Слияние истерзанных сердец

4

Крик замер у нее на губах. Она узнала Ника Кэрриера и почувствовала облегчение, когда он нежно убрал волосы с ее лица. Ведь не желает же он ей зла… Томазина даже расслабилась, словно крепкие руки должны были ее защитить от всех невзгод.

И вдруг в мгновение ока все переменилось.

Ей грозила беда. Томазина прочла это в его глазах. Вновь страх охватил ее, когда Ник медленно приблизил губы к ее губам.

Проклиная себя за слабость, Ник поддался искушению. Ему было приятно чувствовать ее под собой. И он очень хотел ее поцеловать, даже если бы это могло стоить ему жизни. Едва он коснулся ее губ, как в нем вспыхнуло неодолимое желание.

Томазина умело поцеловала его в ответ, и Ник как зачарованный целовал и целовал ее, не в силах оторваться от ее губ и требуя, чтобы она подчинилась ему.

Как ни странно, Ник все видел и слышал вокруг. Пчелы с жужжанием летали над цветами, и он слышал их, несмотря на стук своего сердца. Рядом полз муравей, тащивший на спине зернышко пшеницы.

Дом был совсем близко, но высокая трава скрывала их от любопытных глаз. Над ними на ветках зрели яблоки. В стороне росли кусты крыжовника, отделяя яблоневый сад от грушевого. Деревья укрывали их своей сенью от жаркого полуденного солнца.

Ветерок нес им аромат свежескошенной травы, смешанный с запахом горящего торфа и только что испеченного хлеба.

Еще несколько мгновений – и он забыл обо всем на свете, кроме Томазины. Она словно бы заколебалась поначалу, удивилась, но потом стала отвечать ему со страстью, отчего он пришел в полный восторг. Она гладила его грудь, пока не сомкнула пальцы у него на затылке, и еще крепче прижалась к нему.

Воротник его полотняной рубашки был расстегнут, она касалась пальчиками его обнаженной шеи – и он сразу забыл все доводы, которыми старался удержать себя подальше от Томазины Стрэнджейс. Ничего больше не существовало, кроме теплой нежной женской плоти в его объятиях. Она вздыхала, шуршала юбками, трогала его лицо – и Ник горел как в огне.

– Ник…

Он услышал свое имя и, взглянув ей в лицо, увидел в ее глазах пламя страсти – и отбросил все сомнения. Она подставляла ему свое лицо в ожидании все новых и новых поцелуев.

Томазина опустила руку, чтобы погладить его грудь, но Ник перехватил ее и потянул ее дрожащие пальчики ниже… еще ниже, пока сам не задрожал от охватившего его блаженства.

Томазина разрумянилась. Она хотела было что-то сказать, но он закрыл ей рот поцелуем. Таких сладких губ он еще не знал в своей жизни.

Когда он коснулся губами ее уха, Томазина что-то пролепетала от удовольствия и призывно выгнулась под ним.

Искушение было слишком велико. Даже если бы понадобилось запродать душу дьяволу, он не отказался бы сейчас от ее тела.

Ник потянул за шнурок на ее корсаже и заглянул ей в лицо, на котором блуждала довольная улыбка. И тут вдруг прошлое вошло в настоящее, и у Ника помутилось в голове. Ее лицо, ее тело, даже ее улыбка были в точности, как у Лавинии. Ему показалось, что Томазина смеется над ним, наслаждаясь своей скорой победой.

Его охватила ярость. Страсти как не бывало, словно его облили холодной водой. Он лег на спину рядом с ней, все еще желая ее, но уже вернув себе способность рассуждать.

Он потерял над собой контроль. Это ее вина. Это она лишила его разума.

Томазина села и недоуменно воззрилась на него.

– Ник?

– Ты меня хочешь, да, Томазина?

Она словно не слышала, каким холодным тоном он задал ей этот вопрос. Глаза ее сияли, когда она протянула руки к его лицу. Ее прикосновение было легким, как прикосновение бабочки, а слова звучали нежно, как шорох весеннего ветерка.

– Да, хочу, потому что я все эти годы любила тебя. Я даже сама этого не знала до сих пор.

«Опять какой-то трюк, – сказал он себе. – Она хочет, чтобы я стал слабым, и тогда она мной завладеет.»

– Ты всем своим любовникам это говоришь? Это что – часть игры? Они тебе больше платят, если ты шепчешь им нежные словечки?

Ник встал на четвереньки и посмотрел ей прямо в лицо. Губы у него скривились в злой усмешке.

Она ничего не поняла и не сразу ответила.

– Я не шлюха, продающая себя в канаве.

– А в саду? Я чуть было не взял тебя и не услышал ни одного протестующего возгласа. Ты стонала от удовольствия и с готовностью задирала ноги.

– О Господи!

Она попыталась подняться, но он обхватил ее за талию и привлек к себе, хотя знал, что не нужно этого делать. Стоило ему ее коснуться, как все началось сначала.

Ник старался держать себя в руках, но ему это не удавалось и, прижимаясь к ней, он прошептал:

– Мой приятель требует, чтобы я не отказывался от того, что мне предлагают.

Томазина молчала и отчаянно сопротивлялась, но не могла вырваться из цепких рук. Испугавшись, что он возьмет ее силой, она заплакала.

– Что это значит, Томазина Стрэнджейс? Разве ты сама не хотела?

Ненавидя ее за эти слезы и еще больше презирая себя, Ник оттолкнул Томазину и встал. Она лежала на спине и рыдала, спрятав в ладони распухшие губы.

Ник хотел уйти, просто повернуться к ней спиной и отправиться по своим делам, но понял, что связан с ней невидимой ниточкой, и остался стоять на месте.

Томазина тоже сделала над собой усилие и поднялась, шатаясь, на ноги. Он думал, что она сразу же бросится бежать от него, но, видимо, ее тоже что-то держало. Она побледнела, а в ее огромных глазах полыхали страх и ярость.

– Ник, я должна знать. Это ты преследовал меня в лесу?

Он, удивившись ее вопросу, сказал себе, что она не заслуживает разговора.

– Ник, это был ты? Ты бежал за мной?

– Еще чего не хватало! Думаешь, у меня других дел нет, как поджидать тебя в саду?

Он поискал ее чепец, нашел и с насмешливым поклоном вручил ей.

Губы у нее дрожали, когда она пыталась привести в порядок волосы и надеть чепец, а Ник не отрывал глаз от нежной кожи, которой он только что касался губами. Он все еще желал ее.

– Не в саду, – проговорила она так тихо, что он с трудом разобрал ее слова.

Томазина изо всех сил старалась взять себя в руки. И вдруг ее осенило; на Нике не было плаща!

Неужели он шел ей навстречу из дома? Значит, там был кто-то другой?

Это уж слишком! Томазина заставила себя сосредоточиться. Преследовал ее не Ник. Однако в этом мало утешительного.

Она посмотрела на открытые ворота. Но кто-то же был в лесу! И он или она все еще, верно, прячется и высматривает. От мысли, что кто-то видел и слышал все, что было между нею и Ником Кэрриером, Томазина пришла в ужас.

Но, похоже, из леса никто не выходил. На лугу царили мир и покой. От этого благолепия Томазине стало еще страшнее.

– За мной в лесу следили, – сказала она, повернувшись к Нику, который насмешливо улыбнулся ей.

– А ты что там делала? Если у человека есть голова на плечах, он не забирается в Гордичский лес даже в ясный полдень.

Томазина вздернула подбородок.

– Когда я была маленькой, я часто бывала там и не помню, чтобы меня кто-нибудь обидел. Почему нельзя туда ходить? Там водятся разбойники? Или дикие звери?

– Ты лучше меня должна знать, что иногда поднимается в человеке.

Не в силах выдержать его холодный взгляд, который только что горел огнем, Томазина опустила глаза.

– Я пошла на одно место, которое мне хорошо знакомо, – дрожащим голосом произнесла она. – Мне хотелось побыть одной. Посидеть и подумать, чтобы никто из Кэтшолма меня не видел.

Она неожиданно вздрогнула, но подавила в себе желание прильнуть к нему. Неужели ничего-ничего не осталось от того мальчишки, который когда-то был ее другом и защитником?

– Продолжайте, мисс Стрэнджейс. Что вы делали на том потайном месте?

Он как-то странно произнес эти слова. Томазина поняла, что он нетерпеливо ждет ответа, но было и еще что-то темное и пугающее в его голосе. Томазина сама не знала, зачем отвечает ему, ведь он закрыл для нее свое сердце и свою душу.

– Ничего я не делала. Кто-то в плаще появился из-за деревьев, ну, я испугалась и убежала.

Ник недоверчиво фыркнул, и Томазина вновь подняла на него глаза, уязвленная даже больше, чем если бы он ее ударил.

– Почему ты мне не веришь?

– Я верю, что тебя преследовали. Я только не понимаю, чему ты удивляешься. Ты всем расставляешь ловушки, и какой-то дурак попался.

Томазина даже отпрянула, и слезы выступили у нее на глазах. Как он мог так мерзко думать о ней? Как он мог предположить, что она кого-то заманивала в лес?

– Я вовсе не расставляю ловушки.

– Нет?

– Нет.

– Некоторым женщинам нравится, когда к ним липнут незнакомцы и… старые друзья.

– Я не из их числа.

Он долго смотрел на ее губы, молча напоминая ей о ее недавнем поведении. У Томазины вспыхнули щеки, но она не отвернулась. Должна же она убедить его, что он неправильно о ней думает!

– Хватит притворяться, Томазина! Не строй из себя невинную девицу. Ты – дочь Лавинии Стрэнджейс и приехала сюда из Лондона. И ты умеешь разжечь мужчину.

Он потянулся было к ней, но она отпрянула от него.

– Как ты смеешь такое говорить? Как ты можешь нежно целовать, а потом грубить?

– Я и есть грубиян.

Он схватил ее за руки и повернул к себе.

– Не надо, Ник.

– Почему? Я еще не получил того, что ты мне сулила.

– Ничего я тебе не сулила.

– Так ли, Томазина? Ты мне обещала все до конца. – Он придушенно рассмеялся. – Да и зачем мне верить твоим словам, когда ты у меня в руках как натянутая тетива! И ты еще хочешь уверить, что не разжигала меня своими поцелуями?

Томазина растерянно молчала.

Неловкое молчание прервалось, когда к их ногам упало с ветки яблоко. Они оба опустили головы, чтобы взглянуть на него, и Томазина поняла, что близка к истерике. Сейчас она закричит. Но не от страха, а от безнадежности.

– Ева искушала Адама яблоком в раю, но здесь ты сыграл роль искусителя, – с трудом проговорила она.

Сгорая от стыда, Томазина горько сожалела, что так быстро поддалась Нику. Она не лгала ему, когда говорила о своей любви. Теперь она точно знала, что любила его ребенком и никогда не переставала любить. Она поняла это, когда он в первый раз поцеловал ее, и теперь уже ничто не могло этого изменить… Ведь невозможно остановить движение звезд.

Сумятица ее чувств отражалась на ее лице. Он, кажется, начал понимать, что с ней творится, но упрямо все переиначил, унизив любовь до простого чувственного влечения.

– Ты все еще меня хочешь.

«Я все еще люблю тебя, – молча поправила она его. – Я только что это поняла и ничего не могу изменить.» Она любила Ника. Всегда любила его одного.

– Я не хочу отдавать себя мужчине, который так плохо думает обо мне.

Он рассмеялся.

– Сколько ты берешь за свою любовь? Сколько стоят шлюхи в Лондоне?

– Я этого не знаю.

– Томазина, Томазина, только не говори, что ты девица!

Томазина почувствовала, как горячий румянец заливает ей щеки. Почему-то он считает ее доступной женщиной. А она еще целовала его…

Ее охватило отчаяние, и она стала молча ждать следующего удара.

– Не надо было тебе приезжать в Кэтшолм.

– Ну так радуйся, потому что я решила уехать. Я не останусь здесь, где я никому не нужна.

На нее навалилась такая усталость, какой она еще не знала, но Ник лишь улыбнулся.

– Нужна – не то слово.

– Утро тебя устроит? Или мне уйти на ночь глядя?

Она испугалась, что опять расплачется, поэтому оттолкнула его и быстро зашагала к дому.

– Значит, завтра.

Она сама не поняла, то ли холодный тон Ника, то ли ее собственные чувства толкали ее бежать обратно и молить Ника, чтобы он объяснил, почему так хочет от нее избавиться.

Добравшись до своей комнаты, она бросилась на кровать, свернулась в комочек и дала волю слезам.

Она еще помнила, как Ник прижимался к ней всем телом, как пахла его кожаная безрукавка, какой вкус был у его губ.

Мало-помалу она перестала плакать, но все так же злилась и все так же ничего не понимала. Что бы она ни чувствовала по отношению к Нику, он ее не любит. Значит, выбора у нее нет. Надо уезжать. Томазина сказала себе, что не желает оставаться, если он принимает ее за шлюху.

Прошло больше часа, прежде чем Томазина встала с кровати, вытерла глаза и высморкалась. Есть ей не хотелось, и она решила вместо ужина собрать свои вещи. Рано утром она отправится в Манчестер. Ничего, дойдет как-нибудь. А там придется отдать себя на милость материнской родни.

Она направилась к комоду, в который сложила почти все вещи, и только тут поняла, что кто-то побывал в ее комнате, пока она выясняла отношения с Ником. Книга с записями ее матери лежала открытая на скамье возле окна, хотя она точно помнила, что спрятала ее в сундук.

Вытерев вспотевшие руки о юбку, Томазина долго не могла сдвинуться с места. Что же искали в ее вещах? И кто искал?

Она медленно огляделась, но все остальное лежало как прежде. Томазина посмотрела на книгу, потом приблизилась к ней, и тут ей в голову пришла другая мысль. А вдруг искали ее, а не тайны Лавинии?

Томазина легонько провела ладонью по странице, на которой ее мать своей рукой описала цветок, ею же засушенный и приклеенный к странице слева. Если заварить сухие листья, читала Томазина, то можно лечить кашель, эпилепсию, воспаленные гланды. Растертые в порошок листья можно добавлять к другим, чей вкус не изменится.

Она не забыла написать, что будет, если дать слишком много листьев, но запись была сделана другими чернилами, словно Лавиния сама ставила опыты и занималась этим довольно долго. Неискушенная Томазина не поняла, что особенного именно в этой записи, чего искал в ней тайный посетитель и зачем вообще врываться к ней без спросу, если никто даже словом не обмолвился об этой книге до сих пор?

Со вздохом она закрыла ее и положила на пол возле сундука, потому что одной рукой никак не могла поднять крышку. Остальные вещи оставались нетронутыми, разве лишь зимняя накидка, в которую была завернута книга.

Томазина постаралась убедить себя, что произошло лишь недоразумение и не стоит из-за этого расстраиваться, после чего взялась за вещи. И все-таки руки у нее дрожали… Она дотронулась до лютни, захотела вытащить ее, но едва не уронила на пол, а потом крепко прижала к груди. Ткань, которой был обит сундук изнутри, разорвалась в одном месте, и Томазина неожиданно вспомнила.

Мать хранила в нем свои вещи. Томазина закрыла глаза и увидела мать на коленях возле сундука. Она потянулась к задней стенке, где был тайник.

Волнуясь все сильнее, Томазина отодвинула сундук от стены и в точности повторила движения матери. Раздался щелчок. Тайник оказался в передней стенке сундука – щель между железным ободом и желтой кожаной обивкой.

Щель была узкой. Томазина просунула в нее палец и с трудом вытащила ящичек.

Томазина закрыла глаза, не зная, что лучше: не найти ничего или разгадать хотя бы одну из тайн матери? Тяжело вздохнув, она подняла веки.

В ящичке были бумаги. Томазина вытащила один листок. На нем оказался рисунок, и Томазина тотчас узнала руку Лавинии, хотя на рисунке не было ни травинки, ни цветка. На Томазину смотрела Фрэнси Раундли восемнадцати лет.

Она стала вытаскивать другие листы и вспомнила, что Лавиния любила зимой, когда делать было нечего, рисовать. Она и дочь этому научила, и рисование стало одним из немногих их общих занятий, когда они жили в Кэтшолме. Переехав в Лондон, Лавиния потеряла интерес к рисованию: за девять лет она ни разу не взяла в руки карандаш. Даже все цветы были нарисованы ею до падения с лестницы.

Рассматривая один рисунок за другим, Томазина понемногу вспоминала. Вот Констанс. Совсем малышка. Или это ее сестричка, которая умерла? Теперь уж не узнаешь. В отличие от остальных портрет не был подписан. Ни имени, ни даты.

А вот и Ник, когда ему исполнилось шестнадцать. Томазина торопливо убрала рисунок. Она не хотела думать о Нике ни сейчас, ни вообще. Не задержался у нее в руках и портрет его отца. Зато она долго вглядывалась в Джона Блэкберна. В сорок лет он сохранил густые волосы. Глаза у него умные, и нижняя губа полнее верхней, что придавало его улыбке чувственный оттенок. Вряд ли Томазина часто виделась с хозяином поместья, но теперь она вспомнила, что он был высокий, длинноногий и, кажется, голубоглазый – как Фрэнси.

Рисунки навеяли на нее грусть, тем более что она собиралась навсегда распрощаться с Кэтшолмом. Она возьмет их с собой. Они будут напоминать ей о здешних местах. Одного она не понимала: почему матушка спрятала их здесь, а не забрала с собой в Лондон.

В ящичке оставались три листка, и она достала их, не подозревая об их будущем значении в ее жизни. На первом был Рэндалл Кэрриер. На втором – нелицеприятный портрет Ричарда Лэтама, которого Лавиния изобразила презрительно усмехающимся. А на последнем была сама Томазина. Улыбаясь, Томазина стала разглаживать лист бумаги, едва взглянув на надпись, потому что заранее знала, что там должно быть написано. Однако, смутившись тем, что заметила две строчки, а не одну, Томазина прочла их – и не поверила собственным глазам.

Лавиния аккуратно вывела каждую букву, так то ошибиться было невозможно:

Томазина в возрасте десяти лет. Моя старшая дочь.