Сокровища любви

Глава 9

Париж предстал перед Айрин во всем великолепии и элегантной красоте — таким, каким она и представляла его. В тот же вечер она отвезла тиару из бриллиантов и сапфиров заказчику на улицу Риволи. На следующее утро девушка вышла из отеля и отправилась по залитым солнцем Елисейским Полям в Гранд-Пале, где в одной из галерей дворца Фаберже устроил частную выставку своих работ, которая предназначалась в основном для тонких ценителей ювелирного искусства. Когда Айрин известила Карла Фаберже, что вместо Эдмунда Линдсея приедет его дочь, он выслал ей билет на выставку, на которой была представлена коллекция пасхальных яиц Дома Фаберже. Хотя пасхальными яйцами работы Фаберже владели не только члены российской императорской семьи, эти уникальные произведения, изготовленные специально по заказу покойного царя и правящего ныне императора Николая Второго, представляли особый интерес благодаря своей необыкновенной красоте и великолепию. Они экспонировались только один раз — на Международной выставке в Париже в 1900 году, и там их увидел Эдмунд. Айрин даже не могла мечтать, что когда-нибудь увидит знаменитые пасхальные яйца всемирно известного мастера.

Когда Айрин вошла в просторный зал картинной галереи с обитыми шелком стенами, там уже собралось немало изысканно одетых гостей. В застекленных витринах были выставлены настоящие шедевры. Некоторые экспонаты стояли открыто на изящных подставках. Выставка отражала все направления в творчестве знаменитого ювелира. Здесь были иконы, потиры, чаши, часы, кофейные сервизы, веера, ручки для зонтиков, портсигары, фигурки животных из халцедона, яшмы, кварца, с глазами из драгоценных камней, цветы из эмали и золота. Были представлены и ювелирные украшения: прекрасные броши, многочисленные подвески, кулоны, зажимы для галстуков, занимавшие второстепенное место среди работ Фаберже. Больше всего его интересовали настоящие произведения декоративно-прикладного искусства.

Айрин оказалась весьма критически настроенным зрителем. Многие из выставленных работ она посчитала слишком вычурными, перегруженными обилием орнамента, почти граничащими с кичем, далекими от той простоты линий и форм, которые были близки ее сердцу. Однако она не могла не восхищаться этими вершинами ювелирного искусства, перед которым испытывала благоговейный трепет, и в полном восторге глядела на эти шедевры мастерства и художественной фантазии. Она не могла оторвать глаз от миниатюрного домика высотой в три дюйма, выполненного из розовой эмали с позолотой: крошечные окошечки были из горного хрусталя, через них просвечивали миниатюрные предметы мебели, заключенные в перламутровую оболочку. Внутри домика стоял крошечный столик из белого жадеита на золотых ножках, стульчики из эмали абрикосового цвета и шкафчики из темно-красного сердолика с медальонами из финифти. Айрин долго любовалась прелестными деталями, пока не сообразила, что главные экспонаты выставки — знаменитые пасхальные яйца — находятся в другом конце галереи.

Девушка была в полном восторге от всего, что здесь увидела, а пасхальные яйца окончательно ее покорили. Поначалу эти яйца дарились в знак любви, что отличало их от остальных подарков. Около двадцати лет назад царь Александр Третий обратился к Фаберже с просьбой создать что-то необыкновенное в подарок своей супруге, желая поднять ей настроение после пережитых несчастий. Так родилось первое пасхальное яйцо Фаберже из золота и белой полупрозрачной эмали, состоящее из двух половин. Когда половинки раскрывались, из яйца появлялся миниатюрный петух с разноцветными перьями из эмали, и это не могло не вызвать улыбку на печальном лице царицы. В результате диковинка вызвала не только улыбку царицы, но и неописуемый восторг. Так родилась новая традиция: каждый год к Пасхе Фаберже создавал новое пасхальное яйцо «с сюрпризом», спрятанным внутри него. С тех пор этот обычай не только укоренился в семействе Романовых, но и распространился далеко за пределы царского двора. Любуясь этой дивной коллекцией, Айрин невольно задумалась, какое из этих яиц в пасхальное утро ей бы хотелось получить в подарок? Она была так увлечена созерцанием диковинных предметов, что не заметила, как за ней кто-то наблюдает с противоположной стороны витрины. Грегори Барнетт пытался вспомнить, где он уже видел эту красивую девушку в шелковом черном траурном платье и стильной шляпе с широкими полями, которые она носила с необыкновенным шиком. Он был поражен ее прекрасными огненно-рыжими волосами, овалом лица, длинными ресницами, из-под которых она увлеченно рассматривала пасхальное яйцо, лежащее на бархатной подкладке витрины. Это яйцо понравилось ей больше всех остальных. Величиной около шести дюймов, оно было выполнено из розовой эмали и усеяно по всей поверхности ландышами из розовых бриллиантов и жемчуга и золотыми листьями продолговатой формы. Яйцо венчала императорская корона, в которой таился секрет: при нажатии потайной кнопки из яйца появлялись миниатюрные портреты Николая Второго и двух его детей. Это яйцо, подкупающее своей трогательностью и темой любви, затмевало другое диковинное яйцо, из эмали зеленоватого цвета, покрытое золоченой решеткой. Оно лежало на боку, без подставки, а его сюрприз заключался в механической точной копии кареты, на которой приехала на коронацию Николая Второго его жена Александра Федоровна. Все остальные яйца были так же прекрасны, отличаясь лишь размерами. Одно из них представляло собой часы, в которых золотой лебедь с помощью часового механизма указывал клювом точное время. Другое яйцо было заключено в символический храм любви, который окружала колоннада, выполненная из светло-зеленой яшмы и украшенная парой изящных голубков из платины. Еще одно диковинное яйцо было сделано из молочно-белого агата, оправленного в венок из золотых лент, из которого появлялась миниатюрная корзина весенних цветов из эмали изысканных цветовых оттенков. Это были истинные шедевры, демонстрирующие богатство цветов, неистощимость фантазии и высочайшее мастерство их создателя. Потрясенная увиденным, Айрин покинула галерею и вышла на залитую солнцем парижскую улицу. Ей еще сильнее захотелось увидеть Фаберже, встреча с которым должна была состояться во второй половине дня.

Все это время за ней внимательно наблюдал Грегори Барнетт. В последний момент, когда она оторвала взгляд от витрины, он увидел ее глаза и наконец вспомнил, где видел ее раньше. Как же он мог забыть эти дивные зеленые глаза? Ну конечно! Это же Айрин Линдсей, падчерица Софии. Даже если бы она не имела никакого отношения к Софии, он обязательно пошел бы за этой девушкой и познакомился бы с ней. Улыбнувшись про себя, Грегори продолжил осмотр выставки.

Айрин всегда отличалась пунктуальностью, а учитывая, что встреча была с самим Фаберже, она с точностью до минуты явилась в его номер в гостинице. Ровно в три часа дня он уже ожидал ее, расхаживая по кабинету. У него были редеющие седые волосы, окладистая бородка, добрые глаза и милая робкая улыбка. Спокойного, степенного человека, в котором с первого взгляда угадывалась высочайшая культура, совершенно не испортила мировая слава. Больше всего он любил проводить время в кругу жены, семьи и ближайших друзей, но никогда не отказывал во внимании другим людям. Несмотря на то что его предками были французские гугеноты, в своих деловых связях он никому не отдавал особого предпочтения, даже выходцам из своей любимой России, и был совершенно лишен тщеславия. За рубеж он выезжал не только в связи со своими выставками. Принимая приглашения посетить ту или иную страну, Фаберже стремился знакомиться с новыми тенденциями в развитии ювелирного искусства и в особенности с работами молодых художников, втайне надеясь найти и воспитать новый талант. Гости, бывавшие в его мастерских в Санкт-Петербурге, Москве или Одессе, сообщали ему о молодых способных мастерах, и он всегда привечал подающих надежды новичков. Фаберже понимал, что солидная фирма нуждается в новых ювелирах, а опытные кадры необходимо пополнять новыми силами, вливать в них, так сказать, свежую кровь. На протяжении своей долгой карьеры он открыл немало талантов и воспитал много знаменитых мастеров своего дела.

— Бонжур, мадемуазель Линдсей, — поприветствовал он молодую женщину и галантно поклонился ей в своей изящной манере.

— Бонжур, мсье Фаберже.

— Присаживайтесь, прошу вас. Прежде всего позвольте выразить вам мои соболезнования в связи с трагической кончиной вашего батюшки, — сказал он, усаживаясь напротив нее.

— Благодарю вас. Мадам Линдсей, моя мачеха, просила передать вам свою благодарность за письмо, которое вы ей прислали.

— Да, она уже ответила мне, написав самые добрые слова. Как она себя чувствует?

Они говорили по-французски. Обменявшись обычными любезностями, Айрин показала ему коллекцию камней, подготовленную отцом. Поднеся камни к свету, он сел за стол у окна. Проверив каждый из них с помощью ювелирной лупы, Фаберже одобрительно кивнул.

— Какую цену вы хотите за них? — спросил он.

Она назвала цену, указанную отцом в его бумагах. Фаберже, по-видимому, счел цену вполне приемлемой, взяв ручку, немедленно выписал чек и протянул его Айрин. Поблагодарив Фаберже, она свернула чек и положила его в сумочку.

— Мне хотелось бы показать вам еще кое-что, — проговорила она.

— Да? — удивился он и снова сел в кресло, давая понять, что не торопит гостью.

— Из вашей переписки с отцом я узнала, что вы собираетесь снять апартаменты в отеле «Бернер» для презентации и продажи своих изделий в Лондоне.

— Верно, — ответил он, хотя в его планы не входило все время самому находиться в Лондоне.

Он предпочитал доверять свои зарубежные дела партнерам — выходцам из Южной Африки, но всегда лично выбирал партнера. Он знал, кто у него работает и кто продает продукцию его фирмы, а общее число сотрудников во всех отделениях дома Фаберже составляло более семисот человек.

— Кажется, вы собирались поручить моему отцу некоторые задания, — начала Айрин и, немного понизив голос, добавила: — Поэтому я отважилась обратиться к вам с просьбой. Не могла бы я взять на себя эти функции вместо отца?

Фаберже без тени усмешки или недовольства на лице продолжал спокойно смотреть на гостью. Молодая, амбициозная и с куражом. Она претендует на весьма завидную должность. Если бы он объявил конкурс на это место, за него боролись бы мужчины — специалисты самой высокой квалификации и с хорошей репутацией.

— Позвольте спросить, мисс Линдсей, что вам дает основания полагать, что ваша квалификация соответствует этой должности? — спросил он из чистого интереса.

Айрин ответила ему, испытывая внутреннее убеждение и веру в свои возможности, чувствуя, что достаточно зарекомендовала себя в бизнесе: она умела вести работу в офисе, продавать товар, не говоря уже о своем главном таланте прирожденного дизайнера ювелирных украшений и знатока поделочных камней. Если бы Фаберже взял ее на работу, она могла бы утвердиться в ювелирном мире и получить шанс для дальнейшего развития. Выслушав ее, Фаберже сказал:

— Очень сожалею, но вынужден огорчить вас. Узнав о кончине мистера Линдсея, вашего отца, я сразу предложил это место другому человеку, и он принял мое предложение.

Айрин побледнела, прикусив нижнюю губу, но, стараясь сохранять достоинство, уверенным голосом произнесла:

— Но ему будет нужен помощник, мсье Фаберже.

Тот оценил ее смелость и находчивость, но виду не подал.

— У моего представителя свой штат помощников, и двое из них уже утверждены.

— Но ему обязательно понадобится личный помощник. Я выполняла именно такую работу, помогая отцу в его фирме, — не сдавалась Айрин.

Подумав несколько секунд, Фаберже медленно кивнул.

— Ну что же, пусть будет так, — сухо ответил он. — Вы готовы выполнять эту работу?

Айрин просияла.

— Да, с большой радостью, — воскликнула она. Глаза ее блестели от счастья.

— Хорошо. Все подробности относительно оклада и прочих условий вы узнаете у брата моего партнера, мистера Боу, который покидает московский филиал и станет моим представителем в Лондоне. Он будет вести торги в отеле «Кернер». Вы будете иногда выполнять его поручения.

— Мне предстоит работать только с ним?

— Вы также будете иметь дело с мистером Барнеттом. Он займет место, которое я вначале хотел предложить вашему покойному отцу. Мне очень важно иметь под рукой человека, способного давать умные советы и знающего условия лондонского ювелирного рынка. Возглавит мое лондонское отделение другой человек, а английский партнер останется моим консультантом в Лондоне.

— Вы сказали, что его зовут мистер Барнетт? — спросила Айрин, напрягая память.

— Да, Грегори Барнетт. Вы его, наверное, знаете? Он был знаком с вашим отцом и имел с ним дела.

Айрин забеспокоилась:

— Кажется, он торговец бриллиантами? Что он знает об изделиях Фаберже и как может продавать их?

— Его задача — контролировать, а не продавать. Вы его знаете?

— Да, я познакомилась с ним несколько лет назад, — спокойно ответила Айрин.

— Это хорошо. Значит, мне не придется представлять мистеру Барнетту неизвестного ему человека в качестве личного ассистента. Кстати, он сейчас в Париже и будет здесь ровно в четыре часа, — сообщил Фаберже и, вынув золотые карманные часы, посмотрел на них. — До его прихода осталось девять минут. Могу я предложить вам чаю?

Вскоре появился официант. На роскошном гравированном серебряном подносе стояли серебряный чайник, чашки и сахарница из севрского фарфора, блюдо с пирожными с кремом и экзотическими фруктами. В этом отеле умели обслуживать почетных гостей. Не успела Айрин налить чашку чаю, как появился Грегори. Фаберже тепло приветствовал его, хотя по интонации беседы она поняла, что между ними были некоторые разногласия. Айрин уже наливала третью чашку и краешком глаза наблюдала за ними.

— Я назначил вам личного помощника, мсье Барнетт, — объявил наконец Фаберже. — Вы знали ее покойного отца. Позвольте представить вам мадемуазель Линдсей.

Поставив чайник, Айрин посмотрела на Барнетта, которого когда-то видела в своем доме на Милтон-сквер. Это было после званого ужина, который устраивали отец и София по случаю ее возвращения из Швейцарии. Тогда еще не стоял вопрос об учебе в Школе Эшби. Айрин вспомнила, как он искоса с интересом посмотрел на нее, и этот взгляд словно отпечатался в ее душе. Сейчас у него было совершенно другое выражение: он смотрел на нее с некоторой опаской и даже враждебностью.

— Если не ошибаюсь, мы виделись три года назад, мадемуазель Линдсей? — спросил он довольно резко, переходя на французский. — Как поживаете?

— Очень хорошо, — сухо ответила Айрин. — Кажется, вы удивлены моим назначением? Вы что-то имеете против женщин, занимающихся бизнесом?

Грегори почувствовал, что выдал себя. Он действительно не дождался в личном помощнике, тем более в таком. Он не хотел, чтобы эта девушка участвовала в его делах. Если бы на ее месте была другая женщина, он бы просто отказался от ее услуг, и Фаберже согласился бы с ним, но Грегори вспомнил, что тогда он пообещал ей оказать поддержку, если это будет необходимо. Поэтому он не мог лишить ее шанса, который выпадает только раз в жизни: работать у придворного ювелира русского царя. Для самого Грегори предложение Фаберже не имело такого решающего значения, как для Айрин. Фамилия Барнеттов давно была известна в ювелирных кругах. В свое время отец Грегори поставлял Дому Фаберже редчайшие розовые бриллианты, и с тех пор великий ювелир предпочитал Барнетта остальным поставщикам. Организовать лондонские торги Фаберже для Грегори не означало ничего необыкновенного в его карьере, не добавляло ему славы. Что касается Айрин, то это сотрудничество открывало ей двери в самые эксклюзивные ювелирные круги, создавая ей имя и обеспечивая работой до конца дней. Он понимал, что оказался заложником собственного обещания, и это омрачало его настроение. Поборов себя, Грегори попытался смягчить тон:

— В бизнесе есть место всем, в том числе и женщинам, если они не уступают мужчинам в уме, настойчивости и терпении.

Внешне Айрин старалась не показать обиды. Ставка была слишком высока, и надо было держать себя в руках.

— Надеюсь не разочаровать вас, — холодно произнесла она. — Налить вам чаю, мсье Барнетт? — спросила она, слегка улыбнувшись.

В следующие два дня она видела его трижды во время рабочих совещаний с участием всех членов команды Фаберже, которые имели отношение к его последней выставке. В качестве личного помощника Грегори Барнетта Айрин присутствовала на всех собраниях, хотя ни разу не сидела рядом с ним. Их общение ограничивалось письменными заметками, которые она делала во время совещаний и потом передавала ему, но они не сказали друг другу ни слова. Свободное время девушка проводила, совершая прогулки по Парижу. Она решила позвонить Артуру Лукасу, ювелиру, когда-то работавшему в фирме Линдсея. Теперь он занимал важную должность в мастерских Дома La Maison de I'Art Nouveau, основанного Зигфридом Бингом. Эта знаменитая фирма специализировалась на изготовлении эксклюзивной продукции в стиле модерн, внедряя во Франции традиции художественного стиля либерти, родиной которого был Лондон. Не зная домашнего адреса Артура, она отправилась к нему на работу и, оказавшись на улице рю де Прованс, остановилась, пораженная необыкновенным фасадом здания, украшенным ярким растительным орнаментом в стиле ар-нуво. Такого дизайна еще не было и истории архитектуры. В фирменном магазине Бинга Айрин увидела превосходные произведения, не уступавшие шедеврам Фаберже, но выполненные в совершенно другом, близком ей стиле. Как она была благодарна Софии, которая с ранних лет научила ее видеть красоту во всех ее проявлениях и формах! Таким образом, ее восхищение модерном не мешало ей искренне восторгаться безграничной фантазией Фаберже. Здесь, у Бинга, она впервые столкнулась с фантазией другого рода: сквозь витражные стекла окон работы Луи Тиффани струился ровный приятный свет, причудливо отражавшийся в вазах, розовых, фиолетовых и зеленых стеклянных абажурах на лампах Фавиля. Здесь были изделия из стекла работы Галле, мебель Гаярда, часы из золоченой бронзы де Фере, изделия из серебра с опалом от Тьеде и гобелены Обриста. А как прекрасны были ювелирные изделия в виде пчелы, головы Медузы, извивающейся змеи и парящей нимфы, выполненные Лаликом, Дерозье и Визи! Айрин верила, что когда-нибудь и ее работы будут стоять в одном ряду с шедеврами этих знаменитых дизайнеров.

— Вам нужен мсье Лукас? — спросил ее продавец эксклюзивного магазина. — Сейчас я приглашу его, мадемуазель.

Вскоре вышел Артур Лукас и, увидев Айрин, радостно просиял:

— Мисс Айрин! Боже мой! Какой приятный сюрприз! В последний раз я видел вас, когда вы поступили в Школу Эшби, а я тогда покидал Англию. Как ваши дела?

Он не сразу заметил, что Айрин в трауре. Когда она рассказала ему историю с отцом, Артур был глубоко потрясен его трагической смертью. Он знал Эдмунда Линдсея как достойного, солидного, хотя и жесткого, человека, но не осуждал его. Они коротко обменялись новостями. Не имея возможности надолго отлучаться из мастерской, Лукас пригласил ее к себе на ужин. Его жена была француженкой, что и явилось причиной их отъезда в Париж. Несмотря на пятнадцать лет, прожитых в Англии, она продолжала тосковать по родине. Айрин давно знала ее и с удовольствием приняла приглашение.

Она еще несколько раз заходила в La Maison de l’Art Nouveau, но уже не отвлекала Артура от работы. Здесь было на что посмотреть! Большинство изделий было ей не по карману, но она все-таки не удержалась и купила вазу Тиффани в характерном абстрактном стиле и роскошных красно-золотистых солнечных тонах.

После четвертого, заключительного совещания в конференц-зале Грегори подошел к Айрин. Она только что попрощалась с Фаберже и его партнерами, которые возвращались в Россию, где в разных городах существовали представительства торгового Дома Фаберже.

— Когда вы уезжаете из Парижа? — по-английски спросил Грегори. Оставаясь вдвоем, они всегда говорили по-английски.

— Завтра, десятичасовым поездом.

В Париже ее больше ничто не удерживало. Ответа на письмо, которое она через банк отправила Габриэль Роже, не было. Айрин понимала, что, если и в Лондоне не будет ответа по адресу, который она указала в своем письме, значит, его вообще не стоит ждать.

— Я подумал, не поехать ли нам вместе в Лондон, — предложил Грегори, — если вы, конечно, не возражаете. Нам многое надо обсудить. Торги в отеле «Бернер» уже не за горами.

— Я слышала, что вы собирались еще задержаться в Париже, — заметила Айрин.

— Да, собирался. В Париже у меня еще остались незаконченные дела, но я получил телеграмму из Лондона и должен срочно вернуться домой. Знаете что, давайте обсудим наши дела сегодня за ужином, не откладывая их на завтра.

— Боюсь, не смогу. Я уже договорилась о встрече на вечер, — ответила она.

Это была чистая правда. Айрин видела, как помрачнел его взгляд. Он явно ей не поверил, восприняв ее отказ как оскорбление. Видимо, он не привык к тому, чтобы женщины ему в чем-то отказывали.

— Тогда встретимся завтра утром на Северном вокзале? — сухо спросил он. — Я забронировал купе первого класса.

— Постараюсь не опоздать, — пообещала Айрин.

Собираясь в гости к Лукасам, Айрин думала о Грегори Барнетте. Неудивительно, что он недоволен ее назначением. Совершенно понятно, что он предпочел бы сам выбрать личного помощника, а не навязанного ему Фаберже. С другой стороны, он не мог отказать падчерице Софии, с которой у него в Ницце случился роман.

Айрин, со своей стороны, не могла забыть о том отвратительном письме, которое нашла в бумагах отца, разбирая их после похорон. Тогда она испытала настоящий шок, читая этот омерзительный пасквиль. Нет, она не могла поверить этой грязной отвратительной сплетне. Айрин была настолько возмущена подлой мстительностью автора анонимки, что у нее тряслись руки. Она вспомнила, с каким бешенством, смяв письмо, швырнула его на пол, но тут же подняла, сообразив, что эта бумага не должна попасть в чужие руки. Видимо, отец случайно забыл ее на столе, когда в тот страшный день в спешке вышел из магазина. Она не могла понять, почему отец не уничтожил эту анонимку, как не понимала и того, почему он оставил нераспечатанным письмо Габриэль Роже. Слава богу, что только у нее был ключ от его стола и никто не имел доступа к компрометирующим бумагам.

Вначале она не верила, что София могла изменить отцу, но чем больше она размышляла над этим, тем яснее осознавала такую возможность. До своей поездки на Ривьеру она выглядела больной и несчастной. Поэтому разительные изменения, которые произошли с ней в Ницце, не оставляли сомнений, что с ней случилось что-то из ряда вон выходящее. Теперь Айрин становилось все яснее, что тонкая сентиментальная София могла не устоять перед чарами этого ловеласа. После своей истории с Дереком Айрин повзрослела, поумнела и теперь совсем по-другому, по-женски анализировала поведение мачехи. Дерек и Грегори были в чем-то похожи друг на друга: оба эгоисты, оба пользовались любовью женщин, пока это устраивало их. После истории с Дереком Айрин убедилась, насколько верна старая истина: «Любовь слепа». Она искренне сочувствовала жене Грегори Барнетта, которая жила одна. Айрин не сомневалась, что Барнетт был тому виной, и надеялась, что роман Софии с Барнеттом не слишком травмировал ее сердце. Она понимала, что отец был тираном и собственником, причинившим Софии немало страданий, но эта тема никогда не обсуждалась мачехой и падчерицей. Айрин сожгла письмо в пепельнице в кабинете отца, надеясь, что кроме нее, отца и автора анонимки, никто не узнал его содержания.

Айрин радовалась предстоящей встрече с Артуром Лукасом и его женой Ивонной, работавшей портнихой при дворе. Несмотря на свою пышную фигуру, она выглядела элегантно и с большим шиком. Супруги жили в большом кирпичном доме с цветами герани на подоконниках. Они встретили гостью с радушием и теплотой, и Айрин чувствовала себя уютно и непринужденно. Ивонна была счастлива, что вернулась на родину, в свою обожаемую Францию, хотя в Англии у них остались трое взрослых сыновей. Теперь Артур тосковал по родной Англии. Он был не очень доволен работой в большой фирме, где ювелирные украшения составляли лишь малую часть производимой продукции. К тому же он не воспринимал новых веяний в ювелирном искусстве, оставаясь приверженцем классического дизайна, уступавшего свое место искусству модерна.

— Если вам потребуется ювелир, чтобы выполнить работу по вашему дизайну, дайте мне знать, мисс Айрин, — сказал он полушутя, полусерьезно.

Айрин пообещала, что не забудет его предложение.

Поздно вечером, вернувшись в отель, она взяла ключ от своего номера и уже направилась к лифту, как ее неожиданно окликнул портье:

— Одну минуту, мадемуазель Линдсей, вам письмо.

У нее екнуло сердце. Айрин сразу поняла, что это за письмо. Взяв его, она поднялась на лифте на пятый этаж и, войдя в комнату, вскрыла конверт, на котором красивыми буквами был выведен адрес отправителя. От письма веяло легким ароматом духов. Письмо было написано сегодня и содержало всего одну фразу: «Мадам Габриэль Роже ожидает мадемуазель Линдсей у себя завтра в полдень».

Айрин несколько раз прочла эту строку, словно пытаясь найти ключ к пониманию личности ее автора. Какая она — ее бабушка? Что за человек? Властная? Своевольная? Категоричная? Айрин уяснила только одно: если она не придет завтра точно в указанный час, другого приглашения от бабушки не будет.

Первым ее побуждением было позвонить распорядителю отеля и отложить свой отъезд из Парижа. Затем, несмотря на поздний час, она позвонила в отель, где проживал Грегори. Его не оказалось в номере. Значит, ему было с кем провести сегодняшний вечер, решила Айрин и оставила для него сообщение, что завтра не сможет выехать в Лондон, как они договаривались.

В эту ночь она почти не спала от волнения, пытаясь представить себе, как выглядит ее родная бабушка, которую она завтра увидит. Айрин подсчитала, что, если бы мама была жива, ей было бы сейчас сорок три года — она умерла в возрасте двадцати трех лет. Значит, Габриэль Роже могло быть от шестидесяти до восьмидесяти лет в зависимости от того, в каком возрасте она родила дочь. Только на рассвете Айрин погрузилась в глубокий сон, представляя, что увидит седовласую пожилую леди в черном шелковом платье с высоким воротником, с надменным видом рассматривающую ее в лорнет.

На следующий день около семи часов утра ее разбудил звонок Грегори.

— Что означает ваше сообщение? Вы не едете в Лондон? — мрачно спросил он.

Упираясь локтем в постель и прижимая одной рукой трубку к уху, а другой откидывая назад длинные волосы, Айрин твердым голосом заявила:

— Мои планы неожиданно изменились. Произошло нечто очень важное для меня.

— Важнее, чем ваша работа у Фаберже? — резко перебил он ее.

— В личном плане, да, — честно сказала она.

— Хочу еще раз напомнить вам, что женщине следует заниматься бизнесом только тогда, когда работа важнее ее личных интересов. — Он злился все сильнее.

— Если я не ошибаюсь, — спокойно ответила Айрин, — в ваши планы тоже не входили уезжать сегодня из Парижа. Если бы не срочные дела в Лондоне, мы бы увиделись только через две или три недели. Ничего страшного не произойдет, если я задержусь на несколько дней в Париже. Мы еще успеем обсудить свои дела.

Барнетт глубоко вздохнул:

— Отлично, мисс Линдсей. Но предупреждаю вас: пусть это будет в последний раз, когда я подстраиваюсь под ваши планы, а не вы под мои. Всего хорошего.

Грегори повесил трубку. Айрин задумалась. Как он смеет обвинять ее в легкомысленном отношении к работе? Если бы он только знал, с какой ответственностью она подходит к своим обязанностям, как скрупулезно вникает во все детали, касающиеся работы! И пусть не думает, что, стоит ему только поманить или погрозить пальцем, и она бросится выполнять все его прихоти. Да, этот Барнетт непростой тип!

Айрин решила не надевать траурного платья. День был теплым и солнечным, и она надела белую блузку с высоким воротником, черную шелковую юбку и соломенную шляпу. Габриэль жила в солидном респектабельном особняке с внутренним двориком и высокими воротами, через которые были видны деревья. Айрин подошла к двери и позвонила.

Ей открыл слуга, который провел ее в вестибюль, уставленный букетами цветов. Из него на второй этаж вела широкая лестница. Стены были увешаны полотнами итальянских художников в богатых рамах. Затем слуга распахнул перед ней двойные двери.

— Мадам Роже выйдет к вам через несколько минут, мадемуазель, — сказал он и, проводив ее в огромный салон, обставленный с умопомрачительной роскошью в духе Второй империи, оставил одну. Айрин подумала, что такой интерьер не уступил бы обстановке, которая могла окружать императрицу Евгению. Голубоватые высокие окна скрывали пышные драпировки с золотой бахромой и голубоватые жалюзи; в простенках висели роскошные зеркала, а консольные столы под ними ломились от множества изящных фарфоровых статуэток. Стены были увешаны шпалерами густых красных тонов в золоченых рамах. В глубине зала находился огромный камин из белого мрамора, а по обеим его сторонам высились скульптуры в виде женских фигур, поблескивающих в свете канделябров. В обивке мебели, разбросанных повсюду подушках с кисточками преобладал небесно-голубой цвет. В зале было множество банкеток, подставок для ног и маленьких столиков, на которых стояли изящные лампы с шелковыми абажурами. Эти детали придавали интерьеру особое очарование, создавая атмосферу пышности и одновременно уюта. Все было сплошь заставлено великолепными безделушками, серебряными вазами, хрустальными бокалами, пастухами и пастушками из дрезденского фарфора, подсвечниками из севрского фарфора, китайскими сосудами всевозможных форм времен династии Чин, как сразу определила Айрин. Было здесь и множество других драгоценных вещей, вплотную стоящих друг к другу, казалось, что между ними нельзя просунуть даже иголку. Послышался мелодичный звон часов: пробило двенадцать. Айрин вдруг почувствовала, что она здесь не одна.

— Значит, вы дочь Эдмунда Линдсея?

Айрин услышала звуки диалекта, который нельзя спутать ни с каким другим. Его можно услышать только от уроженца лондонского Уэст-энда — знаменитый кокни. Она вздрогнула от удивления и, посмотрев наверх, заметила, что из двери, в которую она вошла, виднелась узкая галерея. С балюстрады с позолоченными балясинами, глядя сверху вниз, медленно спускалась по лестнице Габриэль. Несколько минут они молча и неподвижно смотрели друг на друга, пораженные своим невероятным сходством. Огненно-рыжая внучка и такая же рыжая бабушка безмолвно пожирали друг друга глазами. В этот момент Айрин открылась истина, над которой она так много лет ломала голову. Она поняла, почему отец был всегда так холоден к ней. Глядя на нее, он не мог не видеть поразительного сходства между своей дочерью и тещей — матерью ее матери, — которую ненавидел жгучей ненавистью, так, что игнорировал сам факт ее существования. Он даже не распечатал ее письмо, которое ассоциировалось у него со смертью своей молодой жены.

— Да, я дочь вашей дочери, — просто ответила Айрин.

— Вижу, — отрезала Габриэль, но уже с совершенно другой интонацией. В ней не было ни капли настороженности и неприязни.

Женщина медленно спускалась по винтовой лестнице из галереи, постоянно крутя головой, чтобы не выпускать из вида Айрин. В ней не было ничего общего с той пожилой седовласой леди, которая рисовалась в воображении Айрин. Высокая крепкая женщина с огромным бюстом и широкими бедрами свои ярко-рыжие волосы укладывала по последней моде «мадам Помпадур». Ее дугообразные брови были такого же цвета. Лицо Габриэль указывало на то, что женщина прожила хорошую, но трудную жизнь, а низкий грудной голос — на ее гедонистический образ жизни. Лицо цвета слоновой кости, часто сочетающегося с рыжими волосами, годы не пощадили, оставив на нем глубокие морщины и возрастные пятна, которые не могли скрыть румяна и пудра. Широкий кружевной воротник, казалось, подпирал голову, сглаживая расплывшуюся линию подбородка и затылка. Края рукавов тоже были оторочены кружевами, скрывавшими коварные пятна на руках, украшенных многочисленными кольцами. Ей было шестьдесят пять лет, но она называла всем цифру пятьдесят пять, если ее спрашивали о возрасте, и эта цифра не обсуждалась. Только лечащий врач знал правду, и за это она его ненавидела. Спустившись до нижней ступеньки, она буквально впилась в Айрин своими карими проницательными глазами.

— Ты удивлена? Наверное, не ожидала услышать здесь, в Париже, натуральный кокни? Если надо, я могу говорить на чистейшем английском, но сейчас мне незачем корчить из себя аристократку. Моя настоящая фамилия — Роже, то есть я француженка. Меня окрестили Гертрудой, а такое имя плохо звучит для французского уха. Когда я оказалась во Франции, поменять его на Габриэль не составило особого труда. Ну ладно. Да, кстати, дождусь я наконец поцелуя от родной внучки, или она уже собирается уходить?

Айрин не пришлось уговаривать. Она бросилась на шею Габриэль и расцеловала ее, потом отступила на шаг, и обе еще долго испытующе смотрели друг на друга.

— Боже мой! Это невероятно! Иди ко мне! — воскликнула Габриэль, протянув полные руки. — Дай же мне обнять тебя, мою родную внучку.

Айрин опять радостно бросилась к ней. Разомкнув объятия, они плакали и смеялись одновременно, вытирая слезы платком. Габриэль стирала с лица тушь, расплывшуюся вокруг глаз.

— Скажи, я похожа на маму? — спросила Айрин.

— Не очень, — ответила Габриэль, вскинув голову и снова присматриваясь к Айрин. — Слава богу, что ты не похожа на отца, царство ему небесное. Я так боялась, что ты пойдешь в него!

— Я это поняла.

— Неужели? А у тебя острый ум!

— Мне даже кажется, ты до самого последнего момента колебалась, стоит ли со мной встречаться вообще, а когда стало ясно — сейчас или никогда, ты мне ответила.

Габриэль покачала головой, и было неясно, как она отнеслась к словам внучки.

— Послушай, что я тебе скажу, — помолчав, произнесла Габриэль. — Если бы ты ответила мне по-другому, когда я заговорила с тобой, я бы вообще не спустилась к тебе, а развернулась бы и ушла.

— Не думаю, — засмеялась Айрин.

— Вот как? Почему же? — удивилась Габриэль.

Девушка усмехнулась, вынув заколку из шляпы.

— Ты бы не удержалась. Тебе обязательно захотелось бы вблизи посмотреть на человека, похожего на тебя как две капли воды. — Она сняла шляпу, открыв свою роскошную шевелюру.

Габриэль громко расхохоталась:

— Черт побери! Твоя правда! Я поразилась, когда увидела твои волосы. Они точь-в-точь такого же цвета, как мои. Да что волосы! Ты вся похожа на меня, когда мне было столько лет, как тебе. Я еще покажу свой портрет в молодости, а теперь идем обедать. Нам есть о чем поговорить.

Взяв Айрин под руку, Габриэль быстрой походкой пошла к дверям, ведущим из холла в вестибюль. Дверь распахнулась, видимо, слуга слышал их приближающиеся шаги и сразу открыл дверь. Габриэль не могла оторвать глаз от внучки.

— Надо позвонить в гостиницу, чтобы привезли твой багаж, — голосом, не допускающим возражений, заявила она. — Побудь со мной. Поживи здесь. Нам надо многое обсудить. У меня тут куча комнат, и все пустые. Ну, что скажешь?

— Да с превеликим удовольствием! Я не могла даже мечтать об этом! — радостно воскликнула Айрин.

Позвонив в отель, бабушка с внучкой сели за круглый стол в уютном прохладном зале рядом с застекленной верандой, из которой открывался прекрасный вид в сад. За обедом с отличной едой и отменным вином они без умолку болтали. В основном говорила Айрин. Она рассказывала о своем детстве и юности, о том, чем занимается сейчас. Габриэль засыпала ее вопросами. Узнав, что Айрин работает у самого Фаберже, она испытала особую гордость. Это произвело на нее гораздо большее впечатление, чем увлеченность Айрин ювелирным дизайном.

— У меня куча вещей от Фаберже, — воскликнула Габриэль. — Ты должна сообщить мне, когда начнутся лондонские торги. Я обязательно приеду и куплю что-нибудь из твоих рук.

— Ты часто бываешь в Лондоне?

— Много лет не была там, — криво усмехнулась Габриэль, вытирая салфеткой уголки губ. — Англия — моя родина и всегда ею останется, хотя большую часть жизни я провела во Франции.

— А как ты попала во Францию?

— О, это длинная история. Сейчас мы перейдем на веранду, выпьем кофе, и я расскажу тебе о Дениз, твоей маме. Понимаю, тебе не терпится как можно больше узнать о ней. Я готова рассказать тебе все.

Габриэль поведала ей историю своей жизни. Она выросла в бедности и нищете. Рассказывая о своем детстве, она невольно сбивалась на ист-эндский кокни, знакомый ей с раннего детства. Это позволяло еще нагляднее представить первые тринадцать лет ее жизни в Лондоне. Джо Роже, ее рыжеволосый отец, на ручной тележке развозил овощи и фрукты, а Кэт, его темноволосая жена, была служанкой в богатом доме. Они поженились и произвели на свет четырнадцать детей, живя в жалкой лачуге с двумя комнатами наверху и двумя внизу. На небольшом участке земли проживала еще дюжина семей. Габриэль, или Герти, как ее звали тогда, была самой младшей из детей, мать была сильно потрепана жизнью и многочисленными родами, а отец регулярно прикладывался к бутылке. Напиваясь, отец проявлял бурный нрав, который, как говорили люди, соответствовал его огненно-рыжей шевелюре. Герти была единственным ребенком, унаследовавшим от него рыжий цвет волос — и даже более яркий. Он гордился таким сходством, нянчил и любил Герти больше остальных детей и даже больше собственной жены. Повзрослев, она по-прежнему оставалась его любимицей, но со временем его пьянство стало невыносимым, принимая все более омерзительные формы. Когда он был в пьяном угаре, от его жестоких побоев не могла уберечься даже любимица Герти. Несмотря на все мерзости, Герти любила отца и, единственная в семье, сочувствовала ему, понимая всю глубину отчаяния и безысходности, скрывавшуюся за его пьянством. Только она могла утихомирить отца, а успокоившись, он разражался рыданиями из жалости к себе. Герти видела, как мать с отвращением смотрела на мужа, считая, что он загубил ее жизнь. Подросшие сыновья навсегда покинули отцовский дом и не желали его видеть, а матери изредка подкидывали деньжат. У дочерей жизнь не складывалась. Их постоянно преследовали неудачи, и они тоже не появлялись в родительском доме. Глядя на эту беспросветную жизнь, Герти сказала себе: у нее все будет иначе. Ей надо вырваться из этой нищеты, сломавшей ее семью. Герти знала, что она самая красивая в семье, и с самого раннего детства видела, что ее роскошные рыжие волосы неизменно привлекают внимание окружающих. Позже, став молодой девушкой, она поняла, что дело не только в волосах. В ней было нечто неотразимое для мужчин. Она их возбуждала. Иногда Герти попадала в довольно скверные ситуации, и ей приходилось постоянно быть начеку. Только Герти и ее младший брат Арчи жили под одной крышей с родителями. Они помогали отцу развозить товар, а еще чаще делали это без него, когда Джо напивался в пабе или валялся в канаве в бесчувственном состоянии.

Однажды они вернулись домой и увидели, что пьяный в доску отец, покачиваясь, сидит в кресле, обхватив руками голову. Он был убит горем, осознав, что натворил.

От ужаса Герти дико вскрикнула. У стены в неестественной позе, со сломанной шеей, лежала мертвая Кэт. Лицо ее было черным от синяков. Соседи уже вызвали полицию. В «Черной Марии» [2] его увезли в участок. В ту же ночь он повесился в тюремной камере.

Ее слабовольный брат Арчи, не способный противостоять ударам судьбы, закончил свои дни в тюрьме, как и отец. Он был единственным, к кому Герти испытывала родственные чувства. Возможно, другие братья и сестры тоже по-своему любили мать, но о какой любви можно говорить, когда сразу после ее смерти они вконец переругались между собой из-за жалких остатков мебели и другого имущества, которым так дорожила мать. Срочно все распродать — вот что им было нужно. Герти с грустью наблюдала за происходящим, прислонившись к стене со скрещенными на груди руками. Она вдруг заметила, что кто-то уже вынес из дома все стулья.

— Давай жить здесь вместе, без этого гаденыша Арчи. Пусть его возьмет кто-нибудь из братьев, — предложила ей одна из замужних сестер.

— Я не буду здесь жить, — ответила Герти. — У меня есть работа — у вдовы в бакалейной лавке, на Эдвард-роуд. Она раньше покупала у отца овощи и знает, что я хороший работник.

Так началась трудовая жизнь Герти. Ома скребла каменные полы в лавке, чистила полки, таскала тяжелые сырные головы, разносила по домам заказы, выполнила все, что поручала хозяйка, работая за еду и жилье. Миссис Джонс отдавала ей всякое старье, которое Герти перекраивала, а потом носила. Работать в лавке было тяжелее, чем развозить овощи на тележке. Конечно, она могла найти работу и полегче, но предпочла остаться у этой хозяйки, у которой был приятный голос, хорошая дикция, а Герти очень хотелось научиться говорить, как полагалось в хорошем обществе. Она изо всех сил стремилась вырваться из своего окружения. У нее был острый ум и хороший слух. Герти давно отучилась от ненавистного кокни, но в минуты стресса он невольно прорывался наружу. Вот почему она себя выдала, когда заговорила с Айрин, стоя на галерее.

— Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я вкалывала круглый день за прилавком и получала за это гроши, — продолжала Габриэль. — Миссис Джонс доверяла мне все больше и больше. За ней в это время ухаживал один вдовец. Он вскружил ей голову, а она была в таком возрасте, когда женщина способна на любые глупости и безумства. Я ни разу не обманула ее, не обсчитала ни на один пенни, но и не упускала случая по дешевке купить фрукты, помидоры, а потом перепродавала их с выгодой для себя. Лавка больше не интересовала хозяйку, чего нельзя было сказать о ее ухажере. Он постепенно прибрал лавку к своим рукам. К тому времени я уже скопила немного денег, решила пойти к миссис Джонс и попросить дать мне хорошую рекомендацию, а потом ушла в другое место. Сначала устроилась в цветочную лавку. Это была чистая приятная работа. Я училась делать бутоньерки, разные веночки, букеты для невест, а вскоре нашла место в шикарном цветочном магазине в Уэст-энде и там впервые увидела джентльменов — настоящих джентльменов, в смысле социального статуса. Правда, манеры не всегда соответствовали их положению. Некоторые приходили в магазин каждый день, чтобы купить цветок в петлицу. Это было страшно модно у денди тот времени, как, впрочем, и сейчас. Обычно я сама вставляла им цветок в петлицу и, не скрою, делала это с большим мастерством. Меня стали приглашать в театры и дорогие рестораны. Я потратила кучу денег на свой гардероб и, скажу тебе без ложной скромности, с шиком носила любое платье. Мои кавалеры гордились мной, с удовольствием показывались в моем обществе. Что произошло потом? — Габриэль сокрушенно покачала головой. — Произошло то, что я влюбилась в одного из них, а он — в меня. Я уже возомнила себя невестой и мечтала о счастливой семейной жизни. И вдруг однажды утром я открыла газету и в светских новостях прочитала, что вчера мой возлюбленный женился на дочке баронета.

— О, бабушка! — сочувственно воскликнула Айрин. — Представляю, что с тобой было.

— Да, все рухнуло. Три дня я не выходила из дому, лежала в постели, плакала. — Габриэль прервала свой рассказ, пристально посмотрев на внучку. — Ты тоже прошла через это, да? Я все поняла по твоим глазам.

Айрин опустила веки, откинувшись назад в кресле.

— Все позади. Я его почти забыла. По крайней мере мне кажется, что забыла. Удивительно, что ты пережила то же, что и я.

Габриэль усмехнулась:

— В молодости кажется, что никто до тебя не испытывал такого сильного чувства. Поверь мне, дорогая, все повторяется. Все старо, как мир. Люди влюбляются, страдают, и так из поколения в поколение.

Айрин с интересом посмотрела на Габриэль.

— А как ты пережила свое горе? Я лично спасаюсь работой. Это мое единственное утешение.

— Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Мое отсутствие заметили даже клиенты. Один пожилой француз, наш постоянный покупатель, стал расспрашивать в магазине, что со мной. Узнав, что я заболела, он стал посылать мне цветы, а на третий день сам явился с букетом. Я заставила себя подняться с постели, надела шелковый халат и открыла дверь. Вот уж кого я совсем не ожидала увидеть в этой убогой обстановке, с заплаканными глазами и растрепанными волосами. Ничуть не смутившись, он вежливо поздоровался, вручил мне букет. Что мне оставалось делать? Пришлось впустить его в мою жалкую хибару.

Он разгреб разбросанные на полу вещи, освободил место и поставил туда единственный стул. Как странно было видеть этого джентльмена небольшого роста, с усиками и бородкой, в дорогом костюме и белых гетрах сидящим среди этого бардака, который я устроила здесь, находясь в кошмарном состоянии. Оказывается, он получил мой адрес от сотрудника магазина, которого подкупил. Позже он признался, что сразу положил на меня глаз. Я все о себе рассказала этому очень доброму и симпатичному человеку, ничего не утаила. Мы сблизились, и он предложил мне уехать во Францию, снять мне квартиру, а когда родится ребенок, обещал оплачивать мои счета, пока я не устрою ребенка к хорошим людям. — Габриэль выразительно взмахнула руками. — Вот так я оказалась во Франции. Когда родилась твоя мать, я еще долго тосковала по родине. Вот почему мне хотелось, чтобы приемная пара увезла ее в Англию. Это были очень добрые, верующие люди — истинные христиане. Своих детей у них не было, и они удочерили Дениз. С тех пор я ее больше не видела. Втайне от Дениз они изредка писали мне: как она подрастает, об ее успехах в учебе. Когда она встретила твоего отца и собралась выйти за него замуж, ее приемные родители направили Эдмунда ко мне, чтобы он попросил руки твоей мамы. Дениз так и не узнала о его визите. Он с первого взгляда возненавидел меня, будто я осквернила его любимую Дениз тем, что родила ее. Мало того что я пообещала ему не искать встреч с дочерью, но он вдобавок показал мне бумагу, что является ее официальным опекуном до их свадьбы, а после свадьбы она становится его законной женой со всеми вытекающими последствиями. Мы сразу невзлюбили друг друга, и он боялся, что я буду препятствовать браку, но я дала себе слово не вмешиваться в дела моей дочери. Несмотря на все его недостатки, я знаю, что он очень любил твою мать и был ей верен до конца ее дней. С тех пор я его ни разу не видела. Однажды ее приемные родители сообщили мне, что я стала бабушкой, а моя бедная Дениз умерла. Вот тогда я в первый и последний раз написала ему и попросила купить самый лучший букет и положить его на могилу моей дочери — от меня, но не называя моего имени. Сегодня я узнала от тебя, что он даже не распечатал это письмо. — Габриэль провела кончиком пальца по брови, словно стараясь изгнать из памяти мучительные воспоминания. Потом решительно поднялась и уже в другом настроении, с улыбкой, протянула Айрин руку, собираясь куда-то ее отвести.

— Идем я обещала показать, как выглядела в твои годы. Сейчас ты увидишь мой портрет, узнаешь, какой я была в молодости.

— Почему ты дала маме имя Дениз? — спросила Айрин, когда они шли из веранды в дом.

— Я хотела порадовать моего французика. Его мать звали Дениз. Ты, конечно, догадалась, что он был женат и не мог развестись, чтобы на мне жениться.

Поднявшись на второй этаж, Габриэль показала внучке ее комнату. Служанка уже распаковывала багаж Айрин, доставленный из отеля. Потом Габриэль отвела ее в свою спальню — просторный зал с пилястрами в стиле классицизма, подпиравшими расписанный розами сводчатый потолок. На окнах висели гардины из шифона, отсюда открывался прекрасный вид в летний сад. Комната была залита солнечным светом, в лучах которого блестела золоченая мебель. Доминантой пышного интерьера была гигантская кровать с балдахином, напоминавшая ложе Клеопатры, украшенное гирляндами искусственных цветов из шелка и золотыми херувимами. По обеим сторонам кровати свисали драпировки из прозрачного кружева. Айрин не сразу обратила внимание на то, что свод балдахина был облицован зеркалами, в которых можно было наблюдать все происходящее в постели, и смущенно отвела взгляд, когда Габриэль позвала ее, чтобы показать на портрет, висящий на стене.

— Ну, что скажешь? — хитро спросила она.

Такого зрелища девушка не ожидала, хотя постепенно начала привыкать к самым неожиданным сюрпризам этого дома. Габриэль была изображена в изящной позе; спящей, совершенно голой, с распущенными огненно-рыжими волосами, с закинутыми под голову руками. Ее лицо было поразительно похоже на лицо Айрин, но фигура значительно уступала упругой груди и тонкой талии ее внучки, к тому же она была в положении, когда ее писал художник.

— Ты больше похожа на мою сестру, а не на бабушку, — серьезно заметила Айрин.

Обсудив картину, Габриэль показала еще одну диковинку. Это была примыкавшая к спальне ванная из мрамора с серебряной фурнитурой и комната, служившая гардеробной. Она представляла собой просторное помещение, забитое дорогой одеждой на все случаи жизни: мехами, шубами, пальто и многочисленными платьями. На стенах было множество полок со шляпами и обувью. Затем Габриэль показала внучке сундук с драгоценностями, не шкатулку, в которой хранят украшения на туалетном столе, а именно сундук или, вернее, высокий комод с выдвижными ящичками, выложенными шелком, в которых сверкали тысячи ювелирных изделий. В одном ящичке лежали только бриллианты, в других — рубины, изумруды, сапфиры и жемчуг. В последнем находились только неоправленные камни. Габриэль выгребла из него горсть изумрудов и высыпала их на руку Айрин.

— Прошу тебя, прими их как подарок от меня. Пусть какой-нибудь ювелир у Бинга сделает из них украшение по твоему рисунку, а счет за работу пришлет мне. — Когда Айрин запротестовала, Габриэль добавила — И не вздумай возражать. Посмотрим, что ты из них сотворишь с твоим талантом.

— У меня нет слов, чтобы выразить, как я тебе благодарна, — сказала Айрин.

— Ты даже не представляешь, какое для меня удовольствие — подарить это моей родной внучке.

Пока Габриэль запирала свои сундучки, Айрин отнесла камни в свою комнату. В голове у нее уже бродили идеи, что сделать из них. Вернувшись назад, она застала Габриэль на лестнице.

— Как же тебя любил твой француз, бабушка! — не удержалась Айрин. — Думаю, ни одну женщину никто так не баловал.

Габриэль вопросительно посмотрела на нее, но в словах Айрин не было ни насмешки, ни лицемерия. Она искренне верила, что ее покровитель был миллионером.

— Да, он по-настоящему меня любил, был щедр ко мне во всем. Это он научил меня, как надо распоряжаться ценностями, куда вкладывать деньги, как играть на бирже. Он наставил меня на путь, по которому и шла всю жизнь и полностью обеспечила себя до конца дней. Он беззаветно меня любил. Так меня не любил больше никто. К сожалению, он ушел из жизни раньше, чем я ожидала. В последнее время он чувствовал, что жить ему оставалось недолго. Когда его хватил удар и его парализовало, за ним ухаживала жена, давно ему опостылевшая. Он ее никогда не любил. Она не подпускала меня ни на шаг, и он умер, так и не попрощавшись со мной. — Габриэль пристально посмотрела на внучку, прочитав в ее глазах вопрос. — Кажется, ты догадалась, чем я занималась всю жизнь. Твой отец сразу все понял, как только увидел меня. Честно говоря, я думала, что и ты сразу поймешь. Да, любовь — это моя профессия. В свое время я была самой знаменитой куртизанкой в Париже, одной из тех, кого во Франции называют «великие горизонтальные». Сейчас у меня только один любовник, которому я полностью отдаю себя, — при этих словах она усмехнулась. — Наверное, ты думаешь, что я слишком стара, чтобы получать наслаждение в объятиях мужчины? Знаешь, что я тебе на это скажу? В пятьдесят лет я еще бегала по Булонскому лесу, чтобы встретиться с любовником, который был вдвое моложе меня. Ты шокирована?

— Нет, скорее заинтригована, — ответила Айрин, опираясь о балюстраду.

Глаза Габриэль сверкнули озорством.

— Тогда я скажу тебе еще кое-что. Этот знаменитый Луи Тиффани, узнав про мои романтические свидания в Булонском лесу, так рассвирепел, что сбежал в Америку, не попрощавшись со мной. А когда в следующий раз он оказался в Париже, то его первый звонок был в мою дверь. Сначала я его не впустила, и только на третий раз приняла его. Тогда он подарил мне бриллиантовое колье стоимостью в целое состояние. — И, откинув назад голову, она заливисто захохотала.

— Можно спросить, а ты любила его? — поинтересовалась Айрин.

— Да, не скрою, он мне нравился. Я любила его за щедрость. Вцдишь ли, моя дорогая, мужчины, имеющие дело с женщинами полусвета, прекрасно понимают, что от них ждут щедрости. — Габриэль взглянула на часы, висящие на поясе. — Сейчас должен прийти мой финансовый консультант. Ты можешь несколько минут подождать? Займись чем-нибудь, пока я не закончу с ним дела.

— Я прогуляюсь по саду.

— Возьми зонтик. Надо защищать лицо от солнца. Главная задача женщины — сохранять красоту. Запомни это.

Гуляя по саду среди цветущих клумб и плещущихся фонтанов, Айрин думала об отце. Только теперь она окончательно поняла, что отец всю жизнь не любил ее из-за удивительного сходства с Габриэль. По-видимому, он считал, что дочь унаследует не только внешние черты, но и порочную сущность Габриэль, и старался уберечь дочь от неправедной стези. Бедный отец! Он искусственно воздвиг преграды, которых не должно быть между отцом и дочерью, и не смог их преодолеть.

Какой важной оказалась эта поездка в Париж для Айрин! Только здесь она поняла, почему отец был так строг к ней, почему так боялся за нее. Теперь Айрин обрела бабушку, которая приняла ее как родную. Она устроилась работать у самого Фаберже. Айрин чувствовала, что произошло еще что-то значительное. Да, встреча с Грегори.

Айрин заволновалась. Нет, он ничего для нее не значит. Он важен для Софии. Стараясь выбросить из головы эту мысль, она вернулась в дом, в царивший в нем прохладный полумрак.