С огнем не шутят

11

— Итак, слушай, — сказала она, садясь на прежнее место. — Поверишь ты мне или нет, теперь это уже не важно. Но я хочу, чтобы ты услышал мою историю от меня самой. — Она провела ладонями по крышке коробки, с какой-то особой нежностью посмотрела на нее и улыбнулась краешком рта невеселой, навевающей тоску улыбкой. — О том, могу ли я обходиться с мужчинами жестко или жестоко, я и сама толком не знаю. С шестнадцати лет и до того момента, как два года назад я сбежала от него, меня считал своей собственностью небезызвестный тебе Август Уэстон.

Ее сердце переполнилось горечью от чудовищной несправедливости судьбы, но она усилием воли переборола себя и спокойно продолжила:

— Поначалу мне нравилось ощущать себя окруженной заботой и вниманием красивого, прекрасно воспитанного молодого человека. Тогда я была слишком юной и не могла разглядеть в нем склонность к неслыханной ревности, диктаторские замашки. А потом впала от него в слишком большую зависимость, прежде всего эмоциональную и психологическую.

Она усмехнулась, повела плечом.

— Конечно, будь у меня в тот момент побольше смелости, решительности, жизненного опыта, я освободилась бы из этой золотой клетки, но…

Себастьян нахмурился.

— Подожди, подожди, теперь я ничего не понимаю. Ты говоришь, что…

— Пожалуйста, выслушай меня, не перебивая, — строго, даже требовательно попросила Ева. — У меня нет ни малейшего желания с тобой спорить, что-то тебе доказывать. Я и объяснять-то тебе ничего не должна. Но тоже — как это ни странно — не хочу, чтобы между нами оставались недомолвки.

Себастьян поднял руки, показывая, что сдается и принимает ее условие.

— Моя мама очень радовалась, что я нашла себе титулованного поклонника, — опять заговорила Ева. — Все остальное ее не особенно волновало. А папа был чересчур занят работой.

Только бабушка переживала за меня: ей Август никогда не внушал доверия.

Ее губы дрогнули, веки опустились, и Себастьяну показалось, что она вот-вот расплачется. Но ничего подобного не произошло. Уже несколько мгновений спустя Ева подняла голову и продолжила ровным, не выражающим ни обиды, ни гнева голосом:

— Скажу честно, твои обвинения явились для меня громом среди ясного неба. Учась в университете, я очень страдала от невозможности принимать участие в нормальной студенческой жизни — в банальных походах в кафетерии во время ланча, в болтовне на переменах, в проделках, в пирушках. Август следил за каждым моим шагом, изводил меня своей ревностью, не позволял водить дружбу ни с девчонками, ни тем более с ребятами. Мне и в голову не приходило, какие гадости эти самые девчонки и ребята рассказывают за моей спиной. Ума не приложу, чем я им всем так сильно насолила…

Она закусила губу, душа приступ боли в сердце.

— Ева, я, честное слово, не хотел причинить тебе страданий, — пробормотал Себастьян, растерянно качая головой. — Я ведь думал…

— Ничего не говори, Себастьян, еще раз прошу тебя! — взмолилась Ева, отрывая руки от коробки и прижимая к округлой, обтянутой тканью платья груди. — Позволь мне закончить рассказ.

— Да-да, конечно… — Он потер лоб тыльной стороной ладони и смущенно кашлянул. — Извини.

— С Эмили все объясняется гораздо проще, — сказала Ева, опять бережно проводя ладонями по крышке коробки. — Я не знала, что она ненавидит меня, но теперь понимаю, чем ее ненависть вызвана. Любовью ко мне Грегори, того парня, по которому Эмили с первого курса сходила с ума.

Себастьян удивленно посмотрел на нее, наморщил лоб и принялся напряженно о чем-то размышлять.

Тем временем Ева открыла коробку и извлекла из нее внушительных размеров стопку писем в конвертах нежно-фиолетовых, розовых, желтых и персиковых тонов.

— Грегори передавал мне записки самыми немыслимыми способами. То через профессоров, то вкладывал их в учебники или тетради.

Зачастую он выражал свои чувства в стихах, в удивительных стихах. Наверное, это единственный человек, который по-настоящему любил меня…

Она замолчала, подумав вдруг о том, как было бы здорово, если бы не Грегори, а Себастьян настолько же преданно и серьезно относился к ней с тех далеких пор. В таком случае она уже тогда нашла бы в себе мужество уйти от Августа и все это время беззаветно отдавала бы Себастьяну всю любовь, на какую только была способна…

Она так увлеклась своими фантазиями, что боль в сердце притупилась и ей стало легче дышать.

Но продолжалось это недолго. Пора спускаться с небес на грешную землю, сказала себе Ева. Себастьян никогда не любил и не полюбит меня, всегда относился ко мне как к пропащей, продажной девке, как к ведьме. Просто сильно увлекся мною во время отпуска, вот и приехал. Он с удовольствием освободится от этого увлечения, готов даже просить меня об этом одолжении. Как жаль, что я и впрямь не колдунья, а то мгновенно исполнила бы его желание, Она мрачно усмехнулась. И Себастьян, заметив это, поднялся с дивана, подошел к окну, вернулся и опять сел.

— Ну и ну! Кто бы мог подумать… Я всегда подозревал, что Эмили таит на тебя какую-то сугубо личную обиду, но, конечно, не мог догадаться, что все дело в Грегори… — Он почесал затылок, о чем-то поразмыслил. — А ведь она и вправду с первого курса сходила по нему с ума. Сколько раз я выслушивал ее душевные излияния, сколько раз утирал слезы, пытался утешить! Поначалу Грегори вообще не обращал на нее ни малейшего внимания, потом они стали встречаться… — Он легонько шлепнул себя по макушке рукой. — Но я и не подозревал, что этот парень влюблен в тебя, что ненависть к тебе Эмили объясняется настолько просто!

Он вновь погрузился в раздумья, давая Еве возможность наблюдать за сменой переживаний на его лице.

— А все эти сплетни, наговоры… Выходит, и они порождены лишь завистью, страстным желанием опорочить тебя… Черт подери! Как же я ошибался, как был не прав, считая тебя притворщицей, опасной колдуньей…

— Значит, вот за кого ты принимал меня там, в Кении, — произнесла Ева медленно, не глядя на Себастьяна и обращаясь скорее к самой себе. — А я-то, глупая, навоображала бог знает чего, не понимала, почему ты не желаешь продолжать со мной отношения, решила, что ты женат.

— Нет, Ева, я не женат и увлекся тобой настолько серьезно, что сам испугался. — Себастьян опять вскочил с дивана, подошел к креслу, в котором сидела Ева, и опустился перед ней на колени. — Да, милая моя, я думал о тебе разные гадости. Но сейчас я счастлив, что наконец-то прозрел, что осознал, насколько виноват перед тобой.

Он схватил ее руку, сжал своими крепкими длинными пальцами, требуя посмотреть ему в глаза, услышать его, понять.

Ева медленно перевела на него печальный взгляд.

— Ты простишь меня, милая? Поверишь в то, что мои чувства к тебе сильны и искренни?

— Сильны? Искренни? — переспросила Ева, и между ее черных бровей залегла складочка. — Я не верю тебе.

— Но почему? — чуть ли не выкрикнул Себастьян, в отчаянии крепче сжимая руку Евы и забывая о том, что может причинить ей таким образом боль.

— Осторожнее, — произнесла она тихо. — Не хватало только, чтобы ты сломал мне руку.

— Прости, — взволнованно прошептал Себастьян, ослабляя пальцы и наклоняя голову. — Прости меня, болвана. — Он нежно поцеловал каждый пальчик ее руки, потом уткнулся в них носом и замер.

Прошло несколько минут.

— Почему ты не веришь в истинность моих чувств, Ева? — наконец снова спросил Себастьян, не поднимая головы.

Она долго не отвечала. Заговорила в тот момент, когда он уже решил, что Ева не желает с ним разговаривать или не расслышала его вопроса.

— Как я могу верить в истинность чувств человека, который совершенно безосновательно долгие годы считал меня олицетворением порочности? Как я могу решиться связать с ним свою судьбу? Нет, Себастьян, я достаточно настрадалась в жизни и больше не желаю мучиться.

— Я виноват перед тобой, Ева, и сам до ужаса страдаю от этого. Умоляю, поверь мне, будь снисходительна!

— Нет, Себастьян, ни о чем не проси меня, очень тихо, но твердо ответила Ева. — При всем своем желании я никогда не смогу поверить в то, что в один прекрасный момент ты опять не послушаешь Эмили или любого другого своего товарища. Нам следует расстаться и забыть о сегодняшнем вечере. Так будет лучше для нас обоих.

— Но мы не сможем жить друг без друга, глупая! — воскликнул Себастьян, порывисто вскидывая голову. — Я просто не представляю, как вернусь без тебя домой, как лягу в холодную постель и останусь наедине со своими мыслями.

— Я тоже пока не представляю, как останусь наедине с мыслями, порожденными нашим сегодняшним разговором.

Ева говорила спокойно, наверное, потому, что еще не вполне осознала весь ужас своего положения. Или потому что пребывала в состоянии шока, когда еще не чувствуешь жгучей боли, когда находишься словно в тумане, а разговариваешь, совершаешь какие-то действия чисто инстинктивно.

— Подумай хорошенько, милая моя, — горячо произнес Себастьян. — Расстаться легко, а следующей встречи у нас может и не быть.

Мы оба будем терзаться в разлуке, мы не должны жить врозь…

Ева, которой впору было разрыдаться, криво улыбнулась.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что я не мыслю жизни без тебя.

Потому что и ты ко мне не равнодушна, ты сама в этом призналась. — Он взял Еву за вторую руку, задевая письма, лежащие на ее коленях.

Конверты нежно-розовыми, фиолетовыми, желтыми и персиковыми бабочками закружились в воздухе и один за другим мягко опустились на пол. Себастьян взглянул на них и тут же узнал ровный почерк Грегори, тот самый, которым были написаны номера телефонов и фамилии знакомых в телефонной книжке у них с Эмили дома, записки, постоянно висящие на холодильнике. На всех конвертах были написаны лишь два слова «Еве Корнер».

Бережно, испытывая глубокое уважение к любви приятеля — гораздо более высокой, смелой и чистой, чем его собственная, — он собрал письма, сложил в ровную стопку и положил в коробку.

Ева следила за его действиями молча, с каждым мгновением все больше замыкаясь в себе.

Когда Себастьян поставил коробку на подлокотник кресла, опять сел перед Евой на корточки и посмотрел ей в глаза, ему показалось, она вообще забыла о его присутствии.

— Давай отложим этот разговор на другой день, — предложил он. — Нам обоим нужно многое обдумать, взвесить, проанализировать. Я сейчас же вернусь в Эдинбург, а на выходных опять приеду, и мы спокойно решим, как нам быть. Сейчас и ты, и я взвинчены, воспринимаем действительность неадекватно.

— Нет! — холодным, категоричным тоном отрезала Ева.

— Что — нет? — Себастьян качнул головой. — Ты считаешь, что с тобой все в порядке?

— Нет. Я считаю, что нам больше не следует встречаться. Ни на выходных, ни позднее.

Пожалуйста, уходи.

Себастьян опять качнул головой — в одну сторону, потом в другую, явно не желая верить тому, что только что услышал.

— Но, Ева…

— Уходи, — громче повторила молодая женщина, чувствуя, что если не останется сейчас одна, то за себя не отвечает.

— Ладно, я уйду, — примирительным тоном ответил Себастьян. — Только…

— Уходи сию же секунду и забудь обо мне, слышишь? — закричала Ева, содрогаясь всем телом. — Не пытайся звонить мне! Я сразу брошу трубку! Уходи!

Себастьян несколько минут смотрел ей в глаза столь тоскливым и несчастным взглядом, что у нее все переворачивалось внутри. Потом медленно выпрямился и, не оглядываясь и не произнося больше ни слова, вышел из гостиной.

Вскоре в холле хлопнула входная дверь.

Все кончено, обреченно подумала Ева, бессильно откидываясь на спинку кресла. Все кончено…

Она просидела в странном полузабытьи, наверное, час, а может, даже дольше. По-видимому, организм решил дать ей передышку перед предстоящим страданием, сильнее и мучительнее которого молодая женщина не испытывала и в худшие периоды своей жизни.

Весь университет видел во мне бессердечную дрянь, возникла в ее проясняющемся мозгу первая осознанная мысль. В том числе и Себастьян. Все считали, что я обожаю титулы и деньги, что заманила в свои сети Августа при помощи каких-то там черных сил. Какой ужас!

Выходит, даже если бы мы с Августом разошлись уже тогда, желающих общаться со мной не нашлось бы…

Ее взгляд упал на диван, на котором в том месте, где сидел Себастьян, еще сохранялась небольшая вмятина.

Себастьян, подумала Ева, и ею овладела самая настоящая паника. Он никогда больше не придет ко мне, никогда не позвонит. Я сама отказалась от счастья, все испортила своими руками!

Она вскочила с кресла, охваченная страстным желанием повернуть время вспять, все изменить, исправить… Но тут же вновь села, сознавая, что поступила единственно верно.

В ее ушах вдруг отчетливо прозвучали слова бабушки: «Красивых женщин, как ты, обычно преследуют несчастья. Ими все восхищаются, но видят в них лишь внешнюю прелесть, а заглянуть в душу даже не пытаются. Многие им завидуют, многие стремятся насолить, отомстить за злодеяния, которых те не совершают, приписать несуществующие грехи…»

Насколько же верными были предостережения бабушки! А она-то считала, что понимает смысл ее слов. Оказывается, не осознавала и половины того, о чем та хотела ей сказать. Родная, любимая, мудрая бабушка! Как ты была права!..

Ева вскинула руки в отчаянной надежде, что бабушка видит ее откуда-то с небес и поможет ей выжить в этом суровом и несправедливом мире… и безудержно разрыдалась.

Она плакала до тех пор, пока не почувствовала, что слез больше нет, что ее веки опухли и болят, а в голове стоит густой туман.

— Я больше не буду тревожить тетю, — прошептала Ева наполнившему комнату вечернему мраку, всхлипывая и шмыгая носом. — Я справлюсь с этим испытанием самостоятельно. Докажу этому безумному миру, что я не красивая кукла, а способный добиться чего угодно, умеющий постоять за себя человек. Так мне советовала бабушка. И настал как раз тот момент, когда мне следует ее советом воспользоваться.

Будущее без Себастьяна пугало, а сплетни, о которых он поведал, до сих пор не укладывались в голове. Но она чувствовала, что выберется из этой пропасти. Без чьей-либо помощи. И, как ни странно, больше, чем когда бы то ни было, верила в ожидающее ее где-то впереди огромное счастье, то самое, которое ей пророчила тетя.

Себастьян отправился домой в этот же вечер. Садиться за руль во взбудораженном состоянии он обычно не решался, но сегодня даже не подумал об опасности. Желание занять себя каким-то делом, чтобы хоть немного утихомирить боль, оставленную в сердце разговором с Евой, заглушало в нем и голос разума, и прирожденную осмотрительность. Лучшего способа отвлечься от жутких воспоминаний, чем быстрая езда, он не мог придумать.

Она права, думал он, мчась по дороге. Абсолютно права. Доверять человеку, столько лет без всяких на то оснований считавшему ее порочной и продажной, не поверившему в ее чистоту, даже пообщавшись с ней, — на это решился бы лишь ненормальный.

На память пришли эпизоды их кенийских каникул. Как неподдельно и открыто восхищалась Ева африканской природой! С какой готовностью отдалась в их единственную ночь страсти!

Себастьян проклинал себя за то, что уже тогда, в первые дни общения, не поговорил с ней! Сейчас же его одолевало желание вернуться в Глазго, явиться к Еве и умолять ее простить его до тех пор, пока она не сжалится над ним, пока лед обиды в ее сердце не начнет таять… Но ему тут же вспоминался ее надрывный крик «Уходи!», и он понимал, что она даже на порог его не пустит.

Проклятье, проклятье, проклятье! — думал Себастьян, впиваясь пальцами в руль. Я повстречал женщину своей мечты, влюбился в нее, она отвечает на мое чувство, но мы не можем быть вместе! И все из-за чего? Из-за моей легковерности, из-за того, что я чрезмерно увлекся сплетнями, что не увидел за ненастью Эмили элементарной ревности.

Болван! Вот и придется теперь страдать всю оставшуюся жизнь. Второй Евы или ее подобия мне никогда больше не найти!

Себастьян приехал домой глубокой ночью.

Пустая квартира, встретившая его тишиной и мраком, показалась ему еще более неуютной, а вся ее обстановка на редкость безвкусной.

Пожалуй, пора сменить жилье, решил он, проходя в кухню и усердно отгоняя от себя мысли о Еве. Денег у меня предостаточно, лет уже не так мало. Может, купить дом где-нибудь в Дин-Виллидже? С садом, террасой, балкончиком на втором этаже. На балконе я посажу цветы, в саду поставлю кресло-качалку и, приходя с работы, буду, качаясь в нем, читать газеты и пить чай.

Себастьян уселся на стул с высокой спинкой у окна, закрыл глаза и представил белые стены утопающего в зелени, залитого солнечным светом дома. Его воображение разыгралось, и вот в мыслях он уже вошел в свой новый дом, с блаженством втянул в себя аромат чего-то необыкновенно вкусного, распространяющийся из кухни по всему холлу, и протянул руки идущей ему навстречу женщине с черными волосами… Еве…

— Черт! — воскликнул он, вскакивая. Как было бы здорово, если бы я смог привести ее в свой новый дом! Со временем у нас появились бы дети, и всем там хватило бы места, всех согревало бы домашнее тепло. Как было бы здорово…

Достав из буфета бутылку скотча, Себастьян наполнил до краев стакан и одним махом наполовину осушил его. Обжигающая жидкость разлилась по его нутру приятным теплом. Однако опьянения, на спасительный эффект которого он так рассчитывал, не наступило ни спустя минуту, ни тогда, когда стакан полностью опустел.

Я потерял ее, с беспощадной отчетливостью понял Себастьян. Потерял навеки и не знаю, как жить дальше, на что надеяться… Без нее ничто мне не нужно — ни сад, ни дом, ни цветы, ни кресло-качалка, ни дети… Я боялся колдовских чар, мечтал освободиться от них и ни разу не отважился признаться себе в том, что просто-напросто влюбился, влюбился впервые, по-настоящему и бесповоротно…

Как же странно устроена жизнь. Как все запутанно, нелепо, нелогично. Я оскорбил грязными обвинениями самую восхитительную из всех известных мне женщин, оскорбил непреднамеренно, по собственной глупости.

От желания броситься к телефону, набрать номер Евы и опять попросить у нее прощения, у него свело желудок. Но Себастьян даже не поднялся со стула.

Ты обидел ее, страшно обидел и должен понести наказание, неумолимо сказал ему внутренний голос. Не тревожь ее больше, не тереби рану, нанесенную тобой ее чуткому сердцу. Пусть она повстречает более достойного, более надежного человека, пусть будет с ним по-настоящему счастлива…

В офис на следующий день Себастьян не поехал. До обеда провалялся в постели, тупо глядя то на стены, то на окно, то на потолок.

Глаза резало от недосыпания, голова гудела, сердце то и дело беспокойно трепыхалось в груди.

Он снова и снова прокручивал в памяти события вчерашнего вечера и, не переставая, ругал себя самыми хлесткими из известных ему выражений. Ему хотелось выть или лезть на стену от отчаяния.

Ближе к вечеру, обозлившись на себя за столь продолжительное проявление слабости, Себастьян, небритый и непричесанный, быстро приняв душ и одевшись, вышел на улицу, чтобы немного развеяться.

В ближайшем от его дома парке гуляли, как обычно, старики и дети. Молодые мамы катили коляски.

Себастьян, шагая по вымощенной камнем дорожке, поймал себя на том, что всматривается в лица попадающихся ему навстречу женщин с неприличной пытливостью.

Веди себя пристойно, кретин! — одернул он себя. Не нагоняй своей небритой физиономией страх на ни в чем не повинных людей.

Ни одна из этих женщин все равно ни капли не похожа на Еву. Такой, как она, больше не найти!

Он вернулся домой около девяти, не ужиная, упал на кровать и, вконец измученный, тут же заснул. А утром, приведя себя в порядок и через силу выпив чашку кофе, отправился в «Новый век».

Дни потекли один за другим бесцветной нескончаемой вереницей. Мало-помалу Себастьян приучил себя даже не мечтать о звонках и визитах к Еве, но не думать о ней каждый день, каждую ночь не желал и не мог.

По прошествии двух-трех месяцев он смирился с существующим положением вещей и решил, что будет жить с воспоминаниями о Еве до гробовой доски.