Райские птички

ГЛАВА 15

Месяц спустя

— Лукьян, остановись.

Он продолжал двигаться, упрекал ее взглядом. Сделал вид, что не услышал усталости в ее голосе. Она, запыхаясь, говорила слова, едва могла говорить и одновременно уклоняться от его ударов. Он не мог притворяться, что не замечает тонкую струйку крови, идущую из уголка ее рта, размазанную там, где она вытерла ее тыльной стороной ладони. Он сказал себе, что это необходимо, синяки заживут, она это вытерпит.

— Лукьян, — выдавила она.

Он слишком усердно трудился. Он знал это. Хотя каждый дюйм его тела говорил остановиться, говорил, что он должен был остановиться час назад, он не мог. Что-то еще двигало им. Он не мог стряхнуть с себя страх после телефонного звонка. Шепот просачивался сквозь подземный мир, угрозы летели со всех сторон, а еще была непреодолимая клаустрофобия его поместья.

Он не обижался на нее за то, что она держала его здесь. Держала их обоих там. Он был счастлив быть заключенным вместе с ней. Но он злился на себя за то, что они не могут сидеть тут долго, они вызвали опасность, им придется уехать.

Ей придется уехать. Единственный выход – уехать без нее, а это вообще не выход.

— Лукьян, — рявкнула она, останавливаясь и заставляя его тоже замереть. — Я больше не могу.

Он уставился на нее. На радужное сияние ее молочно-белой и мокрой от пота кожи. На шрамы, которые становились еще заметнее, когда она краснела. На завитки волос, выбивающиеся из небрежного хвостика. Изогнутые брови, темные и обрамляющие ее лицо. Немного великоваты, но подходят ее черным радужкам глаз.

Черные радужки, полные гнева.

И боли.

— Тебе нужно научиться преодолевать боль, которая пытается убедить, что ты больше не можешь, — он двинулся вперед, в его глазах и позе была угроза. — Ты можешь больше.

Она стояла на своем, слегка приподняв подбородок, так что он вызывающе сделал шаг вперед. Простой шаг, который был бы чужд ей еще несколько месяцев назад.

— Нет, — прошипела она. — Может быть, я и выдержу больше, но тебе придется сделать мне больно, по-настоящему больно, чтобы доказать свою правоту, Лукьян.

Холодная и пустая часть его души жаждала принять ее предложение, по-настоящему показать ей, что у него внутри. Бросить вызов собственным чувствам к ней, посмотреть, сможет ли он вынести больше. Потому что она могла. Но он не знал, сможет ли сам.

— Ты не причинишь мне вреда, — сказала она, шагнув вперед, и он схватил ее за руку, когда она попыталась поднять ее к его лицу.

Она ничего не сказала.

Он до боли сжал ее запястье. Он знал, что ей было больно, потому что такова была его работа, его природа – замечать учащенное дыхание, расширение зрачков, напряженность в теле, постоянное учащение сердцебиения.

Но она не протестовала, не отстранялась. Если уж на то пошло, она еще глубже погрузилась в его хватку. С вызовом.

— Этого я тебе обещать не могу, — ответил он. — Я не могу даже себе этого обещать.

И это пугало его больше, чем он хотел признать.

Гораздо больше.

Мое тело кричало. Пульсировало. Каждый мускул. Каждая косточка.

Я хотела упасть.

Но не упала. Из-за лица Лукьяна. Отчаяние дразнило его пустой взгляд, которое неуклонно росло с того дня, как я испекла лепешки и узнала, что экономка знает гораздо больше, чем рецепт теста.

Сначала мне показалось, что он нас слышал. Что он сидел там и слушал, а потом пришел к выводам и кипел от злости. Но Лукьян не такой. Он бы немедленно бросился на меня. Он не часто разговаривал, но старался говорить о том, что имело значение.

Он ничего не знал.

Но что-то назревало.

Что-то пугало меня.

— Что будет, Лукьян? — спросила я, его рука все еще больно сжимала мое запястье.

На его лице что-то промелькнуло, но он не ответил.

— Я знаю, что-то изменилось, — продолжала я. — Что?

Он долго не отвечал, как будто думал, что тишина ответит за него.

— Мне нужно уехать на несколько дней, — сказал он.

Не то, что я ожидала.

Но тем не менее мой желудок сжался. С уже абсолютной пустотой я понимала, что буду бродить по дому без всеохватывающего присутствия Лукьяна.

А потом я поняла еще кое-что. Я всегда буду прикована здесь, если что-то не изменится. Птица в клетке, наблюдающая, как ее хозяин приходит и уходит, когда ему заблагорассудится.

— Контракт? — спросила я, надеясь, что это прозвучало не так жалко, как я себя чувствовала.

Еще одна пауза. Еще один момент, чтобы посмотреть внутрь себя и впиться взглядом во все мои несовершенства, которые сделали меня такой чертовски беспомощной.

Я поклялась, что буду стараться изо всех сил, чтобы преодолеть свои границы с помощью вновь обретенной силы.

— Встреча, — сказал он пустым и странным голосом.

Я ждала, что Лукьян скажет больше.

Но он этого не сделал.

А на следующий день он оставил меня в синяках, с распухшими от поцелуя губами, и душой, потрепанной его глазами.

— Ах, Лукьян, я уже начал бояться, что ты не придешь, — холодно кивнул ему отец.

Лукьян сел напротив него, не обращая внимания на сидящую рядом женщину.

Его жену.

Наложницу его отца.

— Я как раз вовремя, — ответил он. — И я человек слова. Сказал, что приду, и вот я здесь, — его внимание было сосредоточено на отце, но он заметил резкие движения безупречно ухоженной и красивой женщины напротив, которая пыталась привлечь его внимание.

Приманка.

Для нее это всегда было приманкой.

Его привлекательность была крючком. Он притягивал к себе жертвы, пока они не понимали, что за этой красотой скрывается только смерть.

Отец Лукьяна почти не постарел со времен их последней встречи. Его волосы были все такими же темно-черными, как и раньше, и блестели, как масло. Лукьян был уверен, что тот часто ходил в салон красоты, чтобы не было видно седых пятен. Его лицо было очень похоже на лицо Лукьяна: острое, мужественное, льдисто-голубые глаза.

В отличие от Лукьяна, отец не носил костюмы. Вместо этого он был одет в кроваво-красный кашемировый свитер и верблюжьи брюки. Его любовница была одета в то же кроваво-красное, но ее облегающее платье привлекало больше внимания, чем отец.

— Не хочешь поздороваться с женой? — спросил отец, потягивая красное вино.

Лукиан стиснул зубы, стараясь, чтобы его действия не были заметны. Это было неотъемлемой частью его внешности перед отцом. Тем более перед женой.

Возможно, она была более опасна.

Лукьян как-то сказал Элизабет, что она самая красивая из всех его контрактов.

Но Ана была поразительна. Годы не изменили этого. Хотя он был уверен, что ботокс имеет к этому большое отношение.

Он тут же поймал себя на том, что сравнивает ее с Элизабет. У Элизабет были темные волосы, которые она совсем недавно подстригла под каре – стрижка, которую он очень любил, – у Аны были белокурые волосы, спадающие на спину, длинные и искусно уложенные. Они обрамляли ее черты, смягчая их. А волосы Элизабет делали ее лицо еще более суровым.

Кожа Аны была загорелой, ровной и безупречной. Ее губы – полные и блестящие, такие, какие каждый мужчина представлял себе обернутыми вокруг своего члена.

У Элизабет были потоньше, но все равно пухлые, и намного интереснее. Ее кожа была бледной, молочно-белой, без единой веснушки, выдававшей пребывание на солнце. Хотя ее кожа не была безупречной, при близком расстоянии можно заметить шрамики, усеивающих лицо. Не от подростковых прыщей, а от пыток взрослых. Боль от таких шрамов просачивалась в кожу ее лица, вылепила ее высокие скулы так, что они казались печальными, напряженными, но не красивыми.

Глаза Аны были ярко-зелеными, широко раскрытыми и невинными, потому что она очень старалась, чтобы они казались именно такими. Она превосходно умела прятать гниль и уродство глубоко за ними.

Элизабет – нет. Уродство и боль не скрывались в ее глазах, они сочились из них, определяя всю ее личность, калеча то, что могло бы быть красотой, если бы жизнь была к ней добрее. Но она не позволяла себе сгнить, как это делала Ана. Вместо этого она не была красивой – она была чем-то большим. Бесконечно сложнее и бесконечно драгоценнее.

Ана была прекрасна. Во всех смыслах этого слова.

И уродливой. Во всех смыслах этого слова.

— Ана, ты хорошо выглядишь, — натянуто сказал Лукьян.

Она улыбнулась, обнажив ряд безупречных белых фарфоровых зубов.

— Как и ты, Лукьян, — промурлыкала она, бросив на него острый взгляд.

Он резко повернул голову к отцу, убедившись, что его скучающее выражение лица осталось на месте.

— Теперь, когда с подобающими и излишними любезностями покончено, мы должны перейти к причине встречи, — сказал он. — Я выполнил последнюю поставленную передо мной задачу, а затем четко обозначил свою позицию.

Отец Лукьяна улыбнулся. Как и у женщины, которую он трахал, это была улыбка хищника.

— Тебе все равно на семейные интересы, да? Отрекся от семьи, которая сделала тебя таким, какой ты есть.

Это сказано для провокации Лукьяна. Большинство насмешек отца были именно такими.

— Я сделал себя сам, — холодно ответил Лукьян. — Думай, что хочешь. Это ничего не изменит.

Палец отца лениво скользнул по обнаженному плечу Аны. Она наклонилась к нему. Опять же, это был замысел каким-то образом повлиять на него, хотя Лукьян не был уверен, каким именно. С того момента, как он встретил ее, он ни разу не терял бдительности. Да, она его заинтересовала. Он несколько раз брал ее к себе в постель. Секс был для нее не более чем спектаклем. Как и все в ее жизни.

Лукьян ничего не имел против женщины, с которой был связан законными узами. Он убил бы ее в мгновение ока, если бы мог. Но она хорошо отгородилась от этого. Не просто схватив его отца в свои когти; это было частью какого-то извращенного плана. Ее происхождение и родословная означали, что она неприкасаема.

Но никто не был неприкасаемым. Она просто не сильно злила Лукиана, чтобы он прилагал усилия.

— Твой отец просил о встрече не поэтому, — вмешалась Ана.

Он сомневался, что отец вообще просил об этой встрече. Этот человек был проницателен, умен, смертельно опасен. Но Ана была мастером манипуляций, а отец легко на них поддавался.

— Я догадывался, что отец не потащит меня сюда просто так, — заметил Лукьян.

— Мы продвигаемся вперед по первоначальному плану с Дакшей, — отец Лукьяна забрал у него поводья, которые он так крепко держал.

Лукьян откинулся назад.

— Значит, Кристофера нашли? — спросил он с притворным равнодушием.

— Нет, — сказал Лукьяну отец то, что он уже знал. — Но в семье Аид полно завидных холостяков, каждый из которых борется за контроль над основными интересами клана.

Лукьяну потребовалось все, чтобы удержать свою незаинтересованность.

— Неужели? Умно.

Отец внимательно посмотрел на него, как будто ждал чего-то, как будто знал что-то.

Ана все еще улыбалась. Это было ожидание. Самоудовлетворение.

Они думали, что что-то знают.

— Да, мы так думаем, — сказала Ана. — Но мы слышали сплетни, которые могут нарушить наши планы.

— Не сплетни нарушают планы, а плохая концентрация, — ответил Лукьян.

Щеки отца покраснели. Ана положила руку ему на плечо, чтобы успокоить.

— Именно поэтому мы и разговариваем с тобой, — сказала Ана. — Мы просто хотим убедиться, что все наши утки стоят в ряд, так сказать, — она многозначительно посмотрела на него. — Все тела похоронены.

Лукьян не дрогнул во взгляде, хотя кровь его застыла. Он молчал. Они все еще пытались одержать верх, обманом заставив его отреагировать.

Ана невозмутимо скрестила ноги.

— Нам сообщили, что ты приобрел новую игрушку.

Лукьян сжал под столом кулаки. Он мысленно сосчитал до десяти.

— Ревнуешь? — спросил он.

Она рассмеялась. Это было музыкально и привлекательно. Зов сирены. Смерть ждала любого, кто откликнется. И смерть его отца рано или поздно наступит от ее рук. В этом он не сомневался.

Но он не утруждал себя этим. Его отец заслужил смерть. Он переосмысливал, достаточно ли сейчас она его разозлила, чтобы он приложил усилия.

— Ох, возможно, немного ревную, — сказала она, хлопая ресницами и наклоняясь вперед так, что ее груди чуть не вывалились.

Лукьян даже не моргнул в ту сторону. Груди Элизабет были меньше, не такие дерзкие и менее привлекательные. Но настоящий мужчина не хотел, чтобы его женщина привлекала внимание каждого мужчины. Потому что люди были овцами и следовали за другими овцами. Настоящий мужчина хотел волчицу, ту, которая прогонит овец.

— Я всегда буду питать к тебе слабость, муж мой.

Лукьян приподнял бровь.

— Единственные слабые места, которые у тебя есть, – это те, за которые ты платишь, — ему не нужно было смотреть на ее грудь.

Она резко откинулась назад, ее улыбка потускнела.

— Любопытно, что ты приобрел себе игрушку всего через несколько месяцев после того, как тебя послали разобраться с девушкой из семьи Аид, — вмешался его отец.

— Не совсем, — возразил Лукьян. — У меня в игре одновременно много контрактов. В таких контрактах участвует множество женщин. Некоторые живы. Большинство из них мертвы. Как и девушка из семьи Аид

Отец осмотрел его в поисках следов лжи, которую не мог найти.

— Почему ты вдруг играешься с ними у себя дома?

— Я предполагаю, что эта информация поступила от Морриса. Если так, то он сказал бы тебе: то, что я делаю, далеко от игр, насколько это возможно. Мертвое тело Илая подтвердит это, — он сделал паузу, ожидая, что кто-нибудь из них бросит ему вызов. — Я понимаю, что сейчас трудное время, отец. Но со мной у вас проблем нет. Вы ошибаетесь, если так предполагаете, — он пристально посмотрел на Ану.

Он встал, спокойно застегивая пиджак.

— Я полагаю, это все, что вы хотели?

Он не стал дожидаться ответа, потому что боялся, что если задержится еще на секунду, то потеряет хладнокровие и застрелит их обоих здесь, в переполненном ресторане, который, как он предполагал, они выбрали именно по этой причине.

Но теперь они не знали, кто он.

Не знали, кого он должен защищать.

Ресторан, полный людей, не помешает ему покончить с людьми, которые хотели причинить Элизабет вред.

Ничто не помешает.