Роман с горцем

Пять

Пейдж

Я знаю, что Кассия сказала мне, будто видела горца, но Кассия склонна преувеличивать. Как и все мы. Мы же писатели, в конце концов. Мы любим приукрашивать. Поэтому я не придала ее словам особого значения. Но если она видела именно этого парня, а я предполагаю, что так оно и было, учитывая, что он упомянул о сбежавшем быке, то он действительно выглядит как истинный горец. Безусловно, надо извиниться перед подругой.

Хмурый взгляд этого мужчины должен был бы напугать меня до смерти, но я уже могу сказать, что его лай гораздо страшнее, нежели укус. Клири рассказывала о своих братьях. Этот, должно быть, тот, кого она назвала «ворчуном».

Его густая темная борода закрывает почти всю нижнюю часть лица, за исключением шрама, пересекающего правую щеку. Он держит волосы на лице подстриженными, и они выглядят так, будто могли бы ощущаться потрясающе между моих ног. О, Боже, что со мной не так? Я решаю составить каталог остальных его черт, потому что это хорошая практика для меня как для писателя. И, надеюсь, это заставит меня перестать думать, как проклятая извращенка.

Еще один злобный шрам возле правого уха и один на линии роста волос над правым глазом. Они нисколько не уменьшают его привлекательности. Напротив, придают его чертам суровость, которая заставляет меня с любопытством узнать его историю. Я хочу знать, откуда взялась эта хмурость. Хочу знать, в чем причина его раздраженного тона.

А еще очень хочу сжать его бицепсы, чтобы убедиться, что они такие же большие и упругие, какими кажутся на первый взгляд. Он просто зверь, и я ненавижу быть банальной, но это действительно действует на меня. На нем клетчатая фланелевая рубашка, расстегнутая у воротника, и хотя под ней надета футболка, я все равно вижу, что у него настоящая волосатая мужская грудь. Так и хочется его погладить. И потереться щекой.

Я очень рада, что он не может читать мои мысли, потому что тогда он подумал бы, что я не такая уж и красивая, как все. В смысле, это жутко — хотеть тереться о незнакомца, независимо от того, насколько он горяч.

Он подходит к палатке и берет мои вещи. И я, не до конца обдумав ситуацию, кладу ладонь на его руку. Черт возьми, я не была готова к тому, что его бицепс будет еще больше.

Я пытаюсь прочистить горло и думаю, что звучу как раненое морское животное:

— Нет, все в порядке. Я возьму все, — говорю ему. Я уже говорила, что все еще держу его бицепс? Даже сжимаю его. Как будто проверяю на что-то или просто прощупываю его, потому что, будем честны, именно это я и делаю.

— Послушай, леди, если придется останавливаться из-за тебя, пока ты медленно тащишь все припасы к моему дому, это просто выведет меня из себя. Даже больше, чем уже есть. Так что просто позволь мне нести их. И мы доберемся туда еще быстрее, — он отстраняется от моих домогательств и нагибается, чтобы взять вещи. То, на что у меня ушло несколько ходок, он умудряется захватить в одну руку.

Я судорожно сглатываю, глядя на его мужественную фигуру.

— Хорошо, но когда мы приедем туда, я соберу палатку.

Он закатывает глаза. Его бледно-зеленые глаза, которые отличаются мягкостью и не кажутся подходящими для такого грубого мужественного лица, как у него.

— Ты хоть знаешь, как собирать палатку?

— Ну, нет, но я умею читать инструкции.

— Этот день становится все лучше и лучше, — бормочет он.

Мне приходит в голову, что я, наверное, должна чувствовать себя неловко из-за того, что явно раздражаю этого человека, но, как ни странно, это не так. В нем нет ничего пугающего, несмотря на то, что он огромен и хмуро смотрит на меня. Мои братья коллективно надрали бы мне задницу, если бы узнали, что я болтаюсь в лесу с ворчливым незнакомцем.

— Кстати, я Пейдж. Пейдж Тернер.

Он фыркнул.

— Придумала это сама?

Я хмурюсь.

— Не совсем. Меня назвали родители.

— Но ты же пишешь книги, верно?

— Пишу.

— Пейдж Тернер, — он поворачивается, и это происходит почти в замедленной съемке. — Переворачиватель страниц. Не может быть, чтобы это было твое настоящее имя.

Я перестаю идти и сжимаю руки в кулаки.

— Хочу, чтобы ты знал, — это абсолютно точно мое настоящее имя, — я тыкаю его в грудь, и кажется, будто я тычусь в каменную плиту. — Могу показать свои водительские права.

Его щека дергается, и я клянусь, — он почти улыбается.

Я хмурюсь.

— Ты смеешься надо мной?

Его хмурый взгляд усиливается.

— Ни в коем случае, — затем он разворачивается и продолжает путь. — Прости, что посмеялся над твоим именем. Полагаю, это идеальное имя для автора.

Я издаю сдавленный смешок.

— Не всегда, — я спешу догнать его длинные конечности. — Иногда обозреватели используют это против меня. Оглядываясь назад, я, наверное, должна была использовать псевдоним. Но моя мама всегда хотела быть автором, она дала мне это имя, и казалось, — это прекрасная дань уважения.

Он оглядывается на меня через свое громадное плечо, и его кристально-зеленые глаза сужаются.

— Ее больше нет?

— Да. Рак груди, когда мне было девятнадцать.

— Сожалею.

— Спасибо.

— Моих предков тоже больше нет. Автокатастрофа. Мне было двадцать.

Мое сердце сжимается, и хочется обнять его или сжать руку.

— Оба сразу. Должно быть, это было тяжело.

— Тяжелее для моего брата, которому в итоге пришлось воспитывать нашу младшую сестру.

— А где был ты?

— В армии.

Что подтверждает мою теорию о том, что это тот самый ворчун.

Вероятно, это объясняет и шрамы на его лице. Этому человеку явно есть что рассказать, но, судя по тому, как отрывисто прозвучал односложный ответ, он не собирался рассказывать ничего из этого. По крайней мере, не сейчас.

Мы прошли через поляну, и я впервые увидела его хижину. Из красного кедра, с традиционным срубом, она казалась очень подходящим домом для горца.

Он обошел дом по периметру и бесцеремонно бросил на землю палатку.

— Почему именно эта сторона дома? — спрашиваю я.

Он потирает затылок, и я удивляюсь размеру его руки. Пальцы толстые и обветренные. Легкая россыпь черных волос поднимается над запястьем на тыльной стороне кисти и снова над суставами первых костяшек. Его руки — самые мужественные из всех, что я когда-либо видела, и внутри все сжалось от одного их вида.

Это самая сильная реакция, которую я когда-либо испытывала при общении с мужчиной, и от нее я чувствую себя невероятно уязвимой и выбитой из колеи. Я отворачиваюсь от него и поворачиваюсь лицом к палатке, чтобы попытаться собрать ее.

— С этой стороны хижина будет блокировать большую часть ветра.

Звук его голоса пугает меня, и я качаю головой, потому что совершенно забыла, что задала ему вопрос. Этот человек явно сломал мне мозг. О, или знаете что? Наверняка это из-за большой высоты. Точно. У меня сильная боязнь высоты. Это может вызывать случайную возбужденность, верно?

— О, точно, да, это имеет прекрасный смысл. Спасибо.

Я оглядываюсь на него, а он все еще стоит на месте, скрестив массивные руки на своей мускулистой груди. Насупленный взгляд, надвинутая на темно-каштановые волосы шапочка, клетчатая фланелевая рубашка, которая, кажется, вот-вот лопнет по швам, джинсы, которые едва сдерживают его бедра размером с древесный ствол. Боже правый, он словно вышел из каталога «Биг энд Талл», издание «Горный человек».

Он кивает на палатку:

— Уверена, что не хочешь, чтобы я собрал ее для тебя?

— Нет. Инструкции у меня где-то в сумке, — я снимаю рюкзак со спины и бросаю на твердую землю перед собой. — Если не получится, я всегда могу найти видео в интернете.

Несмотря на то, что борода закрывает его челюсть, я все равно могу сказать, что она напряжена, по легким движениям его ушей.

— Спасибо за помощь. И за то, что позволил разбить лагерь на твоем дворе.

Он ворчит, разворачивается и шагает вверх по нескольким ступенькам к двери своего домика. Потом он скрывается внутри.

Я выдыхаю и смотрю на беспорядок из палаточных шестов и брезента у моих ног. Наверное, пора начинать.