Слияние истерзанных сердец

2

Перчатки для жнецов по три пенса за пару! Этого Ричард Лэтам не мог вынести. Он разорвал счет и отослал перчатки обратно.

– Обойдутся и так, – сказал он, когда Ник поинтересовался его решением. – Иначе зачем Господь сотворил мозоли?

– Еще он сотворил волдыри и насекомых, которые сосут кровь.

«Благодаря» Лэтаму трудолюбивые крестьяне будут понапрасну страдать… Однако из собственного опыта ему было известно, что чем дольше он будет его уговаривать, тем меньше добьется толку. За последние три недели все стало еще хуже. Фрэнси Раундли, которая раньше во всем доверялась своему управляющему, теперь лишь повторяла слова будущего зятя. Боясь наговорить лишнего, Ник пошел к двери и услышал за спиной смех Лэтама. От злости Ник чуть не побежал к воротам и вдруг остановился как вкопанный при виде женщины и мальчишки, беседовавших о чем-то с привратником. Он сразу же забыл о Лэтаме.

– Миссис Стрэнджейс…

Он даже сам не понял, что произнес эти два слова вслух, пока женщина не обернулась. Синие глаза Лавинии Стрэнджейс смотрели на него, не отрываясь.

– Ник?

Ник удивился ее вопросу и повнимательнее посмотрел на нее. Длинные черные волосы свободно падали ей на спину из-под шляпы.

– Ник, – повторила она на сей раз утвердительно, и печаль в се голосе произвела на него не меньшее впечатление, чем ласка любимой женщины. – Вы меня помните? Я – Томазина.

Томазина.

«Значит, она не Лавиния, а дочь Лавинии…»

– Зачем ты вернулась?

Его вопрос смутил ее, и она остановилась, хотя уже было двинулась к воротам. Мальчишка тоже остановился. А он стоял и не мог отвести от нее глаз. Предвкушая развлечение, привратник подошел поближе, чтобы ничего не упустить.

Томазина выпрямилась и смело посмотрела в глаза Нику, но ей не понравилось их выражение. Однако она тоже была упрямой и, сверкнув синими глазами, сказала:

– Я выполняю последнюю волю моей матери.

Значит, она умерла.

Ник почувствовал облегчение и досаду одновременно. Даже из могилы Лавиния Стрэнджейс пытается повелевать им: она прислала сюда дочь, чтобы та мучила и искушала его.

– Вы остаетесь, мисс? – спросил мальчишка.

Томазина освободила его от ноши и дала монетку. Лицо мальчишки озарилось счастливой улыбкой. Томазина улыбнулась ему в ответ, но от ее улыбки не осталось и следа, стоило ей повернуться к Нику Кэрриеру.

Она была точной копией своей матери – такая же высокая, стройная и грациозная. И Ник никак не мог избавиться от ощущения, что Лавиния каким-то колдовством вернула себе юность и красоту. Да нет, напомнил себе Ник, она же уехала отсюда беспомощной калекой, когда Томазина была еще совсем девчонкой!

Но Томазина Стрэнджейс уже не ребенок. Запыленная с дороги, одетая в простое траурное платье, она ни в коем случае не должна была обращаться к нему, но она обратилась. Ник окинул взглядом ее высокую грудь и тонкую талию и с иронической улыбкой укорил себя за свои мысли.

Это не Лавиния Стрэнджейс, а дочь Лавинии… Ник знал: ему потребуется много времени, чтобы осознать этот факт.

– Я долго ехала, – сказала Томазина.

– Никто здесь тебя не ждал.

Хотя Томазину больно задела его враждебность, ей не потребовалось много времени, чтобы взять себя в руки. Вздернув подбородок, как это делала ее мать, она спросила:

– Где твой отец? Управляющий Кэтшолма меня не прогонит.

– Мой отец давно умер, и теперь я здесь управляющий.

Сочувствуя ему, Томазина положила руку ему на плечо.

Ее прикосновение обожгло его пламенем, хотя она была в перчатке, а он – в рубашке. Огонь побежал по его жилам, но когда он заговорил, тон у него был ледяной как февральская ночь.

– Томазина, тебе надо было остаться в Лондоне.

Она сняла руку, и пальцы сжала в кулак.

– Разве здесь не следуют обычаю давать кров путешественникам? Даже чужие люди надеются получить кровать.

– Только не бродяги и не цыгане.

– Я – ни то, ни другое.

– Женщина, путешествующая в одиночестве?

Он усмехнулся, как бы договаривая остальное, и смерил ее взглядом, словно оценивая ее женские прелести, унаследованные от Лавинии.

– С какой стати ты меня обижаешь?

Разозлившись, Томазина с гордо поднятой головой зашагала к воротам.

Ник догнал ее.

– Миссис Раундли на верхней веранде, – сказал он, беря у нее саквояжи. – Если ты хочешь с ней поговорить, я тебя провожу.

Томазина старалась одолеть страх, следуя за Ником через огромный холл и вверх по винтовой лестнице. Она никак не ожидала от него такой встречи, отчего ее страх лишь усилился. Еще не начиная своего путешествия, она знала, что в ее воспоминаниях много провалов, а теперь ей пришло в голову, что они имеют какой-нибудь ужасный смысл.

Она и ее мать были счастливы в Кэтшолме. Разве нет?

На верхней веранде сидели в кружок четыре женщины: две благородные дамы за вышиванием и две, по-видимому, служанки – юная утомленная девица в простеньком платье и старуха в черном. Все они молчали.

Фрэнси Раундли была все такой же маленькой и толстой, какой запомнила ее Томазина, разве лишь ссутулилась, чего не было девять лет назад. Она наклонилась над какой-то тонкой работой, размышляя над рисунком из черного шелка и золота по кремовому полотну, и ничего не замечала вокруг.

Справа от нее сидела молодая женщина – судя по всему, ее дочь-невеста. Констанс была еще совсем маленькой, когда Томазину увезли в Лондон, а теперь она стала высокой и стройной женщиной, гораздо более красивой, чем ее мать. Она со скучающим видом подняла голову еще до того, как Томазина подошла к двери.

Зная, что плохо выглядит, проведя восемнадцать дней в седле, Томазина чувствовала себя неловко, хотя старалась не показать этого в первую очередь Констанс, которая смерила ее оценивающим взглядом. Ее черные глаза ничего не упустили. Не произнеся ни слова, Констанс вынесла ей приговор и вернулась к своему вышиванию.

В это время одна из служанок, подрубавших платки, закончила свою работу и увидела входящего Ника. Старуха была очень худой, если не истощенной, и маленькими острыми глазками впилась сначала в Ника, потом в Томазину.

Томазина помнила ее и была уверена, что стоит ей поднапрячься, как в памяти всплывет и ее имя. Ну конечно же! Вербурга Клейтон.

Выражение на костлявом лице Вербурги изменилось. Сомнение уступило место откровенному любопытству. Платок выпал у нее из рук, и она закрыла ладонями рот, но прежде успела сказать:

– Лавиния Стрэнджейс!

– Это Томазина, – поправил ее Ник. – Дочь Лавинии.

Устав после долгого путешествия и разозлившись на Ника, Томазина с трудом сдерживала раздражение. Она всегда знала, что похожа на мать, но ни один человек в Лондоне так не мучил ее этим.

– Матушка умерла три недели назад, – объявила она. – Последней она подумала о тебе, Фрэнси, и завещала мне разыскать тебя.

Фрэнсис Раундли побелела как мел. Томазина даже испугалась за нее и подошла поближе на всякий случай. Но еще больше ее изумило выражение глаз Фрэнси. В них не было печали по умершей подруге.

В них был страх.

Юная служанка тоже бросила работу, вскочила со стула и первой подбежала к Фрэнси. Она подозрительно смотрела то на Ника, то на Томазину, а потом спросила Фрэнси:

– Вам плохо, миссис Раундли? Позвать господина Лэтама?

– Нет, Агнес. – Фрэнси схватила служанку за руку. – Ничего не надо.

Томазина сделала еще шаг и остановилась в нерешительности. Агнес смотрела на нее во все глаза, но Фрэнси не поднимала головы.

Констанс не обращала внимания на мать, зато в ней вновь проснулся интерес к Томазине. Она отдала ночную рубашку, которую вышивала, Вербурге, и встала, оправляя платье. Ростом она была почти с Томазину и такая же стройная, только недовольная гримаса, к которой она, видимо, привыкла, очень ее портила.

– Зачем она послала тебя сюда? Что тебе надо?

Онемев от подозрительности Констанс и странной реакции Фрэнси на сообщение о смерти подруги, Томазина совсем растерялась. То, что в Лондоне было просто и легко, здесь оказалось совсем другим.

– Ну, отвечай же, Томазина! – сказал Ник, глядя на вишневые и яблоневые сады.

– Матушка думала, что я смогу быть полезной Фрэнси, – выпалила она. – Ведь было письмо!

Томазина могла бы и еще что-нибудь сказать, если бы ее не остановил какой-то шум за спиной. Фрэнси вновь изменилась в лице, и Томазина неловко обернулась. Она не понимала, почему у Фрэнси такой виноватый взгляд, да и не узнала ни одного из вошедших мужчин. Тот, который был с седеющими волосами и высокомерным выражением лица, прищурился, поймав ее взгляд. На сей раз Томазина даже не удивилась, когда он произнес имя ее матери.

– Нет, – сразу же поправился он. – Не может быть… Ты – ее дочь, Томазина! Какая неожиданная радость, мисс Стрэнджейс! А я – Ричард Лэтам.

Она не помнила, виделась ли с ним раньше: ни его лицо, ни его голос не показались ей знакомыми, – тем не менее когда он прикоснулся губами к ее руке в перчатке, она вздрогнула. Потом она посмотрела на Ника. Он не сводил глаз с Ричарда Лэтама, но лицо его совершенно ничего не выражало.

– Управляющий, у тебя что, нет работы? – ехидно спросил Лэтам. – Займись своими делами и предоставь мне заниматься дамой.

Внешне Ник никак не показал своего отношения к его словам, однако все в комнате почувствовали возникшее между ними напряжение. Томазина вздохнула, а Ник, не обращая на нее внимания, насмешливо поклонился Ричарду Лэтаму и, не произнеся ни слова, удалился.

Томазина посмотрела ему вслед, а потом взглянула на Ричарда Лэтама, как раз когда он бросил предостерегающий взгляд на Фрэнси, которая тотчас склонилась над своим вышиванием.

– Редих, ты мне тоже больше не нужен.

Молодой человек с узким лицом и срезанным подбородком удалился. Томазина не помнила, жил ли он в Кэтшолме, когда она была маленькой. А Агнес? Господи, ну почему она так мало помнит?! Ричард Лэтам вновь перевел на нее взгляд, и улыбка появилась на его привлекательном лице. Он был обаятелен, но что-то подсказывало Томазине: не верь ему, он лжет. Она сама себя не понимала, однако первое впечатление никогда еще ее не обманывало.

– Удивительное сходство, – заметил Лэтам.

– Кажется, я начинаю жалеть, что так похожа на свою мать, – пробормотала Томазина.

Четыре пары глаз буравили ее со всех сторон, но она сосредоточила свое внимание на Лэтаме. Вне всяких сомнений, он теперь правил в Кэтшолме.

– Ты должна присутствовать на моей свадьбе, – сказал он. – Осталось чуть больше недели. В последний день месяца мы обвенчаемся.

Никто больше не проронил ни слова, никто не подтвердил приглашения, никто не попросил задержаться подольше. Томазина хотела сказать, что утром едет в Йоркшир, но, вспомнив о слове, данном матери, промолчала.

Лэтам и не думал спрашивать ее согласия.

– Ты будешь жить в комнате своей матери, – сказал он. – Агнес, отнеси туда саквояжи.

Томазина поймала недовольный взгляд Фрэнси и вызывающий взгляд Констанс прежде, чем Лэтам повел се показать ей комнату. Пока они шли по дому, Томазина вспоминала расположение комнат. Оказывается, она не все забыла: коридор кончался залой, в которой вся семья собиралась во время обеда, когда в доме не было гостей. Открылась дверь. За ней была лестница, которая вела вниз, а другая лестница вела на верхние этажи в южном крыле.

Комнатка оказалась небольшой и неуютной, потому что в ней давно никто не жил, однако окно выходило на залитый солнцем двор, и в ней было много воздуха и света.

Томазина нахмурилась. Лэтам сказал, что Лавиния жила тут, но Томазина не помнила эту комнату. «Странно», – подумала она. Только самые почетные гости получали в доме отдельную спальню. Обычно две или даже три незамужние дамы делили одну кровать.

Она искоса взглянула на господина Лэтама. Почему он держит себя так, словно считает ее важной гостьей, когда все остальные явно недовольны ее появлением?

– Агнес, оставь нас одних, – приказал Лэтам, едва служанка поставила саквояжи на пол. Он подождал, пока стихли ее шаги на лестнице. – Ты помнишь эту комнату?

Томазина огляделась. С лица Лэтама не сходила чарующая улыбка, но Томазина с каждой минутой все меньше верила ему.

– Не знаю… Я ведь давно уехала.

– У Лавинии была еще одна, смежная комната, но повар Джеймс недавно вытребовал ее для себя. Фрэнси портит своих слуг.

И тут она вспомнила! Здесь и вправду жила ее мать, а Томазина спала в соседней комнате, которую делила с другими барышнями, когда в доме были гости.

Она ходила по комнате, все рассматривая и трогая, пока не увидела сундук с железными обручами. Она коснулась его, и что-то на мгновение всплыло в ее памяти.

Лэтам не сводил с нее глаз.

– Томазина, ты меня совсем не помнишь?

– А я что, должна? – Она смущенно рассмеялась. – Знаете, у меня не осталось почти никаких воспоминаний о здешней жизни.

Взгляд Лэтама неожиданно стал хищным, как у кота, когда он смотрит на особенно аппетитную мышь.

– Надеюсь, твое пребывание здесь не будет скучным… – пробормотал он. И тотчас голос его окреп. – Я пришлю к тебе слуг. Пусть принесут горячей воды. Наверняка ты не прочь вымыться после долгой дороги.

Конечно же, Томазине хотелось отмыться от дорожной грязи, но ее тревожил взгляд Лэтама. Он не сделал ни одного неверного движения и не высказал ни единой угрозы, но она была уверена, что он представляет себе, как она нежится, голая и беззащитная, в корыте…

– Не беспокойтесь обо мне.

– Я предпочитаю чистых женщин.

Прежде чем Томазина придумала достойный ответ, Ричард Лэтам ушел, оставив ее теряться в догадках о том, что с ней будет в Кэтшолме.

Лэтам нашел слуг и распорядился насчет горячей воды, ни на мгновение не переставая размышлять о недалеком будущем. Он не ожидал такого развития событий, но и не боялся его. Слишком уж велико было искушение удержать в доме дочь Лавинии Стрэнджейс – по крайней мере, до тех пор, пока он с ней переспит, – и страх, что она может помешать его планам, отступал перед этим.

Если она сказала правду и в самом деле мало что помнит о Кэтшолме, тогда нет никакого смысла немедленно от нее избавляться. Почему бы себя не порадовать?

Лавиния ничего не сказала ей о том, что сейчас имело значение. Это яснее ясного. Томазина Стрэнджейс не настолько умна, чтобы так ловко притворяться. Хотя кто их, женщин, поймет? Все равно Лэтам не мог допустить, что она знает правду. Она упомянула о каком-то письме. Наверное, о том, которое Фрэнси послала ей, ведь ответ он сумел перехватить.

Сначала он хотел его сжечь, а потом надежно спрятал, ибо оно имело для него свою ценность. Не только ему оно могло причинить вред…

Теперь надо было подумать о Фрэнси. Она не знает о письме Лавинии, но разве не может она подозревать правду, недаром же писала своей бывшей гувернантке!

Есть только один способ заставить Фрэнси молчать… Когда слуги понесли воду для Томазины Стрэнджейс, Лэтам отправился в спальню Фрэнси, которая была напротив его собственной. В задуманном им деле самое слабое звено Фрэнси – по крайней мере, до свадьбы. Значит, надо напомнить ей, что для нее лучше всего не мешать ему.

– Агнес, впусти его, – прошептала Фрэнси.

Она знала, что в дверь стучится Ричард Лэтам, потому что ждала его после того, как он ушел с Томазиной Стрэнджейс.

Фрэнси нервно перебирала бисеринки на своем траурном платье. Она слышала, как дверь захлопнулась, и знала, что Агнес ушла.

Никто не придет, даже если она будет звать на помощь. Она затрепетала всем телом от страха, но это было даже приятно.

– Ну, Фрэнси?

Она не знала, в каком он настроении, и робко улыбнулась.

– Чего ты хочешь, Ричард?

– Ответов. Ты приглашала Лавинию и ее дочь?

– Нет. – Она говорила смелее, чем он ожидал от нее. – Это ты пригласил Томазину на свадьбу.

– Ты писала Лавинии. Только не лги.

– Если Томазина показала тебе мое письмо, то, значит, ты знаешь, что я лишь сообщила Лавинии о помолвке Констанс. Я привыкла изредка писать Лавинии. – Фрэнси считала для себя более безопасным мешать ложь с правдой. – Когда-то я очень любила Лавинию Стрэнджейс.

– А Томазину?

Фрэнси лишь махнула рукой, унизанной сверкающими кольцами.

– Она была беспокойным ребенком. Я не очень-то привечала ее тогда и не собираюсь привечать теперь.

Тогда Лэтам ехидно спросил:

– Ты разве не хочешь подружиться с дочерью своей гувернантки?

– А зачем? Кто она мне?

– Я буду очень недоволен, если ты с ней не сойдешься. Очень недоволен.

Она-то знала, чем ей грозит его недовольство. Это знали все жители Кэтшолма. Только Ник, казалось, был безразличен ко всему, что исходило от него, да еще до последнего времени брат Ричарда – Майлс.

Прежде, пока он еще не собирался очаровывать Констанс, она тоже не желала иметь с ним ничего общего. Когда он приезжал, она старалась не попадаться ему на глаза.

При мысли о том, как недовольна собой Констанс, обрученная с Ричардом Лэтамом, у Фрэнси стало горько и противно на душе. Ричард выбрал Констанс в невесты, когда все ждали, и Фрэнси тоже, что он попросит руки ее матери.

В том, как он объявил о своем предложении, была намеренная жестокость. Однажды он сел на постель к Фрэнси после того, как совсем недавно лежал в ней, и сказал, что поскольку он попечитель Констанс и должен позаботиться о ее замужестве, то решил сам жениться на ней и таким образом не выпустить из поля зрения ее состояние.

С тех пор он ни разу не прикоснулся к Фрэнси, и вот, надо же, нежно обнял ее за плечи. Несмотря на все, что Фрэнси о нем знала, она мгновенно откликнулась на его ласку. И хотя теперешний любовник вполне удовлетворял все ее желания, ей вновь захотелось уложить Ричарда рядом с собой на кровать.

Его пальцы больно впивались ей в плечи, когда он неласково поцеловал ее в губы, но Фрэнси опять была готова на все. Ничего удивительного, что он манипулировал ее страстью в своих интересах… Даже когда Фрэнси клялась себе не поддаваться ему, у нее ничего не получалось. Но едва она сдалась, как Ричард оттолкнул ее.

– Какая ты скучная!

Фрэнси отпрянула, словно ее ударили. Ведь не всегда же он скучал с ней! Когда-то он соловьем разливался, до небес вознося ее пылкость и необыкновенную искусность в постели. Когда-то он обещал, что непременно женится на ней после смерти ее отца…

– Думаешь, дочь Лавинии тебе больше подойдет?

Он пристально посмотрел на нее, и она не совсем поняла, что у него на уме.

– Ревнуешь! – рассмеялся он. – Не смеши меня. Разве ты можешь с ней сравниться?

Фрэнси пришла в ярость и бросилась на него, царапая ему лицо и разрывая дорогие кружева на дублете.[3]

Он схватил ее за руки и сорвал с головы чепец, после чего накрутил на руку рассыпавшиеся волосы и безжалостным поцелуем впился ей в губы.

Фрэнси не осталась к нему равнодушной.

Они оба тяжело дышали, когда повалились на кровать, не разжимая объятий.

Страсть сверкнула в его черных глазах и ответным огнем вспыхнула в ее голубых. Они даже не дали себе труда раздеться. Фрэнси была как голодная крестьянка, которой протягивали кусок хлеба…

– Томазина Стрэнджейс вернулась в Кэтшолм, – объявил Ник матери.

Марджори оторвалась от горшка, в котором помешивала еду, и посмотрела на сына.

– Лавиния тоже?

– Она умерла.

Марджори призадумалась. Томазина, верно, уже вошла в возраст, а Нику нужна жена. Чего еще желать матери?

– Томазина очень на нее похожа.

Марджори сдержала улыбку.

– Ничего удивительного. Дочери часто повторяют своих матерей, хотя Иокаста вроде пошла в тебя. – Она помешала в своем лучшем медном горшке. – Томазина, наверное, красавица, если похожа на мать.

– Лавиния была порочной, корыстной, бессердечной волчицей, и Томазина наверняка такая же.

Марджори удивилась его горячности, однако она никогда не позволяла настроениям сына мешать ее планам. Разве мужчина знает, что ему нужно? Искоса поглядывая на сына, она добавила в горшок перца и монашеского ревеня. Потом облизала деревянную ложку и помахала ею, предостерегая сына от поспешных выводов.

– Ты впервые видишь Томазину, а ведь прошло много лет, и, как я понимаю, ты еще не успел к ней присмотреться. Если мне не изменяет память, Лавиния Стрэнджейс не занималась своей дочерью. Девочка почти все время была у меня, когда они жили в Кэтшолме, и она была милой, заботливой, честной…

– Образец совершенства! Жалко, что дети вырастают.

Через заднюю дверь они видели садик, в котором играла Иокаста, укачивая деревянную куклу, вырезанную Ником.

– Томазина была тогда не старше Иокасты, – заметила Марджори. – Ты ее спас от… не помню уж… от козла? Или от быка?

– От злого петуха.

Марджори, довольная, затихла, а Иокаста, завидев отца, бросилась к нему и повисла у него на шее. Внимательно слушая, как много она совершила за день замечательного, он унес ее в сад и устроился на скамье под ивой. Марджори улыбнулась. Если ее упрямый сын помнит, что это был петух, значит, он в силах отличить дочь от матери.

Завтра она сама заглянет к Томазине Стрэнджейс и посмотрит, что из нее стало.

Неужели она совершила ошибку, возвратившись в Кэтшолм?

Несмотря на усталость, Томазине долго не спалось в эту ночь. После того как слуги принесли ей воды, она больше никого не видела, разве лишь они же унесли холодную воду и подали ей холодный ужин. Если на нее тут смотрят как на прокаженную – значит, надо уезжать.

Чего так испугалась Фрэнси? Томазина совершенно не понимала, чем ее приезд мог угрожать хозяйке Кэтшолма. Она попыталась убедить себя, что Фрэнси просто расстроилась, услышав о смерти подруги, но это ей не удалось. Точно так же ей не удалось убедить себя, что Ричард Лэтам радушный хозяин.

Он еще не муж Констанс Раундли, а ведет себя так, будто он здесь господин. Что-то не то. Как Томазина ни старалась, она не могла вспомнить, видела ли его раньше, однако должна же у нее быть причина для неприязненного отношения к нему!

Больше всего она почему-то опасалась его прикосновений.

Ворочаясь в кровати, Томазина старалась устроиться поудобнее, однако ее одолевали тревожные мысли и провалы в памяти, не очень беспокоившие в Лондоне, а здесь превратившиеся в бездонные ямы, куда она могла с легкостью провалиться, стоило ей сделать один неверный шаг.

«Здесь у меня больше нет друзей, – думала она. – На сей раз никто не придет мне на помощь.»

Томазине не давало покоя странное поведение Ника. Интересно, за что он ее ненавидит? Напрасно она рассчитывала на его дружбу, а ведь она никого так не хотела видеть, как его.

Она вспомнила его большого и доброго отца и худенькую мать, за хрупкой наружностью которой скрывалась железная воля. Девять лет назад жена Ника ждала ребенка, и у него, наверное, их уже несколько. Ник Кэрриер – настоящий мужчина.

Смущенная собственными мыслями, Томазина села в постели. Ник женат, напомнила она себе, однако логикой никому еще не удавалось унять воображение. Она представила, как целует его, и не усомнилась, что это будет очень приятно. После еще нескольких безуспешных попыток заснуть она поняла, что если в самом деле заснет, то ей приснится что-нибудь недозволенное, поэтому она откинула одеяло и стала одеваться. Сквозь щели в ставнях в комнату проникало достаточно света, чтобы она могла разобраться в своей одежде, не зажигая свечи. В спешке она не захотела возиться с чулками и с чепчиком. Сунув босые ноги в башмаки и накинув на плечи темный платок, она быстро открыла дверь.

Ей надо было погулять, чтобы ненужные мысли не лезли в голову. Если пара кругов по двору не успокоят ее, она пройдет в сад, а может быть, и до самых ворот.

С этими воспоминаниями о знакомых местах Томазина вышла в ночь. Дверь тихо затворилась за ней, и в это мгновение отодвинулась одна панель на противоположной стене.

Фигура, закутанная в плащ с капюшоном, обошла комнату, обследовала смятую постель и вновь вернулась в узкий коридор в каменной стене.

Панель вернулась на свое место и почти неслышно щелкнул замок.