Возвращались мы домой уже поздно, на улице зажглись фонари, тёплый летний воздух пах по-особенному — не только для меня, но и для Маши, потому что она внезапно остановилась и глубоко вздохнула.
— М-м-м, как вкусно! — сказала она.
Из открытых окон первого этажа доносился соблазнительный запах жареного лука и мяса — кто-то готовил ужин. Где-то впереди, у маленькой кофейни, горьковатый, бодрящий аромат свежемолотых зерен перебивал всё остальное, но тут же уступал место сладкому облаку ванили из соседней кондитерской. И над всем этим едва уловимый, но вездесущий запах большого города: дух нагретого за день бетона и внезапный, но приятный порыв свежести из сквера, пахнущего скошенной травой и влажной землёй после вечернего дождика.
Но оказалось, что Машу привлекает совсем иное: на соседней улице укладывали свежий асфальт. И мы сделали крюк, свернули за угол дома, чтобы девушка могла вдоволь надышаться, как она сама выразилась, «неповторимым ароматом».
Я лишь улыбнулась: вот что бывает с людьми из-за беременности. Уже идя по Крестовскому острову, в моём кармане затрезвонил телефон, отвлекая нас от беседы.
— Это твой отец, — сообщила я Маше.
Маша вздохнула и попросила:
— Скажи ему… про меня. — Остановившись посреди тротуара, она поискала глазами свободную скамейку и направилась к ней.
Палец уже потянулся к кнопке ответа, когда в голове пронеслись все возможные варианты начала этого разговора. Как всегда, «просто и честно» казался самым правильным.
— Привет, — ответила я, принимая вызов. В трубке на заднем фоне слышался гул мотора и работающее радио. Юра куда-то ехал.
— Привет, родная, — отозвался он сразу, — я еду к тебе!
Сердечко замерло на мгновение, а затем забилось с удвоенной силой. Ко мне!
— Я так соскучилась! — выпалила, поймав на себе странный взгляд Маши, полный то ли удивления, то ли тоски и грусти, и вдруг вспомнила о её просьбе, которая, стоило мне услышать его голос, испарилась из головы. — Юр, я должна тебе кое-что сказать. Ты можешь остановить машину на минутку?
— Ты меня пугаешь, Катюша, что случилось? Нет, подожди, я пока не припарковался, — его голос звучал взволнованно.
Пока Юра искал место для остановки, я села рядом с Машей и включила громкую связь. Хотела, чтобы она слышала сама то, что скажет отец. Возможно, это было опрометчиво с моей стороны — мало ли как он отреагирует? Но мне казалось, что он обрадуется.
Маша замерла, вцепившись в край скамейки, и когда раздался голос отца, кажется, даже перестала дышать.
— Давай, я готов.
— В общем, Юр, такое дело, — я положила свою руку на колено Маши, стараясь её приободрить, — рядом со мной твоя дочь, — начала с того, что он уже знал, мысленно моля его дослушать молча. — И она скоро сделает тебя дедом.
Тишину нарушил щелчок зажигалки и глубокий вдох. Юра явно достал сигарету и закурил.
— Юра, почему ты молчишь? — видя, как на глазах бледнеет Маша, я поторопила его с ответом.
— Думаю.
— Пока ты думаешь, твоя дочь сейчас в обморок упадёт.
— Машка? Она меня слышит? — удивился Юра. — Маруся, девочка моя, ты не представляешь, как я рад, ты же помнишь, что я никогда не умел выражать свои эмоции.
— Па-а-ап, — неуверенно начала Маша, понемногу приходя в себя, — правда? И ты не злишься?
— Немного, но только за то, что ты во мне сомневаешься, раз сама побоялась сказать. Господи, девочки, как вы меня напугали своим… — запаркуйся, важный разговор. Я уже подумал, случилось чего! А у нас радость такая!
Слушая отца, Маша снова принялась хлюпать носом, но теперь — не от страха или обиды, а, наверное, от счастья и облегчения. От того, что отец на её стороне. Что она не одна. Пришлось обнять её за плечи, прижать покрепче. Она такая большая, а в сущности ещё совсем ребёнок.
Интересно, а где же папаша этого малыша? Сдаётся мне, что он сбежал, раз уж она так переживала. Надо будет потом осторожно расспросить её об этом.
— Девчонки, ложитесь спать, меня не ждите, — под конец разговора попросил Юра, — я же только выехал, так что утром приеду, и наболтаемся. Я на три дня, мы всё успеем!
— Ой, я же хотела у Маши узнать про врача, — положив трубку, вспомнила, что так и не спросила у невестки о том, что планировала. Помнится, она долго и придирчиво выбирала самого лучшего для ведения беременности.
— А я уже, — похлопала себя по сумочке Юрина дочь, — узнала.
Невестка в два счёта раскусила интересное положение своей тезки, и виной тому то ли сладкий чай с солёными огурцами, то ли большой интерес к теме, на которую жена Егора трещала без умолку. Тайну же обещала хранить как свою личную.
Мы побрели дальше, под руку, к дому. Напряжение последних минут сменилось приятной усталостью.
— Знаешь, — нарушила тишину Маша, уже у подъезда, — я ведь даже имя уже ему придумала. Иван.
— Иван? — переспросила я, отыскивая в кармане ключи. — Красиво. А если девочка?
— Нет, — засмеялась она. — У меня мальчик.
Квартира встретила нас тишиной и прохладой. Пока Маша принимала душ, я поставила чайник и задумалась. Вопрос об отце висел в воздухе, но давить нельзя.
Чайник только зашипел, когда Маша вышла из ванной, закутанная в большой банный халат, с мокрыми волосами.
— Тётя Катя, у вас с папой любовь, да? — огорошила меня вопросом девушка.
Я внимательно посмотрела на неё. Настало моё время для откровений. И, если честно, я нервничала. Кто знает, как она отреагирует на то, что мы с её отцом вместе. Его короткое «еду к тебе» и предложение выйти за меня перед отъездом не давали мне повода сомневаться в серьёзности намерений.
— Если что, я не против, — подбодрила Маша, — они с мамой совсем не подходили друг другу, ссорились постоянно. Даже уже после развода она не давала ему покоя. Вот он и уехал. Сбежал.
Маша говорила так легко и просто про расставание двух самых близких ей людей, что я не переставала поражаться её стойкости. Обычно дети весьма болезненно переживают такое, даже несмотря на взрослый возраст. Вспомнить хотя бы Егора.
— Машенька, милая, я… мы… — даже разозлилась на себя: взрослая тётка, а сижу и двух слов связать не могу.
— Папа хороший, ты его не обижай, — по-детски наивно попросила Маша, усаживаясь за стол. Всё это время она стояла, прислонившись к дверям, а сейчас принялась за чай, обжигаясь о горячий напиток, смешно морщила нос и фыркала, как ёжик.
— Не обижу, — пообещала я искренне.
Утром я проснулась оттого, что мне жарко и тяжело. Сверху на мне лежала огромная мужская рука. Юра! Я едва подавила в себе желание подскочить на кровати. Он в дороге всю ночь, пусть отдыхает. Осторожно, чтобы не разбудить, выскользнула из его объятий и, накинув халат, отправилась готовить завтрак.
За окном плыли серые, налитые дождём тучи, и заунывно стучали по подоконнику капли. Но в моей душе ярко светило солнце, и щебетали птицы. От счастья, что он дома, что он спит в нашей комнате, мне хотелось петь и танцевать. Что я, собственно, и делала у плиты, пока замешивала тесто, пока на сковороде жарились золотисто-кружевные блинчики, наполняя дом ароматом уюта и детства.
Я так увлеклась, что не услышала его шагов.
— Кажется, проспал всё самое интересное, — его голос, хриплый от сна, прозвучал прямо у меня за спиной. Я вздрогнула от неожиданности, но обернуться не успела — он обнял меня за талию и притянул к себе.
— Катюша. Моя.
Его губы коснулись моей шеи, и я откинула голову ему на плечо, позволяя минуту слабости. Я так давно этого хотела, так почему бы нет? Все точки расставлены — с Костиком, с Егором, я даже умудрилась подружиться с Машей, так что заслуживаю капельку счастья. Разве не так?
Его объятия ослабли, давая мне пространство для манёвра, и я медленно повернулась, чтобы встретиться с Юрой взглядом. Уставший, осунувшийся… Борода отросла, став ещё длиннее.
Моя рука сама поднялась, чтобы коснуться его щеки, ещё тёплой от сна. Он наклонился, и мир сузился до расстояния между нами.
Первый поцелуй был нестрастным и нестремительным. Он был тихим, вопрошающим, ласковым. Это было медленное, осторожное прикосновение, будто проверка: реальность ли это или ещё один прекрасный сон. В его губах был вкус доверия и долгого, долгого ожидания. Я ответила ему с той же нежностью.
Мы настолько увлеклись, что очнулись от Машиного смешка в дверях.
— Один — один.
— Что? — не понял Юра, нехотя оторвавшись от моих губ.
А вот я поняла мгновенно, потому что последний блинчик на сковородке превратился в чёрный уголёк, а над плитой поднималось едкое облако