Серебряная цепь

18

— Ты уверена, что Хуана будет не против? — Дана улыбнулась низенькой коренастой мексиканке — горничной Констанс, которая кивнула головой и что-то быстро заговорила на родном языке.

— Не глупи, она в восторге. — Констанс подняла руку, чтобы прервать нескончаемый поток слов, и отдала несколько распоряжений Хуане на чистейшем кастильском наречии. Женщина радостно кивнула и, наклонившись, вынула Уэллеса из коляски и поставила на пол. Опустившись на колени рядом с учившимся ходить ребенком, она заурчала, изображая звук мотора, и Уэллес, широко улыбаясь, медленно пошел по кафельному полу кухни, а Хуана изображала погоню.

— Для меня остается загадкой, как вы понимаете друг друга. Вы говорите на прекрасном нормативном испанском, а она на каком-то диалекте. Как вам это удается? — проговорила Дана, глядя на своего восьмимесячного сына. Обе засмеялись, когда малыш уперся в угол и начал пятиться назад.

— Для этого понадобился не один год, поверь мне. Констанс поправила свою и так безупречную прическу. Честно говоря, я говорила бы и на вульгарной латыни, только бы она осталась. Просто не знаю, что я буду делать, если они решат вернуться в Мехико.

— Да не уедет она. Столько лет пробыв вместе, к тому же она так тебе предана. — Мирно беседуя, женщины вышли на террасу и сели рядом возле бассейна.

В Малибу был октябрь, но из-за жары, охватившей калифорнийское побережье, казалось, что стоит август. Сад был сухим, несмотря на то, что его поливали каждое утро, а земля высохла и потрескалась. Горячий ветер дул с гор, склоняя деревья и срывая листья с кустов. По всему побережью были развешаны предупреждения о возможности лесных пожаров, и Констанс, несмотря на соседство океана, держала наготове длинные шланги рядом с большими емкостями очень дорогой здесь воды. Пока они лениво болтали, сверху пролилось несколько капель, и Констанс, нахмурившись, встала и исчезла за углом. Через несколько минут она вернулась, сокрушенно качая головой.

— Теперь он поливает крышу, — сказала она, имея в виду садовника, кузена Хуаны.

— Это обязательно? — вдруг встревожилась Дана, подумав, что упускает какую-то важную предосторожность.

— Господи, да нет же. Я велела ему полить живую изгородь, но, наверное, сказала не те слова, и он поливает крышу. — Обе женщины рассмеялись и расположились в креслах.

— Ты прекрасно сделала, что оставила сына у нас на ночь. Ему нравится, когда его балует Хуана.

— И я.

— И Джосс. Жаль, что он не бывает здесь чаще. Нам нравится возиться с ним. Почему бы тебе не оставить его на весь уик-энд? Джосс на седьмом небе от счастья, когда у него есть аудитория, которая не может его критиковать. Он убежден, что Уэллес прекрасно все понимает, когда он, усадив его на кушетку, рассказывает всякие истории. Ты бы видела это: глаза мальчика становятся такими большими и круглыми, а Джосс увлеченно декламирует. Действительно, кажется, что он прекрасно понимает, о чем речь.

— Он очарован своим дедушкой, это точно, но я не могу долго оставаться без малыша, — призналась Дана. — Я не знаю, когда мы сегодня вернемся. Жаль, что вы с Джоссом не идете. Будет интересно.

— Это не для меня, дорогая. Я свожу такие посещения к минимуму, — решительно ответила Констанс, говоря о выставке и благотворительном вечере для Комитета по охране природы Санта Моники в музее Дж. Пола Гетти, куда собирались в этот вечер Дана с Адамом. — Я терпеть не могу эти толпы людей, — сказала она, театрально пожав плечами, и удовлетворенно вздохнула. — Слава Богу, такие вечера меня больше не интересуют Я оставляю их вам с Адамом.

— Мне тоже не особо нравятся такие вещи, — призналась Дана, — но Адам настаивал. Он столько сделал для меня, а я мало что могу сделать для него, поэтому не хочется отказываться.

— Ты его Пигмалион.

— Констанс, — запротестовала Дана, — неправда. Адам так не думает обо мне.

— Нет, — согласилась женщина, повернув зонтик так, чтобы ее лицо было в тени. — Но именно он поддерживал твой интерес к рисованию, ты же не можешь этого отрицать.

— И не буду. Если бы не Адам, вряд ли я когда-нибудь снова стала бы рисовать.

— Стала бы. Но без его помощи тебе трудно было бы заставить себя. Ты не согласна?

— Конечно, согласна. — Дана вытянула ноги и положила голову на спинку кресла, наслаждаясь редкими в последнее время минутами отдыха. Она работала семь дней в неделю в своей гостиной-студии в маленьком коттедже, готовясь к выставке на первой неделе декабря, которую организовал для нее Адам. — У меня не хватило бы смелости позволить кому-нибудь взглянуть на мою работу, не то что устроить выставку.

Она вспомнила единственную свою ссору с Адамом, когда он настоял на том, чтобы привести друга, известного искусствоведа из Лос-Анджелеса, в коттедж, чтобы показать ему работы Даны.

— Я еще не готова, — почти кричала она на бородатого мужчину, который стоял напротив нее, скрестив руки на груди.

— Нет, ты готова, — сурово настаивал он, — оставь все как есть. Его другом, прибывшим, как и было условлено, оказалась очаровательная женщина лет сорока, которая после часа детального осмотра немногих картин Даны предложила ей устроить выставку тогда, когда накопится достаточно полотен, чтобы "по ним можно было составить представление о ее мировосприятии". На следующий день Дана мрачно объяснила Констанс, что она имела в виду "достаточно", чтобы не пустовали стены в галерее.

— Тогда ты должна рисовать больше, дорогая, а Хуана и я позаботимся о ребенке.

Дана заложила руки за голову и приподняла ноги от земли. С ободрением и поддержкой Адама и Констанс и радостными похвалами Джосса, которыми он прожужжал ей все уши, она провела последние шесть месяцев, увлеченная работой, пытаясь перенести ощущение естественного освещения на полотно. Результат ошеломил даже ее. Большие полотна были наполнены таким светом, какой она даже представить себе не могла несколько лет назад. Она вспомнила о незаконченном полотне на мольберте, и ей захотелось вернуться рисовать. Но жаль было упускать редкую возможность поговорить с Констанс наедине.

— Адам просто удивительный человек. Он подтолкнул меня к этому и направил, но ничего не навязывает, оставляет меня сражаться со своими демонами одну.

— Вы уже стали любовниками?

— Констанс… — Дана широко раскрыла глаза, вдруг выпрямилась, ее лицо вспыхнуло.

— Ну?

— Ну… — Дана запнулась, и женщины рассмеялись. — Да.

— Я так и думала.

— Как ты догадалась? Мы так тщательно это скрываем.

— Может, я уже стара, но не настолько, чтобы не заметить счастливую в сексе женщину. — Констанс улыбнулась, вспоминая что-то из своего прошлого, и Дана рассмеялась.

— Ты не старая, ты женщина среднего возраста, и кроме того, — сказала она, смущаясь, потому что они никогда раньше не говорили на эту тему, — у тебя есть Джосс.

— Ох, этот Джосс. Мы как пожилая семейная пара. Идем в постель в девять, он спит с двумя подушками, а я вообще без. Он храпит, а я стаскиваю с него одеяло. Не так уж это способствует страсти. — Она засмеялась грудным смехом, который опровергал ее слова, и Дана засияла.

— Почему вы не поженитесь? — спросила она. — Ни один из вас не может прожить без другого. Мне хотелось бы, чтобы вы поженились.

— Маленькая мисс Мораль. — Констанс покровительственно похлопала ее по руке. — Не будь глупенькой. Мы с Джоссом и так счастливы. Когда он хочет за кем-то ухаживать, он свободен это сделать, зная, что ничто его не связывает, а я, в свою очередь, спокойно могу выставить его за дверь, если зайдет слишком далеко.

— Но он никогда не заходит?

— Почти. — Печаль промелькнула на лице женщины, и Дана подумала о романе Джосса с Санди Грант. Увлечение отца не ограничилось одной неделькой в Париже, он летал в Миннеаполис не раз, пока Санди, погруженная в свои занятия медициной и не желая, чтобы легкий флирт перешел в нечто более серьезное и обременительное, не дала Джоссу отставку. Констанс встретила его без единого упрека, но это было ей не все равно.

— Так поженитесь, — уговаривала Дана.

— Нет. — Небольшой самолет летел над водой вдоль берега, и они обе провожали его взглядом, пока тот не скрылся из виду. — Нам хорошо и так. — Из дома доносился детский смех и глубокий альт женщины, поющей мексиканскую песню. — Зачем все эти разговоры о женитьбе? Вы, американцы, так помешались на легализации своих отношений, что обязательно раскладываете их по полочкам. Значит ли это, что ты подумаешь выйти замуж за Адама?

— Нет, мы никогда этого не обсуждали.

— И ты думаешь, Адам захочет жениться? — с интересом спросила Констанца.

— Не знаю. — Дана с удивлением поняла, что не имеет ни малейшего представления о том, что он думает по поводу женитьбы. Он стал такой же неотъемлемой частью ее жизни, как Уэллес или мольберт. Она засыпала в его объятиях, позволяла ему кормить себя, проходила с ним несчетное количество миль, когда он работал. Он проверял, не начался ли у нее насморк, а она терла ему спину и помогала убираться в доме. Но у нее даже не возникало мысли о женитьбе. Она помрачнела, обдумывая это и задаваясь вопросом, что она сама думает о возможности второго брака. Она была уверена, что проведет остаток дней одна. А ведь так просто завести что-то вроде семьи с Адамом. Интересно, подумала она, это и есть то, во что потом превращается удачное замужество? — Не знаю, — повторила она, на этот раз с сомнением.

— Он неплохой человек, — равнодушно сказала Констанс. Если тебе с ним удобно и в постели он неплох, то это то, что тебе нужно. — Она встала и подала руку Дане, помогая подняться. Взявшись за руки, они вошли в дом и прошли через просторную темную гостиную в кухню. Уэллес сидел на высоком стуле, который ему купила Констанс, по его лицу и носику был размазан соус для спагетти, а Хуана кормила его из ложки, сделанной в форме Микки Мауса. Приласкав сына, Дана едва успела уклониться от его ручонки, которой он бесцельно мотал над головой, и, поцеловав его в макушку, обняла Констанс и поспешила выйти из кухни как можно незаметнее, чтобы сын не заплакал, поняв, что она уходит.

Дана взглянула на часы, пристегнула ремень и завела мотор. Было начало одиннадцатого. Если она поторопится, то у нее будет несколько часов для работы, а потом придется одеваться для приема. Она опустила стекло, в машину ворвался сладкий запах сосен и свежесть океана. Из-за изменившегося ветра температура воздуха упала. Дана поежилась в своей тонкой блузке и нажала на газ, торопясь в свой маленький коттедж. Ей не очень хотелось идти в музей. Толпы людей, которые больше хотели показать себя, чем посмотреть на выставку, раздражали ее, но она была рада, что Адам наконец попросил ее сделать что-нибудь для него.

Ее лицо засияло при воспоминании о своем постоянном спутнике за эти последние шесть месяцев. Когда она вернулась из Нью-Йорка, то сразу почувствовала, что что-то изменилось в их отношениях. На первый взгляд, Адам оставался все тем же резким, увлеченным своей работой. По-прежнему он делал все, чтобы она могла спокойно рисовать, всегда развлекал и успокаивал ее. Не успев опомниться от поездки домой, от неожиданного признания и предложения Питера, Дана не придавала значения тому, как Адам стал смотреть на нее, когда думал, что она его не видит. Занятая своей работой и воспоминаниями о Питере, о том, как близко было его тело, когда он сделал ей предложение, о его губах на ее в долгом страстном поцелуе, она не обращала внимания на необычное молчание Адама. Не могла даже вспомнить, когда он впервые поцеловал ее на прощание перед тем, как вернуться к себе домой вечером. Вначале это были легкие поцелуи в щеку, а затем более серьезные в губы. Дана притормозила и вздохнула, вспомнив ночь, когда он впервые страстно поцеловал ее, а она отпрянула, смеясь, но решительно говоря ему, что не следует так делать.

— Почему? — Он удивленно смотрел на нее. — Мы знакомы уже больше года. Почему нет? У тебя ведь нет больше никого, правда? — Он остановился, будто осененный новой мыслью. — Что-нибудь случилось в Нью-Йорке?

— Не совсем. Может быть. — Дана запнулась. — Я говорила тебе, что Питер Крэйн вернулся?

— Конечно. Студент Роудс.

— Он тебе понравился.

— Он мне очень понравился. И он понравился мне гораздо больше, когда я узнал, что он собирается жить в Англии. — Адам невежливо усмехнулся, и Дана развеселилась. — Проблема в этом?

— Нет никакой проблемы, Адам. — Дане не понравились слова Адама, что мужчина в ее жизни будет проблемой для него. Она почувствовала, что их отношения идут по тому направлению, которое ее беспокоит. И она быстро рассказала ему о Питере, о его предложении и о его убежденности, что они рано или поздно поженятся. Адам промолчал, вопросительно глядя, пока она, раздраженная его молчанием, не выпалила: — Не знаю, почему я тебе все это рассказываю. Ты делаешь из мухи слона.

— Из того, что Питер тебя любит? Или из этого? — Он подошел к Дане и притянул ее к себе, настойчиво целуя. Дана не удивилась, когда он наконец освободил ее, и, все еще прижимаясь к ней бедрами, торопливо сказал: — Я не хочу сегодня возвращаться домой.

Дана вспомнила нежный взгляд Адама. Ее сердце забилось чаще и внутри стало разгораться желание, которое было подавлено с тех пор, когда Маршалл стал оскорблять ее. Вспомнив о жестокости бывшего мужа, она напряглась.

Адам прижал ее к себе, нежно гладя по спине, и успокаивающе пробормотал:

— Не бойся. Он больше не сможет тебя обидеть. Все будет хорошо.

— Ты многое воспринимаешь как само собой разумеющееся, — попыталась возразить Дана, но он накрыл ее рот своим, и, как будто это происходило уже не раз, она позволила ему взять себя за талию, провести в темную спальню и положить на кровать.

Дана закрыла глаза, когда он нежно расстегнул пуговицы на блузке и снял ее, целуя в шею, а потом груди, лаская языком соски, пока она не застонала от удовольствия. Адам нежно обнимал ее, снимая юбку и туфли и целуя чуть ли не каждый палец на ноге, а Дана оставалась неподвижной, позволяя ему делать все, что захочет, и не в силах сама участвовать в этом. Даже когда почувствовала, что ее тело отвечает на его призыв и накатилась сладкая горячая волна, она все еще не открывала глаз — непрошеное воспоминание о Маршалле не покидало ее. Вначале осторожно, а потом со все возрастающей страстью Адам накрыл ее тело своим, и оба растворились в наслаждении. Только потом, когда Адам держал ее в объятиях, а голова покоилась на его плече и он вновь успокаивающе поглаживал ее, Дана уткнулась в его грудь, слезы благодарности потекли по ее щекам, и она прошептала:

— Спасибо.

— За что? — Адам поцеловал ее в макушку и повернулся так, что их ноги переплелись.

— За это.

— Было хорошо, — согласился он.

Дана повернулась и оперлась локтем о кровать, чтобы видеть его лицо.

— Ты был так добр ко мне. Я хочу сказать, ни один…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. — Адам притянул ее к себе поближе. — У тебя было трудное время, Дана. Тот парень был ублюдком, и после него ты долго не могла прийти в себя. Но теперь все в порядке, и занятия любовью с тем человеком, с которым нужно, не излечат тебя, а просто поставят все на свои места.

— А ты и есть тот самый нужный человек? — спросила Дана глухим голосом, потому что она уткнулась в его широкую грудь. Кончик его бороды щекотал шею, и она не слишком нежно дернула его за бороду.

— Сейчас. Ты молода и красива, у тебя впереди много любви. — Он снова накрыл ее тело своим и решительно сказал: — Сейчас я тот самый человек. — Затем поцеловал, и они снова занялись любовью. На этот раз Дана отдавала столько же, сколько получала, и они не останавливались, пока не упали на кровать, усталые и довольные.

Все еще думая о той ночи и последующих, Дана свернула на гравийную дорожку перед коттеджем, выключила мотор и сидела в машине с улыбкой на кончиках губ. Маршалл никогда больше не сможет унизить ее в постели. Теперь у нее есть Адам. У нее он проводил больше ночей, чем у себя дома, и просыпаться по утрам рядом с ним стало для нее привычкой. Ей нравилась их медленная, нежная страсть и то, как быстро они достигали оргазма. Еще больше ей нравились нежные прикосновения Адама и удовольствие от того, что она засыпает в его объятиях. Печальные воспоминания стали стираться из памяти, старые раны окончательно затянулись. Она вздохнула, подумав, как долго они смогут так жить. Уэллес рос быстро, а она не хотела, чтобы у него остались воспоминания о мужчине в постели его матери, но не об отце.

Перекинув сумку через плечо, она вышла из машины, отперла входную дверь и задержалась на минуту, чтобы взять почту. Окна были закрыты, и потому было ужасно душно. Дана быстро прошла по маленьким комнатам, открывая двери на террасу и включая вентиляторы на потолке. Тишину в домике нарушил тихий звук лениво вращающихся вентиляторов. Она сняла с мольберта покрывало и остановилась перед ним, изучая свою работу и просматривая почту. Уже хотела положить конверты на подоконник, чтобы прочитать письма потом, как вдруг остановилась, увидев голубой конверт, присланный авиапочтой, адрес на нем был надписан знакомым уверенным почерком. Разорвав конверт, она оперлась о подоконник и начала читать.

Дорогая Дэйнс!

Я представляю себе, как ты сейчас читаешь это письмо, маленькая морщинка пересекла твой в остальном безупречный лоб, ты удивлена, зачем еще одно письмо от меня, если не успела ответить на предыдущее.

Прежде чем я перейду к неприятной части своего письма, сообщаю, что послал посылку моему крестнику, она скоро прибудет. В ней несколько вещей, которые обязательно пригодятся любому мальчику в жизни: швейцарский армейский нож, хороший бинокль, который я в прошлом месяце купил в Германии, и компас на случай, если он захочет путешествовать сам. Солдатики в форме британской армии вспомнились мне уже потом, я надеюсь, что они понравятся ему.

Мне нелегко говорить тебе это, но ты была права, Дэйнс. Я помню, как сказал тебе в апреле, что всегда любил тебя и всегда буду любить. Это было правдой тогда, и это правда сейчас. Но любовь к тебе всегда была улицей с односторонним движением, дорогая, так что ты не можешь винить меня за то, что я отчаялся.

Помнишь Джила Сандерса? Друга Адама в Лондоне? Мы с ним стали хорошими друзьями, и именно он помог мне понять, что я не могу посвятить всю жизнь любви к тебе и никогда не получу тебя. Он рассказал мне об Адаме, Дэйнс.

Дана положила письмо на подоконник. Ее лицо ничего не выражало, когда она прошла на кухню и вернулась через пару минут со стаканом воды в руке. Постояла немного, глядя на океан, а когда стакан опустел, осторожно поставила его на столик, взяла письмо и продолжила чтение.

Я не буду притворяться, что понимаю, но раз ты всегда ясно давала мне понять, что я не тот, кто тебе нужен, то думаю, мне и не надо притворяться. Я справлюсь с этим, Дэйнс, у меня своя жизнь, работа, и я больше не собираюсь ждать, пока ты полюбишь меня. Не думаю, что мы можем остаться друзьями. Так что мы не будем часто видеться, и я не хочу, чтобы мы переписывались. Но я хочу, чтобы ты была счастлива, по-настоящему счастлива, поверь.

Пожелай мне удачи.

Твой Питер.

Солнечный свет внезапно померк, и Дана выглянула в окно посмотреть, не начался ли дождь. Небо было чистым, и даже были видны тени на воде. Солнце светило так же ярко, как и тогда, когда она начала читать письмо Питера. Она вышла на веранду и стала смотреть на океан, вцепившись в перила так, что пальцы побелели. Она не могла представить себе жизнь без Питера. Он всегда оставался где-то в тылу, и она оцепенела от мысли, что на подсознательном уровне она приняла как должное то, что он всегда будет ждать ее и терпеливо заботиться о ней в своей обычной манере. Закрыв глаза, представила лицо Питера, его озорные глаза, когда он рассказывал какой-нибудь анекдот, его нежные губы, когда он целовал ее. Слезы потекли по щекам, когда она подумала, как легко его отвергла. Дана смяла письмо, которое все еще держала в руках. Она напишет ему обязательно, но боль пронзила сердце, когда поняла, что он, вероятно, ушел из ее жизни насовсем, потому что она оттолкнула его. Горячий ветер шевелил ее волосы, она нетерпеливо убрала их с лица и закрепила резинкой, которую достала из кармана.

Дана машинально вернулась к мольберту, взяла широкую кисть и начала наносить на полотно темно-коричневую краску. Сосредоточиться не удавалось, мазки были машинальными, ею овладела апатия. Все еще держа в руке кисть, она оценивающе посмотрела на свою работу. Все было плохо. Дана потерла глаза другой рукой и выглянула в окно в полной уверенности, что на этот раз солнце точно зашло за тучи. Ей стало холодно и зябко, знобило, словно при гриппе. Она устало накрыла мольберт покрывалом и легла на кушетку, приложив руку ко лбу. Слезы потекли из глаз, и она зарыдала.

Дане казалось, что с тех пор, как встретила Маршалла, она испытала страсть, потом научилась жить без любви, и, наконец, обрела счастье в заботе о сыне. Она подумала о своем безмятежном романе с Адамом, но чувство одиночества охватило ее, и она зарылась лицом в подушки, неожиданно поняв, что ни Адам, ни Уэллес никогда до конца не заполнят пустоту в ее сердце. Она села, опустив ноги на пол и невидящим взглядом уставилась в стену напротив. Ощущение внутренней опустошенности не отпускало, и она почувствовала себя такой же заброшенной, одинокой, как тогда, когда была ребенком и плакала о своих настоящих родителях, которых никогда не знала.

Минуты проходили, Дана сидела одна на кушетке, угнетенная и подавленная. Потом, рассердившись на себя, встала, постаралась выкинуть из головы все, кроме рисования, и во второй раз за этот день, откинув покрывало с мольберта, начала яростно рисовать.