Сенатский гламур

Полный вперед

Я встала на час раньше, чем обычно, чтобы сделать одно очень важное упражнение. Поскольку сегодня — тридцатая годовщина окончания съемок «Изгоняющего дьявола», я решила смотаться на угол Проспект и М-стрит и побегать по крутой внешней лестнице, прославившейся благодаря этому фильму. Сама я никогда не смотрела «Изгоняющего дьявола» и не собираюсь смотреть, потому что фильмы ужасов — не для меня и мои попытки закалить дух всегда заканчивались плачевно.

Когда соседки по комнате в колледже уговорили меня посмотреть «Сияние», я продержалась пятнадцать минут. К тому же мне пришлось распрощаться со свободой, потому что следующие три месяца я просто не могла оставаться одна. Намного позже до меня дошло, — а не в этом ли заключался их план?

Но я понимала, какое влияние на мировую культуру оказал «Изгоняющий дьявола», и считала, что годовщину его съемок нужно отметить. Кроме того, я надеялась, что, если несколько раз пробегу вверх-вниз по лестнице, это компенсирует недели далеко не здорового образа жизни и моментально вернет мне стройность.

Семьдесят пять ступенек — это очень много. По какой-то дьявольской причине, потея на лестнице, я вспоминала свои предыдущие романы. Большинство — неудачные. Серьезных было не так уж и много — только три продлились больше двух месяцев. Слава богу, что они все закончились, но меня мучила масса нерешенных вопросов.

Равно как и кошмарных мгновений. Во время второго захода на лестницу я со стыдом вспоминала телефонную охоту на Джейсона Шэмберса, симпатичного консультанта, с которым меня познакомила подруга матери, когда я только переехала в Вашингтон. Мы пообедали и договорились сходить на выходных в кино; воздух был полон любовных флюидов. Я не могла поверить в удачу: едва переехав в Вашингтон и никого в нем не зная, уже собираюсь на свидание с чертовски сексуальным аборигеном.

Он сказал, что позвонит в субботу утром. Но так и не позвонил. К шести вечера я решила, что единственно разумный план действий — начать звонить ему и бросать трубку, когда включится автоответчик. Когда он наконец позвонил в десять утра на следующий день, то сказал, что на его определителе — шестьдесят два звонка с моего номера, и спросил, все ли хорошо.

Нет, конечно, нет. Я сделала вид, что страшно удивилась и несколько ужасных минут размышляла вслух, в чем причина столь странного явления — возможно, дело в каком-нибудь замыкании? Я призналась, что звонила один раз, прежде чем выйти из дома, уточнить насчет кино, не более того. И уж никак не шестьдесят два раза — боже, он, наверное, подумал, что я рехнулась! Но теперь он знает, что свихнулась не я, а телефон, и… о ужас, вы посмотрите, сколько времени, мне правда пора бежать.

Он вежливо подыграл мне, и мы договорились сходить в кино в другой раз. Но он предложил мне самой позвонить ему, а я так задыхалась от стыда, что не нашла в себе сил хоть попытаться снова разжечь его интерес.

Почему распространенность определителей номера оказалась для меня такой неожиданностью? Этот вопрос терзал меня до сих пор.

Я очень старалась забыть этот случай. К несчастью, первые три цифры его телефона (который я, разумеется, запомнила в тот роковой вечер) совпадали с домашним номером Лизы, потому я все время боялась случайно позвонить ему и напомнить о себе.

Я пыхтела, прыгая по ступенькам, мучительно вспоминала этот постыдный эпизод и перебирала длинный список оплошностей на свиданиях и любовных промахов, отчего они еще ярче и сильнее пламенели в моей памяти.

Наконец, после кошмарного четвертого захода, я внезапно сообразила, что последние полчаса изгоняла своих дьяволов. Странная ирония судьбы, учитывая, где я нахожусь. Задыхаясь, я потащилась домой, чувствуя себя так, словно упустила счастливую возможность.

В офисе, три кружки кофе спустя, я решила, что жестокое прошлое было лишь прологом к удивительным отношениям, которые вот-вот начнутся у нас с Аароном. Ошибки сделали меня сильнее и мудрее, и я, разумеется, никогда их не повторю. Я во многом стала другим человеком — уверенным, серьезным и решительным. Во всяком случае, по сравнению с той Сэмми, которая только-только переехала в Вашингтон.

Может, помог разбор полетов, а может — огромное количество кофеина в крови, но день оказался на редкость продуктивным. В основном я готовила открытые заседания, которые Р.Г. проведет по всему Огайо в конце августа, во время сенатских каникул.

Открытые заседания — это большие регламентированные собрания, площадки для диалога между Р.Г. и его избирателями. Кто угодно может прийти и задать вопрос или высказать свое мнение. Р.Г. часами разговаривает с людьми.

Я люблю открытые заседания, и не только потому, что Р.Г. на них особенно хорош. Для меня это праздники ответственности и общения (пусть иногда скучные и утомительные). Главная связь представительной демократии — связь между избираемым и избирателями, и странно, что большинство сенаторов не проводят подобных заседаний.

В августовском турне Р.Г. собирался в основном сосредоточиться на вопросах здравоохранения, поэтому я отправлюсь с ним. Конечно, я хотела, чтобы все прошло гладко, поэтому с головой погрузилась в планирование. Надо было выбрать места, арендовать транспорт, собрать информацию, кратко перевести законы на человеческий язык, и много чего еще.

Среда прошла в таком же лихорадочном тумане, а четверг настал раньше, чем я о нем вспомнила. В половине шестого утра меня разбудила мама: она позвонила узнать, все ли хорошо, потому что ей сейчас приснилось, будто меня раздавила гигантская скрепка для бумаг.

Обычно мама не придает большого значения снам, поэтому ее звонок меня удивил. Пока она расписывала, как скрепка свалилась с предрассветного неба, я слушала в трубке «Желтую подводную лодку» и размышляла, поставила она компакт-диск на повтор, как обычно, или нет. В шестидесятых, в Беркли, мама была не только студентом-политологом, но и фанаткой английских рок-групп. Она с радостью раскрыла объятия британскому вторжению и особенно полюбила «Битлз», «Роллинг Стоунз» и «Ху». По ее мнению, музыка, рожденная на туманном Альбионе, превосходит все, что могли выдавить из себя Штаты. Когда ей было чуть за двадцать, она организовала ряд фан-клубов, уговорила папу отрастить волосы и придала британский акцент своему среднезападному выговору.

Закончив аспирантуру, мама отказалась от работы в Стэнфорде и поселилась с моим отцом в Огайо, где он модернизировал молочную ферму, которая уже много поколений принадлежала его семье. На этой процветающей новой ферме мать привила мне особую любовь к служению обществу, хотя сама с удовольствием преподавала в местном колледже.

И время от времени напоминала, что она не только профессор политологии, но и хроническая англофилка. Например, часами смотрела «Би-би-си» или сообщала, что кто-то «ходил на бровях», и это означало, что он был скорее пьян, чем зол. Хотя, как правило, имели место оба варианта.

Когда она поведала мне свой тревожный сон до конца, я заверила ее, что меня не раздавило, и пообещала перезвонить. А затем решила использовать неожиданно свалившийся лишний час, чтобы стать неотразимой, поскольку была уверена, что встречу Аарона сразу после работы.

Встав под душ и закрыв глаза, я отчетливо представила, как на меня сваливается гигантская скрепка. Спасибо, мамочка. Я немного испугалась, что она могла испытать классическое материнское предчувствие моей неминуемой гибели под тяжестью непомерно больших канцелярских принадлежностей. Я твердо решила быть сегодня предельно осторожной.

Бросив критический взгляд в зеркало ванной, я с разочарованием обнаружила, что не превратилась в супермодель, как собиралась. Я сказала себе, что выгляжу все-таки неплохо. Кроме того, якобы скромные модели обычно говорят (и это меня безумно раздражает), что настоящая красота не снаружи, а внутри. К счастью, еще не поздно достичь душевного покоя и целостности. Сначала помедитирую, а потом поеду на работу.

На китайский Новый год я приняла решение ежедневно медитировать, но в первую неделю справилась лишь с «ежедневностью». Мне было не трудно полчаса сидеть неподвижно — напротив, я опасалась, что замаскированная под духовность лень будет одолевать меня постоянно, но оказалось очень сложно очистить сознание. Даже если единственная мысль — «ну, давай», выбросить ее из головы так сложно, что у меня ничего не получалось.

— Прошло уже три недели с последней медитации, — призналась я маленькому деревянному Будде, которого поставила рядом для вдохновения. Я закрыла глаза и принялась отметать прочь мысли, страстно мечтая о безмятежности духовного просветления.

Через час пятнадцать я вздрогнула и проснулась от громоподобного грохота мусоровоза на улице. Сбитая с толку, я вытерла слюни и огляделась. Часы омерзительно ухмыльнулись в ответ. Наверное, они надо мной издеваются. Медитация промелькнула как один миг, и теперь я опаздываю — у меня всего семь минут, чтобы собраться. Внутренний покой отменяется.

Я прибежала на работу взмокшая и усталая, весь остаток утра меня трясло. В лифте я ехала с Марком Гербертом, который, похоже, перепугался, оказавшись со мной в замкнутом пространстве. Он все время смотрел себе под ноги, а я была слишком расстроена, чтобы нарушить неловкую тишину, и поэтому притворилась, будто по уши поглощена своим «Блэкберри».

На столе меня ждала свежая распечатка «Горячей линии»[27]. Я просмотрела список заголовков, больших и маленьких, останавливаясь, чтобы запомнить ключевые цитаты законодателей и журналистов. Вкупе с «Заметкой», ежедневной сводкой политических новостей, доступной на ABCnews.com, «Горячая линия» была главной колонкой сплетен Капитолийского холма.

Я с трудом удержалась, чтобы не открыть сразу раздел юмора с лучшими политическими шутками прошлого вечера от Джона Стюарта, Конана, Леттермана и Лено[28], и терпеливо просматривала заметки по порядку, то радуясь новостям, то возмущаясь.

«Конгрессмен Харрис сравнил гомосексуализм со страстью своей жены к спонтанным покупкам: «ужасная болезнь, с которой необходимо бороться милосердно, но твердо»». Прекрасно. Какое счастье, что такие умные и прогрессивные лидеры проводят национальную политику.

За те полгода, что они живут в Вашингтоне, Лора Харрис накупила дизайнерской одежды больше чем на четыреста тысяч долларов. После того, как ей заблокировали третью кредитную карту, болтливый продавец позвонил в «Вашингтон Пост».

Эта сенсация оскорбила жителей Нью-Мехико — родного округа Харриса. Еще бы, ведь Нью-Мехико — один из беднейших штатов, а в последние шесть лет и вовсе страдает от затяжного кризиса. Озлобленные избиратели и редакторы газет потребовали объяснений.

Сначала конгрессмен отшутился, что не так-то просто держать в узде хрупкую леди, ведь она такая красавица, но, к его удивлению, возмущение не улеглось. После он растрогался до слез, беседуя с Дианой Сойер[29] о «проблеме» своей жены, а сейчас, похоже, щеголял значком «Любите меня, я — гомофоб», чтобы вернуть симпатии своих избирателей.

Поскольку конгрессмен Харрис — один из главных сборщиков средств для последних перевыборов президента, заявление президента Пайла о том, что он «пристально посмотрел в глаза Джебу Харрису и готов заявить всем и каждому, что тот — отличный малый», неизбежно. Жаль, что подобного бреда не избежать.

Став президентом, Пайл превратился в ходячее несчастье. Его администрация за последние семь лет устроила жуткий бардак, и все соглашались, что его правление стало настоящей катастрофой. Его экономическая, социальная и экологическая политика, вернее, их отсутствие, погрузили нацию в жестокий кризис и отбросили Америку на десять лет назад, если не больше. Международное сообщество привыкло качать головой при виде злоключений Америки и старается лишь не дать администрации Пайла распространить свою фирменную самоуверенную бездарность за пределы Штатов.

Печальная картина. Даже соратники Пайла по партии понимали, как плохо идут дела, и большинство лезло из кожи вон, чтобы держаться на расстоянии от администрации. Вице-президент Дэн Линки даже не пытался начать собственную кампанию. Опозоренный многочисленными скандалами, он мечтал об одном: избежать суда.

Хорошо лишь, что после кошмарных лет правления Пайла страна жаждет нового руководства, которое возродит ее из пепла. Учитывая это, я провела несколько минут, изучая свежие материалы о новорожденной президентской кампании. За пятнадцать месяцев до выборов она уже занимает солидную часть новостей.

Кроме Брэмена, еще шесть членов его партии боролись за право стать кандидатом. Хотя достойными соперниками казались пока только двое. Мелани Спирам была сенатором из Иллинойса и единственной женщиной, участвующей в гонке. Меня заинтриговали ее холодный профессионализм и честолюбие, и стало любопытно, сможет ли она дойти до конца. Я никогда с ней не общалась, но с интересом наблюдала издали. Согласно «Горячей линии», Мелани любили в Нью-Хэмпшире, да и внимания прессы ей хватало.

Конечно, женщина-кандидат — это необычно, но Уилсон Рексфорд, второй ведущий кандидат в первой тройке, казался мне более соблазнительным. Этот тридцатисемилетний конгрессмен из Сиэтла был самым молодым из участников кампании. По-моему, от него исходили флюиды страсти, чего я пока не заметила у других кандидатов. Рексфорд был сыном всеми любимого и рано умершего губернатора и словно боялся упустить время. Похоже, он был готов на все, чтобы оставить след в истории, даже призвать на помощь яростную риторику, которой избегали его более степенные конкуренты. Мне всегда нравилось читать о нем, и я подозревала, что он способен на великие дела.

Изучение новостей кампании прервала Лиза, позвонившая, чтобы пожаловаться на коллегу, который громко хрустит суставами.

— Нет-нет, вовсе не глупо, это на самом деле ужасно, — посочувствовала я. — Ты что-нибудь ему сказала?

Нет, не сказала.

— Но самое мерзкое он вытворяет с шеей. Сначала разогревается, хрустит по очереди руками и ногами. А под конец крутит головой так, что от щелчков и потрескиваний не продохнуть.

— Ладно, хватит, а то меня стошнит.

— Я знаю! Это отвратительно. Я просто слышать не могу это тихое бульканье, словно у него вены рвутся или еще что-то, и…

— Лиза, я серьезно.

— А, извини.

Слишком поздно, у меня уже руки и ноги стали ватными.

Для специалиста по здравоохранению, помешанного на скрытых заболеваниях, я на удивление тяжело переношу разговоры о шеях, запястьях или ахилловых сухожилиях. Такая вот странная призовая тройка фобий, о которой я стараюсь не говорить никому, кроме близких друзей. В колледже моя соседка по комнате, будущий психолог, сказала, что для людей вполне нормально тревожиться из-за этих частей тела, потому что они являются самыми уязвимыми, но мне пока не встречалось таких двинутых, как я.

Каждый раз, вспоминая об одной из этих частей тела, я тратила пять минут, чтобы успокоиться. Если же я своими глазами видела, как им причиняют какой-то ущерб, все могло быть намного страшнее. Во многих фильмах показывают самоубийц с перерезанными венами, и не раз меня выводили из кинозала и вручали бумажный пакет, чтобы я в него дышала.

В общем, напрасно Лиза это сказала.

— Ты еще можешь шевелить руками? — виновато спросила она.

— Все будет хорошо, — храбро прошептала я.

Десять минут спустя я инструктировала Р.Г. перед вечерним совещанием с группой больничных администраторов, но все еще испытывала легкую слабость.

Он снова был бледным и встревоженным, хотя, казалось, усвоил все, чем я его загрузила. Пока я говорила, он вертел в руках часы.

— Хорошо, звучит неплохо. Вы подготовите совещание? — спросил он.

— Да, сэр. Я немного задержусь и все доделаю.

Он кивнул и подавил зевок. Интересно, сколько он сегодня спал? Возможно, ему пошла бы на пользу короткая медитация.

Р.Г. в последний раз посмотрел на часы и вдруг просветлел.

— Дженни с мальчиками заглянут к нам по пути из музея, — сообщил он. Похоже, он очень рад.

Что мне еще нравится в Р.Г., так это его чистая, мальчишеская радость в минуты счастья, а по-настоящему счастлив он рядом с женой и детьми. Это так здорово, особенно учитывая, что для многих домочадцы — лишь реквизит, который лишь изредка надо доставать на свет, а остальное время избегать.

— Вот здорово, буду рада с ними встретиться. Мальчики, наверное, уже совсем большие.

Было странно разговаривать с Р.Г. о чем-то, кроме работы, особенно так неформально и дружески. Хотя я только подыграла ему, но все же волновалась, не нарушаю ли субординацию.

Но мне было очень любопытно посмотреть на мальчиков. Джек и Джеффри Гэри родились в ту неделю, когда я начала работать в вашингтонском офисе Р.Г. Поэтому казалось, будто моя карьера неким образом переплетается с их развитием. Это несомненно, ведь мы связаны с одним и тем же сенатором.

Я задумалась о том, как у нас с близнецами в последнее время резались зубки — в прямом и переносном смысле, после чего снова настроилась на Р.Г. Черт, похоже, он что-то сказал, а я не услышала.

— Прошу прощения, сэр?

— Я спросил, — четко произнес он, — что вы тут до сих пор делаете. Разве мы не закончили?

Понятно, дружеское время вышло.

Я поспешила к себе, чтобы заняться подготовкой совещания, но отвлеклась на электронное письмо от Аарона.

Кому: Саманта Джойс [srjoyce@gary.senate.gov]

От: Аарон Драйвер [aedriver@bramen.senate.gov]

Тема: Самое прекрасное свидание на свете

Сэмми, наши планы на вечер не изменились? Не мучай меня, скажи, что нет. Может, встретимся в «Овальном кабинете» (в баре, не настоящем, разве что ты проведешь нас туда, если сможешь, — оторвемся на всю катушку) около восьми? Думаю, можно сперва немного побрызгать на людей пивом, а потом заскочить куда-нибудь поужинать. Пиши.

Я секунду помедлила. Отказаться так легко. Но я знала, что не хочу.

Кому: Аарон Драйвер [aedriver@bramen.senate.gov]

От: Саманта Джойс [srjoyce@gary.senate.gov]

Тема: Re: Самое прекрасное свидание на свете

Хорошо, увидимся в восемь. Ищи леди, которую надо спасти от разъяренной банды.

Вернуться к работе оказалось немного сложнее, чем обычно, но я сумела подготовить совещание без особых затруднений. Через несколько часов, проходя мимо кабинета Р.Г., я услышала детский смех. Очевидно, приехала Дженни с близнецами.

— Саманта, подойдите и разберитесь с этим, — позвал меня Р.Г.

Разобраться с чем? Я что, должна решить спор? Выбрать между шефом и его женой? Это похоже на безвыигрышную ситуацию.

— Конечно, сэр, — пробормотала я.

Я вошла в кабинет, Джек и Джеффри ползали по дивану.

— Что вам угодно, сэр? — спросила я, профессионально спрятав страх в голосе.

— Мы с Дженни хотим еще немного покидать мяч, но близнецы уже проснулись. Вас не затруднит минуту присмотреть за ними?

Дженни держала в руке мяч для домашнего баскетбола. Кольцо висело на двери туалета. Обычно его там не было, Р.Г. приносил его по особым случаям.

Дженни укоризненно смотрела на Р.Г. Ей исполнился сорок один год. Мягкая и симпатичная, она несла свои пышноватые пять футов четыре дюйма с легкостью, говорящей о живом и остром уме. Я плохо ее знала, но кое-что слышала от коллег. Насколько мне известно, они с Р.Г. полюбили друг друга в аспирантуре, и пока муж трудился в Конгрессе, она работала на полставки, отчаянно пытаясь забеременеть. Потребовалось десять лет, уйма врачей и процедур, но, в конце концов, все получилось. Когда год назад родились близнецы, Дженни посвятила себя материнству и, несмотря на усталость, сияла так, словно выиграла в лотерею. Однако сейчас ее лицо выражало неодобрение.

— Роберт, нехорошо просить ее об этом.

Р.Г. опять повернулся ко мне.

— Послушайте, я знаю, что незаконно просить вас о помощи, как моего сотрудника, поэтому не окажете ли вы мне просто дружескую услугу? Вы можете уйти с работы на десять минут раньше или как-то еще вознаградить себя за труды.

— Конечно. Можете начинать, — ответила я.

Джек и Джеффри были очаровательны, как на картинке, — сплошные ямочки и большие голубые глаза. Проснувшись, они пытливо выглядывали из груды диванных подушек и старались впитать как можно больше образов и звуков. Я посмотрела на них в ответ, вновь изумляясь, насколько они похожи. На самом деле, различить их можно было только по разноцветным комбинезончикам. Джек был в голубом, а Джеффри — в зеленом. Или наоборот?

Тот, который в зеленом, заплакал. Чета Гэри немедленно обернулась.

— Не волнуйтесь, — уверенно сказала я, осторожно усадив его на колени.

— Не бойся, Джеффри, — успокоила ребенка Дженни и вернулась к игре.

Это и правда оказался Джеффри, я по-матерински ворковала над ним, покачивая на коленях. Джек перестал ползать и уставился на меня — судя по его лицу, он и не предполагал, что я способна издавать такие звуки. Вечно меня недооценивают.

Джеффри перестал плакать. Я разнообразила воркование хрюканьем и мычанием, чтобы поддержать интерес Джека. Внезапно я вспомнила грязную статью из журнала, где пишут только о том, как сохранить интерес мужчины к отдельно взятому стройному женскому телу. Статья предлагала попробовать новые штучки в постели, например, ролевые игры. Она гласила: «Даже если зоофилия не по вашей части, притворитесь животным, и вы увидите, как это заведет вашего парня».

Даже если зоофилия не по вашей части? Это подразумевало, что быть зоофилом — обычное дело. Я заглянула в журнал, чтобы узнать, как за десять минут накачать крепкие, словно камень, ягодицы, а мне предлагают скрытое одобрение секса с животными. Меня это потрясло, и вспоминать статью до сих пор было неприятно, особенно когда за мной внимательно наблюдали двое годовалых детишек. Я понадеялась, что на мне не написано содержание противной статьи и невинные ауры малышей в безопасности.

Так оно и есть. Оба счастливо улыбались мне. Такие милые. По-матерински глядя на них, я испытала незнакомое теплое чувство.

Через секунду я обнаружила его источник: Джеффри радостно писал сквозь пеленку на мою замшевую юбку.

Потом я решила сохранять спокойствие. Но сперва, до того как поняла, что это лучший план действий, я заорала в изгаженно-замшевом смятении.

Гэри бросились ко мне и схватили мальчиков на руки, озабоченно спрашивая, что с ними случилось, что произошло?

Я заверила их, что все нормально, указала на лужицу и извинилась за слишком бурную реакцию.

— О боже, замша, — сочувственно произнесла миссис Гэри.

— Это плохо? — спросил Р.Г.

Думаю, свойства ткани вряд ли входят в длинный список вещей, о которых Р.Г. знает все. Честно говоря, они едва попали в список вещей, о которых я знаю хоть что-нибудь. Когда мама на день рожденья подарила мне замшевую юбку — неожиданно модный подарок, — она упомянула, что не стоит проливать на нее жидкость, заставила меня пообещать, что я не надену юбку в дождь. Язвительный тон означал: она уверена, если не предупредить, я брошусь переодеваться в эту юбку при первых же признаках грозы. Я надела ее на свидание с Аароном, поскольку думала, что выгляжу в ней более стильно, чем на самом деле.

— Простите, Саманта. Мы, разумеется, заплатим за химчистку, — говорила Дженни Гэри.

Есть ли поблизости экспресс-химчистка, в которой не станут возмущаться, что я сижу в нижнем белье и жду? Даже если есть, вряд ли это респектабельное заведение.

— Да нет, не беспокойтесь, ничего страшного, — настаивала я, отступая к двери.

Я парировала еще несколько извинений и сбежала в туалет, где превратила небольшое пятно мочи в гигантское водяное пятно, после чего вернулась за свой стол, наголову разгромленная.

Я должна встретиться с Аароном через сорок пять минут, а мне еще надо обзвонить кугу народу и написать сводку по новейшим исследованиям Национальных институтов здоровья. К тому же меня тошнило от волнения, по крайней мере, сейчас. Сбегать домой переодеться я не успею. Можно, конечно, надеть спортивный костюм, который я оптимистично, но напрасно держу в сумке под столом.

В общем, или он полюбит меня в грязной юбке, или ему хуже.

Когда через сорок минут я шла в «Овальный кабинет», то размышляла, не является ли мое свежеприобретенное хладнокровие признаком недавно подхваченной болезни, изменяющей сознание? Могла я как-то заразиться менингитом? Стоило мне подумать об этом, как шея одеревенела, а в голове застучало. Если мои страхи подтвердятся, я ничего не смогу изменить, разве что сделать одну из последних ночей в жизни незабываемой.

Поэтому я выпила текилы, пока ждала Аарона. Всего один стаканчик, чтобы настроиться на нужный лад, и мятная пастилка, чтобы сохранить репутацию.

Аарон опоздал на пятнадцать минут, зато принес набор конфет в коробке в форме цветка.

Цветы и конфеты, два в одном. Сильный ход.

Я сразу показала пятно, а то вдруг подумает, что я о нем не знаю. Он посмеялся над моим рассказом, и мокрый эпизод обрел смысл.

Аарон провел меня к маленькому столику в углу и заказал вино. Я села напротив, вспыхнула и лишилась дара речи, поскольку знакомые волны паники затопили мою нервную систему. Очевидно, мое свежеприобретенное хладнокровие улетучилось. Что ж, по крайней мере, можно больше не бояться менингита.

Аарон спросил, что я думаю о Вашингтоне, нравится ли мне здесь. Спросил о семье и жизни в Огайо. Но в основном говорил он, а я радостно внимала.

Слушать его, такого остроумного и красноречивого, было восхитительно. Ему оказалось двадцать девять лет, он вырос во Флориде, но родители его родом из Алабамы, что объясняло акцент. Он окончил Юридическую школу в Тулане, но юристом решил не становиться. Вообще подобные вещи кажутся мне напрасной тратой времени, но в данном случае это признак сильного характера. Он всегда хотел стать учителем английского, но создал столько обзоров судебной практики, что постепенно привык писать речи. Похоже, его жизнь полна событий и соблазнов. Он явно готов разделить ее с кем-нибудь. Он такой сильный и страстный, и мне ужасно хочется заинтересовать его.

После второго бокала вина он взял меня за руку, и мне показалось, что мое сердце благодарно кивнуло.

— Как насчет китайского ресторана? — тихо спросил он.

Я бы хотела ответить на беглом мандаринском диалекте, но смогла лишь невыразительно кивнуть.

Он осторожно приобнял меня, когда мы покинули бар. Я шла за ним и чувствовала себя в полной безопасности. И хотела, чтобы он прикасался ко мне снова и снова.

За свининой с грибами му-шу и цыпленком кунг-пао мы говорили о работе. Нет, не о скучных деталях — о необычных случаях, которые время от времени напоминали нам, что мы живем в уникальном мире. Я решила рассказать об Альфреде Джекмене потом, когда мы узнаем друг друга получше, а пока поведала о некоторых других пенсионерах-избирателях, вдохновлявших и воодушевлявших меня. О тех, которые не совали мне пакеты с марихуаной всего неделю назад.

Я рассказала о Флоре Хендерсон, семидесятишестилетней вдове, которая на днях позвонила и поинтересовалась, как ей выбрать между двумя лекарствами, — нужны оба, но денег хватает лишь на одно, а врачи отказались дать ей совет. Она голосовала за сенатора Гэри и считала, что он «очень умный человек, который по-настоящему заботится о людях», поэтому спросила, может ли получить совет от него. Я разговаривала с ней сорок пять минут и сделала все, что в моих силах, чтобы помочь. Даже когда я положила трубку, голос Флоры продолжал звучать у меня в голове. Тем вечером я задержалась на работе дольше обычного, чтобы поработать над законопроектом, который, надеюсь, поможет ей.

Когда я закончила рассказ, Аарон устремил на меня долгий взгляд, провоцирующий шейную сыпь.

— Ты необычная, — просто сказал он.

«Необычная» — в смысле, «хорошая», или это эвфемизм для «странная»? По его сдержанному, отстраненному лицу я не могла определить это. О чем он думает? Через мгновение он оживился и пылко уставился на меня.

— Ты действительно говоришь то, что думаешь. И держишься за то чистое, что есть в нашей работе. Большинство здешних девушек пресыщены или разочарованы, но в тебе есть искра, — закончил он.

Я смутилась, но была польщена.

— Еще не вечер, — легкомысленно сообщила я.

— Нет, я серьезно. На тебя пописали, но ты не побежала домой переодеваться, а продолжила работать. Ты необычная, поверь.

Неужели я и вправду сумела его заинтересовать? Спасибо, Флора.

Я скромно улыбнулась и пригубила вино.

— Ну, можешь не беспокоиться, сейчас меня туда не тянет, — улыбнулась я. — Работа — это прекрасно, но здесь тоже неплохо.

Аарон обаятельно засмеялся.

— Рад, если я хотя бы на втором месте, — сказал он. — Постараюсь вырваться вперед к концу вечера.

Я как раз думала, что это будет несложно, когда вспомнила, что собиралась быть благоразумной. Я не должна им увлекаться. Я почти ничего о нем не знаю.

— Кстати, как тебе работается с Брэменом? — спросила я, надеясь, что из ответа Аарона станет ясно: он знает, что его босс не очень хороший человек, или же работает на него недавно и ничего о нем не знает.

— Прекрасно, — ответил Аарон.

Хм… я надеялась на другой ответ.

— Говорят, он немного… чересчур занят собой, — осторожно заметила я. — Как, по-твоему, это правда?

— Разве иначе его выбрали бы в Сенат? — усмехнулся Аарон.

Ну да, верно. Я бы с радостью успокоилась на этом, но Аарон мне не позволил.

— Понимаешь, Брэмен честолюбивый, — продолжал он. — У него есть все, чтобы пробиться выше. И я могу пробиться вместе с ним. Не думай, что я так уж предан ему или вроде того. Я моментально брошу его, если мне предложат работенку получше. Но что может быть лучше, чем писать речи для будущего президента?

Я секунду смотрела на него. На что возразить в первую очередь? Я не хотела пререкаться ради детей, которые у нас еще могут родиться, но во мне уже закипал протест.

— Брэмен пока даже не кандидат, — произнесла я. — Им может стать кто угодно.

Аарон покачал головой.

— Спирам и Рексфорд могут немного подгадить, это правда, но троим остальным вообще ничего не светит, — уверенно заявил он.

Остальные — это Эллис Конрад, Хэнк Кэндл и Макс Уай. И у всех троих, на мой взгляд, еще полно времени, чтобы вступить в игру.

Конрад был четырехкратным сенатором от Мичигана и единственным афроамериканским кандидатом в президенты. На мой взгляд, он четко и убедительно выражал свои мысли, и я заметила, что его коллеги всегда внимательно слушают, когда он говорит.

Хэнк Кэндл, менее блестящий оратор, был конгрессменом от Род-Айленда. А также кристально честным исследователем вопросов этики и борцом за права человека. На фотографиях он походил на эльфа Киблера[30], хотя вряд ли нарочно старался этого добиться.

Макс Уай был губернатором Луизианы и единственным кандидатом не из высшего света. Многие восхищались его умом и удивительным талантом ладить с людьми, но пока Уай не смог привлечь особого внимания национальной прессы. Поэтому я знала о нем слишком мало. Но разве можно сбрасывать кого-либо со счетов так рано?

— Ты действительно считаешь, что у них нет шансов? — вызывающе спросила я.

Аарон пожал плечами.

— Ни один из них не способен нарыть денег, — просто сказал он.

Он казался таким уверенным в себе и в мире политики. Может, заразился чванством Брэмена? Или он всегда был тщеславен? Так или иначе, мне внезапно захотелось поругаться с ним.

— Мне не нравится Брэмен, — выпалила я.

Обычно я помалкиваю о своей неприязни к людям, по крайней мере, до личного знакомства, а после не говорю о ней тем, кто с ними работает, но я была ужасно возмущена.

— Да, я догадался, — ответил Аарон. — Почему?

— Потому что он надменный скользкий тип, которого заботит только собственная карьера, а не помощь людям.

Что, съел? Я надеялась, что здорово взгрела Аарона. Но он явно сдерживал улыбку.

— Что? Что тут смешного?

Он накрыл мою руку своей.

— Ты такая пылкая идеалистка. И так недавно в Вашингтоне…

— Хочешь сказать, что я наивная? — перебила я.

Ненавижу, когда меня называют наивной.

— Нет, не наивная, — ответил Аарон. — Просто… юная. В хорошем смысле. И очень красивая.

Он смотрел мне в глаза. Кошмар, я моментально забыла все едкие ответы, которые вертелись на кончике языка. Черт подери! Я изо всех сил старалась их припомнить.

— Я понимаю, что ты не любишь Брэмена, — мягко сказал он. — Но мы же взрослые люди. Не обязательно соглашаться во всем. Знаешь, ты мне очень нравишься, правда.

Несколько секунд я молчала. Аарон все еще держал меня за руку, и я чувствовала, как пылает сыпь под тугим воротом маскировочной безрукавки. Нравится мне или нет, но меня к нему тянет. Может, пока оставить споры?

— Хорошо, — наконец сказала я. — За взрослость, — и подняла бокал.

— Пока она забавна, — с улыбкой уточнил Аарон.

— Пока она забавна.

Мы выпили еще немного и переключились на более безопасные темы, пока не вернулись на твердую почву флирта. Аарон был обворожителен. Может, я зря так беспокоилась из-за Брэмена? Какое он, в конце концов, имеет значение?

Когда нам принесли чек, мы разломили печенья и вслух прочитали предсказания. Мое гласило, что мне повезет. Я раскритиковала его как туманное и слишком общее, но втайне посчитала прекрасным знаком для нашего романа.

Предсказание Аарона гласило, что у него необыкновенно умелые руки. Вообще-то я терпеть не могу, когда в печеньях счастья пишут о настоящем, а не о будущем, но это мне пришлось вполне по душе.

Аарон протянул мне руки для изучения.

— Как, по-твоему? Это инструменты гения? — спросил он.

— Никаких сомнений, — уверенно кивнула я.

— Хм, — задумался он. — Пока они не сделали ничего выдающегося, но, возможно, просто ждут свою музу? — И он отвел прядь волос с моих глаз, задержав ладонь на щеке.

Может, дело было в трех бокалах вина, а может, в глютамате натрия, но я поняла, что влюбляюсь. Когда мы вышли из ресторана в слегка пьяную ночь, он обнял меня за плечи.

— Ты когда-нибудь бывала ночью у памятников?

Никогда. Мне и в голову не приходило, что это интересно и, уж во всяком случае, небезопасно. Но внезапно эта мысль мне очень понравилась.

— Ну… Сегодня мне повезет? — Я искренне желала, чтобы именно так и оказалось.

— В квартале от моего дома сейчас строят башню, и с моего балкона, если прищуриться, она очень похожа на памятник Вашингтону, — сообщил Аарон.

— Надо бы проверить, так ли это, — сказала я.

И мы отправились к нему.

Аарон снимал квартиру вместе со своим другом Майком (того, к счастью, не было в городе). Мы открыли бутылку шампанского и отправились на балкон любоваться окрестностями.

— Если честно, это больше похоже на Эйфелеву башню, — произнесла я, сильно сощурившись.

Он ответил по-французски, я не поняла, но фраза показалась мне ужасно сексуальной.

У меня всегда были трудности с языками. Я спотыкалась даже на иностранных словах, давно ставших английскими. Например, я не могла произнести «круассан», как положено, не мямля и заикаясь, а выражений вроде «се ля ви» и «тет-а-тет» вовсе избегала.

— Пардон? — спросила я с мягким американским акцентом.

— Я сказал, что если закрыть глаза, то можно представить, что угодно.

Так я и сделала. Только я хотела сказать что-нибудь остроумное с точки зрения моего нашампаненного мозга, как Аарон приник к моему рту теплыми губами.

Прошлый опыт предупреждал меня, что не стоит особо рассчитывать на хороший первый поцелуй. Но это был именно хороший первый поцелуй.

Все мысли улетучились, а вскоре за ними последовали разные предметы одежды.

Петляя, мы вернулись в квартиру, на диван, где я пролила на юбку остатки шампанского.

— Зря сегодня надела эту юбку, — задыхаясь проговорила я, пока Аарон освобождал меня от лифчика.

— Совершенно с тобой согласен, — ответил он и провел рукой по моей спине сверху вниз. — Давай-ка ее с тебя снимем.

Да, давай.