Разделенные

Глава 13

Звук храмового гонга выдернул его из сна, больше похожего на больное забытье, чем на отдых. Тяжелый гул уже затихал, а он смотрел в синее небо, пустой, как суп бедняка, сваренный из обрезков бамбука и щепоти риса. Слышно было, как собрали пиалы, понесли мыть к ручью вместе с котелком. Рюу спросил:

— Кто сегодня в храм? Я точно пойду, мы же еще не спешим?

Таари отказалась, а Акайо неожиданно для себя встал, кивнул:

— Я с тобой.

Вышел на лестницу вместе с Рюу, Кеншином и Наоки, сделал первый шаг вверх по ступеням. Молитва предкам не шла на ум, вместо нее отчетливо и горько вставали вопросы.

Кто он? Зачем он живет?

Старые ответы погибли в крепости, оказавшейся лабораторией, а новых так и не родилось. Не считать же ответом это чуть приугасшее чувство, желание быть рядом с Таари? Он ведь думал когда-то, что похож на имперскую жену, которым правила предписывали быть не столько человеком, сколько частью супруга.

Нужна ли Таари такая часть? Хочет ли он жить только ради того, чтобы быть рядом с ней?

Нет. Даже если окажется, что ей подходит человек, не существующий за пределами отношений, он не хочет быть таким.

Но для чего ему жить? Что можно сделать своим смыслом?

Храм приближался, рядом шли люди, традиционная одежда сливалась в единый поток. Кажется, в Эндаалоре у каждого своя цель — что-то доказать, выяснить... Интересно, что было смыслом жизни у Лааши. Жалко, теперь не спросишь.

Лестница кончилась, а ответ не появился. Акайо отодвинулся от входа, замер в углу, потерянный. Мимо прошел монах, Акайо подавил желание поймать его за рукав. Спрашивать здесь о смысле жизни — все равно что расписаться в предательстве. В Ясной империи жили, чтобы служить, каждый был шестеренкой в огромном механизме. Другого ответа не могло быть.

Подошел Кеншин, остановился рядом, не глядя в лицо. Спросил:

— Идем обратно? Не хочу слушать легенду.

Акайо кивнул. Сейчас он почти злился на себя за то, что поднялся сюда, очевидно ведь было, что в храме он ответа не найдет. Ответы на такие вопросы всегда таятся внутри собственного сердца. Спросил вдруг:

— Почему ты не пошел в деревню? Даже если бы тебя узнали...

— Потому что не хотел вспоминать, — резко бросил Кеншин. Посмотрел внимательно, уточнил неожиданно спокойно: — Что ты на самом деле хочешь спросить? Как я смог жить после этого?

Акайо кивнул с облегчением. Кеншин поджал губы, уставился под потолок храма. Сказал:

— Захотелось. Знаешь, просто жить — уже очень хорошо.

Отошел, начал спускаться вниз по бесконечной лестнице. Акайо смотрел ему вслед, вспоминая — да, он прав. Только недавно слова "просто жить" отвечали на все вопросы. Но сейчас хотелось большего. Ворочался в груди затолканный в дальний угол свиток, разворачивалась измятая бумага.

"Я хочу изменить Империю. Мы уже это делаем и мы можем больше". Акайо досадливо отбросил настырную мысль, но она ускользала, словно лепесток на ветру, вилась вокруг заманчивым отблеском фейерверка. Говорила — подними голову. Попробуй. Поверь.

За спиной начали стягиваться на проповедь люди, Акайо, не желая слушать, вышел к лестнице. Медленно пошел вниз.

В конце концов, поиск смысла тоже может быть смыслом. Поверить в то, что его смысл недостижимей звезд, было намного сложней.

***

На стоянке Наоки, спустившийся сразу после Акайо, предложил:

— Давайте наймем лодку? Если за деревней свернуть направо, то можно выйти к Волосам Мамору, мосткам через болота. За ними будет река, по ней можно быстро спуститься почти к самой столице.

Иола стоял рядом, молчанием поддерживая предложение, и Таари только кивнула:

— Вы знаете дорогу лучше меня. Нам нужно в конце концов подойти к столице, а как мы это сделаем — не важно.

Сборы не заняли много времени, Акайо подставил плечо под балку паланкина, впереди взялся Рюу, почему-то ненавидевший быть вторым. Таари предложила Симото сесть в корзину, та покачала головой.

— Я живу, пока мои ноги измеряют мой путь, как звук живет лишь пока дрожит струна.

Поэтичный, ничего не объясняющий отказ.

Настаивать и переспрашивать никто не стал, тем более что женщина и правда пошла наравне с остальными, ничуть не замедляя их. Акайо заметил, как с подозрением, едва ли не со злостью смотрит на нее Джиро, задумался о причинах. Они могли говорить вчера, после тренировочного боя, когда сам Акайо купался... Тонул в водопаде.

Мысли снова вернулись к смыслу жизни. Вместе с сердцем стучало в груди — Империя, его дом, несовершенный, но такой дорогой ему. Помочь, сделать лучше.

Мечте было все равно, как он это сделает, мертвец, раб, почти что чужак.

Он медленно выдохнул, сосредоточившись на дороге. Решил внимательней смотреть вокруг и продолжать думать. Сдался самому себе, согласился — ладно, я правда этого хочу. Еще не знаю как, но хочу.

Стало легче.

***

Волосы Мамору начинались даже не как мостки, а как крутая лестница, наполовину вырубленная в земле, наполовину покрытая бамбуковым скелетом подпорок. Пройти по такому с паланкином было невозможно, во всяком случае, не с сидящей внутри Таари. Она как раз вышла, покачала головой, изучив склон.

— Мы здесь не спустимся.

Возразил Иола, уверенный, что сможет один нести корзину, даже несмотря на то, что она в два раза тяжелей обычной. Вместе вынули центральную балку, запасным поясом связали стенки, не позволяя им разделяться. Водрузили на спину севшего на корточки Иолы. Все смотрели с беспокойством, пока он поднимался, Акайо готовился в любой момент подхватить корзину, спасая обоих. Хмурилась Таари, явно сомневаясь, что идея спускаться здесь была хорошей, но все равно давая им возможность решать самим. Акайо был уверен, что сам он не смог бы поднять корзину, сломался, как стрела, ударившая в железо, но Иола пошел вниз уверенно и легко. Следом потянулись остальные, Акайо подал руку Таари — лестница была скользкой. Тихо спросил:

— Что бы сделали с таким склоном в Эндаалоре?

— Лифт, — недовольно фыркнула она, придерживая свободной рукой подол. — Хотя бы просто платформу на лебедке, чтобы спускать груз.

Кивнул, задумавшись. Огляделся, приметил обычные заросли бамбука внизу, из которых можно было сделать опору и площадку, но откуда взять веревку? Вздохнул, отказываясь от этого плана, отложив его на новую полку мысленной библиотеки. Неожиданно подумал: "Что я буду делать после?" Вспомнил, как Лааши был почти уверен, что он не вернется, и каким абсурдным это тогда казалось. Невозможным.

Теперь думалось — мне очень нужно время. Хотя бы луна, чтобы успеть вернуться сюда и наверняка еще в сотню других таких мест. Чтобы появлялись на склонах лебедки, и даже если император запретит их, объявив покушением на священное достояние предков, можно будет придумать что-то еще.

Это займет намного больше луны.

Сандалия зацепилась за бамбуковый каркас ступени, Акайо едва не потерял равновесие и вылетел из своих мыслей. Внизу уже разминал плечи Иола, паланкин снова собрали, негромко напевала, отрешившись от всего вокруг, Симото. Акайо невольно прислушался, снова ловя незнакомые строчки. Заметил, как Таари торопливо нырнула в паланкин, улыбнулся про себя. Теперь рядом с ними всегда шла часть культуры Кайна, Таари наверняка будет записывать ее песни.

Мысль о том, что сам он ничего подобного не знал и спеть не мог, оказалась неожиданно горькой, словно случайно раскушенное семечко.

Мысль о том, что если Таари правда позволит ему остаться здесь на время, стать чем-то вроде духа-хранителя империи, то он наверняка долго не увидит ее, была еще горше.

Две его мечты отказывались соединяться. Да и был ли смысл в этих надеждах? Один, он мало что мог сделать. Одного его наверняка в конце концов поймали бы, осудили, как бродягу, нарушающего законы империи.

Значит, нужно было думать дальше.

За небольшой рощей, где земля становилась все более топкой, и прежде, чем появились мостки, пришлось немало пройти по густой, засасывающей ноги грязи, нашелся причал. Вдоль узкой, заросшей тростником и заилившейся речки теснились на сваях бедные домики, у каждого хотя бы одна лодка. Акайо с молчаливого одобрения остальных подошел к ближайшему, постучал в косяк. Вежливо склонился перед хозяином:

— Ясного дня, господин. Можно ли нанять у вас лодку?

Тот, худой старик в ветхой, но тщательно починенной одежде, обежал их взглядом.

— Больно обилен такой урожай для меня одного. Две лодки вам потребуются, путники. Может, и три.

Назвал цену, маленькую до удивления, Акайо уточнил:

— Нам нужно спуститься как можно ближе к Ясному городу, и назад мы отправимся не скоро. Как вернуть вам лодки?

Старик только кивнул, позвал мальчика, сидевшего с удочкой на причале поодаль.

— Сай отправится с вами и вернет их.

Легким подзатыльником отправил внука в дом, сам, получив деньги, занялся подготовкой лодок. Акайо, помешкав, предложил помощь.

***

Они действительно разделились на три лодки, в середину самой надежной поставили паланкин. Сай, которому можно было дать лет четырнадцать на вид, сел на руль первой, Акайо вместе с остальными взялись за весла. Он смотрел в бронзовую спину болезненно худого, молчаливого подростка, на нищие домики вокруг, на выложенный на причалы безыскусный товар — простенькая посуда, мелкая рыбешка, плетеные игрушки. Оглянулся на Тарри, увидел, как она провожает взглядом проплывающие мимо дома, и, кажется, прикрывает рукавом фотоаппарат. Решил — мне надо действовать самому. Окликнул сидевшего на одном таком причале человека, спросил о стоимости рыбы. Тот, кажется, удивился даже больше, чем обрадовался, Сай подвел лодку ближе, Акайо отдал несколько монет, получив взамен намного больше рыбы, чем стоило бы при такой жалкой плате. Передал сушеное ожерелье дальше, сидевший на корме Тетсуи ловко привязал его к рюкзаку.

Хотелось купить здесь все, просто чтобы у людей исчезло с лиц такое пустое, бессмысленное выражение. Но Акайо понимал — это не поможет, как один сытный обед не спасет нищего от его судьбы. Спросил вместо этого у Сая:

— Вы не выращиваете рис?

Тот кивнул равнодушно.

— Почему?

Пожатие плеч вместо ответа.

— Ваша деревня всегда была рынком? И всегда таким бедным?

Снова кивок. Акайо уже поверил, что более подробного ответа не получит, но мальчик хрипловато отозвался:

— Не всегда, господин. Когда не было обходной дороги, караваны лодок шли от истока Волос Мамору к устью, и у нас меняли товары. Но речка обмелела и сделали дорогу. Караванов больше нет.

— Это было десять лет назад, — удивленно вздохнул с соседней лодки Юки. Мальчик только пожал плечами. Конечно. Для Империи десять лет — это мало. Десяти лет никак не может хватить для того, чтобы поселение, жившее торговлей, хотя бы попыталось что-нибудь изменить.

Хотелось повернуться к Таари, хотелось попросить — теперь, когда ты видишь, как здесь, когда ты передаешь в Эндаалор картины нашей жизни, там же должны согласиться, что нужно что-то делать!

Но Акайо мог представить ответ, даже не задавая вопроса. Внутренняя жизнь империи — дело империи. Не Эндаалор должен менять ее. Акайо сам не хотел бы, чтобы все жители его родины стали рабами, а если изменения принесут чужаки, это будет неизбежно. Да, для него самого рабство стало спасением, дало ему любовь и свободу большую, чем он имел прежде, но и стоило это немало.

Но кто тогда и как может изменить Империю? Не император, не его верные подданные, веками хранившие страну неизменной. Значит, они, родившиеся здесь, но научившиеся думать как эндаалорцы, пользоваться знаниями, искать новые.

И снова — но что может сделать он один?..

Однако они ведь смогли рассказать людям, работающим с ядом, о перчатках и фильтрах. Все хотят жить лучше, если получится придумать, как облегчить тяжелый труд, никто не откажется. Закон может запретить изменения, но можно надеяться, что люди, однажды узнавшие, как можно действовать иначе, будут пробовать подступиться к закону снова и снова, с иных сторон.

Тогда — что именно можно сделать здесь? Река обмелела, сказал Сай. Как это можно изменить?

Он качнулся назад, к Таари, спросил ее тихо. Снова налег на весла, глядя в загорелую спину их проводника. Они жили впроголодь, еды не хватало. Здесь невозможно вырастить рис? Странно, кажется, постоянно влажная почва должна подходить. Может быть, можно найти лучшее применение земле? Тростнику? Илу в реке?

Он вдруг подумал, что, возможно, достаточно начать задавать эти вопросы. Ведь здесь всегда мыслили привычкой, Империя считала, что нужно жить, как предки, повторять ритуалы в точности, и больше ничего. Люди здесь не умели видеть мир иначе, традиции заслоняли возможность придумать что-то новое. Акайо, проведший в Эднаалоре всего два месяца, мыслил по-другому. Он пытался осмыслить происходящее, а вместе с осмыслением приходили идеи о том, что можно изменить.

Осталось только понять, с кем нужно поговорить. Где здесь тот опорный камень, тронув который, вызываешь лавину.

— Сай, кто у вас староста?

Мальчик, не оборачиваясь, указал рукой на дом, оставшийся позади. Акайо оглянулся на Таари, взглядом прося разрешения, она чуть заметно кивнула.

— Нам нужно поговорить с ним.

***

Разговор затянулся до вечера, и самым драгоценным стал миг, когда староста, прежде молча слушавший лавину предложений и споров странных путников, несмело предложил поставить указатель у дороги. На громкие голоса пришли соседи, и вскоре Акайо понял, что добился своего. Люди вокруг больше не жили по привычке. Они начали искать свой путь, начали думать, как сделать жизнь деревни лучше.

И хотя из-за этого они потеряли почти целый день, он не чувствовал себя виноватым. Таари тоже смотрела с одобрением, потом окликнула женщину, одну из тех, что подливали чай, спросила, можно ли купить у них кимоно. Не спрашивая цену, отсчитала в ладонь монеты — ровно столько, сколько стоила подобная одежда, но по лицу женщины читалось, сколь невероятной кажется ей предложенная сумма. Передала вещи сидящей рядом Симото. Акайо не слышал их разговор, но был согласен с Таари. Платье гейши-бродяги слишком бросалось в глаза.

Ночевать остались здесь же, легли под открытым небом на причале. Река плескала под ними, наверху сияли звезды, никогда не бывшие такими яркими в Эндаалоре. Акайо расстелил свое одеяло у самого края, лег почти счастливый. Сели рядом Иола и Наоки, второй, дождавшись, пока погаснет огонек в доме, оглянулся к остальным. Сказал:

— Моя очередь рассказывать. Я давно обещал.

И отвернулся снова к воде. Помолчал, наконец, начал негромко:

— Я был послушником в храме, как и Рюу. Пошел туда сам, потому что надеялся, что близость к предкам меня исправит. Мне было одиннадцать лет, когда я понял, что я не такой, как все, — опустил голову, словно пряча взгляд, хотя видеть его могла разве что река. Придвинулся ближе Иола, широкая рука легла на такие же широкие плечи. Наоки прижался к нему на миг, но отстранился, вздохнул, продолжая:

— Я тогда уже много раз слышал о семье. О любви. О том, что страсть должна подчиняться долгу, что влюбляться нужно в назначенную тебе невесту. Хотя бы в равную по рангу девушку. Хотя бы в девушку выше тебя, чтобы служить ей, или в девушку ниже, чтобы дать ей место при себе. Но всегда — в девушку. А я уже тогда понимал, что мне больше нравится сын наших соседей, мальчик чуть старше меня. Его звали Мэзэо, "исправленный человек", это само по себе казалось мне знаком. Я ведь всегда был религиозным. Верил в предков, в то, что они придут, а такие, как я, мешают наступлению золотого века Империи. Я мог или убить себя, или исправиться. И я, по нашим меркам, оказался трусом. Не решился взять отцовский нож, вместо этого всего лишь ушел в храм, постарался забыть того, кого полюбил — и преуспел в этом. Но исправить себя не смог. Невозможно было даже мыться со всеми, не выдавая себя, я всегда держал глаза опущенными, чтобы не видеть других послушников...

Снова замолчал, качнул головой. Акайо лежал, глядя на воду, думал — кто может посчитать эту историю, очень напоминающую жизнь Тэкэры, смешной? И в то же время понимал, зачем Наоки сказал так. Сделать вид, что все, пережитое тобой, не имеет значения, сбросить прошлое, как старую одежду, и теперь смотреть на него с улыбкой.

Акайо знал, что сам он никогда не сможет сделать что-то подобное, но это не мешало понимать.

— Тогда я решил, что безнадежен. Что пока я жив, я предаю свою страну. Но у меня все еще не хватало смелости ни самому положить конец своей жалкой жизни, ни признаться в своем грехе братьям и отдать себя на их суд. Я даже больше боялся унижения, чем боли. Так что я ушел. Сам, как прежде в храм, надеясь, что если по ту сторону границы враги, то они не станут разбираться, почему я пришел к ним, и убьют меня. Но, конечно, из этого ничего не вышло.

Тишина опустилась пологом, растворилась в плеске воды и трещании цикад. Продолжил Иола:

— Долго не мог поверить в происходящее. Радоваться тому, как все повернулось, казалось предательством, а ты не хотел предавать Империю.

Наоки кивнул. В темноте их силуэты соединялись, словно на причале лежали рядом два камня, столетия назад соскользнувшие с горы, притершиеся друг к другу, почти слившиеся в одно целое.

— Да. А потом увидел тебя, еще в бараках. Ты был спокойным. Видно было, что только попал в чужую страну, в другой мир, но не испугался и не разозлился. Даже, казалось, не удивился, а просто принял все, как должное.

Негромкое хмыканье. Голос Иолы:

— Это уже моя история. И она будет не сегодня.

Они легли, обменялись друг с другом пожеланием ясной ночи. В ночные звуки вплелся нежный голос мандолины, встрепенулась Таари, приподнялась на локтях. Спросила:

— Ты будешь петь?

— Нет, — тихо отозвалась Симото. — Сегодня нет. Спи, женщина с чужим именем. Это знание от тебя не уйдет.

Все-таки доверять этой незнакомке было очень безрассудно. Все их действия были такими, но иначе они не могли. Сам Акайо не мог.

Каждый шаг был риском, но он готов был на этот риск. И остальные, похоже, тоже.

***

Они проснулись до рассвета от тихих разговоров рыбаков, умылись в кадушке у дома, позавтракали с хозяевами. Те уже снаряжали работников, которые должны были подновить мостки, сделать указатель и удобный спуск с холма. В суматохе было бы неудивительно, если бы гости остались незамеченным, но вместо этого их посадили на почетные места, накормили так щедро, как только могли. Акайо снова выполнял роль голоса семьи Оока, и к моменту отправления чувствовал себя придворным императорского дворца, так много пришлось выслушать восхвалений — и ведь обязательно было отвечать на них с тем же изяществом, заменяющим пыл.

Так что в лодку он сел почти оглушенный, взялся за весла, и долгое время просто греб туда, куда указывал Сай. Едва заметил, как река стала шире, а поселения на берегах богаче, и очнулся, лишь когда за спиной в третий раз беспокойно завозился Тетсуи, сбился с ритма. Акайо, едва избежав столкновения весел, полуобернулся, заметил прикушенную губу и одновременно рассеянный и внимательный, словно высматривающий что-то, взгляд. Спросил:

— Что случилось?

Тот вздохнул в ответ. Наклонился ближе, прошептал почти на ухо:

— Скоро моя родная деревня. Я еще не рассказывал, но мне и нечего, вы... Ты знаешь.

— Тебя там узнают?

— Нет, наверное. Не знаю.

Но не успел Акайо сказать, что тогда они просто не будут сходить на берег, как их проводник протянул руку, указывая на что-то впереди. Коротко уронил:

— Свадьба. Нужно причалить.

По вздоху за спиной догадался — несчастливое совпадение, праздновали именно в поселении, где родился Тетсуи. Можно было бы отказаться от соблюдения традиций, сообщить, что они слишком спешат, но это было даже более подозрительно, чем проезжий юноша, похожий на погибшего солдата.

— Хорошо. Веди.

И, не обращая внимания на нехорошее, ноющее в груди предчувствие, последовал указаниям Сая.

К причалу подошел монах, сопровождающий церемонию, поклонился.

— Ясного дня, путешественники. Не откажитесь одарить всех нас радостью, останьтесь на праздник.

Акайо ответил за всех, пообещал, что для них честью будет увидеть, как два сердца соединятся во славу Императора. Первым сошел на берег.

Особняком держалась немолодая женщина и двое мужчин, у всех на плечах были одинаковые белые ленты, означающие, что они родичи невесты. Жених, облаченный поверх обычной одежды в черную куртку с простыми круглыми нашивками — маленькая семья, без своих гербов — уже стоял на деревенской площади, говорил негромко со стоящим рядом стариком. Судя по почтению, скорее всего, отцом. Акайо подошел к ним, пожелал жениху ясного дня и ясной жизни с будущей женой. Старался быть красноречивым, привлекать внимание только к себе, чувствовал, как за спиной задвигают, прячут меж других Тетсуи.

— Мое имя Юкан Ясуо, — представился юноша. Прижал руку к груди. — В ваших лицах сами предки посетили нас в этот день. Моя невеста также из дальних краев, ей приятно будет видеть иных путников, проделавших столь же далекий путь, и вашу прекрасную невесту, что еще не встретилась со своим избранным.

В этом читалось предложение присоединиться к стороне невесты, и Акайо последовал ему. Подошел к женщине с белой лентой, обменялся с ней поклонами, стал рядом. Нашел глазами Тетсуи, старательно опускающего лицо, заметил, как задумчиво проводил его глазами старик, но тут же покачал головой, подошел к другим родичам.

Акайо помнил родовое имя своего знаменосца. Юкан, "отважный". Счастливый жених приходился ему старшим братом. К счастью, Тетсуи сейчас мало походил на того кадета, каким он покинул родную деревню, и обвинять гостей в том, что они неведомым образом похитили солдата прямо из павшей армии никому не пришло бы в голову.

— Рюу? — растерянно выдохнул юноша с белой лентой. За спиной длинно и тоскливо выругались, одним этим почти перечеркивая возможность маскировки. Акайо только начал подбирать слова, собираясь рассказать об истощенном, забывшим свое прошлое бродяге, когда из дома вышла невеста. И Рюу, позабыв обо всем, кинулся к ней.

— Что ты себе позволяешь?! — заступил ему дорогу жених. Блеснула тонкая полоса стали под рукоятью меча, Акайо бросился вперед, встал между ними, перехватил запястья.

— Аой, — почти взвыл Рюу, яростно глядя за плечо Акайо. — Ты не смеешь забирать мою невесту!

Где только осталось его смирение.

— Эта девушка свободна и обещана мне, — у Ясуо не было оружия, но держался он с достоинством. — Если ты желаешь оспорить это...

— Я желаю!

Возглас прозвучал, точно гонг, повис над толпой.

— Пред ликом предков, — громко возвестил монах, — безымянный гость и Юкан Ясуо скрестят мечи. Оставшийся в живых возьмет в жены Тайкю Аой.

Акайо только стиснул зубы, отвернулся. Развязал свой пояс, протянул меч Ясуо. Этого требовала традиция, та же, которая превратила свадьбу в поединок. Он злился, думал — еще больше внимания просто невозможно было привлечь! — но знал, что сам тоже не смог бы молча смотреть, как Таари выходит за другого.

В центре площади очертили круг, гости и деревенские стали за его пределами, в первом ряду посадили ничего толком не понимающую Аой, к ней наклонился один из ее провожатых, зашептал что-то на ухо. Рюу, немного успокоившись, глубоко поклонился жениху.

— Прости, что прерываю твою свадьбу, Юкан Ясуо. Однако я не отказываюсь от своих слов. Мое сердце принадлежит этой девушке, и я буду драться за нее.

Тот только сдержанно кивнул в ответ.

Одновременно обнажили мечи, шагнули друг к другу. Бой начался.

Простые крестьяне, они не умели сражаться, слепо копируя когда-то увиденные выпады. Редкий звон стали, Акайо сжимал кулаки, глядя на неправильно поставленные блоки, думал — он же мог научить Рюу, мог научить их всех! Почему после нападения разбойников, когда Юки почти погиб из-за неумения сражаться, он не начал их тренировать? Положился на реаниматор Таари, забыл, занятый другим, и вот теперь от итога поединка зависит не только жизнь одного из них, но судьба его возлюбленной.

По толпе гулял шепот возбуждения чужим боем, раздавались одобрительные выкрики, когда Ясуо почти доставал своего противника. Оба взмокли, у обоих была разрезана одежда, виднелись царапины.

Однако стон вырвался у всех, когда вражеский меч по самую рукоять вошел в бок Рюу. Тот вцепился в руки противника, оттолкнул от себя. Покачнулся, упал на колени, зажимая рану. Ясуо замахнулся, намереваясь добить...

— Нет!

Словно белая птица бросилась под занесенный клинок, упала, плача, обагился кровью белый шелк. Ясуо отступил, отводя меч, гримасы ярости, страха, отвращения сменяли друг друга. Сказал холодно:

— Ты предала слово, данное твоим отцом.

— Я люблю его, — хрипло выдохнула девушка. Обернулась, отрываясь от посеревшего от боли, счастливого Рюу. Таари вскрикнула, прикрыла рот руками. Белый шелк на груди девушки был взрезан, открывая не кожу, но рану, страшную, смертельную. Аой нежно улыбнулась своему жениху, прошептала:

— Прости, Ясуо. Я люблю его с детства.

Закрылись темные глаза, она упала, словно срубленное молодое дерево, бездыханной. Акайо сжал запястье дернувшейся вперед Таари. Приподнялся Рюу, осторожно выбрался из-под своей возлюбленной. Поднял на руки ее тело. Спросил, глядя только в прекрасное белое лицо:

— Ты будешь и дальше оспаривать Аой у меня?

Ясуо коротко мотнул головой, вбросил меч в ножны.

— Она клятвопреступница. Я забуду ее имя, и напишу ее семье, чтобы они сделали так же. Если ты еще хочешь ее — она твоя.

Разошелся круг поединка, люди отворачивались, не желая видеть опозоренных. Рюу тяжело пошел к своим, покачнулся, вперед бросился Джиро, подхватил за локоть, помог удержаться на ногах. Иола принял неподвижное тело, тут же наклонился ниже, прислушался. И побежал к берегу. Таари, плюнув на без того попранные приличия, ринулась за ним.

Когда Акайо, ведший под руку Рюу, добрался вместе с остальными к берегу, Аой уже сидела на песке, неуверенно рассматривая свою грудь. Лодок не было видно, похоже, Сай, увидев, что происходит, предпочел не портить отношения с соседями, и увел их домой.

— Я умерла? — по-детски наивно спросила девушка

Засмеялся, закашлялся Рюу, выбрался из поддерживающих рук, упал на колени перед своей возлюбленной.

— Нет. Нет, Аой, ты жива, — склонился к самой земле, коснулся губами окровавленного подола. — Спасибо за твою любовь.

Обернулся к Таари, поклонился так же низко.

— Моя жизнь принадлежит тебе... Хоть ее и немного осталось.

И так, как был, склоненный, завалился набок, потеряв сознание. Аой дрогнувшей рукой коснулась спины распростертого на земле Рюу, затем резко запустила пальцы под высокий воротник своего кимоно. Блеснул в ладони маленький нож, окропился кровью. Акайо хотел было отнять оружие, но девушка только торжественно пообещала:

— Если ты умрешь, я умру вместе с тобой.

Таари покачала головой, сказала твердо:

— Он не умрет. И ты тоже не вздумай, — мягко накрыла дрожащие ладони девушки своими, вытащила из них нож. Добавила уже не для Аой, а для остальных: — Маани обещал портативки, я написала ему, что нужны срочно. Скоро ответит.

Протянула нож Акайо. Он взял, скользнул пальцами по лезвию, смахивая кровь, вытер об одежду. Вспомнилось — в храм нельзя входить с мечом, а потому в одеждах женщин прячут вот такие короткие кинжалы. Не для защиты, а для того, чтобы если враг нападет на безоружных, женщины смогли сберечь свою честь. Умереть, но не попасть в плен.

Традиция, родившаяся не из-за Эндалора, который ни разу не заступал проведенной им же границы, а из-за собственной неспособности изловить все разбойничьи шайки. Из-за того, что они вообще появлялись, раз за разом, как бы жестоко ни были казнены предшественники.

— Мы можем пойти к монахам, — тихо посоветовал Тетсуи. — Это недалеко, а они должны лечить всех, кто об этом попросит.

Тэкэра опустилась на колени рядом, развязала пояс Рюу, откинула пропитавшуюся кровью полу куртки. Ощупала рану, поджала губы.

— Не поможет. Без твоей машины у него нет шансов.

— Время?

Тэкэра помедлила, перевернула Рюу на бок, тщательней изучая рану. Сказала:

— Возможно, несколько дней. Есть и пить нельзя. Но я могу ошибаться.

Таари коротко кивнула, обернулась к остальным.

— Рюу в паланкин, Тетсуи, указывай путь. Идите вперед, так быстро, как сможете. Иола, ты с ними и отвечаешь за то, чтобы монахи вам не отказали. Аой, ты за ними не угонишься, идешь с нами. Симото...

— Я иду в храм, — неожиданно сказала та. — Если монахи откажут, я смогу кое-что сделать.

Вместе с Иолой под балку паланкина стал Джиро, пошли так быстро, как только могут идти солдаты. Акайо проводил их взглядом, хмурясь. Он тоже хотел бы отправиться с ними, убедиться, что все будет в порядке. Но кто-то должен был охранять Таари и Аой. Тихо сказала Тэкэра:

— Я найду дорогу по их следам.

Пошла первой. Акайо подал руку Таари, та оперлась на него.

Здесь весь берег зарос бамбуком, видно было, что кое-где приходилось рубить его, чтобы расширить тропу для паланкина. Они шли молча, Аой стягивала разрезанное на груди кимоно, ежилась. Вздохнула Таари, протянула ей свободную руку.

— Не бойся. Все будет в порядке.

Та улыбнулась неожиданно светло.

— Я увидела Рюу, значит, все уже хорошо. Теперь я не думаю, что он покинул меня, знаю, что надеялась не зря. Жалею только, что не пошла против воли родителей еще дома. Тогда ему не пришлось бы сражаться за меня. И что не узнала его сразу. Просто не могла поверить.

Глубоко вдохнула, улыбнулась снова, явно через силу. Таари все-таки притянула ее к себе, шепнула на ухо:

— Плакать можно.

И та разревелась, как маленькая девочка, вцепившись в чужое плечо.

Акайо замер рядом, стараясь оставаться спокойным. Ждал, когда можно будет идти дальше. Думал — какой же силой обладают ее слова, если даже впервые увидевшая Таари девушка подчиняется им вот так. Думал — если Маани опоздает, Таари, наверное, вот так же прикажет Аой не умирать. Думал — даже если у Таари получится, сможет ли Аой , отдавшая всю себя ради любви, жить дальше? Она ведь пожертвовала своей семьей ради Рюу, их уважением. Для любого жителя империи это больше, чем отдать жизнь.

Он все еще думал об этом, когда они продолжили путь, и впереди показалась стена монастыря. Здесь не было такой длинной лестницы, потому что не было ежедневно приходящих к молитве верующих, путники вошли в распахнутые ворота. Прямо за ними столкнулись с юным послушником, указавшим путь к домику, который отвели им на время, пока монахи помогают раненому.

Паланкин уже стоял на террасе рядом, Таари нырнула под опущенную плетенку, зашелестела внутренней стеной, закрывающей технику. Аой неуверенно оглянулась на остальных, Акайо кивком указал на домик.

— Ты можешь отдохнуть вместе со всеми.

Она только опустила взгляд, мгновенно покраснев. Хмыкнула Тэкэра, ловко приобняла девушку, увлекая в монастырский сад. Акайо запоздало понял — ну конечно, ведь Аой не то замужняя, не то нет, и в любом случае они для нее чужие мужчины, оставаться с которыми наедине, без мужа и без родителей, запрещено.

Остальные по очереди скрылись за бумажной дверью, остановился на пороге Кеншин, посмотрел вопросительно. Акайо качнул головой, остался стоять возле паланкина. Отстраненно подумал "кажется, я устал". Сам удивился, какой равнодушной и медленной вышла мысль. Конечно, он беспокоился за Рюу и его невесту, которым повезло найти друг друга в последний момент. Конечно, злился на себя, что не научил своих спутников сражаться, и одновременно радовался, помня, что если бы все сложилось иначе, Ясуо, который на самом деле не был ни в чем виноват, умер бы безвозвратно. Как тогда горевал бы Тетсуи.

Он чувствовал все это, и в то же время — ничего. Так уже было не раз, когда слишком сильные переживания не могли поделить его разум меж собой, в итоге оставляя опустошенным, но почти спокойным.

— Дыра, — шепотом выругалась Таари. Отбросила полог, вылетела из паланкина, как стрела из лука. Акайо, глядя на ее лицо, приготовился к мысли о том, что Рюу в самом деле умрет, но Таари для начала просто схватила его за рукав, оглянулась. — Где Аой?

— Тэкэра увела в сад.

— Хорошо. Пошли, расскажу вам, что происходит.

Он постарался сделать вид, что это не она тащит его в дом, а он ее сопровождает. Впрочем, вся их маскировка уже давно мало чего стоила.

— Заброска в Каминою, — сказала, едва за ними закрылась дверь. — Там еще горячие источники и лес рядом.

— Два дня пути, — сразу отозвался Иола. — Если туда и назад — четыре. Он столько не продержится.

Таари отрывисто кивнула, села на пол. Тетсуи протянул ей чашку чая, она взяла, но словно не заметила этого. Акайо опустился рядом, коснулся руки. Таари сжала его пальцы. Сказала, встряхнувшись:

— Когда монахи закончат, положим его в паланкин и пойдем. Было бы лучше оставить здесь меня и Аой, но не выйдет, если я правильно понимаю обычаи.

Акайо вместе с остальными кивнул. Монахи могли позволить женщинам провести в их доме один день, но ни одну ночь. Странный, на самом деле, запрет, не имеющий реального смысла.

Вернулась Тэкэра, ведя за руку Аой. Та выглядела такой растерянной, что даже разрезанное кимоно забывала придерживать. Тут же прикипела взглядом к Таари, потом, с трудом оторвавшись, посмотрела на всех остальных. Наоки улыбнулся ей, и девушка, будто вспомнив, как должна себя вести правильная дочь империи, вспыхнула, опустила голову.

— Ладно тебе, — тут же погладила ее по плечу Тэкэра. — Мы тут нарушаем все возможные правила. Глаза отводить тем более не обязательно.

Акайо надеялся, что она все-таки не ошарашила Аой честным рассказом об Эндаалоре, а придумала какую-нибудь более правдиво звучащую легенду. Однако ни убедиться в том, что у их тайны стало на одного хранителя больше, ни поверить в здравомыслие Тэкэры не успел — в косяк постучали.

— Надежды нет, — спокойно сообщил замерший в дверях монах. — Предки желают видеть вашего собрата, и не позднее, чем через день, он уйдет к ним.

— Сколько времени вы можете дать ему? — первым спросил Иола. Монах неодобрительно качнул головой, но ответил:

— Здесь мы могли бы долго длить его умирание, но не имеем права продлевать муки. В дороге у него будет меньше времени. Вам необходимо достичь места паломничества?

— Да, — быстро ответил Акайо. — Каминою.

— Роща предков, — кивнул монах. — Хорошо. Мы сделаем так, чтобы он дожил до Каминою.

Вышел. Акайо выдохнул вместе со всеми, улыбнулась наконец окаменевшая на время разговора Таари. Тут же зло дернула плечом:

— Продлевать муки... Бред. Почему вы так легко расстаетесь с жизнью?

— Потому что верим, что если умереть хорошо, то после смерти будет лучше, чем теперь, — прошелестело в стороне. Симото, до того молча сидевшая в углу, коснулась мандолины, запрокинула голову, позволив кудрям соскользнуть за спину. — Смерть открывает глаза, не оплакивай меня, брат мой. Я ушла и навеки стала счастливой...

Она пела о смерти, как о возлюбленной, а после, не сделав никакой паузы, о возлюбленной, как о смерти. Акайо слушал, словно завороженный, но все-таки заметил, как Таари щелкнула чем-то в рукаве. Подумал — странно знать, что теперь голос Симото может пережить их всех, записанный и переданный в бесконечные хранилища Эндаалора.

Смолкли струны, прижатые узкой ладонью. Симото легко улыбнулась.

— Поэтому мы не боимся умирать.

Таари только упрямо поджала губы.

— Красивая песня, но плохой ответ. Что будет после смерти в лучшем случае неизвестно — если пытаться быть оптимистичной. Скорее всего — ничего. А пока живешь, можешь многое изменить к лучшему. Если жить, а не просто ждать смерти, как избавления от каторги.

Очень точные и оттого кажущиеся жестокими слова. Но Симото только улыбнулась в ответ.

— Если тебе есть, для чего жить. — Снова коснулась своей мандолины, напела негромко: — Оставим спор, мой друг, мы слишком далеки, и истина твоя верна, но и моя не ложна.

Таари вздернула подбородок, явно не согласная с подходом, но промолчала. Обернулась к остальным.

— Нам долго ждать, если будем сидеть молча, будем беспокоиться. Тетсуи, мы только что были в твоем доме. Расскажи, как ты оказался, — быстрый взгляд на Аой, — так далеко от него.

Фыркнула Тэкэра, приобняла новообретенную подругу за плечи.

— Таари, уже поздно изображать простых путешественников! Аой все знает, так что не стесняйся.

— А мне нечего рассказывать, — Тетсуи опустил голову, смущенный вниманием. — Я просто стал кадетом, потому что был вторым мальчиком в семье, нас обязательно забирают. Хорошо учился, поэтому меня взяли в поход, знаменосцем. Умер там, рядом с генералом, сам... Очень испугался, когда очнулся. Ничего не понимал. Не мог поверить, что у вас живут настолько иначе. Когда меня обсуждали, говорили, что учить слишком долго, плохие способности, и единственное достоинство, что я, — запнулся, отчаянно покраснев. Закончил совсем тихо: — Красивый. Поэтому я оказался среди тех, кого вы купили.

Нахмурился Юки, крепко обнял друга. Заявил:

— Сами они с плохими способностями!

Так по-детски, что Тетсуи даже улыбнулся. Вздохнула Таари:

— В СКЧ за такие разговоры подавать надо. Не совсем их профиль, но все равно. Если захочешь, когда вернемся, найду тебе нормальных учителей.

Он кивнул поспешно, потом смущенно спрятал лицо.

— Только я не знаю, чему мне учиться.

— Небольшая беда, попробуешь разное и решишь, — помолчала. Добавила: — Если вообще захочешь вернуться. И это ко всем относится. Вы свободны, но если вернетесь, снова придется стать рабами, моими или чьими захотите. С неквалифицированной работой у нас проблемы, до квалифицированной вы пока не дотягиваете, а чтобы заплатить за учебу, опять же, придется стать рабами.

Они переглянулись, Акайо молча склонился перед ней. Она хмыкнула:

— С тобой все понятно.

— С нами тоже, — неожиданно подал голос Кеншин. Объяснил, хмурясь: — Мы пошли сюда не для того, чтобы освободиться. Мы принадлежим тебе. Даже без ошейников, это все равно так.

— Глупости, — резко ответила Таари. Взмахом руки остановила все возможные споры, сказала мягче: — У вас есть время подумать. Сделайте это, и используйте голову, а не свои дурацкие представления о чести. Я вас не спасала, я просто делала то, что мне было нужно. Вы имеете право делать то, что нужно вам.

Кеншин молча отвернулся, никто другой тоже не стал отвечать. В тишине ветер играл с деревьями в саду, стучал ветками в бумажные стены. Акайо опустил взгляд, впервые заметив гладкий деревянный пол, лежащие на нем прямоугольники света. Запрокинул голову, нашел красные балки под потолком. Улыбнулся невольно, глядя на танцующую в лучах пыль.

Экспедиция увеличилась уже на два человека, и Акайо не знал, долго ли еще они смогут держать в тайне от всеслышащих ушей императора, откуда пришли. Нужно было донести Рюу живым до места, где Маани оставил исцеляющие машины, и можно было только молиться, чтобы посылку не нашли раньше них. Разумно было бы не расслабляться, оставаться собранным и серьезным каждый миг, как стоящий в дозоре солдат, держащий руку на рукояти меча.

Но неожиданно угнездившееся в душе чувство, что он наконец-то вернулся домой, что он нашел свой смысл, не исчезало от этих мыслей. Ему не просто хотелось верить, что у них получится — в этот миг он точно это знал.

— Какая-то очень короткая вышла у тебя история, Тетсуи, — заметила Тэкэра. — И слишком серьезные разговоры после. Может, еще кто-нибудь расскажет? Подлинней!

Они переглянулись, чуть улыбнулась Симото.

— Я могу спеть. Это не история, но отвлечет так же хорошо.

— Подожди, — потребовала Таари. Метнулась наружу, вернулась тут же с несколькими пустыми свитками. Спросила: — Ты не против, если я буду записывать?

Симото только с улыбкой качнула головой. Тронула струны, склонилась над мандолиной так, что волосы закрыли и ее лицо, и руки.

— Пусть холодно порой, но приходи ко мне, утомившись от дневных забот. Мы укроемся одним одеялом, и нас осыпят лепестки отцветающих слив...

Хриплый, тихий, невыносимо пронзительный голос. Акайо понял, что невольно нашел руку Таари, сплел с ней пальцы. В словах не было ничего, что заставило бы понять — эта любовь будет несчастной, но то, как Симото пела ее, какие образы выбирала, заставляло поверить, что одного из двоих, лежащий на крыше под могучим деревом, вот-вот унесет ветер. Следующие песни, словно пронизывающий холод, пробирались под кожу, разъедали надежду на лучшее. Утверждали — женщине, певшей на улице Яманоко, в самом деле нечего было терять.

— Волосы сплетаю, не могу поверить, что этой ночью постель моя холодна...

— И дом мой не дом, и струны мои умолкли, я ищу твои следы на лунных дорогах, хотя знаю — мне их не найти, мне уходить одной...

Она пела, в коротких паузах отпивала глоток чая, но Акайо не успевал даже перевести дух, когда звучала новая песня. Он понимал, что раньше не слышал ни одной и оставалось странное чувство, что на этот раз Симото решила рассказать им свою историю. Он не все мог понять, да и почти не пытался, унесенный музыкой, как рекой. И словно проснулся, когда Симото замолчала на середине песни, прижала струны ладонью. Сдержанно поклонилась.

— Простите, ясный брат. Я не желала нарушать ваше очищение.

В дверях стоял молодой монах, смотрел на нее зачарованно. Кажется, даже обращенные к нему слова услышал не сразу. Отвернулся резко.

— Мои глаза не видят соблазна, а уши не слышат искушения. Я пришел сообщить, что ваш собрат готов к дороге. Чем быстрее вы уйдете, тем легче будет ему живым достичь цели вашего пути.

А монахам продолжать не видеть и не слышать искушения, добавил про себя Акайо. Улыбнулся юноше, встал первым.

— Тогда мы немедленно покидаем вас, ясный брат. Передай нашу благодарность старшим.

— Благодарите предков, которые направляют нас всех.

В саду уже смеркалось, но они не стали отказываться от своих слов. Пара монахов принесла на носилках спящего от лекарств Рюу, велела не давать ему ни еды, ни питья до самого Каминою. Помогли закрепить на паланкине пару фонарей и ушли, словно растворившись в тенях сада.

Акайо подставил плечо под балку, с ним в пару стал Джиро, с утра, кажется, не проронивший ни слова.

Пошли.