Райские птички

ГЛАВА 8

Два дня спустя

Я не видела его уже два дня.

В столовой что-то изменилось.

Я знала это, потому что что-то внутри меня разрывалось. Болталось внутри болезненно, как несорванный пластырь, но слишком страшно снять его полностью. Это был он. Он разрывал меня на части, которые я бессистемно прикрыла, сделала операцию на поле боя и оставила все как есть, потому что я не могла вернуться к ранам своего прошлого без того, чтобы они не загноились, не распространились и не уничтожили меня.

Что-то еще изменилось. Мой гнев был странным и в то же время таким естественным, таким желанным. И жажда крови, потребность причинять боль.

Я ходила с этими изменениями, которые гремели внутри меня, сдвигая мою кожу так, что она больше не подходила мне.

Вот почему я стояла голая перед зеркалом в ванной и смотрела на себя. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз как следует смотрелась в зеркало. Я наконец-то, решилась увидеть человека, смотрящего на меня?

Скорее всего, нет.

Но это было ведро проблем для другого дня.

Свет был резким, жестоким и правдивым. В свете были видны шрамы, разбросанные по всей моей коже, в основном благодаря любезности бывшего мужа.

Россыпь шрамиков на предплечье сморщенные, слегка розовые и идеально круглые. Он обычно тушил здесь свои сигары.

Зазубренная линия тянулась от верхней части колена до середины голени — я порезалась о камень, когда он толкнул меня на нашем заднем дворе. Нужно было наложить швы. Конечно, этого мне не позволили.

И многое другое. Никаких таблеток от боли.

Потому что когда человеку больно, по-настоящему больно, наступает момент, когда все это перестает быть болезненным. И это перестало для меня иметь значение.

Мои пальцы коснулись кожи на животе, низко, как раз перед тем местом, где бедренная кость выступала под острым углом.

Шрам был маленький. Теперь крошечный. Странно, потому что я ничего не сделала, чтобы уменьшить его. Это был единственный из шрамов, который я хотела сохранить. Мне нужно было, чтобы он остался и напоминал о крошечном существе, которое вытащили оттуда.

Мои пальцы прошлись по приподнятой коже. Как может что-то настолько маленькое быть самым большим в моей жизни?

Я провела рукой вверх, к животу, теперь плоскому. Кожа как-то натянута и свободна от растяжек, на которые жаловались женщины во всем мире. Как я желала их! Молилась. Хотела доказательства того, что моя дочь выросла там. Жила там. Я хотела знать, что внутри меня было такое важное существо, до тех пор, как ее похитили.

Но теперь она была просто призраком. Только я ее помнила.

Мои глаза и руки поднялись к груди. Очень маленькие из-за недоедания. Немного отвисшие из-за возраста и, скорее всего, недостатка физических упражнений. Острые края видимых ребер врезались в мягкую кожу, придавая им почти гротескный вид. Мне нравилась их отвратительность. Потому что именно такой я и была.

Мой взгляд поднялся к лицу. К моему неудовольствию, оно не было отвратительным. На самом деле ничего особенного. Забываемое лицо. Простое. Еще один призрак.

Бледное лицо и без единой морщинки. Не благодаря дорогостоящему уходу за кожей, а потому что я никогда не была на солнце.

Мои губы были ярко-красными на белом фоне кожи. Пухлые, но не как у сексуальной мегеры. Это было комично, потому что они совсем не подходили моему мышиному лицу.

Мои угловатые скулы были слишком острыми и высокими, чтобы их можно было назвать «как у модели». Карие глаза так близко подходили к цвету зрачков, что казались почти черными. Лоб был немного слишком высок, и из-за этого мои черты казались сморщенными до середины лица.

Волосы у меня были того же мутного цвета, что и глаза. Я их не красила. Ну, теперь уже нет. Они были как шрамы, еще одно напоминание о моей прошлой жизни. Кристофер заставлял их красить. Он не спрашивал, он говорил. Словами, а не кулаками, ножом или членом. Я была так благодарна, что с радостью пошла к дорогому стервозному парикмахеру, которого он позвал.

Я была уверена, что он ее трахает. В основном потому, что она была красива. Кристоферу нравились красивые женщины – все еще оставалось загадкой, почему он женился на мне, – и он любил их трахать. Еще он любил заставлять меня смотреть на это. Смотреть, как он грубо их трахает. Но девушкам это нравилось, они кричали от удовольствия. Он насмехался надо мной. Потому что, как только они уходили с горстью наличных и раскрасневшимся лицом, он трахал меня.

Насиловал.

Грубо.

Не так, как хотелось бы любой женщине.

И я не кричала. В самом начале да, но это никогда не доставляло удовольствия.

Мне не позволяли уходить, как тем женщинам. Большую часть времени я даже не могла выйти из комнаты самостоятельно.

Он никогда не трахал стервозную парикмахершу передо мной, но я была почти уверена, что он это делал. Из-за того, как она дергала меня за волосы с ненужной жестокостью, как она насмехалась надо мной, и один раз ее резкий щелчок мне по голове. Хотя волосы она укладывала красиво, но я уверена, она этого не хотела.

Когда она заканчивала, все выглядело прекрасно. Блестящие, здоровые, легкие волосы, как будто кто-то расколол мою голову, и мед полился, равномерно покрывая их.

Я ненавидела это, потому что это было прекрасно.

Потому что кто-то – мой муж – раскроил мне голову. Справа был шрам, и это не было красиво. Это было уродливо, неправильно и ужасно, но, по крайней мере, это было реально.

Мои волосы едва отросли на дюйм с тех пор, как меня забрали из дома. Я была удивлена, что они вообще не выпали, что мое тело не сдалось после всего ужаса, через который я прошла.

Самое смешное в этом теле было то, что оно продолжало жить, продолжало восстанавливаться, даже после немыслимых ужасов.

Душа – это уже совсем другая история.

Я зажмурилась, как будто могла стереть себя в темноте. Но когда я открыла глаза, я все еще стояла там. Выбора не было. Шлепки моих босых ног по кафелю эхом отдавались в комнате, когда я голая вошла в гардеробную.

Моя рука потянулась к месту, отведенному для толстых джемперов. Я коснулась ткани, которая была грубой и мягкой одновременно.

Моя рука отпустила его, и я подошла к другой стороне шкафа, стягивая облегающий короткий топ с длинными рукавами. Он был красным. Цвет крови.

Идеально.

Я нашла обтягивающие эластичные черные джинсы. Раньше Кристофер выбирал мне наряд. Это было некомфортно. Жутко. Болезненно. Мне было страшно, неудобно и больно каждый день.

Я думала, если буду поддаваться своему убийце, то смогу оставить смерть и разложение этого места позади.

Оставить его позади.

Но я должна сначала найти его. Пришлось заставить себя сделать то, что каждая клеточка моего существа предупреждала меня не делать: снова пойти в мертвую комнату. Он будет наблюдать через свои камеры. И я была уверена, что он придет. Потому что эта комната предназначалась для красивых мертвых вещей. Не отвратительных, ходячих, говорящих осложнений, как я. Ему придется удалить меня из своей тщательно отобранной коллекции, прежде чем я испорчу ее.

Я не прошла и половины пути.

Идя на его сторону дома, я должна была пройти мимо столовой и гостиной с великолепными французскими дверями, выходящими в прекрасный и таинственный сад. Обычно я смотрела на него с тоской, грустью, приглушенным гневом.

Сегодня я даже не взглянула на него из-за чего-то бесконечно более таинственного и смертоносного прямо посреди моего пути.

Из-за него.

Я была удивлена, шокирована, но не молчала.

— Почему я до сих пор не знаю твоего имени? — потребовала я.

Он не задержался, как обычно, чтобы ответить. Он даже не взглянул на меня и мой менее чем обычный наряд. Я отбросила чувство разочарования.

— Оливер, — сказал он легко, как будто не скрывал этого все время, пока я была здесь.

— Оливер, — повторила я, пробуя на вкус мягкое и приятное имя. Оно ему совсем не шло, как и акцент, который он так хорошо скрывал. — Это не русское имя.

Легкое расширение его глаз было самым драматичным выражением шока, которое я когда-либо видела на его красивом и жестоко суровом лице.

— Что? — спросил он.

Я подавила желание торжествующе ухмыльнуться, поймав его врасплох.

«Женщина, которая празднует маленькие победы, – это также женщина, которая проигрывает большие войны с другими и, самое главное, с самой собой.»

Эти слова были неожиданными, главным образом потому, что они исходили из моей головы. Не то чтобы я не привыкла слышать голос в своей голове, но это был не мой собственный. Это сказала Агна, женщина, о которой я до сих пор совершенно забыла.

Я отогнала ее в самый дальний угол своего сознания, потому что она была добра ко мне в течение двух недель, когда работала у моей семьи. Нужно было изгнать воспоминания о доброте. Одно дело жить с жестокостью, не зная ничего другого. Совсем другое дело, когда понимаешь, что люди способны быть добрыми.

— Русское, — повторила я. — Оливер – не русское имя, — я сделала паузу, пролистывая какие-то папки в голове. — Если не ошибаюсь, это норманнская французская форма германского имени.

К нему вернулось самообладание.

— На самом деле древнескандинавский, — поправил он.

— Все равно не русское, — возразила я с уверенностью, столь же иностранной, как и мой наряд.

— Откуда ты знаешь, что я русский?

— А ты русский? — спросила я.

У меня была странная уверенность, что он не станет мне лгать. Он был убийцей, похитителем и много чем еще, но я подозревала, что он не был лжецом от природы, только по необходимости.

— Мое происхождение не делает меня тем или иным, — сказал он вместо этого.

Я сложила руки на груди.

— Я почти уверена, что это так. И ты отлично умеешь скрывать свой акцент, — похвалила я. — Но я изучала лингвистику с пяти лет, специализируясь на выявлении основных означающих различных акцентов и предательских признаков людей, пытающихся их скрыть. Рискну предположить, что не многие люди, с которыми ты сталкиваешься, анализируют твой синтаксис, фонетику и фонологию среди прочего. Поскольку я предполагаю, что ты убиваешь их прежде, чем они смогут зайти так далеко?

Он не ответил.

— Поэтому я повторю свой вопрос. Как тебя зовут? — спрашиваю я. — Не тот псевдоним, который ты, без сомнения, принял несколько лет назад, когда решил дистанцироваться от человечества, — эти слова, даже уверенность и сила, стоящие за ними, потрясли меня.

Голос у меня был спокойный. Способный. Я говорила как незнакомка.

Теперь он осмотрел на меня. Медленно. Целенаправленно. Каждый раз, когда его глаза двигались, это было физическое прикосновение, огонь и лед. Боль. Ненависть.

Я почувствовала тошнотворное удовлетворение от того, что надела красный топ и черные джинсы, показывая ему свои острые края ребер, чтобы он мог увидеть часть уродства, которое я раньше скрывала под слоями одежды.

— Лукьян, — прохрипел он с более резким и отчетливым русским акцентом, просачивающимся в это слово, как будто произнесение имени вслух приветствовало возвращение в него этого человека.

— Да, — прошептала я. — Это твое имя, — оно подходило хладнокровному, точеному, неотступному и твердому мужчине, стоявшему передо мной. С этими пронзительными глазами и трудными чертами лица.

Его глаза горели ненавистью, которая пронзила меня два дня назад. С потребностью убивать. Смерть всегда таилась в воздухе, но она становилась все более явной, как только он предлагал мне частичку себя, которую скрывал от мира. Я была уверена, что у него была причина скрывать это. Секреты поддерживали его жизнь. И я заставляла его признаваться во всем. Я все усложняла.

Неужели я намеренно насмехаюсь над ним, чтобы он мог убить меня? Да? Это было моей целью до того, как я нашла его на своем пути в комнату мертвых вещей. Какая-то часть меня хотела убедиться, что я не хочу уходить от него.

Он моргнул, глядя на меня, и шагнул вперед. Как в ту ночь в тусклом свете лампы. Раньше я не замечала, но теперь поняла. Он шел вперед, а смерть наступала ему на пятки.

Я не отступила, хотя некоторые из моих последних оставшихся инстинктов выживания кричали об этом. Их не хватало, чтобы передвигать свои ноги.

Итак, он подошел, и смерть тоже.

Я вздохнула с облегчением. Какая-то больная часть меня была рада, что он это делает. Рада, что ему удалось убить меня, что он сохранил мою смерть в своем доме. В его коллекции.

Я ожидала, что его руки сомкнутся вокруг моей шеи, сдавят горло, лишат меня воздуха. Но они этого не сделали. Хотя они целились на это, я уверена. Мой взгляд не отрывался от его, который был холодным и непреклонным. Пропасть, в которую я собиралась добровольно сдаться. Но потом она закрылась, и в тот же миг его руки крепко и болезненно обхватили мои плечи.

Из-за удивления я и не подумала бороться, когда он двинул меня. Мои ноги, которые когда-то были бетонными шлакоблоками, прикрепляющими тело к полу, поднялись и легко позволили вести себя. И только когда сад бросился в глаза через кристально чистые окна, мой разум догнал меня и начал сопротивляться. И конечно, было уже слишком поздно.

— Я не позволю тебе создать еще одну тюрьму, — решительно заявил он, открывая дверь.

Я тут же напряглась от напавшего на меня свежего воздуха, отступая назад, чтобы найти утешение в доме, который все еще пугал меня. В человеке, который все еще пугал меня так же сильно, как и интриговал.

Но ничто не пугало меня больше, чем этот ветерок, это широкое открытое небо снаружи. Я боролась как ребенок; железная грудь толкала меня вперед силой своего шага.

Мир рванулся вперед, а я покачнулась на пороге. Ароматы атаковали мои чувства: свежескошенная трава, цветы… жизнь. Это должно было освежить меня от затхлого запаха смерти, к которому мои ноздри привыкли.

Но нет. Это было удушье. Тошнотворное. Мне не нужна была жизнь в ноздрях и в легких. Я не нуждалась в этом. Я бы скорее умерла.

— Мир всегда будет здесь, хочешь ты гнить в четырех стенах под крышей или нет, — сказал он, толкая меня. — Ты все еще существуешь в нем снаружи, точно так же, как и внутри.

Что-то во мне сломалось в ту же секунду, когда стало мучительно очевидно, что я не контролирую ситуацию. Что меня во второй раз вытолкнули в мир, от которого я пряталась. Я закричала, как банши. Моя борьба превратилась в борьбу дикого зверя, дикой кошки. Я царапалась ногтями, кусалась, желая вонзить зубы в плоть, оторвать ее от кости.

Но я не получила крови, которой так жаждала. Нет, в диком безумии я смотрела в спокойные ледяные голубые глаза. За этим быстро последовал удар кулаком в лицо, вспышка боли, легкий хруст костей, а затем ничего.

Я проснулась с ужасным чувством дежа-вю. И ужасная головная боль, от которой дребезжали мои глазные яблоки. Потоки света, словно осколки стекла, врезались в мою кожу, постепенно переходя от острой боли к тупой. В конце концов всё утихло настолько, что я смогла открыть глаза и моргнуть.

Просыпаюсь в незнакомой комнате, не той, что стала моей комнатой, Оливер – нет, Лукьян, смотрит на меня, будто статуя с бьющимся сердцем и жаждой смерти.

Он не двигался и не говорил, когда его глаза встретились с моими. Он, возможно, ожидал, что я буду кричать, визжать, как раньше. До того, как он ударил меня по лицу. Он ожидал, что я дам сдачи.

Я не могла.

Меня и раньше били.

Бывало и похуже.

Лицо горело, а кожа натянулась там, где под глазом образовался багровый синяк. В прошлой жизни у меня был такой каждую неделю.

В прошлой жизни мужчина, ответственный за мои травмы, не приносил извинений, поэтому я не ожидала их от Лукьяна.

Вместо этого я осмотрела место вокруг. Во-первых, я на кровати. Под пледами. В них была та же знакомая мягкость и роскошь, что и в моих, но они были темнее и тяжелее. Я потрогала бархатную ткань. Цвет тусклого угля, как и большая часть декора в комнате. Легкости хватало лишь на то, чтобы каждый предмет можно было опознать по отдельности в черном замшевом кресле, в котором сидел Лукьян.

Все было достаточно темным, чувствуется, что тут можно исчезнуть, раствориться в чернильном декоре и никогда не всплывать.

Это была комната Лукьяна.

— Ты понимаешь, что ты боролась против меня сильнее, когда я угрожал вытащить тебя и оставить в живых, чем когда я затащил тебя сюда, чтобы ты умерла? — спросил он, и его тихий голос эхом разнесся по комнате.

Я молчала.

— Конечно, — продолжал он мягким голосом. — Потому что все это было целенаправленно, — он встал со стула и направился ко мне. — Потому что ты хочешь умереть.

В отличие от того, что было раньше, когда я не отступала, на этот раз мое тело инстинктивно прижалось к спинке кровати. Я бы поползла вверх по стене, если бы могла, но рикошетная боль в голове остановила меня.

Лукьян оказался у кровати прежде, чем я успела с нее слезть.

— Ты хотела умереть, когда искала меня, когда бросала мне вызов, — продолжил он, взглядом удерживая меня на месте. — Ты хотела, чтобы я убил тебя, потому что ты слишком труслива, чтобы сделать это сама, — он внимательно посмотрел на меня. — Но ты должна понять и запомнить, что я не собираюсь убивать тебя только потому, что ты хочешь умереть. Если я убью тебя, то лишь когда пойму, что ты никогда не вернешься к жизни.

Он наклонился вперед, и я была одновременно напугана и возбуждена перспективой его прикосновения. Лесная смесь льна и ярости окутала меня. Его лицо было в нескольких дюймах.

— Я никогда не позволю тебе управлять мной через твое желание смерти. Я контролирую тебя. Стало ясно, что я контролирую твою смерть. И это тебя радует, — он сделал многозначительную паузу. — Я контролирую твою жизнь. И это тебя пугает.

Он сделал видимый вдох, вдыхая мой запах, впитывая меня, и мой желудок необъяснимо подпрыгнул, а бедра задрожали.

— Я сказал тебе, что не получаю сексуального удовлетворения от боли и страданий других людей, и это было правдой.

Его рука скользнула по тому месту, где он ударил меня, не касаясь, но каким-то образом лед и нежность растаяли вместе и поглотили боль.

— Но ты же не такая как все. И ты меняешь все гребаные правила. Ведь все, что ты можешь предложить, – это боль, и мне придется получать от этого удовольствие.

На мгновение он повис в воздухе рядом со своими словами, а затем откинулся назад, выпрямившись. Статуя застыла у меня на глазах.

— А теперь убирайся к черту из моей комнаты, пока я не решил избавить нас обоих от страданий и убить тебя прямо здесь и сейчас.

Его голос и слова звучали так многообещающе, что я вскочила на ноги и убежала за дверь, прежде чем поняла, что делаю. Я вернулась в свою часть дома в трансе, мое тело вибрировало от боли, возбуждения, страха.

И желания.

Коктейль отвратительных эмоций, самой подавляющей из которых была потребность. Тошнотворная потребность остаться там, окутанная мраком комнаты Лукьяна, его души, испытывая его обещание. Рискуя жизнью ради еще одного вдоха его запаха, ради перспективы подразнить блеск желания, который я видела в его глазах.

Это ужасающее желание не имело никакого смысла, которое пульсировало в каждой части меня, покалывая мою боль и ужас. По многим очевидным причинам это не имело смысла. Но самым шокирующим –по крайней мере для меня – было то, что я никогда не испытывала желания. Даже когда я боролась с половым созреванием и нестабильными гормонами. Потому что половое созревание было омрачено различными и более смертоносными битвами и токсичной нестабильностью, которая называлась моей семьей.

Когда другие девочки моего возраста были сосредоточены на мальчиках, беспокоясь о прыщах и комендантском часе, я надеялась, что моя мать не выполнит свое обещание заставить меня смотреть, как отец наказывает врагов, чтобы ожесточить меня.

Мальчиков не было.

Я потеряла девственность в первую брачную ночь.

Я получила быстрый и жестокий урок, что желание и секс были мирами, отделенными друг от друга. Секс, как и любая другая часть моей жизни, сопровождалась болью.

Я пришла к выводу, что желание – это такой же фантастический миф, как счастье, надежда и Гарри Поттер.

До этих пор.

Пока я не почувствовала это желание к человеку, который обещал убить меня.

И он не шутил.