Римские каникулы

Глава 12 Всё, как в кино

Прошло еще несколько дней, все больше похожих один на другой. Как-то утром, когда украдкой зевающая Римма уже привычно помогала Ромоло готовить кафе к открытию, на пороге внезапно появилась молодая итальянка, невысокая, темноглазая, с миловидным кукольным личиком, которое немного портили слишком выпуклые губы. Вряд ли они были такими от рождения, судя по миниатюрным чертам лица, скорее всего, следуя моде, их обладательница, потеряв чувство меры, слегка переборщила с косметической пластикой. Заметив ее, Ромоло изменился в лице и, испуганно глянув на Римму, попытался ретироваться на кухню. Проводив его насмешливым взглядом, девушка развернула стул в сторону открытой двери кафе, уселась за столик, выложила из сумочки телефон, зеркальце, губную помаду и углубилась в меню, всем своим видом показывая, что в ближайшее время уходить отсюда не собирается.

Прятаться дальше не было смысла, Ромоло пришлось взять себя в руки и вернуться. Кисло глядя на пришедшую, он нехотя представил ее ничего не понимающей Римме:

– Cara mia, знакомься. Это Кьяра.

Девушка подняла на него взгляд, полный фальшивого удивления.

– Кьяра – и все? – возмутилась она. – Просто Кьяра?!

Бросив на столик меню, она драматично откинулась на спинку стула и медленно оглядела пустынную улицу, окна соседних домов, редких пока что прохожих – словно оценивала декорации будущего спектакля.

– Нет, это просто невероятно! Вы слышали, что он сказал? – реплика явно была предназначена первым зрителям: Драгошу, спустившемуся перехватить чашку кофе перед работой, и провожающей его Джулии.

Затравленно озираясь, Ромоло угрюмо молчал, а Кьяре только этого и было надо. Со злорадным удовольствием она сама заполнила возникшую паузу:

– Я невеста этого простака, которого ты собралась облапошить, – с вызовом бросила она Римме.

От неожиданности Римма потеряла дар речи и растерянно переводила взгляд с Кьяры на Ромоло, пытаясь понять, что происходит. Тот принялся невнятно бубнить, что на самом деле все совершенно не так: никакая Кьяра не невеста, а всего лишь знакомая девушка. То есть бывшая знакомая девушка, с которой он порвал давным-давно, задолго до того дня, когда познакомился с Риммой…

Лучше бы он этого не говорил. Услышав про «бывшую девушку», Кьяра хищно улыбнулась. Взгляд ее заблестел азартом охотника, обнаружившего захлопнутую западню, внутри которой билась несчастная жертва, еще не ведавшая предстоявшей ей участи. Она встала, расправила плечи и, поглубже вдохнув, как примадонна перед коронной арией, принялась раскручивать грандиозный скандал.

Для начала она обвинила Ромоло почти во всех смертных грехах, в половине – уж точно. Послушать ее, так не было на свете худшего предателя и изменника, который столь беспринципно и цинично шел по жизни, равнодушно плюя на всех, кто его окружал. Гордыня, алчность и похоть этого негодяя не знали границ. Безжалостно бросив Кьяру, он присмотрел себе новую жертву, и один только Бог знает, что может остановить этого законченного мерзавца. Хотя жертва эта никакого сочувствия у порядочных людей не вызывает – тут Кьяра с головы до ног оглядела Римму презрительным взглядом. Наверняка и сама она была под стать своему скороспелому любовнику: такая же наглая, хищная и беспринципная…

Ошеломленная Римма и совершенно растерявшийся Ромоло молча слушали этот не в меру эмоциональный монолог. Джулия и забывший о работе Драгош тоже оказались в числе зрителей. На крики из дома высыпало и все остальное семейство Сантини: мать, Анна, даже малолетние племянники. Из окон соседних домов стали выглядывать охочие до подробностей чужой личной жизни любопытствующие. Спешившие по своим делам прохожие замедляли шаг, останавливались у уличных столиков и с интересом прислушивались к разыгравшемуся спектаклю.

Следом за выступлением солистки началось второе действие: Ромоло, довольно быстро очнувшийся от сковавшего его в первый момент оцепенения, поспешил превратить монолог в диалог, и вскоре оба уже орали друг на друга, не стесняясь в выборе выражений. Несмотря на академический словарный запас и большой опыт просмотра итальянских фильмов и чтения художественной литературы на языке оригинала, некоторые слова Римма услышала впервые. Зрители шумно переговаривались между собой, оживленно обсуждая неожиданное происшествие. В их рядах быстро сформировались два лагеря: выяснилось, что синьора Лукреция и Анна откровенно симпатизируют Кьяре и готовы предпочесть ее «этой русской», а Драгош был явно на стороне Риммы: как недавний эмигрант, он счел вполне логичным болеть «за своих» в этом отчаянном поединке. Джулия колебалась, не зная, к кому примкнуть, и только бросала растерянные взгляды то на мужа, брата и Римму, то на мать и сестру. Ее отпрыски, скорее всего, ничего не поняли в происходящем, но, похоже, заключили, что без них шуму тут как-то недостаточно, и подняли собственный гвалт, устроив сопровождаемую воплями и громким ревом потасовку.

Поскольку никто из присутствующих не собирался держать свое мнение при себе, диалог вскоре превратился в полилог. Ромоло, Кьяра, синьора Лукреция, Анна, Драгош, Джулия и ее дети – все орали в полный голос и не думая слушать других. Солидная публика, глядевшая на спектакль из собственных окон, как из лож, а также многочисленные зрители попроще, плотным кольцом окружившие столики, оживленно комментировали происходящее и одобрительно улюлюкали вслед особо забористым репликам совсем разошедшихся Кьяры и Ромоло.

Римме внезапно вспомнилось встретившееся в какой-то книге выражение «глаз бури» – так мореплаватели называют тихую область в самом центре тропического циклона. В ней безветренно и сухо, может даже солнце светить, хотя со всех сторон вокруг этого хрупкого оазиса спокойствия бушует ураган, ветер вздымает бурные волны, хлещет ливень, и беспрерывные молнии бьют из свинцово-черных туч в содрогающийся океан. Сейчас Римма чувствовала, что стоит в этом самом центре циклона. О ней просто забыли – ни Кьяра, ни Ромоло, ни все остальные не обращались к ней напрямую, не призывали в свидетели, не обвиняли и не оправдывали. Она стояла, застыв, словно соляной столп, судорожно комкая льняную салфетку и глядя себе под ноги, а вокруг бушевал самый настоящий скандал в итальянском стиле. Раньше Римма видела такие только в кино и даже представить себе не могла, что все это не плод разыгравшейся фантазии режиссеров и сценаристов. Оказалось, что так бывает на самом деле, да еще между знакомыми, когда-то близкими людьми.

Однако любая буря, даже самая разрушительная, когда-нибудь все же подходит к концу. С огромным трудом Ромоло удалось как-то угомонить Кьяру и выпроводить ее из кафе. Лукреция и Анна удалились на кухню, Драгош поспешил на работу, Джулия увела детей в дом. Случайные зрители разошлись, распахнутые настежь окна закрылись. Вытерев рукавом рубашки покрытый бисером пота лоб, Ромоло бросился к Римме, чтобы объясниться. Римма невольно отшатнулась, и, увидев это, Ромоло изменился в лице и взмолился:

– Amore mio, послушай меня! Даже в самом жутком ночном кошмаре я никогда не смогу представить себе, что ты сейчас чувствуешь. Что думаешь про меня. Про нас всех. То, что тебе пришлось пережить – не имеет названия. И я до конца жизни себе не прощу, что не смог избавить тебя от этого непристойного зрелища. Ты умнейшая девушка из всех, что я знаю. Неужели ты можешь поверить, что эта вульгарная скандалистка – моя бывшая? Кьяра – дочь хозяина цветочного магазина в соседнем квартале. Мы когда-то вместе учились в школе, а сейчас она собирает букеты на оптовом цветочном складе: отец упросил своего поставщика дать ей работу. Видишь, он даже в собственный магазин не смог ее взять: попробуй выпусти такую бузотерку к клиентам – через неделю останешься без единого покупателя. Какая «невеста»?! Мы, может, сходили в клуб пару раз в общей компании. Или в кино. Я даже толком не помню ее! Ну, в школе бегали на танцульки. Наверное… Всякие там шутки дурацкие, записочки, переглядывания. У всех это было! Мы и друзьями-то не были толком: так, приятельствовали, потому что жили недалеко друг от друга…

Он на мгновение стих, с надеждой вгляделся в ее лицо, но Римма все еще обескураженно молчала. И проблема заключалась совсем не в Кьяре. Даже если раньше между этой девицей и Ромоло что-то такое и было, Римма не видела в этом ничего драматического – у всех есть прошлое, включая и ее саму. Сейчас-то Ромоло с ней, с Риммой, и любит ее всем сердцем, в этом она не сомневалась. Но не сомневалась она и в том, что пылкое чувство влюбленности не может быть вечным. Когда-нибудь страсть утихнет – и что тогда? Он будет устраивать ей вот такие шумные скандалы с криками на всю округу? Раз у них тут так принято?

Совершенно неправильно поняв ее молчание, Ромоло взвыл, сжал кулаки и что есть силы ударил по стене:

– Ну что мне сделать? Что еще нужно сказать, чтобы ты мне поверила?!

Рассеченные костяшки правой руки тут же окрасились кровью, как во время уличной драки. Не обращая внимания на боль, Ромоло ударил еще раз. Потом снова. И снова. В изнеможении прислонился лбом к косяку, закрыл глаза. Прошептал еле слышно:

– Если ты мне сейчас не поверишь – мне больше незачем жить.

При виде крови Римма не на шутку перепугалась – подобные вещи всегда выбивали ее из колеи. Но тут на шум выглянула синьора Лукреция, увидев разбитые руки сына, обругала его, на чем свет стоит, и, не слушая возражений, чуть не шлепками полотенца по заднице, как маленького, погнала его в кухню. Через минуту сверху примчалась перепуганная Джулия: мать вызвала ее заменить бестолкового брата. Тут в кафе зашла большая группа туристов, и всем сразу же стало не до разговоров. Римма вдвоем с Джулией сновали между столиками и кухней, стараясь работать как можно быстрее и четче. Вскоре к ним присоединился и Ромоло: половина его правой кисти была скрыта под широкой повязкой. Проходя мимо Риммы, он бросал на нее умоляющие взгляды, но она лишь отводила глаза и старалась держаться от него на некотором расстоянии.

Несмотря на попытки сосредоточиться, у Риммы все валилось из рук, и пристыженная собственным малодушием во время скандала Джулия чуть не силой отняла у нее фартук и терминал и выпроводила из кафе. Глядя пустыми глазами прямо перед собой, Римма добрела до площади, выходящей к набережной Тибра, и долго сидела там, обдумывая случившееся. С одной стороны, эта нелепая вульгарная девица с манерами базарной торговки и чудовищными претензиями к Римме – человеку, которого она увидела первый раз в жизни. С другой стороны – Ромоло. Ее Ромоло, которого она успела узнать и полюбить: увлекающийся, горячий, страстный, веселый и нежный. Ну, подумаешь, вместе в школе учились когда-то! Он же так и сказал. А вот если бы сюда заявился Егор и стал предъявлять на Римму свои права на том основании, что они в детстве дружили – интересно, что бы она сама тогда залепетала в свое оправдание?

Что за чушь лезет в голову! Егор, конечно же, ничего подобного никогда бы делать не стал.

Между тем телефон уже давным-давно разрывался от сообщений, которыми ее забрасывал Ромоло. Он повторял снова и снова, что Кьяра для него – пустое место, и смысл его жизни отныне и навсегда заключается в Римме. Каждый раз у него получалось все убедительней. Наконец, она стала ему отвечать, и экран вмиг расцветился миллионом сердечек, виртуальных букетов, взрывами фейерверков и самыми милыми зверюшками, которых только можно было найти в библиотеке изображений.

Немного успокоившись, Римма все же воспользовалась паузой и еще посидела на той самой площади, глядя, как десятки голубей снуют под ногами у туристов, кидающих им кукурузные зерна. Особо нахальные птицы порой начинали выхватывать угощение прямо из рук, норовя усесться на плечи или на голову своим благодетелям. Пожилая японка в клетчатом длинном пальто стояла, словно статуя, широко раскинув в стороны руки, на каждой из которых сидело по несколько голубей. Женщина улыбалась, явно позируя мужу, старательно фотографировавшему ее на дорогущую камеру с большим объективом. Он присаживался на корточки, вставал то дальше, то ближе, один раз даже попробовал влезть на высокую бетонную тумбу, чтобы снять жену сверху. Такой гимнастический подвиг оказался ему явно не по силам: японец еле передвигался, но все равно упорно делал снимок за снимком.

Наверняка они прожили вместе не один десяток лет – подумала Римма, разглядывая пожилую пару. И даже сейчас, на склоне жизни, стараются порадовать и поддержать друг друга…

Остаток дня прошел, словно во сне. В довершение неприятностей, вечером Римма обнаружила пропажу из ванной (отдельной, их собственной с Ромоло крошечной комнатки, расположенной тут же в мансарде) кое-каких косметических мелочей и своих любимых духов, купленных еще зимой в Праге в магазине дьюти-фри, за весьма приличную сумму. Римма несколько раз перебрала содержимое немногочисленных полок и ящиков, перетрясла косметичку, даже в чемодан заглянула – вдруг сунула туда? Хоть духов и оставалось буквально на донышке, но все равно лишиться их было бы жалко, да еще и вот так, на пустом месте. Ромоло, не понимая, что она ищет, на всякий случай старался держаться в стороне и лишних вопросов не задавать. В конце концов Римма бросила это бессмысленное занятие: ну, невозможно же потерять в полупустой комнате ярко-красный флакон с позолоченной пробкой-бантом!

Усевшись на стул в самом центре мансарды, она еще раз обвела сердитым взглядом все полки и подоконники, и вдруг ее словно щелкнули по затылку: аромат, исходивший сегодня от волос Джулии, когда та принялась силком сдирать с нее фартук, показался очень знакомым. Вспомнилось, что точно такой же она чувствовала и вчера. И позавчера тоже.

Беспомощно заморгав, Римма посмотрела на Ромоло, открыла рот… и закрыла, ничего не сказав. Что бы он мог ей ответить?

Глубоко ночью, когда весь дом давным-давно видел десятый сон, Римме не спалось. Сердце стискивало тревогой за будущее и какой-то необъятной, вселенской тоской. Она вдруг так остро почувствовала себя чужой, никому здесь не нужной, что, не сдержавшись, заплакала: впервые за все то время, что пробыла в Италии. Тихо шмыгая носом, уткнулась в подушку, стараясь не разбудить спящего рядом Ромоло. Бедняга еле заснул: к вечеру у него подскочила температура – видимо, сооруженная наспех на кухне повязка оказалась не слишком хорошей заменой визита к врачу. Наверняка стоило бы швы наложить. Может, и на антибиотики разориться – вдруг, не дай бог, в рану попала грязь…

Но кто она такая, чтобы лезть со своими советами? Иностранка, чужачка, без спроса приведенная в дом самонадеянным влюбленным мальчишкой, твердо уверенным во всеобщем обожании родни и в безоговорочной поддержке любых его действий…

Утром Ромоло тоже не стало лучше, наоборот, рука опухла и покраснела. Шевелить пальцами он мог с заметным трудом, то и дело морщась от боли. Однако он держался молодцом и сообщил Римме, что сегодня возьмет выходной, а понравится это кому-то или же нет, ему решительно наплевать. У него есть сюрприз для его прекрасной возлюбленной. Сказать по правде, сделать его надо было уже давным-давно, а не дотягивать до момента, когда этот самый сюрприз будет выглядеть как жалкая попытка извиниться за случившееся вчера грандиозное свинство.

Последний раз его голос звучал так решительно и спокойно в тот самый вечер, когда он познакомил ее с родными. Римме стало любопытно: что за сюрприз он ей приготовил? Вместо ответа Ромоло выволок из-под лестницы ярко-зеленый, как стрекоза, мотороллер. У Риммы загорелись от восторга глаза: действительно, сюрприз так сюрприз! Еще в первые дни их знакомства, когда они, взявшись за руки, беспечно гуляли по Риму, она нет-нет да и оглядывалась на проносящиеся мимо парочки на скутерах, мечтая, чтобы и Ромоло ее покатал, но просить постеснялась, лишь рассказала, что сцена из «Римских каникул», в которой принцесса Анна лихо несется по городу – одна из ее любимых. А он, выходит, это запомнил.

Застегнув белоснежный шлем, она неуверенно уселась позади Ромоло, крепко обняла его, сцепив впереди пальцы в замок, и на всякий случай закрыла глаза. Он поерзал, пытаясь ослабить захват, и весело рассмеялся:

– Любовь моя, через пару кварталов у меня в легких кончится воздух, а с ним и наша поездка. Мне, конечно же, будет очень приятно умереть у тебя в объятиях, но давай повременим с этим хотя бы лет пятьдесят?

Она немного ослабила хватку, но при первом же звуке включенного двигателя снова что есть силы вцепилась в Ромоло. Тот лишь головой покачал:

– Ты первый раз, что ли? Так бы сразу и сказала. Клянусь, что не стану тебя специально пугать. Я поеду медленно и осторожно, пока ты сама не начнешь меня умолять…

– Дурак! – смеясь, вскричала она и стукнула об его шлем своим. – Долго ты еще будешь болтать языком? Поехали наконец!

Он послушно дал газу, и мотороллер плавно тронулся с места. Минут десять они поездили внутри квартала – Ромоло давал Римме привыкнуть к ощущениям, попутно объясняя, как вести себя на поворотах и при неожиданном торможении. Она быстро освоилась и принялась его понукать поскорее выбраться из запутанных переулков Трастевере на улицы понарядней и попросторнее.

– Хорошо, сейчас выедем в город, – наконец, согласился он. – Только там мы разговаривать вряд ли сможем: слишком шумно. Поэтому, если что-то нужно – стучи прямо в сердце, вот так, – он сжал в кулак ее руку и постучал по своей груди. – Один раз – «медленнее», два – «остановись». Поняла?

Через мост Палатино перебрались на другой берег Тибра и неспешно покатили в сторону Колизея. Проехали Уста Истины – излюбленный туристический аттракцион, к которому, как всегда, стояла длиннющая очередь. Неудивительно: средневековое поверье о том, что грозный Тритон откусит руку лжецу, если тот рискнет вложить ее в раскрытый рот божества, в наши дни почему-то превратилось в очередную сладенькую историю про «исполнение заветных желаний».

Дальше ехали вдоль Большого Цирка. За время прогулок по городу Римма уже успела привыкнуть, что за пышными названиями – храм Юпитера, стадион Домициана, термы Каракаллы – чаще всего скрывались просто развалины, иногда более или менее живописные, а иногда всего лишь невзрачные груды камней. Хотя воображение все равно подсовывало картинки из голливудских фильмов эпохи «золотого века», повествующих об истории Древнего Рима. Приметив какой-нибудь очередной туристический указатель «к святилищу Аполлона», взгляд нет-нет да и принимался высматривать беломраморный храм благородных пропорций, украшенный целой рощей изящных колонн. Однако при ближайшем рассмотрении обещанное «святилище» чаще всего оказывалось куском обнесенного оградой газона, из которого там и сям торчали бесформенные серые глыбы. Что делать: за прошедшие сотни лет римский мрамор, утратив свою первоначальную полировку и белизну, стал больше похож на простой известняк или даже бетон.

Вот и теперь вид огромного вытянутого пустыря с покатыми земляными краями, поросшего клочковатой травой не сбил ее с толку: это и был Цирко Массимо, Большой Цирк, где в древности проходили скачки и состязания колесниц. Проще говоря – ипподром.

Ромоло ловко лавировал между автомобилями и бортами двухэтажных туристических автобусов, огромных, словно океанские лайнеры, провозя Римму по тем районам города, в которых она еще не бывала. По-прежнему крепко обнимая его за талию, она с любопытством вертела головой по сторонам. Хорошо, что на ней был шлем с защитным стеклом: щуриться от солнца и встречного ветра не приходилось, и можно было спокойно разглядывать проносящиеся мимо городские красоты. Правда, знакомая с детских лет сказка о сбежавшей из дворца принцессе, столкнувшись с реальностью, приобрела прозаические черты: прогулка вышла совсем не такой киногеничной. Как и любой современный мегаполис, Рим был переполнен транспортом. На улицах стоял невообразимый шум, в воздухе явственно ощущались бензиновые выхлопы. И повсюду толпы, ну просто толпы народа – местных, и невероятно многочисленных туристов.

Несколько раз обогнув Колизей, они лихо пронеслись по бульварам и улицам и выехали к старой Аппиевой дороге. Это был приятный район: тихий, зеленый и очень спокойный. Остановились перекусить у тележки с гамбургерами и хот-догами, и пока Ромоло покупал фастфуд, Римма присела на скамейку и задумчиво смотрела на отполированные до блеска громадные камни, утопленные в сбитой до каменной же плотности земле. Подумать только, они помнят победную поступь легионеров и гладиаторов Спартака, грохот колес императорских колесниц… Просто невозможно представить!

– Вот черт… – донесся из-за спины сконфуженный голос Ромоло.

Она оглянулась. Он стоял в двух шагах от нее и растерянно смотрел на пустую разрезанную вдоль булку, перемазанную горчицей, которую неловко держал в травмированной руке. На земле у его ног лежала сосиска, на которую уже с интересом поглядывала сорока, вспорхнувшая на спинку скамейки.

– Кажется, я оставил себя без обеда, – заметил он и передал Римме чизбургер и бутылку воды.

– Глупости! Возьмешь другой хот-дог, – сказал она, разворачивая свой сверток.

– Само собой. Правда, боюсь, что и вторую может постигнуть такая же участь, если я понесу ее в правой руке. Похоже, я несколько переоценил свои силы, – виновато сказал он, морщась и потирая больную руку. – Даже не знаю, как будем выбираться отсюда. Путь неблизкий, а в последние полчаса я уже еле-еле рулил. Ты и сама, наверно, заметила.

Ничего такого она не заметила – управлял мотороллером он совершенно нормально. Склонив голову к плечу, Римма жевала чизбургер и внимательно разглядывала стоящую рядом «Веспу». Затем подошла и склонилась над приборной панелью.

– Ха! Да тут только спидометр и часы! – с возмущением обернулась к Ромоло, как будто тот обещал ей что-то другое.

– Ну да, – удивился он. – А что еще нужно? Это вообще-то не «Боинг».

– Давай поменяемся, – вдруг предложила Римма. – Я сяду спереди, а ты будешь держать мои руки и подсказывать, когда газовать. Пока я сама не освоюсь.

– Думаешь это хорошая идея? – он с сомнением покачал головой.

– Думаю, что блестящая! – самонадеянно заявила она. – В детстве я отлично ездила на велосипеде, так что с чувством равновесия у меня все в порядке.

– Хорошо, давай попробуем, – согласился Ромоло. – Только назад поедем другой дорогой, в объезд. Там не такое интенсивное движение, и мне будет спокойней.

Так и сделали. С замирающим сердцем Римма уселась за руль, поправила шлем. Вот и сбылась еще одна маленькая мечта: принцесса Анна стала к ней еще чуть-чуть ближе.

Управлять «Веспой» оказалось очень легко, и Римма с удовольствием повела эту юркую кроху по улицам Рима. А Ромоло, быстро убедившись в ее благоразумии и осторожности, принялся беззастенчиво пользоваться своим положением пассажира: целовал ее в шею и шептал разные милые глупости. До вечера они катались по городу и заехали далеко-далеко, к обсерватории в район Монте Марио, где располагалась самая высокая городская смотровая площадка. Там решили передохнуть и, обнявшись, долго стояли у парапета и любовались весенним небом, расцвеченным нежными закатными красками. Ромоло рассказал, что еще лет двадцать назад весь город стремился встретить здесь Новый год, чтобы посмотреть на салюты, запускаемые в каждом доме и ресторане. А еще тут раньше продавались специальные замочки с ключами. Влюбленные пристегивали замочек к решетке и выбрасывали ключик с горы. Правда, теперь так больше не делают…

– И очень зря, – вздохнула Римма. – Такая романтическая традиция. Мне она очень нравится. У нас в Москве есть целый мост, специально предназначенный для таких замочков. Его так и называют – Мост влюбленных.

Внезапно стало грустно, и ужасно захотелось, чтобы Ромоло попросил сейчас рассказать о Москве – так вдруг заскучалось по родному городу, впервые за все время пребывания в Италии. Но Ромоло не стал ни о чем просить, а только поцеловал ее.

Домой вернулись ближе к полуночи: усталые, но очень довольные. Засыпая в объятиях любимого, Римма счастливо улыбалась: день вышел просто волшебным! Стоило ли так терзать себя накануне из-за дурацких недоразумений? Да и рука у Ромоло, к счастью, начала заживать.

Наутро все было по-прежнему: завтрак на скорую руку, щедро сдобренный улыбками и поцелуями, напряженная работа, толпы туристов, их чудовищный английский язык, бесконечные горы грязной посуды… Следующий день прошел точно так же. И следующий тоже. И послеследующий…

Как-то раз, перестилая скатерть на столике у окна, Римма стала невольной свидетельницей разговора Ромоло с клиенткой-англичанкой, сидящей снаружи. Сначала она не особенно вслушивалась, о чем они говорят, но когда поняла, что он цитирует Шекспира в оригинале, навострила уши – тридцать третий сонет, тот самый, который он читал ей в ночь предложения руки и сердца. Англичанка снисходительно улыбалась и даже изобразила легкие аплодисменты. А Ромоло, не замечая Риммы, продолжал восхищаться Байроном, художественным братством прерафаэлитов и королевской семьей – точно так же, как при их первой встрече восхищался русским балетом и Достоевским. Римма только головой покачала: ну да, а вчера он, помнится, обожал генерала де Голля, импрессионистов и Артюра Рембо – когда обслуживал группу французов. А позавчера – Веласкеса и фламенко. Престарелая испанская донна, помнится, страшно обрадовалась таким словам и долго щелкала сухими костистыми пальцами, изображая звук кастаньет, а на прощание вместо чаевых приколола ему на рубашку какой-то аляповатый значок – символ их паломнической группы. Римма уже давно поняла, что у Ромоло для каждой национальности припасен свой набор имен и событий, этакий культурный минимум, помогающий расположить к себе клиентов.

Правда, высохшая любительница фламенко была исключением. Чаще всего клиенты оказывались клиентками, и, как на подбор – молодыми и симпатичными. Вот и нынешняя англичанка, несмотря на широковатые для женщины плечи и крепкое телосложение, была весьма миловидной.

И всем – кофе за счет заведения!..

Римме невольно пришли на ум слова Анны, брошенные в пылу первой ссоры: «Таких, как ты, тут изо дня в день ходят целые толпы»…

То утро выдалось особенно трудным. Уже через несколько часов после начала рабочего дня Римма просто сбилась с ног. Джулия тоже работала, но легче от этого не становилось: в кладовой на втором этаже потек холодильник, и Ромоло пошел наверх посмотреть, нельзя ли с ним что-то сделать своими силами, чтобы не тратить время и деньги на мастера. Похоже, вновь собирался дождь, и у Риммы заныло в висках – так бывало и раньше перед сменой погоды. В довершение неприятностей Джорджио, носясь по кухне, опрокинул на нее кувшин с апельсиновым соком. Кое-как промокнув безобразно расплывшееся по юбке пятно и не дослушав извиняющееся бормотание Джулии, Римма отправилась наверх, чтобы переодеться, поднималась в кромешной тьме: видимо, Ромоло выключил автоматы, чтобы покопаться в электрических внутренностях холодильника. Дверь в кладовую оказалась распахнута, за ней царила полнейшая тишина. Зато на повороте к третьему этажу слышались возня и сдавленное дыхание. Разогнавшись на предыдущем пролете, в темноте крутой лестницы Римма едва не уперлась головой в сплетенную в объятии парочку. Это были Кьяра и Ромоло, они целовались, и так увлеченно, что даже не сразу ее заметили. Лишь когда Римма вскрикнула, сжав ладонями пульсирующие виски, они отскочили в разные стороны и уставились на нее с таким ошалелым видом, словно и вообразить себе не могли, что на свете, кроме них двоих, есть еще какие-то люди.

Кровь в голове загрохотала так, что стало больно дышать, ее грохот забивал все внешние звуки. Оно и к лучшему: не слушая ни объяснений, ни оправданий, Римма поднялась наверх, переоделась, а потом принялась кое-как, не заботясь об аккуратности, бросать в чемодан свои вещи. Их число и объем выросли за время ее пребывания в Италии, но, к счастью, чемодан оказался достаточно вместительным, и все в него влезло. Обойдя застывшего в дверях бледного как смерть Ромоло, Римма молча направилась к двери. Он рванулся было за ней – но она, даже не останавливаясь, осадила его столь выразительным взглядом, что парень так и застыл на месте, бессильно опустив руки.