Сенатский гламур

Кто рано встает

Вечеринка закрутилась по-настоящему, когда Вилли Нельсон и Нефертити начали разливать выпивку. Я опрокинула в себя порцию, и в желудке немедленно разгорелся большой алкогольный костер; пламя обожгло мне грудь, его языки лизали горло. Вилли наклонился и прошептал, что Винни-Пух меня хочет. Офигеть! Мне нравится этот парень. Когда я смотрела, как Винни сходит с танцпола, бросая в мою сторону томные взгляды мишки Пуха, я вдруг поняла, что лечу. Размахивая руками, я поднималась все выше и выше. Скоро я очутилась на высоте тридцати тысяч футов и слегка продрогла. Я отщипнула краешек облака и обернула его вокруг плеч, соорудив подобие шали из кучевых облаков. В своем модном прикиде я озирала расстилавшийся внизу пейзаж — горные цепи, океанские просторы, крошечные города и…

«…особенно длинные очереди на бензоколонках. Конгрессмен Фрэнсис, ожидаете ли вы введения каких-либо срочных мер для спасения «Экссон»[1]?»

Утренний выпуск НГР[2] вломился в мое сознание, бесцеремонно напомнив: я не порхающая по танцулькам чародейка, я работаю на Капитолийском холме, и у меня всего двадцать минут, чтобы добраться до работы.

Ха! Если я не пила с Вилли Нельсоном и Нефертити, какого же черта у меня похмелье? Быстрый осмотр кухни освежил мою память. Точно, бутылка вина из магазина «Все по девяносто девять центов». Когда-то это казалось очень выгодной покупкой.

Итак, двадцать минут. Учитывая, что медитировать я собиралась полчаса, отложим это на потом. Равно как и пятнадцать минут упражнений для пресса, маникюр и новое слово из словаря. Я пообещала себе, что сделаю все потом, но знала, что лгу. На деле я приползу с работы очень поздно, слишком уставшая, чтобы заниматься чем-нибудь еще. Ну разве что попробую какую-нибудь текилу за девяносто девять центов.

Впрочем, для подобного цинизма еще слишком рано. Как говорил мой папа, утром возможно все.

Я никогда не была жаворонком.

Я взглянула на часы. Семнадцать минут, отсчет продолжается. Накормив Шеклтона, я бросилась на поиски чистой одежды и подумала: как сложно было бы делать все эти простые вещи без правой руки! Что, если я внезапно потеряю ее в результате несчастного случая вроде поломки эскалатора или побега голодного льва из зоопарка? Смешно, но я живу в каких-то нескольких милях от зоопарка. Поэтому я улучила минутку и занялась тем, что делаю всегда, когда меня обуревают подобные терзания. Я вытянула из кучи лекарств повязку, намотала ее на правую руку и продолжила обычные утренние занятия, уверенная, что буду смеяться последней, когда мне пригодится столь нелепая подготовка к жизни без правой руки.

— Потрясающе, — скажут все, — и как ей удалось так быстро привыкнуть? Да она же управляется не менее ловко, чем раньше! А может, и более!

И благодаря моей блестящей предусмотрительности это будет правдой. Я лишь кивну, улыбнусь и продолжу жить хорошо подготовленным одноруким гением.

Я очнулась от грез наяву и сосредоточилась на исключительно сложном действии — открывании йогурта одной левой. А потом, когда я собирала рабочие папки, догадавшись ногой поднять портфель на стол, я заметила белый налет на жабрах Шеклтона. Только не это! Белый налет — смертный приговор.

За последние одиннадцать месяцев я умудрилась непредумышленно убить восемь японских бойцовых рыбок. Я вовсе не собиралась их убивать. Честное слово, я делала все в точности как написано, но они тем не менее умирали. Мистер Ли, владелец зоомагазина, уверял, что я нигде не напортачила. Я втайне подозревала, что он скрывает от меня какие-то важные сведения по уходу или препарат для очистки воды — ради своей выгоды, чтобы я приходила и покупала все новых рыбок. Тем не менее он строил из себя знатока, и, если верить ему, японские бойцовые рыбки иногда просто теряют волю к жизни после ничтожного изменения окружающей среды и совершают своего рода рыбье харакири. Три рыбки зачахли, две непомерно раздулись, а Жак, Моби и Баллард покрылись белым налетом.

Я с грустью смотрела на свою девятую и дольше всех протянувшую рыбку, шестимесячного трудягу, который, как я полагала, повернул удачу ко мне лицом. Шеклтон, получивший имя в честь того, что чудом пережил прискорбное зимнее отключение электроэнергии, превратившее его аквариум в ледяную пустыню[3], в ответ храбро посмотрел на меня. Поразительно, что он перенес разморозку. Я сочла это знаком того, что он — некая рыба-мессия, могущественный духовный лидер рыбьего царства. Но мне следовало знать, что даже самая могущественная из рыб недолго протянет в моих убийственных тисках.

Я усомнилась, что когда-нибудь стану матерью, раз у меня даже крошечные рыбки не живут дольше нескольких месяцев. И в этот миг случайно бросила взгляд на часы. Двенадцать минут. Я схватила несколько журналов и выскочила за дверь, чуть не забыв снять повязку.

Чем особенно приятна работа у сенатора — я верю, что каждый день меняю мир к лучшему. Плохо же то, что работы ужасно много: я заметила, что надела разные туфли, лишь когда села в метро.

А хуже всего то, что я так и не обратила бы на это внимание, если бы не поймала насмешливые взгляды двух холеных пажей[4] и не посмотрела бы вниз, чтобы понять соль шутки.

Я думаю, что перепутать обувь одного фасона, но чуть разных оттенков, скажем, темно-синие и черные форменные туфли — не самая большая глупость. Немного стыдно, конечно, но вполне объяснимо, особенно если у тебя нет правой руки, чтобы включить свет в шкафу, одновременно копаясь в нем единственной рукой. Но бежевая сандалия и красный кроссовок? Я совершенно уверена, что человек, способный на такое, слегка не в своем уме. Ну или он — это я.

Я решила сделать вид, будто так и надо, и бросила на девочек-пажей полный сострадания взгляд — взгляд, который говорил о том, как мне жаль, что они так аккуратны, прилизаны и, разумеется, ничего не слышали о новейшем прикиде для поездок в подземке. А я, хоть и развлекаюсь по дороге на работу чтением журнала «Экономист», — поскольку чрезвычайно умна и мне ужасно интересно, что там написано, — нахожусь к тому же на самом гребне моды. Как это печально для них, мурлыкала я всем своим видом. Какая же я изумительная.

Дочитав журнал, я вышла на станции Юнион и направилась по Первой улице к Рассел-билдинг, высоко подняв голову и матерясь про себя, что не успеваю забежать в обувной магазин и купить хоть что-нибудь, в чем буду меньше смахивать на безнадежную идиотку. Но, размышляла я, даже будь у меня время, не все можно купить.

Когда я вошла в офис, на меня посмотрела Жанет, сверхкомпетентный личный помощник сенатора, дама средних лет. Она говорила по сотовому в микрофон с наушниками, одной рукой скрепляла кучу сводок, другой исправляла что-то в расписании (задача непростая даже для человека с двумя здоровыми руками) и к тому же умудрилась улыбнуться мне.

— Р.Г. будет в пять. Сводка комитета нужна ему прямо сейчас, — произнесла она самым приятным, но непреклонным тоном.

— Она уже готова, — улыбнулась я в ответ, стараясь излучать уверенность и профессионализм — немалый подвиг, учитывая, что я еще не выпила ни одной чашки кофе.

Р.Г. — так мы называем Роберта Гэри, младшего сенатора из моего родного штата Огайо. Сводка нужна к утреннему слушанию в сенатском комитете по здравоохранению, где будет обсуждаться вопрос о рецептурных лекарствах для пожилых. А я отвечаю за сводку и пасу избирателя, выступающего свидетелем, поскольку являюсь советником сенатора Гэри по внутренней политике.

До сих пор удивляюсь, как в двадцать шесть лет умудрилась стать советником по здравоохранению сенатора Соединенных Штатов. Я жила в вечной тревоге, что до кого-нибудь наконец дойдет, насколько глупо было доверить мне это дело, и меня мигом выставят за дверь.

Я родилась и выросла в Огайо и своей страстью к политике обязана матери, профессору политологии, которая, вполне естественно, привила мне интерес к службе на благо общества. Я с самого начала училась с большим воодушевлением. И, что важнее, была единственной маминой круглосуточной ученицей.

Благодаря маме я рано узнала, что главное — это участие и что приложенные усилия могут немедленно принести плоды. Мы вместе рисовали плакаты для местных выборов, раздавали избирателям регистрационные формы и призывали соседей участвовать в кампаниях, которые считали правильными. По утрам перед школой мама помогала мне прочитать газету и отвечала на мои вопросы. По вечерам исправляла орфографические ошибки в моих письмах к президенту. Мне никогда не приходило в голову, что так и свихнуться недолго. Мне это нравилось.

Я начала политическую карьеру в начальной школе. Я пыталась защитить тропические леса, очистить от мусора скоростные магистрали, остановить испытания на животных, отправить канцелярские принадлежности нищим детям Гаити и вообще спасти мир на средства от одной благотворительной распродажи домашней выпечки.

В средней школе я помешалась на свободе слова, громила цензуру и подбивала школьную газету выступить против нее. Я писала пылкие статьи о том, как свобода и сопротивление олицетворяют пульсирующее сердце демократии. Я не гнушалась взывать к ним, чтобы свергнуть тиранию школьной формы и комендантского часа.

Время от времени я баллотировалась на выборные должности, но в основном посвящала себя глобальным политическим вопросам. Только в колледже, в Университете Цинциннати, я занялась более узкой темой — вопросами здравоохранения. Все началось с удивительно интересного семинара первокурсников, посвященного инфекционным заболеваниям, который пробудил во мне как страсть к реформе здравоохранения, так и страх перед уязвимостью и грязью человеческого тела. После него больное горло навсегда перестало быть просто больным горлом — оно превратилось в начальную стадию заражения вирусом Эболы, рахита или чахотки. С тех пор я, как могла, готовилась к несчастьям, которые, несомненно, поразят мой относительно беззащитный организм.

Я также начала изучать сложную и порочную систему здравоохранения США. Ее несовершенство и несправедливость оскорбили и потрясли меня. Я не понимала, как может правительство позволять сорока миллионам американцев, в том числе и детям, оставаться незастрахованными. Я с ужасом наблюдала беспрестанное вздувание цен и жертвы, на которые приходилось идти семьям низкого и среднего достатка. И, как дочь своей матери, решила сделать все возможное, чтобы изменить это.

Я корпела над своими тезисами и встречалась с девятнадцатью членами Палаты представителей от штата Огайо и обоими сенаторами. Сенатор Роберт Гэри был на голову выше остальных, он поразил меня глубоким пониманием вопросов здравоохранения и заботой о будущем. Когда он ответил на мои вопросы и рассказал о своих планах реформы, я испытала смесь благоговейного трепета и вдохновения.

Я послала Гэри копию тезисов и сразу после окончания колледжа присоединилась добровольцем к его перевыборной кампании. Мне было и лестно, и страшно, когда он вспомнил меня, похвалил тезисы и попросил помочь команде по внутренней политике осветить вопросы здравоохранения. Я с головой ушла в работу, написала несколько неплохих сводок, и, после убедительной победы Гэри на выборах, меня пригласили в Вашингтон. Так я неожиданно заняла влиятельную должность. Жуть, зато чистая правда.

У меня едва хватило времени включить «Блэкберри»[5] и проверить электронную почту, как позвонила Жанет.

— Пришел Р.Г. У него скоро встреча с учительским профсоюзом, у тебя десять минут, чтобы срочно подготовить его к слушанию. Вперед.

Влетев к нему в кабинет, я задумалась, смогу ли изложить суть дела за десять минут, если лишусь языка? Наверное, смогу, вооружившись маркерами, плакатами и талантом мима, но это будет непросто. Хотя, говорят, У меня очень выразительные глаза, так что можно с их помощью… ох, без языка и глаз совсем ничего не получится. Как же мне начать…

— Вам помочь?

Саркастичное замечание сенатора Гэри прервало мои фантазии, напомнив, что уже добрых десять секунд я стою в его кабинете, словно дура под гипнозом. Быстро подсчитав, сколько у меня осталось времени, я решила не объяснять, что размышляла о жизни без языка и глаз, и просто перешла к делу.

— Я пришла помочь вам подготовиться к слушанию, сэр. Я не опоздала?

Он коротко взглянул на меня, потом кивнул. Наверняка жутко устал. Интересный мужчина, и проседь в темных волосах добавляет ему элегантности, но резкие морщины на лбу и мешки под глазами придают измученный вид. Он трудоголик, и дома у него годовалые близнецы, это кое-что объясняет, но у меня всегда возникало чувство, будто его тревожит нечто глубже и серьезнее.

Синий костюм, белая рубашка, официальный красный галстук были, как всегда, накрахмалены и выглажены, но я заметила желтоватое пятно на воротничке рубашки. И пообещала себе, что осторожно спрошу об этом, когда мы закончим со сводкой. Он будет благодарен, но не смутится. Я прямо-таки слышала, как говорю это.

— Итак, сэр, сегодня комитет заслушает свидетельские показания Альфреда Джекмена, жителя вашего родного округа. Ему восемьдесят три года, у него больные почки, из-за которых он все время ужасно мучается. Ему необходимы лекарства, которые он не может себе позволить на средства от социального обеспечения и пенсионных выплат, поэтому он часто ездит в Канаду за более дешевыми аналогами.

— А страхования здоровья престарелых для его нужд недостаточно, верно?

— Совсем недостаточно, сэр.

— И канадский контроль за уровнем цен позволяет ему экономить на лекарствах от сорока до шестидесяти процентов?

— В среднем ему удается сберечь пятьдесят пять процентов, сэр.

Р.Г. кивал, и я вновь поняла, как мне повезло, что я работаю на человека, который действительно понимает, о чем ему говорят. Одним из главных потрясений за двадцать шесть лет моей жизни стало то, что куча людей, стоящих у руля нашей демократии, — просто равнодушные пустышки. Но не Р.Г. Ему на самом деле не все равно.

— Это все? Все, что у вас есть? Если да — это катастрофа.

И только то, что ему не все равно, помогает смириться со смехотворными результатами его деятельности.

— Нет, сэр, у меня есть для вас список подходящих вопросов, а еще я набросала замечания, необходимые для того, чтобы показания мистера Джекмена заняли должное место в общей картине той пародии, в которую превратилась национальная система здравоохранения.

— Я бы не хотел произносить слово «пародия», Саманта. Мы не можем просто указывать на проблемы. Людям это не нравится. Замечания включают в себя планы на будущее?

Мне нравилась эта фраза. Я сразу чувствовала себя архитектором, которым хотела быть в третьем классе. Я даже разработала несколько проектов. Самым сложным была деревня, старательно склеенная из обувных коробок — для белок, живших у нас во дворе. Я трепетно взгромоздила деревню на дуб, который рос под окном моей спальни, но белки гнусно ее избегали. Я считала, что им же хуже: Рибоквилль был настоящей страной чудес для грызунов, с чудесными подвесными лесенками и даже с пожарным шестом, спускавшимся от бассейна к Желудевой гостиной.

— Разумеется, сэр. Ваша обычная речь об этапах пути к универсальной системе с единственным плательщиком.

— Хорошо. Все должно получиться. «Си-СПАН»[6] организует прямой эфир.

— Вы будете на высоте, сэр.

— Я не за себя беспокоюсь. Насколько надежен этот человек, Джекмен?

Я провела примерно сто тридцать шесть часов, беседуя по телефону с Альфредом Джекменом, его докторами, канадскими аптеками и бог знает с кем еще. Я знала историю болезни Джекмена лучше, чем свою собственную. Например, я помнила, что у него двойной сустав в большом пальце, который ноет перед дождем, хотя не была уверена, есть ли у меня аденоиды. Удалили мне их в шесть лет или нет? Мама утверждала, что всего лишь вырезали миндалины, но почему тогда я нарекла куклу, купленную в тот год, Аденоидой? Вряд ли это совпадение, слишком уж прелестное имя.

— Полагаю, мистер Джекмен даст потрясающие показания, сэр.

— Потрясающие? Правда? Смогут они потрясти всех и каждого?

Р.Г. способен в мгновение ока перейти от нетерпеливого раздражения к игривой шутливости. Однако это хороший знак: раз он меня дразнит, наверное, доволен сводкой.

— Нам еще надо обсудить вечерний прием, поскольку там будут два…

Я замолчала, увидев, что Р.Г. просматривает электронную почту, не обращая на меня внимания. Через несколько секунд он поднял взгляд.

— Вы еще здесь?

В дверь заглянула Жанет.

— Учителя прибыли, сенатор, — сообщила она, вопросительно посмотрев на меня.

— Проведите их ко мне, но через десять минут сообщите про важный звонок.

— Конечно.

Пора уходить. Говорить про пятно на воротнике надо сейчас или никогда. Я уже не успевала взять безукоризненный тон, как собиралась. Не отказаться ли мне от миссии? Возможно, пятно на воротнике сделает его «ближе к народу»? А возможно, я ужасная трусиха.

— М-м-м, сэр…

Р.Г. раздраженно посмотрел на меня.

— Просто… ну… у вас что-то на рубашке, сэр. Что-то желтое. Не белое, как остальная рубашка.

Я любезно показала на воротник. Он опустил взгляд и заметил пятно.

— Молочная смесь. Понятно.

Не так уж плохо. Он даже улыбнулся. Улыбка вышла несколько натянутой, но я уже научилась довольствоваться тем, что предлагают. Я направилась к двери.

— Спасибо за советы по одежде, Саманта. Я вижу, что могу многому научиться у вас.

Он многозначительно посмотрел на мои туфли. Обалдеть.

Я что-то промычала о новой моде, но он уже приветствовал учителей, которые протискивались мимо меня за своими десятью минутами.

Когда я вернулась, у меня оказалось пять голосовых сообщений от полиции Капитолийского холма. Например: «Мисс Джойс, у нас здесь Альфред Джекмен. На него сработал металлоискатель, но он отказывается снять куртку или ботинки, пока не поговорит с вами. Пожалуйста, перезвоните нам, как только получите сообщение».

Как, уже девять утра? Часы на компьютере показывали, что на самом деле сейчас четверть десятого. Укоризненно зазвонил телефон.

— Иду! — прокричала я, направляясь к двери.

Ральф был на посту, когда я, задыхаясь, сбежала по трем пролетам к пропускному пункту на первом этаже. Ральф всегда напоминал мне бассета, которому сделали подтяжку век. Ленивый и печальный, с постоянным наигранным удивлением на лице. Много месяцев назад мы встретились вечером в подземке, и он рассказал, что его новая работа в подметки не годится предыдущей, гораздо более интересной — работе водителя Сосисмобиля «Оскара Майера» на Молле[7]. Но ему пришлось уступить требованиям подружки и предпочесть хот-догам степенную и респектабельную должность охранника на Капитолийском холме.

— Привет, Сэмми, — протянул он, — а мы тут твоего дружка задержали.

Он ткнул большим пальцем в сторону будки охранника, где за плексигласом и проволочной решеткой я обнаружила Альфреда Джекмена, пялящегося в потолок.

— Он что-то натворил?

По расписанию Альфред Джекмен должен был выступать перед комитетом через тринадцать минут. Почему они донимают безобидного сморщенного старика восьмидесяти трех лет и с больными почками? Я начала опасно крениться в сторону гнева, но поборола себя и вернулась к вежливости.

— Вряд ли он угрожает национальной безопасности. Я улыбнулась, но Ральфа не убедила.

— Он вел себя крайне непочтительно. Он гражданин США?

О боже. Не веди себя как Эшкрофт[8], Ральфи. Только не сегодня.

— Ну конечно. Послушай, это я виновата. Я должна была встретить его внизу. Он просто очень старый, понимаешь?

Сжалься над нами, мысленно приказала я ему. В миллионный раз мне захотелось быть джедаем и уметь убеждать с помощью Силы. И в миллионный раз мне пришлось удовлетвориться скрещенными пальцами.

— Он заявил, что приехал на заседание комитета, — с сомнением произнес Ральф.

Я сухо кивнула.

— Он очень болен. Прошел через многое, чтобы сегодня попасть сюда.

Если бы вы искали «профессиональный, но угрожающий» в словаре оттенков голоса, то мое имя стояло бы рядом со званием «мастер».

— Не сомневаюсь, — засмеялся Ральф.

Издевайся, издевайся, ты, глухой бассет, накачанный ботоксом. Только не изгадь мое слушание.

— Ну же, Ральф. Он мне в самом деле необходим. Ты что, не можешь его отпустить? Да что он такого натворил?!

Ральф качал головой. Он что, насмехается надо мной? И мне придется связаться с Американским союзом защиты гражданских свобод? Интересно, там есть отделение Американской ассоциации пенсионеров? Я посмотрела на часы, и на меня, словно цунами, обрушилась паника. Я схватила Ральфа за руку и проникновенно посмотрела ему в глаза.

— Ральф, судьба национальной системы здравоохранения в твоих руках. Если тебе небезразличны бедные, незастрахованные дети, если тебе небезразличны страдающие пожилые граждане, если тебе небезразлична справедливость… тогда, думаю, ты знаешь, как поступить.

Я почти слышала за кадром далекие аккорды «Боевого гимна Республики»[9], пока умоляюще смотрела в глаза Ральфу, внушая ему сделать правильный выбор.

И он ответил на призыв долга взрывом истерического хохота.

— У меня просто нет сил, — выдавил он из себя между приступами смеха. — Как же я вас, новичков, люблю.

Я холодно улыбнулась:

— Могу я теперь проводить мистера Джекмена в зал комитета?

Ральф едва мог дышать.

— Бедные, незастрахованные дети… — Он захихикал, как девчонка. — Да, забирай его, — Ральф махнул рукой. — Удачи.

Я повернулась к веселящемуся охраннику спиной и поспешила к Альфреду Джекмену. Я влетела в будку, надеясь, что Ральф не слишком запугал нашего звездного свидетеля.

— Прошу извинить меня за недоразумение, мистер Джекмен. Пойдемте со мной…

Я резко остановилась, учуяв знакомый запах. Боже правый, неужели охранники курили здесь траву? Неужели причина паранойи и безудержного хихиканья Ральфа именно в этом? Господи, может, мне об этом сообщить? Агент по борьбе с наркотиками из меня никакой. Я решила притвориться, что простудилась. Или потеряла нюх после трагически завершившегося химического эксперимента. Такое вполне могло случиться. И все еще может. Чтобы попрактиковаться, не буду ни к чему принюхиваться, особенно к отчетливому запашку марихуаны в одной из будок полиции Капитолийского холма.

— Надеюсь, вам не причинили особого беспокойства, — я сделала вид, будто ничего не заметила.

Альфред Джекмен поднял налитые кровью глаза и странно уставился на меня.

— Ты смотри, какая красотка. — Он глупо ухмыльнулся. — Тебе когда-нибудь хотелось просто сидеть и смотреть на обои, день за днем? Они такие красивые.

Даже увидев у него в кармане пузырек глазных капель, я не желала замечать очевидного. Но он продолжал говорить:

— А на слушании будут острые чипсы? Я тут кое-что принял от нервов, но на меня вдруг напал жор.

И тут я прозрела. Восьмидесятитрехлетний пациент с больными почками, которого я выбрала, чтобы протолкнуть через комитет по здравоохранению предложения сенатора Гэри по рецептурным лекарствам, этот маленький седой дедок двенадцати внуков, сидит передо мной, вусмерть обдолбанный.