Сенатский гламур

Как заранее узнать?

В середине сентября Чарли Лотон опубликовал сокрушительную статью, в которой утверждал, что губернатор Уай обокрал малоизвестного индийского политика. Он процитировал целые абзацы из Тилака Кумара, человека, известного главным образом на юге Индии, и сравнил их с практически идентичными выдержками из трех речей Уая. Когда я прочитала статью, мое сердце крепко застряло в районе глотки.

Десять лет назад Тилак Кумар призвал жителей своего региона к борьбе за лучшую жизнь, красноречиво поведав им о взаимосвязи между объединенным человечеством и необходимостью посвятить себя общественному благу. Похоже, Уай пытался сделать то же самое в Америке и, к сожалению, практически теми же словами.

Чарли включил в статью заявление Уая, что тот «понятия не имел о сходстве, и это была случайная ошибка». Но больше ничего.

Закончив читать, я обхватила голову руками. О боже, что происходит? Конец нашим мечтам? Все, над чем мы так усердно работали, просто швырнут нам в лицо? Чтобы лишиться надежды на президентское кресло, достаточно и меньшего скандала, как показывает опыт.

Я еще не начала как следует скорбеть, когда «Блэкберри» и мобильный принялись верещать, требуя внимания. Это продолжалось весь день. Нас всех бесчеловечно заставили работать в экстремальном режиме. До выборов осталось шесть недель, и нас еще больше тошнило от страха. Времени, чтобы наверстать упущенное, почти нет.

Р.Г., конечно, был застигнут врасплох, но делал все возможное, учитывая темные и невнятные обстоятельства. Он не скрывался от прессы, напротив, с готовностью отвечал на вопросы и постоянно повторял, что губернатор Уай — честный и благородный человек, который не меньше других желает, чтобы правда выплыла на поверхность.

И она выплыла на следующий день. Чарли Лотон разразился еще одной передовицей, в послесловии к которой взорвал бомбу. Он опознал Аарона Драйвера как главного автора сомнительной речи и предположил, что, возможно, сенатор Уай не солгал, когда заявил, что понятия не имел о плагиате. Статья утверждала: «Хорошо известно, что губернатор Уай не любит сам писать речи. Он давно положился на постоянно меняющуюся группу спичрайтеров, которые создают его послания, в то время как сам он занимается другими вещами, которые считает более важными».

По-моему, это рисовало Уая в не самом выгодном свете, но, по крайней мере, указывало, что он не плагиатор. Интересно, что плагиатором оказался Аарон. Он уже доказал, что способен на низкие политические поступки, когда прошлой осенью распространял гнусную ложь, но такой выходки я не ожидала даже от него. Если верить статье, «Аарон Драйвер отказался что-либо комментировать и потребовал адвоката».

Наутро Аарона официально отстранили от кампании; все средства массовой информации нещадно порицали его. Только Уай повел себя сдержанно, сказав, что скорее «опечален», чем зол. К ночи избирательный штаб выпустил заявление, в котором Аарон брал на себя всю ответственность и подтверждал, что Уай «ничего не знал о том, что мистер Драйвер назвал «одолженными фразами»».

Чтобы добить Аарона, «Пост» опубликовала результаты предварительного расследования его многочисленных долгов чести. По-видимому, он задолжал около семисот тысяч долларов казино Коннектикута, Нью-Джерси, Лас-Вегаса и Нового Орлеана. Прочитав статью о плагиате, разъяренный менеджер плавучего казино позвонил в «Пост», и журналисты быстро накопали массу доказательств пагубного пристрастия к азартным играм. По словам служащих казино, у которых взяли интервью, Аарон привык кутить всю ночь, подогревая себя алкоголем и «изрядным количеством кокаина», как утверждала одна очень наблюдательная и глупенькая распорядительница. Добровольно признаться журналистам, что в твоем заведении употребляют кокаин, — не самый умный поступок, по-моему.

Все были поражены. Но у меня было больше прав и меньше поводов для искреннего изумления. Если подумать, то на вопрос, способен ли Аарон на подобное, я ответила бы «да». В конце концов, в душе он игрок. Он поставил на то, что мы с Милой не узнаем друг о друге, он поставил на то, что агенты Уая наймут его даже после того, как он поливал Р.Г. грязью в прессе, и он поставил на то, что сможет «одолжить» чьи-то слова, и никто ничего не узнает. Неудивительно, что он столь же безрассудно рисковал и деньгами. Он искал легких путей и плевать хотел на риск. И даже когда я была влюблена в него, то боялась, что он скрывает от меня какое-то преступление. Один раз я запомнила особенно хорошо — когда была уверена, будто он собирается рассказать мне, что совершил нечто ужасное. На самом деле он сказал, что любит меня. Если подумать, это одно и то же.

Поэтому я не удивилась, что он виновен не только в неверности и политической проституции: жулик — он и в Африке жулик. Но, с другой стороны, странно, что такой честолюбивый тип, как Аарон, повел себя столь опрометчиво. Я знала, что у него грандиозные планы на будущее — или то, что ему прежде везло, убедило его в собственной неуязвимости? Может, он решил, что удача его безгранична?

Аарон получил по заслугам, но у меня проклюнулось легкое чувство вины — словно, ненавидя Аарона и желая ему зла, я неким образом умудрилась причинить ему страшный вред. Он сам во всем виноват, но странно, что худшие промахи нагнали его одновременно. Возможно, дело в мысленных вуду-практиках? Вдруг я могущественнее, чем думала? Конечно, я по-прежнему его ненавидела, но при этом жалела. Интересно, его ждет тюрьма? Или всего лишь позорный столб?

В последующие дни кампания отчаянно старалась исправить положение. Конечно, потери были велики. Неудивительно, что последние разоблачения принадлежали клевретам Брэнси и Уоллока, ведь их нападки, вполне законные, преследовали корыстную цель. До того, как вскрылся нарыв, мы опережали их на пять пунктов. Теперь же отставали на четыре.

Я не винила Чарли за статью, хотя переживала из-за ее последствий. Интересно, как он ее писал, думал ли обо мне, и вообще, каково это — творить подобный тайфун? Спросить бы у него. Но даже когда мы воссоединились с караваном Уая, стало ясно, что журналистов не найти. Особенно Чарли Лотона. Он определенно прославился.

У Боба больше не было времени просить меня раздеться, поскольку он работал в экстремальном режиме, проводя Уая сквозь дискуссии и оскорбления. Под руководством Боба Уай отмывался от грязи обвинений и объяснял, что произошла ошибка, что он никогда бы сознательно не воспользовался чужими словами. Но люди не хотели выслушивать его оправдания. Их волновало лишь предательство — новый голос, на который они рискнули возложить свои надежды, оказался слишком хорош для настоящего.

Шли дни. Скандал пошел на убыль, наша популярность продолжала падать, мы словно попали в ловушку, из которой нет выхода. Но мы не должны затормозить, не смеем сломаться! У нас просто нет времени! Общая паника и разочарование нарастали. Но я не знала, как с этим бороться.

Я спускалась по лестнице отеля в Сиэтле и наткнулась на Р.Г., который возвращался из тренажерного зала. Пять утра, начало октября, мир сер и уныл. Я мрачно посмотрела на него.

— Что же будет? — печально вопросила я. — Сможем ли мы встать на ноги?

Он решительно посмотрел на меня и твердо произнес:

— Попытаемся.

И он попытался. Когда никто не знал, доверять Уаю или нет, Р.Г. вмешался, чтобы восстановить утраченное доверие. Он бросился в еще более жестокую гонку и раз за разом ясно и убедительно обращался к людям, говоря о кризисе доверия. Он страстно твердил, что единственной ошибкой Уая было нанять человека с сомнительной репутацией. Конечно, нет никакой опасности в речах, восхваляющих добродетели сильной руки и гражданского долга, поскольку именно в это верит Уай. Разумеется, он не отказывается от своих слов о необходимости всеобщего понимания и внимания к интересам друг друга, ведь именно им посвящена его кампания. Единственным его преступлением была попытка заставить американцев создать то будущее, которого они заслуживают. И это, несомненно, делает его потрясающим лидером.

Я слушала Р.Г. и пылко молилась всем своим богам, чтобы люди с ним согласились. И многие, похоже, благосклонно отнеслись к моим молитвам. После того, как Р.Г. вручил свои доводы радиоволнам и новостным каналам, статистика медленно поползла вверх. К середине октября у нас снова была ничья.

В последний месяц дебаты были особенно яростными и переходящими на личности. Глядя, как Брэнси и Уай вцепились друг в друга, я боялась, что многих оттолкнет их тон. Я поймала себя на том, что мне хочется съежиться и отвести глаза — плохой признак. Но Уай, даже язвительный, нравился мне больше. Я слишком пристрастна и не могу судить объективно? Или другие чувствуют то же самое? Прямо из номера в отеле в Миннеаполисе, который делила с соседкой, я провела маленький неформальный опрос.

— Ты права, — настаивала мама. — Политические взгляды Уая прогрессивнее, и он хорошо их подает. Брэнси, конечно, отличается от Пайла, но недостаточно. Людям надоели дурацкие старые идеи.

Какие проницательные и обнадеживающие слова. И немного британские.

— Уай лучше завязывает галстук, — поведала Лиза. — И он такой загорелый!

Ей виднее. Хотя, конечно, я не пренебрегала внешним видом. Тысячи людей принимают решения, исходя из весьма дурацких, на мой взгляд, критериев. Боб сотни раз говорил мне, что одежда важнее ума. Я не верила ему, но все же приятно думать, что на нашей стороне и то, и другое.

— И, разумеется, я согласна с его позициями, — добавила Лиза. — Просто он симпатичнее.

Она права. Когда Уай наклонялся к зрителям, казалось, что от него исходит волна силы и уверенности. Брэнси, напротив, тщательно контролировал себя и осознанно расслаблялся — словно считал жевки, прежде чем проглотить. Так поступала одна моя знакомая в колледже; она пережевывала каждый кусочек ровно двадцать пять раз. Пока она ела, я успевала написать реферат.

— Мне нравится предложение Уая о налоговых льготах для родителей, которые оплачивают детям высшее образование, — сообщила Зельда, когда я поинтересовалась ее мнением. — Похоже, ему действительно не все равно. Знаешь, я бы с удовольствием с ним поболтала. А вот что сказать второму, я не знаю.

Я уважала мнение Зельды во всем, что касалось маркетинга, поэтому ее слова меня обнадежили.

— Я здесь всех собираюсь заставить проголосовать, — заверила она меня. — Продолжай в том же духе. И скажи, если надо будет еще отомстить. Девочкам ужасно понравилось доставать этого придурка Аарона. Это придало нашей работе новый смысл. Так что только свистни — мы готовы.

Я поблагодарила и пообещала не забывать ее предложение. Вот бы она вставляла несколько добрых слов про Уая и Гэри в телефонные беседы. Жаль, это незаконно. Она и так много для меня сделала. Я лишь надеялась, что маркетологи кампании не менее убедительны, чем Зельда, рассказывающая о скидках на междугородные разговоры.

Несколько минут я изучала освещение дебатов в Интернете. Как обычно, политологи собрали группу неопределившихся избирателей, предложили им под наблюдением посмотреть дебаты и затем поделиться первыми впечатлениями. Эти человекообразные морские свинки даже научились нажимать кнопки, чтобы быстро фиксировать положительную или отрицательную реакцию на слова кандидатов.

Но несмотря на технические прибамбасы, члены группы, которых интернет-ведущие продолжали называть «нерешенцами», не слишком-то старались привести мозги в порядок. Большинство заявили, что по-прежнему не уверены. Что с ними не так? Они что, из пещер выползли? Брэнси и Уай совершенно разные. Неужели так трудно выбрать? Я подозревала, что это всего лишь уловка для привлечения внимания, поскольку их голоса — желанная добыча. Мое терпение лопнуло.

Я поняла, что в моем раздражении виноваты чудовищное напряжение и неуверенность, с которыми я живу в последнее время. Я принимала лекарства и старалась успокоиться, но токсины никуда не девались. Я чертовски уставала, но не могла уснуть, даже когда выдавалась редкая возможность урвать часок. Слишком многое надо обдумать и сделать, но еще больше от меня не зависит.

В последнюю неделю кампании я сопровождала Дженни Гэри в Пенсильванию, где она произнесла перед женщинами речь о важности предстоящих выборов. Она попросила меня поехать с ней, потому что хотела отдельно поговорить с женщинами, которых волнуют вопросы здравоохранения, и заверить их, что в ближайшем будущем этим вопросам уделят максимум внимания. Я с радостью предоставила ей всю необходимую информацию, а также предложила моральную поддержку.

Дженни уже намного увереннее чувствовала себя, выступая перед людьми, и, говоря, излучала душевное тепло. У нее накопилось много шуток — не так-то просто управляться с двухлетними близнецами в самой гуще президентской кампании, — и битком набитый зал по-доброму отзывался на ее слова.

На обратном пути в Иллинойс, где нас ждали Р.Г. и остальные, мы сели рядом.

— Как, по-твоему, все прошло нормально? — спокойно спросила Дженни.

По-моему, все прошло превосходно. Так я и сказала.

— Отлично, — ответила она и закрыла глаза.

Пока она отдыхала, я разглядывала ее. Волнуется ли она так же, как я? Уверена, что мы победим? Боб переслал мне результаты последних опросов: мы шли с опережением на один пункт с погрешностью плюс-минус четыре пункта. Конечно, это меня не успокоило. Дженни открыла глаза и увидела, что я смотрю на нее. Я удивилась, когда она взяла меня за руку.

— Милая, ты такая измученная! — воскликнула она.

Правда? Я не хотела этого показывать. Я открыла рот и хотела сказать, что беспокоиться не о чем. Но с ужасом поняла, что не могу говорить. Боже, неужели я плачу? Эмоции захлестнули меня против воли. Бунт на корабле! Я старалась остановить слезы, но тщетно.

— Сэмми, все будет хорошо, что бы ни случилось, — мягко произнесла Дженни.

Поверить не могу, что ей приходится меня утешать. Что я за сотрудница? Ужасно.

— Спасибо. Простите, — задыхаясь, произнесла я и неубедительно добавила: — У меня все нормально.

Я сумела быстро взять себя в руки.

— Мне просто слишком сильно хочется, чтобы все получилось, — попыталась объяснить я. — Так много поставлено на кон.

Дженни улыбнулась.

— Вот почему ты нравишься Роберту, — успокаивающе сказала она. — Тебе не все равно. И это чудесно. Я верю, мы выиграем, потому что люди согласны с Максом и Робертом в главном. Так что продолжай верить. Оставь грусть на потом.

Я кивнула. Она держала меня за руку до конца полета, и за все это долгое и непростое время я впервые успокоилась.

День выборов начался по-разному в разных районах страны. В Огайо, где я смотрела, как Р.Г. и Дженни голосуют, его приветствовал холодный солнечный свет сквозь вихрь опадающих листьев. Я посмотрела прогноз погоды в других штатах. Первый снегопад в Миннесоте, принесенный ураганом ливень в Вирджинии, туман в Южной Каролине. Я представляла, как в каждом штате избиратели пробираются к урнам. Во что они одеты? Как все выглядит? Я следовала за ними мысленным взором, стараясь не оборвать контакт, пока они не отдадут голоса за Уая и Р.Г.

Большую часть дня я словно висела где-то неподалеку от тела, но точно не в нем. Это странное, бесстрастное, вневременное ощущение спасло меня от бесконечно долгих часов ожидания.

Р.Г. посетил организации активистов в Огайо, Массачусетсе, Нью-Йорке и Пенсильвании. Ближе к вечеру мы вернулись в Луизиану и отправились в большой отель в центре Нового Орлеана, где команда Уая и Гэри собиралась провести вечер.

К шести оставалось только ждать результатов. Р.Г., Дженни с детьми и остальные члены семьи отсиживались в большом номере в конце коридора. Уай и его семья разместились этажом выше. Сотрудников разбросали по дюжине комнат на двух этажах. Я сидела перед телевизором в комнате, куда набилось двадцать человек, в том числе Кара, Марк и Мона.

К семи вечера мы шли хорошо, но не слишком. Подсчитали голоса только в тридцати процентах штатов. С каждым новым штатом раздавались хриплые возгласы радости или повисала мертвая тишина. До меня дошло, что за весь день я съела только упаковку мятных таблеток.

В восемь двадцать пять обрушилась лавина результатов, и по «Си-эн-эн» объявили о победе Уая и Гэри. Комната словно взорвалась, но я сидела ошарашенная, время будто текло тонкой струйкой. Я смутно слышала хлопки пробок шампанского, ежилась под порывами холодного ноябрьского ветра — кто-то открыл окно, чтобы заорать в него, мельком видела на экране ревущую, взволнованную новоорлеанскую толпу, которая отмечала победу. Я парила вверху, вокруг, внутри всего этого и удивлялась нереальности происходящего. Наконец я заставила себя сосредоточиться на дикторах, которые говорили, что, по голосам в восьмидесяти процентах округов, мы впереди на десять пунктов и обогнали соперника на треть голосов избирателей. Когда правда дошла до меня, я словно рывком вернулась в тело — как необычно. Я всегда смотрела этими глазами? Мои мышцы, и чувства, и кожа — все казалось новым и свежим. Я изменилась.

Вечеринку устроили на огромной сцене, которую воздвигли рядом с отелем. Я отмечала победу вместе со всеми и в лихорадочном экстазе звонила Лизе и родителям. Но говорила недолго, поскольку не хотела отвлекаться.

Я неистово аплодировала Уаю, который обратился к толпе от своего лица и от лица Р.Г. А вдруг я лопну? Это была единственная разумная мысль.

Через несколько часов мы с Карой распивали бутылку шампанского на краю сцены, превратившейся в танцпол. В зале было полно людей — новые президент и вице-президент, сенаторы, губернаторы, конгрессмены, просто старые добрые граждане и мои коллеги веселились вместе. Счастливые Марк и Мона танцевали рядом с нами.

— Когда ты пришлешь ответ на приглашение на свадьбу? — радостно крикнула мне Мона.

Что?

— Я не знала, что меня пригласили, — удивленно ответила я.

— Ты проверяла почту последние три месяца? — спросил Марк.

Как интересно. Надо было, конечно. Лиза забирала письма, но я о них совсем позабыла. Такие вещи, как «почта», «быть в одном месте дольше двух часов» и «нормальная жизнь» не вписывались в мои нынешние рамки.

— Я приду! — улыбнулась я.

Они улыбнулись в ответ и умчались. Я повернулась к Каре, весело наблюдая, как она подливает мне шампанского. Мне было хорошо, что она рядом.

— Ты должна вернуться в Вашингтон, — заявила я.

Мне надо было приспособиться к новой реальности. Мне нужен был собственный организатор.

— Хорошо, — улыбнулась она. — Тебе нужна соседка по комнате?

Нужна ли? Нужна, если я найду новую квартиру. Новую, замечательную квартиру, в которой больше не буду одинока!

— Как ты относишься к японским бойцовым рыбкам? — спросила я.

У Кары заверещал телефон — звонил ее парень. Она извинилась и отошла в сторону.

— Скажи ему, что в Вашингтоне всегда нужны хорошие актеры! — крикнула я ей вслед.

Она улыбнулась. Кто-то положил мне руку на плечо. Хоть бы Чарли.

Но это был Боб.

— Привет, крошка. Поздравляю. — Он наклонился меня поцеловать.

От него пахло победой. Я поцеловала его в ответ. Отстранившись, посмотрела ему за спину, в толпу. И увидела Чарли — впервые за столько недель! Он, не шевелясь, смотрел на нас с Бобом.

Я попыталась отодвинуться от Боба. Вот бы вернуться на минуту назад и не целовать его. Как обычно, я не могла разобрать выражение лица Чарли. Боб почувствовал — что-то не так.

— Что случилось? — спросил он.

Я посмотрела на него. Но не знала, что ответить, честно. Его умные глаза изучали мое лицо.

— Нас пустили на крышу этого заведения, — медленно произнес он. — Мы берем с собой шампанское.

Я пыталась разобраться в своих чувствах. Он наконец что-то заметил.

— Ты не пойдешь, верно?

Я секунду смотрела ему в глаза, потом медленно покачала головой. Он кивнул.

— Увидимся, крошка. — И грустно улыбнулся.

И растворился в толпе. Я не переставала гадать, что пошло не так. Боб классный и веселый, но он не для меня. Потому что для меня — другой. Я рванула к Чарли, но тот исчез. Куда? Где его искать? Я должна с ним поговорить. Я умру, если не поговорю с ним.

Я выбежала на сцену, на которую смотрела всего несколько часов назад. Сейчас она была пуста и усыпана серпантином и конфетти. Вдруг стало грустно — неуместное, но искреннее чувство. Я оглянулась и сникла. Трибуну и микрофон еще не убрали. Кто должен этим заниматься? Микрофон еще включен? Я подошла и постучала по нему пальцем. Включен, работает. Что я хочу сказать?

— Это для записи или нет? — спросили у меня за спиной.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — прошептала я, закрыв глаза, прежде чем повернуться к Чарли. У него в руках было два бокала. Один он протягивал мне.

— Я принес тебе «как обычно».

Я сделала глоток.

— Как ты угадал секретный ингредиент? — удивленно спросила я.

Чарли пожал плечами.

— У меня есть свои источники.

Я улыбнулась.

— Знаешь, почему я целовала Боба несколько минут назад? Мы расстались. Мы никогда и не были вместе по-настоящему. В общем, я не с ним. Я свободна, — выпалила я, как обычно, на одном дыхании.

Лиза придет в ужас.

— Ну… Не то чтобы между мной и тобой что-то есть. И, конечно, я знаю, что у тебя девушка, и…

— Честно говоря, мы разошлись, — перебил меня Чарли.

А?

— Почему? — спросила я, хотя на самом деле мне было все равно.

— Она не вписывалась в ту жизнь, о которой я мечтал, — просто ответил он.

— О, чудесно. В смысле, ужасно, — поправилась я. — Знаю, разрыв — это ужасно. В третьем классе я порвала с одним с помощью диорамы, и даже это было…

Он снова перебил меня, на этот раз поцелуем. Потом выпрямился и заглянул мне в глаза.

— Хочешь поцеловать меня?

— Да, — счастливо ответила я и осторожно сняла с него очки.

Мы долго целовались, обнявшись. Мою новую кожу покалывало. А когда мы оторвались друг от друга, он показал на мою руку — ту самую, на которой год назад пряжкой ремня поставил синяк.

— Что с тобой? У тебя сыпь.

Я удивленно посмотрела вниз. Точно. Не только на шее, но и на руках и ногах живописно пламенела сыпь. Я радостно его обняла.

— Это прекрасный знак.

— Как скажешь. — И он снова поцеловал меня.

Прошло много, много часов, я сидела в нашем номере, смотрела, как Чарли мирно спит, и старалась обуздать свою радость. Какое счастье — быть с ним, наслаждаться чувствами, которых я никогда раньше не испытывала, легко представлять себе совместное будущее! Со спокойной душой я думала о том, что нас с Чарли волнуют одни и те же вещи. Я знала, это редкая удача — найти того, кто искренне разделяет твое стремление сделать мир лучше, того, кто хочет бороться с мерзостями политики, чтобы освободить место для хорошего. Чарли будет сражаться на страницах «Пост» и не только. Я — в администрации президента. Мы — замечательная команда. Я с любовью взглянула на него и осторожно коснулась его лица. Я не хотела его будить, хотя с нетерпением ждала новых поцелуев. Вместо этого сосредоточилась на том, чтобы унять сердцебиение, — не вышло. Случилось столько чудесного, что я просто не в состоянии усидеть на месте.

Я решила поделиться своим счастьем со всеми людьми, которые страдали и радовались вместе со мной на этом безумном пути. Я достала «Блэкберри» и написала массовое письмо — вот уж не думала, что когда-нибудь сделаю это по доброй воле. Но теперь все изменилось. Я наконец-то дома.

Я включила в список маму и папу, бабушек и дедушек, двоюродных братьев и сестер, друзей по начальной и средней школе, по колледжу и аспирантуре. Я добавила Р.Г. и Дженни, и всех сотрудников Сената и избирательной кампании. Я даже включила ученых из Национального института здоровья, все группы поддержки, кучу профсоюзных деятелей, Сэнфорда Б. Зайнса и Альфреда Джекмена. Я бы написала и Ральфу со Стивом Мартином, если бы знала их адреса. И всем этим людям я отправила радостное сообщение:

Кому: Друзьям Сэмми

От: Саманта Джойс [srjoyce@wye-gary.com]

Тема: Спасибо

За самый невероятный год в моей жизни и за то, что помогли произойти чуду. Мы это сделали!!! Я никогда не была так счастлива, никогда так не гордилась. Простите за банальность, но я никогда не была так уверена в цели всей своей жизни. Сегодняшний вечер убедил меня раз и навсегда: я должна и дальше делать все, что в моих силах, на ниве общественных сношений. А теперь я буду заниматься этим в Белом доме!!!

целую и обнимаю, Сэмми

Я радостно свернулась калачиком рядом с Чарли и наконец задремала, когда рядом на столике зажужжал «Блэкберри». Я повернулась и посмотрела, что там.

Кому: Саманта Джойс [srjoyce@wye-gary.com]

От: Роберт Гэри [rgary@gary.senate.gov]

Тема: Re: Спасибо

Вы, наверное, имели в виду «общественные отношения». В любом случае, желаю удачи.

До завтра — Р.Г.