Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения

Глава 10 Правда-правда

На следующий день позвонил Йен и предложил встретиться за ленчем, а потом ехать в аэропорт.

Это показалось мне странным.

Разве нам не предстоит провести вместе массу времени в течение ближайших пяти месяцев? Я поморщилась и открыла было рот ответить, что еще не закончила укладываться, однако вовремя спохватилась: неумение уложить вещи в срок характеризует меня как безалаберную растяпу, откладывающую дело на последнюю минуту. Йен может наябедничать Дику, и меня уволят.

— Отличная идея! Куда надо подъехать? — спросила я, думая, какая я жалкая, — досрочно бросаюсь отбывать срок заключения в стенах тоски и смятения. Йен, несомненно, станет для меня источником напряжения, позора и унижения на целую вечность, в этом я не сомневалась ни минуты.

Йен предложил ресторан «Гранд-отеля» в районе Трайбека, потому что мы вылетали из Ньюарка. А потом мы через туннель попадем прямо в аэропорт.

— Я могу прислать за вами водителя, если хотите, — предложил Йен.

— О, спасибо, очень любезно с вашей стороны!

— Тогда — через час. Успеете?

— Спасибо, времени больше чем достаточно.

Повесив трубку, я забеспокоилась: может, приличнее было отклонить приглашение? Может, отправка Йеном водителя нарушает условие «пальцем не шевелить» и я рискую нарваться на истерический звонок по сотовому (с роумингом за счет галереи Дика Риза) и услышать, что я бестолковая гусыня и не развалилась бы взять такси?

Когда я вошла в «Черч-Лондж» в «Гранд-отеле», Йен уже сидел за столом. При моем появлении скульптор встал и протянул руку:

— Привет, Джейн.

— Привет, Йен, — отозвалась я, ответив на рукопожатие.

Я сразу пожалела, что не сказала «здравствуйте». Когда говоришь с обладателем безукоризненного произношения, невольно хочется сказать формальное «здравствуйте», а не небрежное «привет». К сожалению, стоит мне занервничать, все идет не так. Мы уточнили время отлета и договорились, когда стартовать из ресторана, чтобы вовремя успеть в аэропорт. На этом темы беседы были исчерпаны. Ноль. Пустота. Молчание повисло над столом — по моей вине, конечно: не догадалась узнать мнение Йена об организации турне или расспросить о новых замыслах.

Я отложила обсуждение обеих тем на самый долгий срок.

Мы заказали ленч, Йен взял стакан вина. Мне тоже хотелось вина, но я поторопилась попросить воды. Не подозревая, что Йен окажется человеком-праздником, охотно пропускающим стаканчик днем, я боялась представить собой невыгодный контраст с непьющим, как мне казалось, гением.

— Знаете, — обратилась я к официанту, — я тоже выпью бокал. Все что угодно, лишь бы заснуть в самолете, — объяснила я.

— А мне, пожалуй, «Пеллегрино», — неожиданно попросил Йен, явно что-то задумав. — Жаль терять время на сон. Я хочу записать как можно больше идей для проекта до официального начала.

Официанту оставалось только поменять бокалы: я получила вино, Йен — воду, и мне ничего не оставалось, как напиваться соло в обществе величайшего гения всех времен и народов.

К моему ужасу, Йен затеял беседу о проекте артвыставок.

Я поняла: дольше отмалчиваться не удастся. Отставив бокал с вином, я напряженно думала, что и как спросить. Не вполне осознавая масштабы таланта Йена, я не до конца уловила смысл поездки по странам и городам, но уловила, что Йен намеревался «засветиться» на каждой выставке и потом записать свои впечатления с подробными комментариями. Стало быть, он будет вести некий дневник наблюдений, а дорожные впечатления позже выльются в новую скульптуру?

— Йен, — медленно начала я, — пожалуйста, объясните мне: вы просто формулируете мысли в некой форме дневниковых записей или позже каким-то образом трансформируете в своих работах? — Я сразу пожалела, что употребила слова «просто» и «трансформируете» и не сказала ничего более умного. Еще я пожалела, что бокал уже наполовину опустел.

— Конечно же! — воскликнул Йен. — Безусловно, да! Практически все переживания человека находят отражение в его творчестве, в какой бы сфере он ни трудился. В широком смысле — да, все мысли в той или иной форме воплотятся в скульптурах, так же как и ваши мысли и чувства влияют на вашу работу. Но если говорить более конкретно, записи в основном будут посвящены…

Следовало неотрывно внимать, но я не слушала, невольно отвлекшись на замечание о влиянии мыслей и чувств на профессиональные обязанности. Может, поэтому я и не нахожу удовлетворения в своей работе? Но разве большинство негативных впечатлений получено мной не в процессе этой самой работы?

Йен говорил и говорил.

Я улыбалась и время от времени издавала одобрительное «м-м-м». Йен принялся чертить на салфетке небольшую схему. (О, только не схему! Пожалуйста!!!) Из него так и сыпались мудреные слова «взаимодействие объектов и форм», «динамизм», «взаимосвязь». Засмотревшись на движение губ Йена (бла-бла-бла, тра-та-та), я поймала себя на мысли: может, истинная гениальность Йена заключается в умении пудрить мозги? Я прищурилась. Может, во всем, что Йен рассказал о своем творчестве и даже о себе самом, нет ни слова правды? А если он не из Лондона, а, скажем, из Айдахо? И не из той части штата, где процветают трудолюбивые картофелеводы, а оттуда, где сумасшедшие неграмотные родители запирают своих чад в хижинах, подальше от школ и витаминов, и не выпускают из рук двенадцатизарядный дробовик?

— Вот. Да. И еще одно… — Йен с увлечением рисовал диаграмму.

Откинувшись на спинку стула, я подняла глаза на крытый коридор вверху. Бар «Черч-Лондж» располагался в центре зала, откуда, как в атриуме, открывался вид на галереи и коридоры, ведущие к номерам. Не знаю, связано ли это с ревностным соблюдением противопожарных мер, но отовсюду, через каждые несколько метров, со стен на меня смотрели ярко-красные указатели.

Казалось, на меня надвигается рой алых слов.

Выход, выход, выход, куда ни глянь.

После ленча водитель Йена отвез нас через туннель в Ньюарк и высадил у аэропорта. Мы отнесли чемоданы на таможенный контроль и передали билеты женщине за стойкой. Она подарила Йену дежурную улыбку — не такую, как дарят знаменитостям. Здесь его слава ничего не значила. В аэропорту, полном равнодушных к искусству людей, которые не рыскают по Челси в поисках непревзойденных, эффектных, значительных, зубодробительных шедевров и их авторов, Йен был лишь пассажиром в кричаще-яркой рубашке. Впервые при мне он находился не в центре внимания, и меня немного успокоило отсутствие поклонников, наперебой стремящихся выразить восхищение, сказать, как глубоко и значительно то, что он делает, или поздравить его с тем, что он — Йен Рис-Фицсиммонс.

— Хорошо, мистер Рис-Фицсиммонс, — сказала женщина за стойкой, — ваше место — два «б». Мисс Лейн, ваше место — тридцать семь «е».

— Простите? — не понял Йен.

— Два «б» и тридцать семь «е», — повторила регистратор.

— Я лечу первым классом, а вы — вторым? — изумился Йен. Он был смущен и озадачен.

Я недобрым словом вспомнила Аманду, заказавшую мне место в середине ряда, где соседей справа или слева придется будить всякий раз, когда идешь в туалет и когда возвращаешься.

— Да, похоже на то, — ответила я.

— Это ни на что не похоже, — рассердился Йен.

Достав карточку постоянного пассажира авиалиний, он спросил, можно ли найти мне место в первом классе.

Получив отрицательный ответ, Йен спросил, остались ли в продаже билеты в первый класс. Мне показалось странным, что инспирированная Диком сегрегация беспокоит маститого скульптора. Шеф будет вне себя, по потолку забегает, узнав, что в последнюю минуту за счет галереи мне приобрели билет в первый класс. А уж если, Боже упаси, Дик пронюхает, что сам Йен потратился… Я живо представила, как он оседлает метлу и примчится в Лондон с единственной целью стереть меня в порошок.

— Йен, я вам искренне благодарна, но прекрасно долечу вторым классом, — вмешалась я.

— К сожалению, все места в бизнес и первом классе на этот рейс проданы. — Регистраторша приподняла ладонь, предупреждая вопросы. — Но вот что я могу сделать, — продолжала она, глядя на экран компьютера. — Пересадить вас из тридцать седьмого ряда в один из первых. Как насчет седьмого «д»? С обеих сторон места свободны.

Я в восторге закивала, Йен расцвел улыбкой, и служащая поменяла мой билет.

Я неловко и смущенно поблагодарила Йена, затем регистраторшу.

— Пожалуйста, пожалуйста, — отозвалась женщина и добавила, когда мы уже шли к выходу: — Мистер Рис-Фицсиммонс, я обожаю ваши скульптуры!

— Спасибо, большое спасибо, — искренне ответил Йен.

По дороге к выходу я ликовала, что дело так удачно закончилось и вскоре мы окажемся в разных салонах. Прочная перегородка позволит мне расслабиться — буду смаковать вино, пока не засну. Но только я устроилась, как Йен заявил, что сядет на мое место, а я полечу первым классом.

Стараясь не выдать ужаса при мысли о зловредном шефе и степени его ярости, следующие полчаса я убеждала Йена, что обожаю летать вторым классом, что устала и собираюсь спать, что во мне росту всего пять футов четыре дюйма и я могу улечься на свободных соседних сиденьях. Последний довод, кстати, решающим не был, учитывая, что и самого Йена с его ростом пять футов семь дюймов нельзя было назвать высоким. В отчаянии я напомнила, что работаю на Дика Риза и обязана выполнять указания начальства, попутно пытаясь угадать, намерен ли Йен держать Дика в курсе последних новостей. К сожалению, это установить не удалось.

— Клянусь, я хочу лететь во втором классе, — устало сказала я. — Правда-правда.

— Правда-правда? — повторил скульптор.

— Чистая правда, Йен.

— Нет. — Казалось, Йен еле сдерживает смех. — Я не спрашивал, правда ли вы хотите лететь вторым классом. Я хотел уточнить, часто ли американцы употребляют выражение «правда-правда».

Я, в свою очередь, объяснила, что «правда-правда» означает «очень-очень» или «чрезвычайно», «безусловно», «стопроцентно».

— Это — как «стопудово», — добавила я. — Так говорят, когда вы всей душой чего-то желаете и ни минуты в этом не сомневаетесь.

Йен снова улыбнулся и согласился занять свое место. Я воспользовалась правом отлучиться на пару минут и поспешила к газетному киоску, где купила «Пипл», «Ю-эс», «Энтертейнментуикли», «Аллюр» и «Ин-стайл», благоразумно положив поверх журналов октябрьский выпуск «Новостей искусства».