Райские птички

ГЛАВА 1

Я проснулась с той бешеной настойчивостью, которая бывает, когда пытаешься забыть приснившийся кошмар. Но вместо облегчения был только ужас. Каждый дюйм моего тела застыл, когда я увидела темную фигуру, стоящую в углу моей комнаты. Мое и без того бешено колотящееся сердце грозило выскочить из груди.

Я моргнула, надеясь, что это остаточный образ из плохого сна. Кошмары были для меня нормой. Я привыкла к ужасу, который задерживался после пробуждения. Но большинство образов, ужас, боль исчезли в глубинах моего разума и притаились, ожидая, когда я впаду в беспамятство. Я ждала, когда это произойдет. Но фигура не сдвинулась с места.

Я не знала, что делать. Крик, вероятно, был бы лучшей идеей, даже если бы я жила одна, без соседей, но если я закричу, то признаю, что все это реально. Поэтому я не кричала, по крайней мере, внешне. Я думала, если останусь спокойной и убежденной в том, что это кошмар в кошмаре, то так и будет. Но, с другой стороны, я лучше, чем кто-либо другой, знала, что надежды на такие вещи были лишь для детей: в реальной жизни, самой ужасной из реальностей, от монстров не избавиться.

Я наклонилась к лампе, стоявшей у кровати, включила ее и осветила комнату мягким сиянием. Свет только усиливал угрозу незваного гостя в маске. Мы молча смотрели друг на друга, все мое тело тряслось. Меня охватил ужас, и я стала заложницей пронзительных голубых глаз, которые смотрели на меня, бесстрастным, холодным и угрожающим взглядом. В жутком свете комнаты они горели ярко, как у хищника.

Огромная фигура медленно, почти небрежно шагнула к моей кровати. Ко мне. Я не могла убежать от его глаз, от опасности, которая просачивалась из них и окутывала мое тело.

О боже. Он хочет убить меня. Или изнасиловать.

Я стиснула зубы. Больше я не переживу издевательств: от меня остались только осколки. Пустая скорлупа, внутри которой гремят частички моей души. Достаточно одного удара этого хищника, чтобы уничтожить меня. Может быть, это и не самое худшее.

Нет, я не сдамся. Не могу сдаться.

Жизнь - это мое наказание, мой приговор. Цена, которую я платила. И я заслужила каждую секунду страданий.

Он ничего не говорил, не казался удивленным моим параличом, поэтому, когда он добрался до края моей кровати, я схватила лампу и ударила об его голову в маске. Я пробормотала какое-то ругательство, выскочила из кровати и бросилась к двери.

Только я не подумала о том, что за этой дверью нет выхода, нет места, куда можно убежать. Мне некуда идти. Мои пальцы сомкнулись на дверной ручке, когда острая боль в затылке остановила меня. Он схватил за волосы и притянул к своей груди.

Я не издала ни звука, когда грубая ткань его маски щекотала мое лицо.

— Я аплодирую твоим усилиям, но не рекомендовал бы делать что-то подобное, если не хочешь получить пулю в мозг, — сообщил хриплый голос, пронизывающий меня до костей.

Я не знала, что сказать. Как реагировать. Страх, как кляп, заставлял меня замолчать и задыхаться.

Так мы и стояли с минуту. Человек, кем бы он ни был, был доволен своим положением. В конце концов, у него вся власть.

После секунд, которые тянулись, как годы, ведь время было пропитано неподдельным ужасом, он повернул меня. Его рука все еще сжимала мой длинный хвост, он склонил голову набок, как будто изучал меня.

Я встретила его взгляд, отказываясь съеживаться от ужаса. Отказываясь умолять. Холодная пустота в этих голубых глазах доказывала, что такие усилия бесполезны. Я бы не стала унижаться до такого.

Только не снова.

— Чего ты хочешь от меня? — спросила я ясным голосом, который слегка дрожал.

Годы жизни со страхом, свернувшимся у меня в животе, очевидно, закалили меня, и моя немота была лишь временной.

Он молча смотрел на меня, и от этого взгляда мне стало не по себе. Ну, насколько сильно это вообще уместно в данной ситуации. Но у меня не было сил придумать что-нибудь более подходящее. Его взгляд был тревожным. Так ребенок смотрит на бабочку до того, как оторвет ей крылья.

— Дело не в том, чего я хочу от тебя, — наконец сказал он твердым голосом.

Я моргнула.

— Ты вторгся в мой дом. Не просто же так?

Мой спокойный фасад был всего лишь притворством. Тонко завуалированная маска скрывала беспорядок под ней. Я научилась доводить ее до совершенства много лет назад. Такие люди, как эти, с пустыми глазами, процветали от страха. Если я буду показывать, что не боюсь, это, конечно, не значит, что я не умру, но хотя бы немного продлю себе жизнь. Я видела, что нервирую его. Он привык к ужасу, и отсутствие моего страха перевернуло его мир, его власть над ситуацией.

Его глаза, единственная видимая часть его тела, слегка вспыхнули, услышав мой вопрос, но холод вернулся.

— Да, — медленно произнес он. — Есть цель.

Мой взгляд упал на его руку. Она в перчатке. Держит большой пистолет.

Мое дыхание участилось.

Не умоляй. Не опускайся до этого.

— Это часть цели? — спросила я, указывая глазами на его руку, потому что он все еще крепко держал мою голову.

Он проследил за моим взглядом.

— Это еще предстоит выяснить, — тихо произнес он.

Мое дыхание замедлилось. Он не собирался убивать меня сразу. Значит, у меня есть время. Время подумать. Сражаться.

— Тогда чего же ты хочешь от меня? — спросила я. — Я уверена, что мы сможем прийти к… соглашению, которое избавит нас от этой необходимости, — я снова указала глазами на пистолет.

Его взгляд стал жестче, и хватка на моих волосах усилилась. Он дернул меня за руку.

— Ты хочешь воспользоваться своим телом, чтобы выжить? — прошептал он с отвращением в голосе.

— Нет, — прошипела я. — Я скорее умру, чем позволю мужчине изнасиловать меня, — выплюнула я, мой гнев придал сил или глупости, я впилась в него взглядом.

Но этот его намек высвободил демона, о существовании которого я даже не подозревала.

Был один монстр, который родился среди боли и слабости, другой защитил меня от полного уничтожения души, когда осквернили мое тело.

Его хватка ослабла, и глаза снова вспыхнули, на этот раз от удивления.

Я с запозданием увидела его бурную реакцию на то, что я хотела предложить ему свое тело. Даже немного расслабилась Чуточку. Человек, который ворвался в мой дом, угрожал смертельным оружием, был против изнасилования. Это его оскорбило. Не то чтобы это было поводом для облегчения. Изнасилование, возможно, и не обсуждалось, но смерть все еще витала в воздухе.

Она сочилась из него.

В семь лет мама отвела меня на мясокомбинат, чтобы я навсегда перестала есть мясо, или, точнее, фаст-фуд, потому что меня поймали на краже Биг-Мака. В моем детстве было не так уж много наказаний. Потом стало ясно, что я не та дочь, какой хотели видеть меня родители. Меня игнорировали, обращались со мной, как с нежеланным гостем, и это было достаточным наказанием. Но надо было соблюдать приличия, я сидела на строгой диете, но каким-то образом мне удалось сбежать в кафе и побаловать себя. Тогда мать обратила на меня внимание.

Она удивилась, что я так поступила, хотя я не понимала, почему. Ведь смерть была образом жизни в нашем доме. Я была маленькой, но уже знала это.

Я была свидетелем крови и ужасов бойни и действительно испытывала отвращение от того, как обращались с этими бедными беззащитными животными, и иногда в кошмарах слышала их крики.

Но я сосредоточилась не на этом и не на крови. А на людях, которые лишали их жизни. Точнее, на их глазах. Они не замечали ужасов, творившихся перед ними. Пустота. Это была их работа. Способ накрыть еду на стол, иметь крышу над головой. Чтобы жить, они должны были лишить себя чувствительности.

Теперь я смотрела в те же самые глаза. Ледяная решимость, которая показывала, что смерть - это его работа, а чувства - лишь помеха.

Его рука отпустила волосы и крепко сжала мое запястье.

— Кстати, о твоем маленьком трюке с лампой. Храбрость означает смерть, — сказал он, вытаскивая меня из комнаты.

Трусость тоже означала смерть. Я морально умерла из-за трусости два года назад. Если придется умирать по-настоящему, то только сражаясь.

Я позволила тащить себя, стараясь подчиниться, потому что не могла сориентироваться. Я шла по коридору в каком-то трансе.

Этого не может быть. Я все еще сплю. Со мной такого не бывает. Это случается с другими людьми в новостях, в предостерегающих историях, в отдаленных напоминаниях о жестокости человечества

Люди не верят в монстров, - сказал мне тоненький голосок. И посмотри, теперь это случилось с тобой.

Печаль прогнала страх. Такая глубокая, такая внутренняя боль всегда превзойдет страх. Я научилась этому. Потому что, когда боль поселилась в моей сердцевине, я поняла, что в жизни не осталось ничего страшного, кроме того, что было внутри меня.

Он рывком втащил меня в гостиную, включив свет, освещая белый замшевый диван, белый пушистый плед сверху, белые подушки. Белый журнальный столик. Вообще всё белое.

Я должна была сделать свою клетку как можно красивее. Может быть, все белое затмит тёмное.

Не в буквальном смысле. Символически.

Посреди моей символической гостиной стоял стул. И веревка.

У меня пересохло во рту. Он пришел подготовленным.

— Сядь, — жестко приказал он.

Я остановилась на долю секунды, разум говорил бежать. Сражаться. Сделать все, чтобы меня не привязали к стулу, как животное. Беззащитное. В мужской власти.

Холодная сталь впилась мне в висок.

— Не заставляй меня повторять, — прошептал он мне на ухо.

Я дернулась и сделала, как приказали, наблюдая, как он методично связал мне руки к раме деревянного стула.

Он проделал то же самое с ногами, привязав каждую к ножке стула.

Закончив, он выпрямился и встал передо мной. Я встретила его холодный взгляд, стараясь не обращать внимания на то, как небрежно он держал пистолет. Как легко он завязывал эти узлы. Его спокойное поведение.

Кровь запятнает всю мою красивую белую мебель, когда он выстрелит.

— Ты не плачешь, — решительно заявил он. — Не умоляешь, — его голос был по-прежнему ровным, холодным, но под ним скрывалось что-то еще. Путаница. Уважение?

Ха. Уважение со стороны убийцы.

Я вздернула подбородок, встретив взгляд, который нервировал и пугал меня.

— Это как-то повлияет на конечный результат? — спросила я.

Он долго смотрел на меня, дольше, чем это было принято в обществе. С другой стороны, было не совсем социально приемлемо врываться в чей-то дом и привязывать человека к стулу.

— Нет, — сказал он наконец.

Я кивнула.

— Чем бы это ни кончилось, я не буду умолять. Не лишусь собственного достоинства.

Не то чтобы у меня много его осталось.

Все его тело вздрогнуло от моих слов, и он шагнул вперед, так что его бедра оказались на одном уровне с моими глазами.

Он был большим, чудовищным. Выше среднего роста и в отличном костюме. Тесный покрой черного костюма свидетельствовал о том, что он был сильным и мускулистым.

Нужно быть в хорошей форме, чтобы вламываться в чужие дома. Подавлять своих жертв.

Он наклонился на один уровень со мной.

В каком-то смутном уголке моего сознания я думала, что он делает это, дабы уравнять нас, насколько это возможно. Это, конечно, было нелепо. Но что-то подсказывало - это правда.

— Ты серийный убийца? — прошептала я в лицо, скрытое маской.

— Да, — просто и холодно ответил он. — Может быть, не в том смысле, в каком ваше общество описывает или драматизирует это слово, но количество моих тел говорит само за себя.

Я склонила голову набок.

— Мое общество? — повторила я. — Говоришь так, словно не являешься его частью.

Я наблюдала, как его тело затвердело под черной тканью.

— Не являюсь, — отрезал он. — Такие люди, как я, не живут в вашем обществе. Мы существуем в тени. В темноте. Только в ваших кошмарах, — заявил он, выпрямляясь.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и вышел из комнаты.

И я задумалась над этим.

Я тоже не существовала в обществе. Не так жестоко, как он.

Или, может быть, это то же самое.

Через несколько минут он ворвался в комнату.

По крайней мере, казалось, что прошло несколько минут. Может быть, прошло несколько часов. Может быть, я смотрела на картину на стене, наклоненную влево, которую я купила в интернете в два часа ночи, думая, что это может принести мне какую-то форму покоя. Я смотрела на нее в каком-то ужасном трансе.

Но, с другой стороны, реальность всегда была жестокой, суровой и невыносимой.

Моя душа, так сказать, обошла целый квартал боли.

Когда муж меня бил.

Когда он меня насиловал.

Когда он взял длительный перерыв.

Но даже тогда она рвалась, ломалась. Она разбилась вдребезги. Моя душа.

Я даже не знаю, почему не отступила тогда.

Моя душа исчезла.

Мое здравомыслие.

Моя личность.

И все же я продолжала идти. До самого конца. И мне казалось, что, возможно, именно этим я сейчас и занимаюсь.

«Возвращение к старому поведению во время травмы - это эмоциональная мышечная память вашего тела.»

Так сказал один психотерапевт. Однажды. Не помню ее имени. Я отказалась от терапии, как и отказалась от жизни.

Так что я не доверяла себе, говоря, что это были минуты. В моем мире все не так, как казалось.

Я встретилась с этими ледяными голубыми глазами здесь, в настоящем, в жестокой, суровой и невыносимой реальности. И снова они были пусты. Его душа не просто взяла перерыв, она была мертва. Если вообще когда-то существовала.

Я изучала зло. Потому что теперь у меня было время. Книги - мои спутники, как и интернет. Всегда изучала, почему это случилось со мной? Почему моя семья, не моргнув глазом, продала меня психопату? Почему он решил сделать мне больно? Почему он убил нашу дочь? Почему он потом не убил меня?

И все такое.

Теории были разными, но основная идея всегда была одной и той же. Каждый человек рождается одинаковым. Никто не рождается злым. По крайней мере, так сказано в Писании. С другой стороны, они рассуждали, что даже самые злые могут быть спасены.

Зло населяло и контролировало мир.

Так что да, по мнению самозваных экспертов по этому вопросу, душа есть у каждого.

Но я не согласна. Потому что некоторые виды зла не вылечить. Они просто существуют. Люди приходят в этот мир добрыми или просто нейтральными. Чистыми листами. Их опыт не сформирует их добрыми или злыми, они сами практикуют одно больше, чем другое. Из души либо будут процветать, либо увядать.

Добро или зло создается.

Но у некоторых людей вообще нет души, которую можно запятнать или отполировать. Они родились без нее. У них не было ничего, кроме большой черной дыры, которая засосала всё и опустела.

Совсем как эти глаза.

Без души.

С другой стороны, сумасшедшие обычно лучше всего воспринимают человеческую расу, потому что им не нужно объяснять вещи в пределах границ здравомыслия.

Человек передо мной не был адекватным.

Он и не был сумасшедшим.

Но, как я уже сказала, не мне ставить диагнозы.

— Почему ты не кричишь? Не плачешь? — требовательно спросил он.

Я посмотрела на него.

— Это не имеет никакого значения.

Я уже испытывала нечто подобное. Я кричала. Плакала. Умоляла. Он не останавливался.

— Но ты же трусиха, — тон этих жестоких слов не был злым. И даже не вопросом. Это было утверждение.

Мое дыхание участилось.

— Ты наблюдал за мной, — снова это был не вопрос.

Впервые в жизни я не действовала, как слабачка. Я была почти сильной. Ирония судьбы, поскольку многие «сильные» люди проявляли свою слабость в такие времена, а слабые люди обычно просто еще больше сдавались.

Я был в некотором роде исключением.

Но странный человек в маске, с пронзительными и жестокими глазами, с пистолетом в руке и явно намеревающийся причинить мне вред, не должен знать, что мои действия были исключением из нормы.

Он не должен знать этого, если бы был незнакомцем, случайно оказавшимся в моем доме с жаждой убийства.

Если только он не наблюдал за мной.

Изучал…

Он привязал меня к стулу. У него был пистолет. Мой контроль над ситуацией исчез. И нравится мне это или нет, я была в его власти. Я не хотела умирать. В не столь отдаленном прошлом было много случаев, когда я бы сказала иначе, но я хочу жить. Не потому, что мне было ради чего жить, а потому, что большинство людей, не страдающих душевными болезнями или отчаянием, обладали врожденным инстинктом выживания.

Кроме того, я сказала себе, что мне не позволено утешать себя смертью. Это было слишком просто. Я не заслуживала беззаботной расправы после того, что сделала.

Так что я буду бороться. Но паниковать до тех пор, пока не представится случай - не вариант.

Он продолжал наблюдать за мной, маска на его лице все еще была зловещей и тревожащей, но я подумала, что, возможно, видеть всю его жестокую отстраненность без маски будет страшнее.

— Да, — сказал он в ответ на мое заявление.

Он наблюдал за мной.

Он мог видеть, как ровно в 5:15 утра загорается свет, мог наблюдать, как я занимаюсь йогой перед камином, а потом видел, как я пью чай. Только не кофе.

А потом он видел, как я готовлю завтрак. Каждое утро одно и то же. Овсянка, молоко, мед, любые фрукты. Как я медленно умываюсь.

Пью еще чай.

Принимаю душ.

Потом я несколько часов просиживала за компьютером, иногда готовила обед, потом опять работала перед монитором. Он смотрел на меня в течение долгого времени. Мог бы даже увидеть тоску, агонию, если бы посмотрел очень близко.

А может, и нет.

Потом он видел, как я готовлю ужин.

Рутина.

Потом я читала. Всю ночь. Пока не уставала настолько, что едва могла держать глаза открытыми.

Если бы он наблюдал за мной очень долго, то мог бы заметить курьеров, которые приносили продукты, лекарства, домашние принадлежности. Он мог бы заметить, что сюда приходит много людей.

Но я никогда не выхожу.

И вот почему я подумала, что он наблюдал за мной долгое время, раз уж назвал трусихой.

Медицинский термин — агорафобия.

Я так боялась мира, что не могла и шагу ступить за порог собственного дома, не чувствуя, как всепоглощающее чувство обреченности опускается на мои плечи, горло сжимается, а сердце перестает биться.

Я ходила только к почтовому ящику.

Спускалась с крыльца всего на две ступеньки.

Но это был прогресс. По крайней мере, для меня. Для человека с пистолетом и пустыми глазами я была бы хорошей мишенью. Девушка, которая физически не может бегать.

— Зачем? — спросила я спокойным голосом.

Но я не чувствовала себя спокойно. В тот момент я испытывала всепоглощающую ненависть к этому холодному и внушительному человеку в маске. Раньше, конечно, мне было страшно. Но теперь какое-то особенное безразличие. Я была слишком сосредоточена на том, что может со мной случиться, не думала о том, кто это делает.

Теперь я поняла.

Этот человек, этот незнакомец, которого я никогда не встречала, пришел в единственное место на этой земле, которое было для меня убежищем. И он только что разорвал его в клочья.

Без всякой гребаной причины.

Он продолжал смотреть на меня, не двигаясь. Это само по себе нервировало. В ситуации, когда врываются в дом женщины с целью убить, должна быть какая-то нервозность.

Но он был статуей. Которая лишь моргала.

— Потому что это моя работа, — сказал он.

Я вытаращила глаза.

— Твоя работа заключается в том, чтобы наблюдать за мной? — уточнила я.

Он коротко кивнул.

Я задумалась над этим заявлением. Кто-то нанял его. Предположительно, чтобы убить меня. Или, по крайней мере, разбить все, что у меня осталось.

Тот факт, что у меня не было друзей, отчасти означал, что у меня нет и врагов.

Ну, раньше, возможно, у меня даже были друзья.

Сейчас трудно вспомнить, когда. Казалось, это было целую вечность назад.

И даже в той жизни я была застенчивой, робкой, мне почти не разрешали выходить из дома, поэтому друзей было мало. И когда застенчивая, робкая девушка, ничем не примечательная во всех отношениях, каким-то образом попалась на глаза одному из самых поразительно злых людей в мире, друзей стало еще меньше.

Потому что друзья были спасательным кругом. Они бы помогали оставаться в здравом уме. Заставляли ее чувствовать, что она не одна.

А я была обязана быть одна.

На земле был только один человек, который хотел меня уничтожить.

— Кристофер, — сказала я, слово было горьким на языке, заставляя мое когда-то ровное сердцебиение учащаться.

Простое произнесение его имени произвело на меня большее впечатление, чем явный психопат, стоящий передо мной с пистолетом.

Он был похож на Волан-де-Морта.

Но еще хуже.

Что-то промелькнуло в глазах киллера: удивление, узнавание. Может быть.

— Кристофер нанял тебя, чтобы убить меня, да? — спросила я, мой гнев и страх сливались воедино, клетки каждой эмоции боролись друг с другом за доминирование.

И снова никакого ответа.

— Ты наемный убийца, — сказала я.

Я утверждала вместо вопроса, потому что так более вероятно получить ответ.

— Я фрилансер, — сказал он.

Я поджала губы.

— Это не отменяет факта, что ты киллер.

Он кивнул.

Я ломала голову, почему Кристофер после стольких лет хочет меня убить. У него было много шансов.

Множество.

Но он ими не пользовался.

Впрочем, в этом не было необходимости. Он уже убил меня всеми способами.

Так что, возможно, это был не Кристофер.

Разум работал над моим коротким списком личных контактов.

Но кроме него никого.

Я встретилась взглядом с пустыми голубыми глазами. Он собирался осушить то, что осталось от моей жизни. Он был мрачным жнецом.

— Зачем кому-то понадобилось меня убивать? — спросила я, обращаясь то ли к нему, то ли к самой себе. — Я не интересная.

— Не обязательно быть интересной, — ответил он, удивив нас обоих. — Просто мешаешься.

Я закипела от этого. Гнев вырос из ниоткуда. Потому что гнев - это то, что спасает большинство людей. Гнев подпитывает людей, чтобы они встали и спасли себя.

Я не спасла ни себя, ни свою дочь.

Я была так слаба, что у меня даже не хватило гнева, чтобы наброситься на человека, который больше всего этого заслуживал.

Но сейчас злость появилась из ниоткуда.

Я уставилась на человека в маске.

— Значит, из-за того, что я причиняю неудобства кому-то, у кого много денег, но нет морали, моя жизнь обречена? Это дает тебе право так поступать? — сплюнула я.

Он долго смотрел на меня.

— Да, — просто ответил он.

Как будто все было так легко.

Тишина в комнате раскачивалась, как маятник.

— Значит, теперь ты меня убьешь? — сказала я решительно, гнев снова исчез.

Почему я борюсь за жизнь? Неужели умереть так плохо? Я получу передышку, обрету покой. Может быть, еще увижусь с ней. Понюхаю ее волосы. Прикоснусь к ее кудряшкам.

Мое сердце сжалось так больно, что, будь у меня сейчас его пистолет, я бы выстрелила в себя.

Все обещания исчезли в темноте. Я сделала то, чего не должна была. Я начала думать о ней.

Эта боль была парализующей.

— Да, — повторил он, не замечая ножей, прокалывающих каждый дюйм моей кожи.

Я ждала. Смотрела. Надеялась, что он поднимет пистолет и покончит с моей болью и страданием.

— Хорошо, — прошептала я.

Забавно, но это было бы мое последнее слово. Оно должно быть поэтичным? Нет. Все равно никто не услышит. Просто черная дыра в форме человека, которому глубоко наплевать, кто там что-то говорит.

— До свидания, — он поднял руку, чтобы я больше не смотрела в ледяную синеву его глаз, я увидела черную бездну ствола пистолета.

Грохот пули заглушил все.

Даже мою боль.