Римские каникулы

Глава 13 Старый друг лучше новых двух

Когда прошел первый шок и к Римме вернулись способность видеть, слышать и хоть что-то соображать, она обнаружила себя сидящей в каком-то крошечном скверике с чемоданом у ног. Сидела она здесь, похоже, довольно давно: несколько голубей, совсем не боясь, копошились возле самых туфель, суетливо расклевывая уроненное кем-то мороженое. Когда Римма пошевелилась, птицы с возмущенным курлыканьем бросились врассыпную. Видимо, поначалу они приняли ее за статую, излюбленное место своих тусовок, коих в городе было бесконечное множество.

Римма вздохнула и огляделась по сторонам. Прямо напротив своей скамейки увидела вывеску скромной гостиницы Rifugio Del Pellegrino. Приют пилигрима или странника – смотря как переводить. Если б только она могла предположить, куда заведет ее собственное странствие…

Втащив по щербатым ступенькам свой многострадальный чемодан, Римма справилась у портье о свободных комнатах. Номер, к счастью, нашелся: до Пасхи оставалось еще немного времени, и город пока еще не успели наводнить туристы и паломники – как поняла Римма, отель был ориентирован, в основном, на последних. Портье сообщил, что заселиться гостья сможет через полчаса, а пока, если желает, пусть оставит вещи в багажной комнате и подождет в лобби-баре.

Так Римма и сделала, заказала мартини и уселась в кресло в самом неприметном углу, чтобы никто ее не тревожил. Нужно было собраться с мыслями и понять, наконец, что делать дальше, но ни думать, ни понимать толком не получалось. Сердце словно сжимало железной перчаткой – давило, разрывало на части, с хрустом выкручивало из груди. Больно было так, что всякий раз, когда она вспоминала сцену на лестнице, у нее прерывалось дыхание и темнело в глазах.

Amore mio… La felicità della mia vita…

Любовь моя… Счастье всей моей жизни… Ненадолго ж тебя хватило!

Римма коротко зашипела сквозь зубы и прижала руку к груди. Думать о Ромоло было невозможно. Не думать – тем более.

Как он мог? Зачем были нужны все эти клятвы, признания, бесконечные пылкие речи? Просто чтобы затащить ее в постель? Но это же глупо! Неужели он просто врал, когда говорил, что влюбился без памяти и навсегда. Когда умолял остаться. Даже замуж позвал… Сколько лжи, сколько фальши и лицемерия! Ради чего – ради короткой интрижки с наивной дурой-иностранкой?

«Таких, как ты, здесь каждый день ходят целые толпы…»

Или он и вправду сам поверил, что все у них серьезно и навсегда? И интрижкой можно было считать эту хабалку Кьяру? Но тогда… как же так?! Они вместе всего-то ничего, а он уже изменяет Римме! Что же было бы через несколько лет? Неужели он думал, что она будет спокойно закрывать на такое глаза?

Господи, за что ей все это?!

Судорожно всхлипнув, она залпом опрокинула остаток мартини и глубоко задышала, стараясь не разрыдаться прямо здесь, у всех на виду. Кое-как справившись с сердцебиением, сделала знак бармену, чтобы повторил.

Мысли, переполнявшие голову, напоминали рой потревоженных пчел. Обиженные и злые, они бестолково метались, налетая одна на другую, и только больнее жалили свою измученную хозяйку, заставляя ее вновь и вновь возвращаться к пережитому унижению.

Случившееся не то что не осмысливалось – даже толком не укладывалось в голове. И, видно, уляжется еще очень не скоро…

Чтобы не мучить себя размышлениями о Ромоло, Римма волевым усилием заставила себя переключиться на другую тему, возможно, не менее болезненную, но все-таки не столь мучительную и, самое главное, весьма важную в сложившихся обстоятельствах: что делать дальше?

По логике вещей ей надо было бы вернуться в Москву. Признать, что ее римские каникулы бесславно закончились, смиренно поджать хвост и притащиться назад в немытую Россию раскаявшейся блудной дочерью. В конце концов, там у нее хотя бы есть крыша над головой. И кот Плаксик. И друзья. И хорошая работа… Хотя минуточку – работы-то как раз и нет. Она же уволилась, пребывая в наивной уверенности, что останется в Италии навсегда. И даже в соцсетях хвасталась этим напропалую… Теперь приходилось признать, как же права была мама, когда говорила, что выставлять свою жизнь напоказ в интернете просто глупо. Римма тогда мысленно посмеивалась над ней, считая, что Людмила Сергеевна безнадежно отстала от жизни, ведь теперь все так делают, все хвастаются своими достижениями: машинами, квартирами, поездками, обновками, работой, отношениями. Когда у тебя все это есть, хочется, чтобы как можно больше людей увидели, насколько ты крут. Вот только никто не думает о том, как он будет выглядеть, когда все потеряет…

Через обещанные полчаса она поднялась в маленький, скромно обставленный номер, показавшийся совершенно безликим и каким-то мрачным, возможно, потому, что окна выходили на стену соседнего дома. Римма зажгла все лампы, но ни уютнее, ни легче на душе от этого не стало. Она даже не стала распаковывать чемодан, просто хлопнулась на неширокую жесткую кровать и долго неподвижно лежала, уставившись в пожелтевший от времени потолок. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспросветной неудачницей, такой беспомощной и слабой, как сейчас. В один миг рухнуло все: обретенная было любовь, счастье и надежды на будущее. И возврат к прошлому оказался закрыт. Все, буквально все нужно теперь начинать сначала…

Едва не застонав от собственного бессилия, Римма встала и вышла из отеля. Ноги несли ее по улицам, заставляя проходить квартал за кварталом, почти не глядя по сторонам. Постепенно наваливалась усталость, но сейчас это было и к лучшему: монотонная ходьба немного прочистила голову. Потемнело, начал накрапывать дождь – не такая уж редкость для начала апреля. Пришлось зайти в ближайший бар, чтобы переждать непогоду – зонт остался на дне чемодана в отеле. Ощущая свинцовую тяжесть в ногах, Римма кое-как взобралась на высокий стул, развернутый к окну, вновь заказала мартини и принялась бездумно смотреть сквозь заливаемое дождем пыльное стекло на враз опустевшую улицу.

Было ужасно жалко себя. Перебирая в уме свой небогатый опыт отношений с мужчинами, она никак не могла понять: почему все так кончилось? Сначала Олаф, теперь вот Ромоло… Неужели все они – сплошные мерзавцы и негодяи, как любит проповедовать Ульяна? Хотя в последнее время та больше не была столь уж категорична. Только и слышно от нее: Егор то, Егор это… Настоящий волшебник, а не Егор! Вот-вот съедутся вместе, похоже.

Наверное, это все-таки с самой Риммой что-то не так.

Она шмыгнула носом, отодвинула опустевший бокал и оглянулась, чтобы попросить официанта принести счет. Он подошел к ней с терминалом и, пока Римма возилась с карточкой – та никак не хотела вылезать из узкой прорези в кошельке – вдруг спросил ее на неважном английском: что опечалило молодую красавицу туристку? Неужели ей не понравился Рим? И откуда сама она родом? Долго ли еще пробудет в Италии?

Римма выпустила карту и подняла на официанта глаза. Тот был постарше ее лет на пять или семь, но выглядел моложаво и весьма симпатично: густые темные волосы собраны в хвост, взгляд больших карих глаз полон участия и дружелюбия… Чуть не уронив соседний стул, Римма шарахнулась от него, словно от прокаженного. Нет уж, дудки! Хватит с нее участия и дружелюбия волооких работников местного общепита.

Официант посмотрел на нее с недоумением, забыл отдать чек и ушел, явно озадаченный таким недружелюбным поведением чудаковатой туристки. А ей захотелось немедленно оказаться перед зеркалом и посмотреть, не написано ли у нее на лбу нечто вроде: «Познакомлюсь с римским официантом молодым, симпатичным, без принципов, чести и совести для короткого и бессмысленного романа».

Хотя все это совсем не смешно на самом деле…

Где-то в недрах сумочки завибрировал телефон. Сначала Римма не хотела даже смотреть на экран, будучи уверенной, что это Ромоло, но потом все-таки бросила взгляд и увидела, что звонит вовсе не ее вероломный и теперь уже бывший возлюбленный, а подруга детства Светлана – та самая московская знакомая, которая недавно случайно заглянула в кафе. Все это время девушки с увлечением переписывались, хотя встретиться лично им больше так и не удалось: Светлана то и дело предлагала, но Римма была вечно занята работой или чувствовала себя слишком уставшей, чтобы ехать куда-либо. Какая уж тут загородная прогулка на виллу!

– Привет, дорогая! – послышался в телефоне бодрый голос старой московской подруги. – Слушай, я, конечно, пока не теряю надежды вытащить тебя куда-нибудь из твоей забегаловки на денек-другой, но силы уже на исходе. Сколько ты еще собираешься с подносами бегать?! Может, подвалишь ко мне сегодня вечером, а? Я как раз снова в Риме. Посидим, поболтаем, как люди. У меня для этого дела давно уже припасена…

– С удовольствием! – торопливо перебила ее Римма, вдруг до ужаса испугавшись, что этот крохотный огонек человеческого тепла, неожиданно вспыхнувший в окружившем ее беспросветном мраке, может исчезнуть так же внезапно, как и появился. – Хоть сейчас готова приехать.

– О как… – Светлана на мгновение опешила, но тут же деловито продолжила:

– Отлично! Тогда сейчас скину тебе адресок – и дуй ко мне сей же миг. А я пока соображу чего-нибудь насчет пожевать на скорую руку.

Едва прилетело сообщение с адресом, Римма, не рискнув вновь привлекать к себе внимание не в меру дружелюбного официанта, сама вызвала такси.

Попетляв по городу, машина привезла ее в Париоли – один из самых престижных и фешенебельных районов Рима. Здесь жили одни богачи. Пока такси стояло на светофоре, Римма с интересом поглядывала по сторонам: улица была сплошь застроена четырех-пятиэтажными домами, высотой с современные девятиэтажки – получалось, что потолки в квартирах должны были быть метров по пять, не меньше. Фасады старинных зданий, возведенных, как минимум, в начале прошлого века, а может, и раньше, украшали многочисленные эркеры, портики и колонны. В нишах, густо обрамленных каменной лепниной, стояли статуи с лавровыми венками и факелами, символизируя респектабельность и порядок. Впечатление было такое, что древнеримским архитекторам заказали построить современное многоквартирное здание: наверняка они сделали бы нечто подобное.

Расплатившись с таксистом, Римма еще некоторое время разглядывала фасад дома, в котором жила Светлана. Несмотря на пасмурный вечер, освещено было всего несколько окон. Откуда-то доносились звуки рояля, женский смех и негромкий рокот множества голосов. Римме стало любопытно и, отойдя от освещенного подъезда, она заглянула в боковую улочку: казалось, что музыка долетала оттуда. Улочка была сплошь застроена частными виллами, утопавшими в густой зелени собственных садов, видны были лишь верхушки окон вторых этажей. А может быть, третьих.

Мимо чуть слышно прошуршал шинами величавый лакированный лимузин, на капоте которого был укреплен флажок с саблями, звездами и золотым полумесяцем. Сердитая птица с хищно изогнутым клювом обнимала все это добро растопыренными крыльями. «Здесь же еще, кажется, и куча посольств», – вспомнила Римма.

Да, этот район города был похож на Трастевере примерно так же, как ее московская жизнь на жизнь семейства Сантини.

Позвонив в домофон, она почти сразу услышала голос Светланы:

– Наконец-то! Лифт в холле справа. Поднимайся в мансарду.

Римма в ответ чуть не фыркнула – хорошо, что Светлана уже отключилась. Ну вот, снова мансарда! Окна в крыше, узкие двери, раскаленное железо и одновременно сквозняк из всех щелей. Значит, вся фешенебельность и элегантность, помахав ручкой, останутся на пару этажей ниже.

Однако скоро выяснилось, что со скромным жилищем Ромоло мансарду Светланы роднило одно лишь название. Дверь на площадке у лифта была всего одна. Толкнув ее – та оказалась не заперта, – Римма вошла в прихожую. За спиной автоматически щелкнул замок, и сразу же вспыхнул свет: над огромным зеркалом в широкой посеребренной раме и где-то дальше по коридору, убегавшему в полумрак. Оттуда же долетел голос Светланы:

– Проходи. Я на кухне.

Римма двинулась вперед, с интересом поглядывая по сторонам. Верхний свет нигде не горел, но и без того было ясно: «мансарда» была просто огромной. Тут не было ни дверей, ни комнат, примерно как в жилых апартаментах башен Москва-Сити, где Римме однажды довелось побывать – только еще круче. Жилье подруги вызывало в памяти голливудские фильмы и сериалы о роскошной жизни или фотографии из альбомов по дизайну и архитектуре: сложные многоуровневые пространства, широкие ниши, колонны, подпиравшие нечто, скрытое наверху в полумраке…

Римма еще долго не могла выйти на голос, окликающий ее откуда-то из недр громадной «мансарды». Наконец, обнаружила кухню: по размеру та превышала всю ее московскую квартиру целиком. Светлана с бокалом в руках сидела на высокой табуретке у барной стойки. Увидев Римму, она просияла улыбкой, торопливо отставила бокал, соскочила с табуретки и распахнула объятия:

– Ну, наконец-то! – воскликнула она. – А то я уже и не чаяла, что мы снова встретимся. Признаться, просто ушам своим не поверила, когда ты сказала, что сегодня свободна.

Трудно было не улыбнуться в ответ на такую неподдельную радость. Римма с удовольствием обнялась с ней и покачала головой:

– Ну и квартирища у тебя! Я чуть не заблудилась, пока искала кухню в потемках.

– Ох, извини, я балда, совсем не подумала! – всплеснула руками Светлана. – Надо было все-таки большой свет зажечь в гостиной и на террасе… Но вообще-то я не особо люблю этот аквариум подсвечивать, – она пренебрежительно дернула подбородком в сторону застекленной многометровой громады окон. – С тех пор как пол-улицы скупили эти горячие ближневосточные парни, любители скоротать вечерок на балконе с кальяном и цейсовской оптикой, мне в Риме бывать хочется все меньше и меньше. Ладно, хрен с ними. Ручаюсь, мы отлично проведем этот вечер, и никто нам не помешает.

– Уверена – так и будет! – улыбнулась Римма в ответ.

Светлана достала из винного холодильника бутылку просекко и нерешительно оглядела стол, сплошь заставленный одноразовыми цветными коробками:

– Слушай, я тут на всякий случай заказала всякого-разного… Не спросила же, что ты любишь. Есть карпаччо из лосося, профитроли с икрой, коктейль с креветками и гребешками. Еще что-то китайское и, кажется, ризотто с грибами… – она пошуршала коробками и вопросительно подняла на Римму глаза. – А может быть, заказать пиццу?

Та только махнула рукой:

– Мне совершенно без разницы. Я и есть-то не особо хочу.

– Тогда давай перетащим все это добро в гостиную. Там нам будет гораздо удобней, – сказала Светлана, сгребая коробки на огромный поднос.

Так сделали. В гостиной обнаружился совершенно необъятный диван, сплошь засыпанный ковровыми подушками. Сбросив туфли и удобно устроившись в его мягких объятиях, они разлили вино в бокалы и совершенно по-русски звонко чокнулись ими:

– Ну, после стольких лет первый тост может быть только один – за встречу!

От холодного игристого слегка заломило зубы. Нёбо защекотало крошечными пузырьками. Римме всегда нравился приятный легкий вкус просекко, и она с удовольствием допила до дна узкий высокий бокал. Отставив свой, Светлана ерзала на диване, поудобнее устраиваясь среди подушек. Чтобы не дать ей возможности пуститься в расспросы, Римма начала первой:

– До сих пор не могу поверить в реальность нашей встречи. Вот так, в Риме, прямо на улице, посреди белого дня… Как ты здесь оказалась? Давно уехала из России?

– Ничего необычного, – пожала плечами Светлана. – Оказалась, как все оказываются: вышла замуж и переехала. Я, знаешь ли, давно поняла, что не собираюсь всю жизнь прогнить в Рашке. Ты вот ушла из художки, а я до конца доучилась. Мечтала поступить в академию дизайна. Думала, хватит отличного аттестата. Оказалось, что ни фига. Бюджетных мест с гулькин хрен, все остальное за деньги. А где мне их было взять?

– А родители? – осторожно спросила Римма. – Они тебе помочь не могли?

– Да ты что! – весело фыркнула Светка, хотя в ее взгляде не было ни намека на смех. – Эти уроды? Они ж у меня совсем спились. Спасибо, хоть одиннадцать классов дали спокойно закончить, не спихнули после девятого в какое-нибудь строй-общепит-швей-училище.

– Прости, я не знала, – смутилась Римма, которой стало стыдно за свою бестактность.

Лично она с семьей Светланы никогда знакома не была, даже ни разу не видела ее родителей, и в детстве всегда удивлялась, почему подруга так неохотно говорит о матери и отце. Хотя в то время, пока они дружили – это продолжалось несколько лет – Римма со Светланой были довольно откровенны друг с другом и обсуждали множество важных для себя тем. Тогда они подолгу бывали вместе: встретив их из художественной школы, мама часто приводила обеих девочек к ним домой и оставляла Свету ночевать. Римма, конечно, была этому только рада. Она обожала подругу и, в отличие от других ребят в художке, нисколько не завидовала ее успехам. Рассоха всегда считалась самой талантливой ученицей в классе, но Римма не ревновала, она быстро поняла, что живопись совсем не привлекает ее – в отличие от фотографии. Потому она и бросила художественную школу, и тогда подруги потеряли друг друга – у Светы не было никаких гаджетов, которые позволили бы им поддерживать связь. И только сейчас Римма поняла, что было тому причиной – оказывается, и мать, и отец подруги страдали алкоголизмом.

– Да брось! – махнула рукой Светлана в ответ на ее извинения. Долила в бокалы вина и продолжила свой рассказ:

– Ну вот. С учебой, стало быть, сразу не получилось. Тогда я решила работать пойти, чтоб подкопить на это дело. Куда-нибудь поближе к дизайну: в архитектурное бюро, к рекламщикам или в модельный дом. Я ж толком не знала еще, в чем хочу дальше специализироваться, – пояснила она и внезапно добавила: – Та еще была дура.

– Почему? – удивилась Римма.

– Да потому что девочки с улицы с отличным портфолио, избыточным самомнением и мечтами о будущей блестящей карьере даром никому не нужны. Своих девать некуда. Точнее, даром как раз и нужны, – уточнила она. – Я на первой работе знаешь, сколько получала? Как раз хватало доехать до офиса и обратно и пожрать один раз. Ну, еще коммуналку платить за квартиру. Родаки к тому времени совсем от реальности отрешились. А я три месяца похлебала бульон от яиц и поняла, что надо как-то подкорректировать собственную картину мира. Познакомилась в дизайнерском чатике с одной девчонкой, встретилась с ней в реале, она меня в свою тусовку ввела. Но они там все, в основном, в гейм-дизайне сидели, а это вообще не мое. Покрутилась с ними полгодика, кое-какими связями обросла. Дальше двинулась. Там-сям работала, опыта набиралась. Денег ни фига не скопила, так что с учебой не вышло. Странно, правда? Зато выучила английский. А потом меня со спортивниками на выставку в Эр-Рияд занесло.

– С кем, с кем? Со спортсменами, что ли? – не поняла сразу Римма.

– Не, спортивники – это которые занимаются спортивным дизайном, – объяснила Света и снова пригубила бокал. – От эстафетных палочек до стадионов. Я тогда в рекламном агентстве работала, мы делали кое-какие заказы для олимпийской сборной. Ну и подработки разные не пропускала. На той выставке высокотехнологичное спортивное оборудование представляли, а я в сандаликах и в хитоне разгуливала, с факелом наперевес, – она гордо вскинула голову, сделала подобающее надменно-холодное лицо и подняла руку с бутылкой. – Видишь, какой у меня нос? Самый подходящий для этого дела. – Светлана повернула голову боком, и Римма одобрительно обозрела ее классический греческий профиль. – В общем, в Эр-Рияд поехала на неделю, а в итоге залипла на месяц.

Римма чуть не поперхнулась вином – надо же, какое совпадение! А Светлана безмятежно продолжила:

– Там одна итальянская лавка как раз заканчивала для саудитов проект. У них головной офис в Милане, а еще один они в Москве открывать собирались. Меня взяли: сначала стажером, а после, уже в Москве, – спортивной моделью. Там я с Рикардо и познакомилась. Это мой муж, – пояснила она. – С полгодика поотношались, потом он замуж позвал, я согласилась. И вот я здесь, живу и наслаждаюсь цивилизацией! – помахивая пустым бокалом, она театрально раскинула в стороны руки. – Ну, а ты как жила?

– Я… Я попозже расскажу, ладно? – попросила Римма. Рассказывать о себе было бы слишком тяжело, но Светлана, к счастью, не настаивала. Только пожала плечами – как хочешь, мол, – и открыла новую бутылку. Когда и она опустела, на душе у Риммы стало гораздо легче. Оживившись, девушки говорили одновременно, перебивая друг друга, и хохотали, как сумасшедшие.

– А помнишь, как ты с Ван Гогом поспорила, что, если он твоего «Короля Артура» допустит – мы на городской конкурс пройдем? – щурилась от смеха Римма.

Ван Гогом звали единственного преподавателя-мужчину в женском царстве художки. С ушами у него все было в порядке, зато шапка была такая же косматая и бесформенная, как на знаменитом автопортрете.

– Еще бы не помнить! – с жаром подхватила Светлана. – Он же мне коробку «Белых ночей» проспорил тогда. Тридцать шесть цветов, офигеть! Я над ними тряслась потом, как Кощей над своими яйцами, – немного успокоившись, она покачала головой. – До меня уже сильно позже дошло, что он специально все это подстроил. Чтобы этот долбаный набор акварели мне подарить. Я ж гордая была хоть и нищая. Так бы и ковырялась дальше со своим «Буратиной». Помнишь, были такие? Двенадцать цветов, один вырвиглазней другого… А помнишь, как нас твоя мама в Кусково возила?

– Это когда на тебя смотрительница наорала за то, что ты рисовала статую? А ты ей такая: «А у вас нигде не написано, что рисовать запрещено! Это только фотографировать нельзя!»

– Нет, со смотрительницей – это я в Останкине поскандалила. А в Кускове мы загулялись по парку до самого закрытия музея, и нас чуть не заперли на ночь, пришлось бегать охрану искать, чтоб ворота открыли…

– А, точно, помню! Было такое! А помнишь, как ты в какого-то азиатского актера влюбилась, то ли японца, то ли корейца? Мы с тобой еще всё его фотку в интернете искали…

Уже давно настал поздний вечер, за окнами совсем стемнело, а они все болтали и болтали, и никак не могли наговориться. С головой погрузившись в счастливые детские воспоминания, Римма почувствовала хоть и маленькое, но облегчение. Все разочарования, вся боль сегодняшнего бесконечного дня слегка притупились и отодвинулись куда-то за край сознания. А может быть, причиной тому была уже неизвестно какая по счету бутылка просекко…

– Слушай, все хочу тебя спросить, – поинтересовалась Света, опустошив очередной бокал. – Как там Людмила Сергеевна?

Услышав о смерти Римминой мамы, Светлана не на шутку погрустнела, даже слезы на глазах выступили.

– Как жалко… – горько вздохнула подруга детства. – Она ж совсем молодая была, да? Пятьдесят с небольшим… Вот горе-то… Такая чудесная женщина… Я ведь, знаешь, Римм, любила ее больше, чем собственную мать. И завидовала тебе чуть не черной завистью, ну да, не делай круглые глаза… Такая мама… Такая добрая… И дома у вас всегда хорошо так. Ни криков, ни пьяных ссор, ни драк. Всегда тихо, всегда ужин горячий, и все так вкусно… А Людмила Сергеевна еще и обнимет, и по голове погладит, и спросит «Светик, как дела?» Дома меня никто никогда Светиком не называл…

Света чуть не расплакалась, но все же взяла себя в руки, за что Римма была ей очень благодарна – случись такое, и она тоже не выдержала бы, разрыдалась за компанию. Чтобы не смущать собеседницу, Римма отвернулась, полезла за мобильником, и Светлана тотчас обратила на это внимание.

– Смотришь, сколько времени? Ну да, конечно, поздно уже… Это я с радостью могу трепаться хоть до утра, а тебе, наверное, домой надо, ты сидишь и не знаешь, как со мной вежливо распрощаться… Твой красавчик небось заждался уже…

Благодушное состояние Риммы моментально исчезло, точно испарившись, в душе снова ожила саднящая боль. Римма торопливо отвела взгляд.

– Да, конечно. Ты права, уже поздно. Мне давно пора уходить, – забормотала она и сделала попытку сползти с дивана. Не тут-то было: его край сначала стремительно нырнул ей навстречу, а потом откатился, как отбегающая в море волна. Через секунду Римма обнаружила себя вцепившейся в подлокотник в тщетной попытке сохранить равновесие. С перепугу закрыла глаза и прижала подбородок к груди, но стало только еще хуже.

– Ага, – задумчиво прозвучало над головой. – Так я и думала… – она помолчала мгновение, а потом безжалостно припечатала: – Он что, тебя выгнал?

– Нет, – пискнула Римма. – Я сама ушла.

– Он тебя бил? – напирала Светлана.

Римма отрицательно покрутила головой и всхлипнула.

– Может, все-таки, наконец, расскажешь, что у вас случилось?

Римма почувствовала, как ее обняли за плечи и погладили по спине. Этого оказалось достаточно, чтобы рухнули все стены и башни, открылись все шлюзы, разверзлись все хляби небесные – и она, наконец, разрыдалась. Впервые за весь этот невыносимый день. Она плакала, давясь слезами, подвывая и размазывая косметику. Чуть-чуть отдышавшись, попыталась было рассказать, что произошло сегодня утром в кафе, и вновь залилась в три ручья. Светлана сбегала за водой, даже какое-то успокоительное дала – не помогло. Тогда она, вновь обнимая за плечи, отвела подругу в ванную.

Отрыдавшись, высморкавшись и умывшись, Римма, наконец, смогла более или менее связно закончить свой грустный рассказ. Светлана слушала с неподдельным вниманием: задавала вопросы и страшно возмущалась поведением Ромоло. В какой-то момент, когда они уже вернулись в комнаты, вскочила, с размаху пнула ногой ни в чем не повинную подушку и заметалась, ругая всех мужиков на чем свет стоит. Римма всхлипывала и кивала, как заведенная, а потом до кучи рассказала еще и об Олафе. И, чтоб больше не возвращаться к теме своей так называемой «личной жизни» – о неудачном романе с Матвеем. Светлана смотрела на нее широко распахнутыми глазами, в которых застыли отчаяние, обида и боль за подругу. Девушки обнялись и залились слезами – на этот раз обе, хором.

– Гады… Сволочи, ненавижу… – цедила сквозь стиснутые зубы Светлана, молотя кулаками очередную подушку.

– Да! Улька тоже мне так всегда говорила, – заплетающимся языком горячо соглашалась с ней Римма. – И предупреждала, что все плохо кончится. Зачем я ее не послушала-а-а-ась…

Последнее, что осталось в памяти Риммы от этой безумной ночи – ее собственная голова, покоящаяся на плече у Светланы, и тихий шепот: то ли зловещий, то ли бессвязный и полусонный:

– Ну, ничего… Отольются кошке мышкины слезки… Вот увидишь, мы им это припомним…