней. Не очаровывайтесь, чтобы потом не разочаровываться. Так, кажется, сказал кто-то из древних мудрецов. Раймон де Ренар все-таки, похоже, привязался. Но не разочаровался. Иначе зачем было отказываться от сватовства к знатной красавице Флорибелле, вызывать на поединок ее брата, почти месяц валяться в кровати из-за открывшейся раны и до сих пор таскать с собой те серьги, что купил для Армель в Шартре… и вряд ли теперь сможет подарить. Тогда она была бедной и безвестной сиротой, сейчас — дочь могущественного человека, который ввел ее в свой род. Вот уже несколько дней это было предметом обсуждения для всей округи. Армель живет в замке, читает книги, о которых не могла и мечтать прежде, и носит прекрасные платья. Теперь ей не подобает принимать от него подарки, как и танцевать у костра, со смехом скидывая капюшон. Почему всякий раз становится труднее дышать, когда вспоминаются тяжелые, темно-золотые в бликах костра косы, упавшие на ткань плаща?

Он тряхнул головой, будто хотел отогнать наваждение, и шагнул в полумрак храма. Того же самого, только теперь настало лето, а прихожан в будний день, да еще в дневное время, не было. Сейчас горячая пора в любом деревенском хозяйстве, с утра до вечера люди трудятся на полях, огородах и пасеках, а еще надо и сено заготовить, и на виноградниках всегда есть работа. К тому же, священника сейчас в храме не было. Раймон уже успел побывать возле дома святого отца, которым служила небольшая церковная пристройка, там и узнал, что преподобный Годон еще на рассвете уехал в дальнюю деревню исповедать умирающего.

В храме был только маленький служка, занятый очисткой аналоев от расплавленного воска и свечных огарков. Увидев знатного рыцаря, мальчик узнал его даже при скудном свете лампад. Поклонившись, поспешил к выходу, чтобы молодой господин мог помолиться в уединении. Казалось, служка даже не удивился появлению Раймона, хотя в этой глуши приезд нового или давно отсутствовавшего человека — уже событие, которое все будут долго обсуждать и строить домыслы, для чего и надолго ли он явился.

А он и сам не знал, почему вдруг стало так нестерпимо грустно и потянуло прочь из дома. Наверно, чтобы отпустила печаль, нужно было вернуться сюда. Узнать, как она живет там, на новом месте. Раймон знал, что вместе с нею покинула старую усадьбу и Берта. Старый слуга Иво выздоровел и продолжал жить на прежнем месте, больше людей и не требовалось для присмотра за маленьким хозяйством. Но вряд ли этот простой человек смог бы поведать о нынешней жизни своей госпожи. Иное дело — деревенский священник, он дядя Армель, и надо непременно дождаться его возвращения. Похоже, теперь только он мог что-то поведать о своей племяннице. Ведь Гуго тоже давно не показывался здесь. Раймон знал от родителей, что молодой слуга приходил благодарить его. Но тогда он лежал в лихорадке после поединка с наследником Мортрэ, и встреча не состоялась…

Из раздумий его вывели легкие женские шаги позади. И он почувствовал раньше, чем увидел, что вошедшая была юной и невесомой, как солнечный зайчик. Конечно, эта прихожанка была не из вилланов. Те носят простые льняные одежды и деревянные сабо, в которых невозможно приблизиться так тихо. Только шелест шелка, этот верный спутник знатной девицы, выдаст ее появление. А еще о нем скажет сердце, которое вдруг замирает, пропуская удар, а потом начинает колотиться так, что ей должно быть слышно! И она слышит, но в своей неопытности еще не догадывается, что это его сердце! Она останавливается, глаза после яркого дневного света не сразу привыкают к полумраку, царящему под сводами храма.

— Святой отец, вы здесь? — звучит нежный голосок. Глаза вновь обретают зоркость, и она видит у аналоя фигуру мужчины. Он широк в плечах, строен, и наверно, на целую голову выше ее дяди.

— Я помешала вам молиться, шевалье? Простите, я искала здешнего священника…

Он шагнул навстречу, и она замерла на месте, как пташка перед лисицей. Почему-то вдруг подумалось, что Renard — это и есть лиса, чье изображение сверкает красным золотом на гербе их славного рода. Но она теперь не слабый воробушек! Хотя и продолжает его любить.

— Здравствуй, Армель, — звучит его голос, такой ласковый и совсем не похожий на тот, что был тогда, в лесу. От неожиданности она не сразу смогла ответить. Но помимо воли, повинуясь только памяти сердца, ее руки чуть было не протянулись ему навстречу в каком-то отчаянном порыве… но тут же опустились, и она поспешила спрятать их за спину, чтобы не поддаться, не сгореть, как мотылек, в огне его глаз.

От него не укрылось ее движение. Но какой-то древний инстинкт подсказал оставаться на месте, чтобы не спугнуть. Он не мог допустить, чтобы она снова пропала! — Здравствуй, Раймон. Звук ее голоса был как кусочек льда, тающий под солнечным лучом. — Я тоже жду отца Годона, — сказал Раймон. — Но он уехал в лесную деревню и, наверно, вернется не скоро.

Некоторое время оба молчали. — Говоря по правде, я хотел узнать, как ты живешь, Армель. Ведь мы давно не виделись! И как-то так получилось, что кроме святого отца, спросить больше некого. — Теперь ты можешь спросить у меня самой. — Можно мне сначала поздравить тебя? Я слышал, что в замке отца тебе живется хорошо, а главное — ты заняла положение, которого с рождения была лишена. — Да, — ответила она немного жестче. — Теперь я окружена любовью, и к тому же убедилась, что такое положение дает человеку многое. Его даже могут начать уважать. Вот так, вдруг. — Я поздравляю тебя, — сказал он с кротостью, которой сам в себе не подозревал. — Рад, что ты осталась прежней. Или нет, не совсем так, ты стала еще красивее. Но твой гордый и бесстрашный нрав ничуть не изменился!

Она кивнула и опустила голову чуть ниже, чтобы он не заметил ее смущения. — Я тоже рада, что ты выздоровел. Это было очень опасно — выходить на поединок после таких ран… Хотя, конечно, ты не дитя, и следить за тобой и поучать — не мое дело. Мне пора идти, Раймон! Последние слова она добавила поспешно, будто боялась его гнева, и шагнула к выходу. Он бросился следом. — Армель, постой! Ты очень помогла мне, правда! И тогда, и потом, когда прислала лекарство. Я знаю, что наговорил лишнего. Я прошу у тебя прощения. — Я давно все забыла. — А я все это время помнил о тебе. Он мог бы добавить, что не хотел ее забывать. Но какая-то необъяснимая для него самого робость заставила промолчать.

Армель была еще так неопытна, что даже не знала: в этот момент ей полагалось торжествовать! В замке отца ее успели обучить, как правильно носить дорогие наряды, отличать сапфир от топаза и танцевать то, что модно при дворе, даже объяснили, как правильно принимать ухаживания прекрасного рыцаря, и как дать понять незадачливому кавалеру, чтобы не рассчитывал на взаимность. Но никто и никогда не объяснял ей, как выразить свою любовь, если больше всего на свете боишься ее потерять!

Дверь вновь открылась, впуская группу паломников.

— Ты посидишь со мной в саду, Армель? Хотя бы несколько минут!

Возле церкви ее ожидали двое охранников и миловидная девушка-служанка. Армель сделала им знак подождать. Маленький садик при церкви был в этот час безлюден, и благодаря часто посаженным кустам шиповника, создававшим живую изгородь, звуки извне почти не долетали сюда. Сидя на скамье под старой яблоней, Армель рассказала, как была признана и по всем правилам введена в род своего отца, и как сам аббат и все приглашенные поздравили ее. Радость Армель в тот день омрачило лишь одно — ее дядя не смог присутствовать на церемонии. В своем письме старик сослался на неотложные дела в приходе, ведь бедняки и болящие стекались к нему со всей округи. Но Армель чувствовала, что это не главная причина. Отец Годон, этот скромный деревенский священник в истертой, выгоревшей сутане, не захотел появиться в богатом замке, чтобы друзья барона меньше вспоминали обстоятельства рождения Армель и несчастливую историю ее матери. Ведь жизнь Армель теперь стала совсем другой, и старик не хотел мешать. Он не чувствовал себя своим в том месте, где жила племянница, и Армель, едва разъехались знатные гости, попросила отца отпустить ее хотя бы на три дня.

— Достаточно ли у тебя охранников? — спросил Раймон. — На дорогах сейчас не так опасно, как было весной, но без сопровождения лучше не ездить! — Отец отправил со мной несколько воинов. И еще Гуго, — улыбнулась она. — Я велела ему ехать вперед, в старую усадьбу, предупредить старика Иво… Ох, какая же я глупая! Даже не поблагодарила тебя за помощь Гуго! — За это благодарить не стоит. Я рад, что удалось помочь ему. — Отец хотел сделать из Гуго настоящего воина, потому что считает это самым достойным делом для мужчины. Но Гуго попросил оставить его охранником при мне. Отец, конечно, не будет его заставлять, но, по-моему, ему пришелся не очень по душе такой ответ.

Именно сейчас ей вспомнились слова барона, когда за Гуго после их разговора закрылась дверь, и отец с дочерью остались вдвоем. — Я ждал от него большего, — сказал сир де Корбэ с недоумением, к которому примешивалась и некая раздраженная нотка. — Такой здоровенный парень, и вроде не дурак, при хорошей подготовке смог бы мечом все себе добыть, а не хочет изменить жизнь к лучшему! — Гуго очень предан мне, — вступилась Армель. — Здесь, на новом месте, он пока не всех знает и опасается дурных людей. — Но все-таки здесь не лесная глушь! — смягчил голос барон. — И ты приехала жить в дом родного отца, а не к медведю в берлогу! Это надо понимать! Нет, мне, конечно, спокойно, когда в поездках тебя сопровождает такой преданный и к тому же сильный охранник. Но как-то уж очень поспешно он отказался. Негоже парню цепляться за материнскую юбку, да и за твою! Лучше бы он еще подумал, чтобы потом не пожалеть. Ну, если ты и сама хочешь оставить его при себе, то так тому и быть.

Так и было решено, и сегодня, как и в другие дни, Гуго сопровождал госпожу в старый дом, где она родилась. — Не все могут быть воинами, — сказал Раймон. — Тут нужна не только сила. Может быть, Гуго больше по душе служить тебе. — Да, наверно, это так. Он ведь добрый! Тому, кто не нападает сам, его бояться незачем, но воин ведь и должен уметь нападать, а не только обороняться. Быть безжалостным, когда надо. И выполнять любой приказ, и чтобы сердце не противилось этому. — Сердце в бою только помеха, Армель. Кто не умеет заставить его, когда нужно, молчать, тому и впрямь лучше не быть воином. — Я и сама начинаю это понимать.

Армель сказала это с грустью. Не далее как два часа назад, увидев возвышающийся возле дороги крест, под которым был погребен святой отшельник, она решила сделать то, что давно собиралась. Навестить тетушку Ригунту. Ведь она уже не молода, осталась совсем одна после смерти дочери, и были слухи, что женщина часто болеет. Для того, чтобы заехать к ней в лесное селение, требовалось сделать лишь небольшой крюк. Никому из свиты и в голову не пришло возражать, но когда Армель сказала, что кого-то одного надо отправить вперед, Гуго тут же вызвался ехать. — Ведь старик Иво знает только меня, — пояснил он. Это было верно, и Армель отправила его.

Два года прошло после гибели молодой и красивой Агнессы, на свадьбе которой все соседи веселились только недавно. Тогда эта горестная весть потрясла всех. Но два года — большой срок, а жизнь крестьян и углежогов слишком тяжела. В каждой семье когда-то умирали дети, и на всех не хватало слёз. Да, Ригунте тяжелее, потому что у нее не было других детей. Но ведь все в Божьей воле! Соседки погоревали и забыли, и на могилу Агнессы приходила теперь только ее мать…

В эту минуту на дереве, где-то среди листвы, звонко и торжествующе запела какая-то птаха, словно хотела отвлечь от грустных мыслей.

Рядом был Раймон, и он совсем не хотел уходить. И она тоже не хотела! Они поговорили еще. Как прежде — обо всем на свете. О новостях у соседей, о чудесах исцеления, о редких книгах, которые добрый аббат привез для Армель из библиотеки монастыря. Наверно, Гуго давно уже добрался до усадьбы, и там все готово к ее приезду. Эта мысль мелькнула и тут же где-то растворилась. Армель было так радостно сейчас!

— Так ты снова здесь, парень. Ну, это хорошо. Теперь мне не нужно никуда ехать, мельницу без присмотра оставлять, кобылу гонять, опять же. Пожалуй, мне везет! Но вот тебе — не очень.

С этими словами здоровенный сутулый парень проводил взглядом всадника, только что промчавшегося галопом по лесной дороге, выбрался из кустов и поспешил в противоположную сторону. Коварная ухмылка кривила его губы, а в голове уже складывался план. Там, за кустами бузины, шумела плотина, взлаивал пес, скрипела, отъезжая, нагруженная мешками крестьянская повозка.

Сутулый еще не успел продумать все до мельчайших подробностей, но главное знал — он свое возьмет!