Роза и лев

11

Роберт сумел сдержать себя и со стороны выглядел вполне спокойным и рассудительным, хотя все внутри его кипело от возмущения. Как несправедлива к нему жизнь! Ничего, кроме презрительной подачки, он не получил за победу на поле брани.

— Нет! — воскликнул он так резко, что девушка отшатнулась. Опомнившись, он произнес уже спокойно: — Вашему отцу предстоит сделать выбор…

Ее глаза своим изменчивым цветом напомнили ему витражи в соборе, где он побывал однажды, навестив французскую столицу. Там тоже все переливалось, искрилось и колдовски менялось, когда солнце заглядывало в окна сквозь бегущие по небу облака.

— Нет, — повторил он. — Не будем терять надежду, что ваш отец образумится…

— Не сомневаюсь, — подтвердила она. — Торгашу известна цена любого товара и то, сколько можно нажить прибыли, если продавать его поштучно. Но неужели вы, сэр, согласитесь купить залежалый товар?

— Сначала я удостоверюсь, что он не подпорчен.

— Однако я хочу быть уверена, что торг состоится. Иначе…

Де Ленгли прервал ее речь, будто взмахнув мечом, отсекая ей все пути назад.

— Вы, наверное, сошли с ума, мадам, что вздумали со мной торговаться. Вы и ваша милая сестра Аделиза находитесь в моих руках. Условия, которые я выдвинул вашему отцу, весьма обычны для наших суровых времен. Могу просветить вас насчет деталей подобного торга.

— Лучше не надо. Я предпочитаю получать уроки не выслушивая грубые слова, а на практике. Тем более что все, что вы можете предложить, мне известно.

Он вопросительно вскинул брови.

— Нечему тут удивляться, милорд. Я деревенская девушка и знаю, как самцы покрывают самок, когда им это требуется. У легендарного рыцаря детородный орган не длиннее, чем у хряка, что мы обрезаем на холодец. А вот бедненькой Аделизе пережить подобное унижение будет невмоготу. Она умрет, если это действо не будет освящено капелланом.

Его изумлению не было границ. Роберт бы тотчас же разразился хохотом, если б ее прямая, стройная фигурка не казалась бы копьем, направленным вражьими силами ему в сердце.

— Что вы себе позволяете, мадам, оскверняя уста подобными словами!

— А вы оскверняете себя подлыми действиями, милорд де Ленгли. Предлагаю вам сделку. Если ваш друг Аймер останется жив, вы сохраните невинность мою и Аделизы. Я ведь немало сделала, чтобы спасти его жизнь. Многие женщины ложились под вас как подстилки, не требуя платы за удовольствие. А я не продаюсь задешево — жизнь Аймера за невинность моей сестры и мою. Все-таки у женщин есть какая-то ценность, которую они могут выставить на торгах, где властвуют бессовестные мужчины.

Она бросила камень в лицо Роберта… конечно, только в воображении, но вкус теплой крови из расквашенного носа он ощущал будто наяву.

Роберт поспешил ей ответить:

— Ваша вполне справедливая речь не годится для наших жестоких времен, мадам. Какое дело вам до вашей хорошенькой сестрицы? Она предаст вас, как только окажется под крылышком у своего папаши.

Почему он так печется о ней?

Разве могла Джоселин рассказать ему о корыстном желании, побудившем рыцаря Монтегью, потомка нормандских варваров, взять в жены девушку с приданым в Уэльсе, в краю, куда еще не ступила нога завоевателя? Рыцари в стальных панцирях, пришедшие из-за Пролива, разгромили на поле боя рать короля саксов, но их сил не хватило, чтобы покорить еще кельтов Уэльса.

Почти сто лет минуло со дня битвы при Гастингсе, и норманны благополучно правили завоеванной ими частью благодатного острова, сохраняли «призрачный» мир с кельтами, терпели от них разбойничьи набеги, и все шло хорошо, пока Господь не наказал нормандскую знать за грехи, наслав на них бедствия междоусобной войны.

Но никакие испытания не могли сбить спесь с нормандских баронов, гордившихся своим происхождением от древних викингов и презирающих местных коренных жителей. Поэтому заданный им вопрос показался ей наивным до глупости.

— Чем ты в глазах отца хуже Аделизы?

Джоселин не стала одергивать его за то, что после чаши доброго вина он говорит с ней так фамильярно.

— А чем медное пенни хуже серебряного? — ответила она вопросом на вопрос, а так как он промолчал, продолжила: — За двенадцать медных монет дают одну серебряную. Хоть мешочек и тяжел, да стоит дешево. Только медь не подделывают, а на серебре тебя легко обманут фальшивомонетчики. Отец это понял, когда женился вторым браком на моей матери. Он пожелал обезопасить границу своих владений и расширить их — пусть не серебро, но надежная медь. Но кельтская кровь — пусть даже кровь принцев королевского дома Уэльса — почему-то стала ему противна. Он зачал меня. За это я его благодарю… и проклинаю… но…

Девушка опустила глаза и увидела, что на дне ее чаши остались лишь последние капли. Она не решилась попросить снова наполнить ее.

— Но зато он меня обучил хорошим манерам. Ведь мы, уэльсцы, дикари!

— Он дурак, твой отец, — заявил Роберт. — Полный идиот. Глупый, напыщенный петух.

— Хоть ваши слова и унижают достоинство моего родителя, но это истинная правда. — Раскрасневшаяся Джоселин сделала реверанс. — Благодарю за меткое словцо!

Его не очень трезвая похвала стоила не меньше, чем поцелуй, если б он посмел коснуться ее губ. А ему так этого хотелось. Но Роберт повел себя отменно вежливо. Он подлил себе и ей вина и поднял чашу в тосте.

— Пью за тех из семейства Монтегью, чьи зубы не ядовиты, а во рту не прячется змеиное жало.

Роберт смотрел, как она пьет, и сам настолько размягчился, что пожелал стать этим вином, чтобы только коснуться ее губ. Тепло от камина и вино согревали его, а тишина убаюкивала.

Господи! Какие-то жалкие пол-ярда отделяют его губы от ее губ. Почему бы ему не впиться в них поцелуем? Скольких женщин он целовал, ощущая податливую мягкость их губ? Сначала возбуждающий трепет, а потом пылающий жар, он не ждал иных ощущений, если овладеет Джоселин… А, может быть, они будут иными?

Ее густые темные волосы были такими же, как в ночь их первой встречи, но что-то в их цвете изменилось. И все время менялось, лишь только стоило ему обратить свой взгляд на ее головку — то упрямо вздернутую, то устало поникшую… Он представил себе, как ее чудная головка, увенчанная пышными волосами, упадет в бессилии на подушку…

— Незачем вам меня так разглядывать, сэр. Ее решительный голос вернул Роберта с небес на землю. Лорд де Ленгли чертыхнулся и плеснул себе в чашу вина.

Девушка тут же поспешила развеять миражи, сгустившиеся в темной комнате.

— Несмотря на все слухи, распространяемые обо мне, я не ведьма, и вам нечего меня бояться.

Он не расслышал, а потому переспросил:

— Кто вы? Я не понял…

— Не ведьма. Прочистите свои уши, чтобы я впредь не повторяла одно и то же дюжину раз. Если я и обладаю колдовской силой, то, поверьте, не премину ею воспользоваться по назначению. Кстати, ваша милость, я вылечила вашего возлюбленного Аймера. Как вы будете расплачиваться со мной?

Чтобы несколько прочистить мозги, Роберту потребовалось отхлебнуть еще добрый глоток вина.

— Мы вроде бы начали беседу о ведьмах?

— Да. И обо мне, в частности. Ваши люди болтают неизвестно что… будто я заставляю ленивых работать в полную силу и исцеляю раненых…

— Но ведь это правда! Неужто здесь нет изрядной доли колдовства? Почему на вас падают подозрения?

— Все из-за моих глаз и густых бровей. О Господи, если б мои глаза погасли, а брови поредели! Тогда, став обычной женщиной, я бы понравилась вам, милорд?

Джоселин попыталась склонить голову ему на колени, но он отстранился.

— Вот опять! Вы боитесь меня?

Роберт пьяно ухмыльнулся.

— Мне не страшны ведьмы. Побывав на костре, я очистился от всякой скверны.

— Но я не ведьма! — вскрикнула Джоселин.

Она вскочила и встала перед ним, а он, рыцарь, многократно встречавший смерть лицом к лицу, вдруг оробел.

— Не пугайтесь меня! Я не так страшна.

Бдительный ангел-хранитель, не оставивший Роберта в трудную минуту, подсказал ему, что пора протрезветь.

— Я вам верю, миледи. Вы — не ведьма.

— Но вы смотрите на меня так странно…

— А разве раньше мужчины не оглядывали вас подобными взглядами?

— Нет!

— Или вы, мадам, незрячи, или они слепцы. — Роберт полностью овладел собой и смог даже улыбнуться. — Могу вас заверить, мадам, что я настолько храбр, что могу дотронуться до вас…

— Попробуйте… если не боитесь, что ваш родовой замок тут же вспыхнет и обратится в дымящиеся развалины.

Он ничего не ответил и, обойдя стол, схватил ее за талию и впился поцелуем в ее пахнущие вином, приоткрытые навстречу ему, такие нежные, отзывчивые губы.

«Это всего лишь проба сил, — убеждал он сам себя, — репетиция балаганной пьесы, где сюжетом является овладение пленницей… И пусть сгорит этот чертов замок дотла, если она в самом деле способна вызвать пожар».

Джоселин так резко вырвалась из его объятий, что он с дурацким видом чмокнул губами, целуя пустой воздух. Самый искусный фехтовальщик не смог бы так ловко увернуться от его целенаправленного удара. Но то были схватки на мечах, а губы!.. Неужто он промахнулся?

С ее лицом творилось нечто странное, и это невероятно рассмешило его. Роберт просто давился от смеха. Одна половина ее лица улыбалась, вторая была ужас как серьезна. Словно перед ним предстала раздвоенная шутовская маска.

— Если вы надеетесь, сэр, напугать меня, как мою сестру, то глубоко заблуждаетесь. И зря тратите время — и мое и ваше, — произнесла серьезная половина лица.

Он тоже попытался разделить свое лицо пополам. С одной стороны непроницаемая суровость, с другой — веселый кавалер.

— Мне ваши колдовские чары нипочем! Хочу — сожгу вас на костре или прикажу забросать каменьями, а захочу — уложу в мягкую постельку.

— Ах, какой храбрец лорд Белавур! — Джоселин еще дальше отодвинулась от него.

Если бы он мог ощутить, как бешено колотится ее сердце, какой беспомощной она себя чувствует в его присутствии. Даже не как ягненок в пасти льва, а скорее как жалкий крольчонок, пожираемый лисицей.

Но подбородок ее гордо вскинулся вверх, а взгляд расширенных от выпитого вина глаз обжег его колдовским пламенем.

— Может быть, хватит нам беседовать обо мне? Поговорим лучше об Аделизе.

— Об Аделизе, хоть она и прекрасна, мне не хочется говорить…

Его глаза показались Джоселин невероятно большими. Она отражалась в них, как в двух темных зеркалах. Они манили ее, звали окунуться в это запредельное пространство. Когда Роберт протянул руку и обхватил ее стан, она уже больше не противилась. И мысль, что своей покорностью она платит за отцовские земли, ее не тревожила.

Джоселин приникла к сильной мужской груди, почувствовала, как его пальцы гладят ее спину, пробуждая в ее теле чувственный трепет. Ее рука, в последнем, бессознательно защитном жесте попыталась оттолкнуть его, но бессильно повисла… Сопротивляться ему было бесполезно.

Она ощутила, как его крепкие бедра касаются ее бедер, как его отвердевшая мужская плоть упирается настойчиво в ее живот. Жар его тела будто растапливал, расплавлял ее. Роберт казался ей громадным и всемогущим, его мужская сила лишила ее всякой воли к сопротивлению.

Никогда прежде Джоселин не чувствовала себя такой маленькой, слабой, податливой. Впервые ей пришла на ум мысль, что женское тело, будучи так непохоже на мужское, однако идеально соответствует ему, что тела созданы для того, чтобы слиться в объятии и заполнить щемящую пустоту, разделяющую их.

Рука де Ленгли вновь приподнялась, погладила ее щеку, подбородок, прошлась по изгибам ее губ. Его нежность была для нее неожиданной. Совсем иначе описывала его ласки плаксивая Аделиза.

Джоселин смотрела на него глазами, расширенными от удивления и томительного ожидания. Пальцы его легкими прикосновениями очертили контуры ее шеи, и в этом жесте была какая-то особая интимность. Рука его, большая, сильная, теплая, как будто уже знала давно, где ее место. Обнаженная кожа на шее Джоселин впитывала в себя это приятное тепло.

Затем Роберт откинул ее голову назад, собираясь поцеловать. То ужасное, что случилось с Аделизой, теперь произойдет и с ней…

Какое-то время он медлил. Огонек любопытства искрился в его глазах.

— Незачем так сверлить меня взглядом, мадам. Я не намерен искушать вас, да будет вам известно. По крайней мере, не сегодня.

Его добродушная открытая улыбка успокоила Джоселин.

— И вот о чем я еще хочу наперед сказать вам. При всей вашей учености, я подозреваю, что ваши познания в некоторых предметах весьма невелики. Все женщины устроены одинаково, и все ведут себя по-разному в ситуациях, подобных нашей. Тут проявляются очень интересные различия, существует множество вариантов, исследовать которые весьма увлекательно. Возможно, мы приступим к занятиям прямо сейчас. Вы искушаете меня гораздо больше, чем вам самой это представляется.

У Джоселин пересохло во рту. Мысли, самые разные, смерчем крутились в ее мозгу. То вспоминалась ей бойкая Алис, то плачущая Аделиза, то она прислушивалась к биению собственного сердца, то вдруг с испугом подумала: почему так болезненно напряжено внутри все ее тело — уж не отравлено ли выпитое ею вино? Она следила, как лицо Роберта все приближается к ее лицу, как Постепенно смыкаются на его глазах пушистые ресницы. Ни один мужчина не имеет права обладать такими ресницами! Она сама прикрыла глаза.

Рот его прижался к ее рту. Губы его были жесткие и шершавые, но за ними скрывалась восхитительная бархатистая нежность рта и языка. Прикосновение не было таким грубым, как она ожидала. Ни унижения, ни боли Джоселин не испытала. Наоборот, ее охватило ощущение тепла и удивительной легкости, чувство странного умиротворения, желания раствориться в другом существе, стать его частью, принадлежать ему…

Если это и есть то, что называется поцелуем, то это было не так уж плохо. Это чувство было почти… почти приятным.

Губы его завладели ее губами, соблазняя и принуждая раскрыться. Его язык скользнул по ее нижней пухлой губке, пробуя ее на вкус и проникая внутрь ее рта, что заставило Джоселин задрожать. И эта дрожь, пробегая по телу, все усиливалась.

Но тут же леденящий озноб сменился теплом, затопившим ее. Каждая клеточка ее тела отзывалась на его прикосновения, колени ее вдруг ослабли. Роберт держал ее на согнутой руке, уложив будто в колыбель, а она схватила его за плечи, удивляясь сама, какое удовольствие доставляет ей держаться за него, покоиться в его могучих руках.

Потом его язык властно проник в ее рот и затеял там то ли игру, то ли исследование, тщательное и бесстыдное. И это действо шокировало ее. Джоселин задохнулась и сделала попытку отвернуться, но Роберт не позволил ей сделать этого. Он придержал ее за подбородок и продлил поцелуй. Его язык словно обвился вокруг ее язычка, дразня и танцуя.

Вот об этом танце и говорила развратная Алис, вот что, должно быть, напугало Аделизу. Это была последняя четкая мысль, пришедшая ей на ум. Опять дрожь охватила ее, ритмичные движения его языка довели ее до исступления. Тело судорожно напряглось, боль где-то внизу становилась все ощутимее, требуя утоления.

Ей хотелось еще чего-то другого, чего-то большего, чем эта сладостная, но и издевательская пытка поцелуем. Желание становилось непреодолимым, противостоять ему было невозможно. Что еще, кроме поцелуя, он может дать ей? Чувствуя, как его напряженное мужское естество упирается ей в низ живота, она была готова принять от него любой подарок.

Откуда-то издалека до них донесся встревоженный голос, и де Ленгли издал недовольное рычание. Он резко приподнял голову, оборвав поцелуй как раз в тот момент, когда она больше всего на свете жаждала продолжения ласки.

— Джеффри! Черт его побери! Что там стряслось такого важного? Джеффри!

Джоселин мгновенно очнулась и вступила с де Ленгли в отчаянную борьбу, пытаясь оттолкнуть его. Еще мгновение он удерживал девушку в своих объятиях, затем разжал руки.

О чем она думает? Куда подевался ее разум? Что она себе позволила?

Джоселин увидела сэра Джеффри, стоящего в дверях. Конечно, он застал ее накануне грехопадения. Как долго он любовался открывшимся ему зрелищем?

— Простите меня, Роберт. Вы откликнулись на мой зов, и я посмел… Боюсь, что это очень важно… Большое войско приближается к замку.

Джеффри сделал паузу, потом осмелился продолжить:

— Я разглядел королевский штандарт… Это Стефан. Сам Стефан собственной персоной.

Де Ленгли стал похож на высеченную из камня статую.

— Он уже достиг лагеря Монтегью. Скоро вся компания будет здесь. — Джеффри осекся, с тревогой вглядываясь в лицо милорда. — Впускать их, сэр?

Затянувшееся молчание нарушил взрыв хохота. Подобного циничного смеха Джоселин еще не приходилось слышать.

— Впустить ли их? Конечно, мы их впустим! — Де Ленгли взлохматил пятерней свою густую темную гриву. — Разве я способен отречься от присяги, данной сюзерену? Неужели ты советуешь мне нарушить свой долг вассала?

Он схватил со стола опустевшую винную чашу, сжал в пальцах, словно хотел раздавить ее.

— Еще бы один день, — пробормотал он. — Клянусь ранами Христовыми, мне нужен всего лишь один день. О, Джеффри, еще один день, и у нас будет все!

Он швырнул чашу о стену, и она распалась при ударе о камень на мелкие осколки.

Джоселин по-прежнему оставалась там, где ее выпустил из объятий де Ленгли, словно прикованная к этому месту. Ее пошатывало, она с усилием пыталась удерживать равновесие. Поцелуй Роберта произвел на нее такое ошеломляющее действие, что до ее сознания с трудом доходило, о чем сейчас говорит милорд. Она лишь уловила, что речь шла о короле Англии. Но, вероятно, что-то она пропустила мимо ушей, потому что беседа, казалось, не имела смысла. Ведь Роберт де Ленгли был союзником Стефана, одним из его любимцев. Король, безусловно, должен был обрадоваться известию, что Роберт воскрес из мертвых.

Но такого взрыва отчаяния, такого приступа гнева, который извергал из себя милорд, она никак не ожидала. Чтобы привести человека в подобную ярость, нужны были весьма веские причины.

— Прости, Роберт, но я не считаю, что все потеряно. У тебя есть кое-что за душой, что можно выставить на торги, — взывал к нему сэр Джеффри.

— Но я не желаю торговаться! Как вы не поймете? Я устал от торгов, от переговоров, от уступок, от расшаркивания ножкой, от плясок на ярмарочном канате. Я занимался всем этим дерьмом столько лет и теперь сыт по горло. Мне надоело быть связанным клятвой и ходить на поводке у короля, когда все другие хватают все, что захотят. Мы ничего не получим теперь из того, что у меня украли. Ни сейчас, ни потом. Опять понадобятся месяцы или даже годы войны, опять потери, которые так осточертели. Через все это я прошел прежде, и, будь я проклят, если позволю, чтоб это случилось вновь! Его глаза вспыхнули.

— Я хочу победить, Джеффри! Клянусь Богом, никогда раньше не жаждал так победы! В первый раз за многие годы мы были так близки к ней.

— Я знаю.

С видимым усилием де Ленгли все-таки овладел собой.

— Что ж! Так и будет. Я слишком далеко зашел, чтобы повернуть назад.

Он огляделся, встретился взглядом с Джоселин и удивился, обнаружив ее на том же месте, где оставил ее.

— Возвращайтесь к себе, мадам. И приготовьтесь к встрече с королем. Не сомневаюсь, что он возьмет вас вместе с вашей сестрицей под свое покровительство. Вам известно, что всегда найдется местечко в благородном сердце Стефана и при его блистательном дворе для любой женщины, любого ребенка, для любого недовольного бунтовщика и для любой бешеной собаки. Вот жаль только, что он никак не может взять в толк, почему частенько ходит покусанным.

Джоселин поспешно направилась к выходу, желая как можно скорее скрыться с глаз долой. Постепенно ее разум начал проясняться. Роберт де Ленгли был прав. Все испытания очень скоро окажутся позади, во всяком случае для нее и Аделизы. Стефан был необычайно великодушен, когда дело касалось женщин. Отец постоянно твердил об этом, считая это проявлением глупости. Но можно было рассчитывать на то, что король не позволит никому обидеть беззащитных сестер.

Де Ленгли был прав и в другом. Теперь ему будет трудно заполучить свои земли обратно. Король нуждался в расположении ее отца, ибо Монтегью пользовался влиянием в пограничных с Уэльсом областях. Он поддерживал мир на границе и противостоял поползновениям эрла Честера захватить всю Западную Англию и отдать ее во власть герцога Генри и Анжуйской ветви Плантагенетов. Отец до сих пор ловко управлялся с хитроумным и бессовестным Честером.

Джеффри распахнул перед ней дверь. Его черные глаза не упустили ни малейшей детали в странном поведении девушки. Она стыдилась его внимательного, изучающего взгляда. Быть застигнутой в покоях милорда за жарким поцелуем — какой позор для нее!

И всякий воин из охраны подтвердит, что она пришла туда по доброй воле, без всякого принуждения. Отец взовьется от ярости, если до него дойдут слухи об этом, а репутация Джоселин будет безнадежно испорчена.

Она не посмела оглянуться, когда дверь с шумом захлопнулась за ней. Самым большим ее желанием было немедленно стереть из памяти недавнее событие, но видение того, как Роберт де Ленгли наклоняется к ней и целует, неотступно преследовало ее. А еще это проклятое ощущение тепла, исходящего от его рук, попеременного жара и озноба в ее теле. Память об этих новых испытанных ею чувствах никак не исчезала.

Аделиза пыталась заставить ее поверить, что мужчина несет в своем теле только боль и унижение для женщины. Впервые за три года их тесного общения у Джоселин мелькнула крамольная мысль, что Аделиза просто глупа и ничего не смыслит в жизни.